Русский гений будто заранее понимал, что спасти человека, изменить что-либо в этой "юдоли печали" практически невозможно. Он никогда не звал к мужеству сопротивления несчастьям и злу. (Слабые в художественном смысле произведения, так называемых, революционеров-демократов не в счет). "Манком" русского искусства, следствием "жалостливости" всегда был обычай скрывать "диагноз", не говорить человеку, что сам он отвечает за мир, в котором живет, сам виноват в том, что мир этот несовершенен, пошл или невыразимо скучен.
Долговременное преклонение перед народностью, последовательный поиск врага и фронда к власти, привели к чудовищным потрясениям и травмам гражданской смуты, череды войн и кровавой бане сталинизма.
Русская муза всегда была "иссечена кнутом", вдернута на дыбу нищеты и бесправия народа. Русский гений сам стремился попасть в "ловушку дьявола". Так Иосиф Бродский называл концентрацию на зле, невольное подчинение этому злу.
Мудрец Израиль Бешт говорил задолго до Бродского: "В печали зло". Но голос русской культуры всегда был печален, настоян на слезах и муке. Хмель от такого "ерша" был чудовищен, и погубил он до времени ни одного великого таланта России.
Великий роман Михаила Булгакова возник не на голом месте. В нем Сатана перерождался настолько, что терял свои родовые качества. В поисках виновного зло утратило фатальные черты. Роман – стон, роман – жалоба, роман – реквием по самому себе… На краю бездны отчаяния никто не в силах помочь человеку, кроме Сатаны… Накануне октябрьского переворота была еще, пусть слабая, но надежда. В России двадцатых-тридцатых годов прошлого века надежды на золотой век не осталось совсем. На ее месте появился чудовищный во лжи, настоянный на яде иллюзий, миф коммунизма.
"Природы вековечная давильня перемешала смерть и бытие в один клубок, но мысль была бессильна соединить два таинства ее". Великого поэта Николая Заболоцкого жестоко пытали в застенках НКВД. Он знал, о чем писал, и с полным правом наставил на невозможности соединения смерти и жизни в абсурдности, ирреальности бытия.
Евреи России охотно приняли предложенные отечественной культурой правила игры. Они напрочь забыли о том, что в основе иудаизма полное отделение жизни от смерти в законах кашрута, в невозможности смешать мясо и молоко, в полном отторжении крови, в характере еврейских праздников, в традициях фанатичного чадолюбия….
Впрочем, художественная культура России была противоположна не только еврейским ценностям. "Жизнеутверждающая мертвечина" социалистического реализма иногда кажется вполне логическим концом ( коллапсом) великой культуры старой России….
Есть в замечательном русском языке страшное слово "отмучился". Не умер, скончался, погиб и так далее, а очень часто отмучился. Слово, во многом, как мне кажется, ключевое, определяющее. Жизнь русского человека на протяжении веков была и не жизнью вовсе, а смертной мукой.
Все евреи, в разной степени, конечно, - дети Иова многострадального. Бедняги, не утратившего чистоту и веру под гнетом самых тяжких испытаний. В летописях Торы много крови, мук и страданий, но нет даже намека на возможность суицида. Нет сладостного упоения трупным запахом. "Думай о смерти!" – это придумано кем угодно, только не евреями. Вот уже четыре тысячи лет дети Иакова живы, потому что упрямо не хотят даже думать о смерти. В сказанном нет ни грамма расизма. Я говорю о культуре, в которой художник любой национальности принимает общие правила игры…
Зачем мы здесь? Вполне возможно и родина предком нам нужна, чтобы стать другими, вспомнив о культе радости и жизнелюбия. Начать жить с верой в неисчерпаемость мира и в бесконечность пути к Творцу.
Ковчег Ноя все еще плывет через тысячелетия истории. Бури, рифы, отмели не смогли погубить его, пустить ко дну. Истинные страдания не давали команде ковчега плакать, а моря пролитой крови не позволяли молиться идолу смерти.
"да будут прокляты вещатели Апокалипсиса!! – сказано в Талмуде.
Пусть сладкоголосые сирены родины зовут нас. Пусть поют… Какой у них восхитительный голос – стон, как он красив и даже гениален… Не запечатывай уши воском. Только привяжи себя накрепко к мачте, чтобы не дать самому себе команду к повороту, смене галса. Я не хочу конца путешествия ни себе, ни своим детям.
Это больно – быть привязанным к мачте, но все проходит… Не исчезнет, просто затихнет и этот чужой, упоительный голос печали и неизбывной тоски…
Комментариев нет:
Отправить комментарий