Алекс Тарн | Цион Аркоби (глава из романа)

Калейдоскоп 21.03.2025 Алекс Тарн

Алекс Тарн | Цион Аркоби (глава из романа).

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Здоровой рукой подкручивая колесо коляски, он смотрит в спину вышагивающего впереди старика и тихонько посмеивается – про себя, чтобы не заметил Ронен. Заметит – будет задавать вопросы: почему, да о чем, да чего это вдруг… Придется отвечать, что-то выдумывать – не отделываться же вечно многозначительными ухмылками. Некоторую правду лучше хранить при себе, не вываливать на стол – уж больно она несъедобна, того гляди, застрянет, как кость в горле. Зачем нам эти проблемы, правда, Зелигман?

Забавно наблюдать, как Хилик Зелигман раз за разом пытается припомнить, где они раньше встречались. Цион то и дело видит этот немой вопрос в блекло-серых польских глазах своего давнего знакомца – видит, но и не думает отвечать. Зачем? Безуспешность таких попыток – тоже вид наказания, а наказывать есть за что. Вот пускай теперь и терпит, сукин сын, заслужил. Кто бы мог подумать тогда, в сорок седьмом, что под конец жизни они будут сидеть за одним столом, в одном квадрате земного ада? Или – что их сыновья будут служить в одной части, причем сын зеленщика Аркоби – подполковником, офицером приличного ранга, а сын бригадного генерала Зелигмана – всего лишь телохранителем, незначительной пешкой?

Уж на что жизнь многолика – то ласковым личиком повернется, то угрожающей мордой, то продувной физиономией мошенника – но в каждой ее личине всегда наличествует усмешка. Временами – открытая, от уха до уха, временами едва заметная – в уголке глаза, в мелкой морщинке, но разглядеть ее можно всегда – как будто Святой-будь-Онблагословен даже в самых горестных ситуациях с трудом удерживается от смеха. Вот и сейчас – забавно. Жаль, что получилось по-настоящему осознать это лишь ближе к старости.

Или, напротив, не жаль – иначе люди большей частью смотрели бы на него, как на идиота: над чем смеешься, парень? Совсем сдурел?

Цион Аркоби родился на берегу Кинерета – там, где из него вытекает Ярден – а еще точнее, на краю малярийного болота. Первым звуком, который ему довелось услыхать, был грохот газового мотора насосной станции, качающей из реки воду для полива кибуцных садов и посевов. Мотор грохотал днем и ночью; двухэтажное строение, в котором он размещался, называлось “Моторным домом” и, конечно, не предназначалось не только для родильного отделения, но и для человеческого жилья.

Насосный зал внизу и две служебные комнатушки наверху – для хранения инструментов, горючего, ветоши, труб и смазочных материалов… Кто бы мог подумать, что за два года до Первой мировой войны туда привезут четырнадцать оторопевших от гостеприимства Земли Обетованной тайманских семей и скажут: “Живите здесь!” – и они действительно проживут там ни много, ни мало целых восемнадцать лет? Проживут – те, кто выживут: свирепствовавшая в том месте болотная лихорадка не обошла никого. Четыре семьи вымерли полностью; остальные тоже заплатили немалую цену – в основном, жизнями детей.

Рождение Циона пришлось на двадцать второй год “счастливого” века, столь много обещавшего тем, кто имел несчастье появиться на свет в его преддверии. В тот момент, спустя почти десятилетие после “заселения” в Моторный дом, рядом с насосной станцией уже стояли три глинобитные лачуги, возведенные руками самих тайманцев. Вообще-то им еще в самом начале обещали построить нормальное каменное жилье – такое, как у соседних кибуцев, или хотя бы завезти стройматериалы – но всё как-то не получалось.

Дети заведомо принимают за норму ту реальность, в которую рождаются – вот и Цион в свои первые годы попросту не представлял себе иной жизни – без грохота мотора, комариных туч, изнуренных взрослых и частых визитов на кладбище. Его родителей звали Давид и Саида. Мать умерла, когда мальчику едва исполнилось пять – от той же малярии. О том, что бывало и бывает иначе, Цион узнал, лишь когда подрос – сначала от отца, потом от других.

Они пришли из района Шаръаб, расположенного на юго-западе Таймана – страны, которую чужие почему-то именуют Йеменом. Именно пришли, поскольку большую часть пути – от родной деревни до морского порта Адена – нужно было проделать пешком. Этот переход занял больше трех недель. Пассажирское судно доставило их из Адена в Хайфу втрое быстрее. Для этого не потребовалось ни паспортов, ни виз, поскольку и Тайман, и Эрец Исраэль принадлежали тогда одному и тому же государству: Великой Османской империи. Это потом всё усложнилось, а в те годы казалось удивительно простым: три недели пешком, еще неделя на палубе – и ты уже в Земле Обетованной! Почти невероятно для тех, кто тысячелетиями молился, повернувшись лицом и душой к казавшемуся недостижимым Иерусалиму.

Эту поразительную простоту открыл им, деревенским евреям Шаръаба, приезжий раввин по имени Шмуэль Явниэли. Впрочем, потом выяснилось, что никакой он не раввин, а всего лишь назвался таковым для солидности, но какое это имеет значение, если речь шла не о толковании Торы, а о том, что благословенная Эрец Исраэль ждет-не-дождется их приезда! Прямо сейчас, в эту минуту! Могли ли они представить, что от воплощения неисполнимой мечты бесчисленных поколений их отделяют всего три недели пешком и еще неделя на пароходе!

Хотя приезжий говорил с заметным чужим акцентом, глаза его горели неподдельной верой, и ни у кого не возникало сомнений в искренности его речей и намерений. Правда, совсем уж упертых скептиков насторожила фраза “Мы ждем тех, кто не боится тяжкой работы на земле”, поскольку евреи Шаръаба никогда не занимались сельским хозяйством, хотя и жили в деревне. Жестянщики, кожевенники, ювелиры, горшечники – это сколько угодно, но только не пахота, не жатва, не сбор урожая. Такое вот разделение труда, ничего не поделаешь. Кто-то возделывает поле, а кто-то сидит за гончарным кругом или стучит молотом в кузнице.

Но голоса сомневающихся утонули в потоке всеобщего воодушевления. Шмуэль, возражали оптимисты, имел в виду не “землю” в смысле “почву”, а “Землю” с большой буквы, то есть Землю Обетованную, Эрец Исраэль, Страну Израиля. Умелый ремесленник нигде не пропадет – ни в маленькой деревушке, ни в большом городе… Так они думали, шагая по горным дорогам в направлении Адена, об этом говорили, сидя под палящим солнцем и под ночными звездами на палубе парохода, к этому готовились, завидев наконец встающую над горизонтом линию Кармельского хребта.

И ошиблись, поскольку довольно быстро выяснилось, что от них ждут совсем-совсем другого. Не узорной чеканки молоточками по меди, а работы киркой на прокладке дорог к югу от Кинерета. Не тонкой выделки кож, а осушения болот и рытья ям для высаживания эвкалиптов. Собственно, их самих тоже высадили наподобие эвкалиптам по соседству с Моторным домом, всерьез полагая, что приехала замена ненадежному арабскому найму. В глазах соседей из окрестных кибуцев и ферм они и были деревенскими арабами – только не местными, враждебными и коварными, а другими, вполне безобидными и даже изображающими из себя евреев на том шатком основании, что неизвестно зачем вздумали соблюдать заповеди религии Моисея.

Ах, соседи, соседи… – они-то и стали для тайманцев самым большим разочарованием, значительно худшим, чем малярия, изнурительный труд и тяготы бездомного неустроенного быта. Можно перетерпеть любые беды, если знаешь, что рядом есть твои братья и сестры, всегда готовые поддержать, защитить, прийти на помощь. Шмуэль Явниэли так и обещал: “Вы едете к своим, к таким же евреям, как и вы сами…” Тем больнее ударило по ним откровенное презрение, с которым эти фальшивые “свои” встречали их, чужаков, “арабов Моисеева завета”. Кибуцники впускали их к себе разве что для мытья полов и рытья траншей, а когда тайманцы стали умирать, отказали в местах для могил на своем кладбище. Отец водил маленького Циона поминать сгоревшую в болотной лихорадке маму на особую делянку, выгороженную для них в сторонке, сбоку от “своих”.

Они в самом деле разительно отличались друг от друга во всем – в одежде, в поведении, в разговоре. Тайманцы быстро приспособились понимать примитивный иврит кибуцников, не умевших выговаривать гортанные звуки и вырубавших каждое слово по отдельности топором тяжелого русского акцента, но сами при этом не получили в ответ ни понимания, ни минимальной симпатии. Обитатели Моторного дома могли бы многому научить высокомерных соседей из Дгании и Квуцат Кинерет – например, произношению и поговоркам, новым словам и старым легендам, кухне и ремеслам… – но все это попросту не интересовало там никого.

С наступлением темноты, когда тайманцы собирались на вечернюю молитву, из столовой кибуца доносились протяжные русские песни. Там праздновали бесшабашную свободу отношений молодые одиночки – здесь мучительно выживали традиционные семьи, обремененные детьми и стариками. Там с легкостью срывались с места на место, кочуя из Нижней Галилеи в Верхнюю, из Долины – в Негев, с прибрежной равнины – в горы Иудеи и снова в Галилею. Здесь намеревались построить постоянный дом – крепкий, надежный, устойчивый, для себя, детей, внуков и правнуков.

Там декламировали марксистские лозунги и объединялись с пролетариями всех стран – здесь читали Тору и старались применить к настоящему смысл книг, написанных мудрецами прошлого. Там мечтали о независимом социалистическом государстве по образцу Советской России – здесь трепетали от ощущения Святой Земли под ногами. Там говорили на одном языке с чиновниками компаний барона Гирша и прочими благодетелями, скупавшими землю и распределявшими бюджеты – здесь не знали, как обратиться к столь важным и недоступным людям, которые, кстати говоря, нередко выбрасывали, не читая, письма из Моторного дома, поскольку мало кто мог разобрать особенную тайманскую манеру написания ивритских букв.

Зная все это, стоит ли удивляться тому, что за восемнадцать лет рядом с насосной станцией не было возведено ни одной каменной стены? При этом окрестные поселки “своих” то и дело обзаводились новыми жилыми домами, амбарами и другими сельскохозяйственными постройками, а также техникой, животными и оружием для охраны постоянно растущего имущества. Хуже того, довольно скоро соседи заговорили о выселении. Они по-прежнему воспринимали тайманцев как наемную рабочую силу и наотрез отказывались видеть в них хозяев, законно обосновавшихся на землях вокруг Моторного дома.

Но это ведь мы осушили болото… – недоумевал семилетний Цион, когда отец объявил ему, что, вполне вероятно, им придется вскоре переехать. – Почему теперь надо отдавать эти участки другим?

Отец сокрушенно пожимал плечами. Из Таймана он вывез не только дедовский молитвенник и инструменты кожевенника, оказавшиеся здесь лишними, но и смиренное почитание действующей власти, категорический запрет делать что-либо, что может рассердить гоя. На родине властью и гоями были арабы; в Эрец Исраэль господствовали “свои”, которые, если честно, очень напоминали гоев – во всяком случае, вели себя так.

Значит, с ними нельзя конфликтовать, а следует действовать с умом – не протестом и уж тем более не угрозами, а просьбой и жалобой, чтоб хотя бы добиться более-менее приемлемых условий…

Так тут заведено, сынок, – говорил он. – Поселенцы здесь часто переезжают с места на место. Вот и мы переедем… – А как же мама?

Будем, с Божьей помощью, навещать… – вздохнув, отвечал отец. – Смотри, как расширился кибуц: втрое, а то и вчетверо. Они уже не помещаются на своем участке. Новым группам нужно новое место, ничего не поделаешь.

Вот пусть и выкупят у арабов! Почему надо отнимать у нас?

Почему-почему… – еще печальней вздыхал Давид Аркоби. – Потому что мы для них – те же арабы. С той лишь разницей, что у нас не требуется ничего выкупать. Нас можно просто заставить – посадить в грузовики и увезти. Думай лучше о хорошем: в новом месте нет кибуцников, зато есть другие тайманцы. Это очень важно, сынок. Ты ведь знаешь: после того, как умер старый Маймон, у нас даже нет миньяна. А еврей без миньяна, считай, половина еврея. Это даже в галуте плохо, а в Эрец Исраэль и вовсе недопустимо.

Там тоже болото, на новом месте?

Нет, слава Творцу… Говорят, что в Кфар Марморек хорошая земля. И не только земля, но и каменные дома. Если, конечно, не обманут.

А что такое “марморек”?

Отец снова пожимал плечами:

А кто его знает. Может, растение такое. Надеюсь, не ядовитое…

Потом выяснилось, что Марморек – вовсе не растение, а фамилия какого-то врача, который, по иронии судьбы, занимался как раз инфекционными болезнями типа малярии. Эх, его бы, да с лекарствами, да к Моторному дому – возможно, и мама выжила бы. Такая вот нелогичная судьба: там, где малярийное болото, нет Марморека, а где безводная пустошь – наоборот, есть! Правда, и на пустоши доктор присутствовал одним лишь именем, поскольку предпочитал любить Страну Израиля исключительно издали, из Европы.

А что касается “посадить в грузовики и увезти”, то отец как в воду глядел: в одно прекрасное утро, когда мужчины ушли на работу, возле Моторного дома остановился автобус, и оттуда выскочили несколько крепких молодых парней. Они ужасно спешили – не ходили, а бегали, не говорили, а покрикивали, и вообще суетились, как целая колония птиц в кроне большого фикуса. В поднявшейся суматохе постепенно выяснилось, что они приехали забрать женщин, детей и стариков в Кфар Марморек и что переезд полностью согласовано с главами семейств, которые частью “уже там”, а частью прибудут сегодня к вечеру.

Все это впоследствии оказалось враньем, но тогда женщины попросту растерялись – особенно, когда парни, подхватив детей, бодренько понесли их в автобус. В спешке, криках и беготне немудрено потерять голову.

Почему вы не собираетесь? – кричали парни и хватали в охапку одежду. – Хотите приехать туда голыми-босыми?

А ведь и впрямь, спохватывались матери и принимались судорожно увязывать узлы с немногочисленными вещами.

А казан? Казан тоже брать?

Само собой! – по-доброму восклицали парни. – Как же без казана, хозяйка? Грузи его, грузи!

Цион Аркоби на всю жизнь запомнил тот неимоверный кавардак, ту растерянность, ту панику, от которой дрожали коленки. Приехавшие парни точно знали, что делают: заставь человека суетиться, отними у него возможность передохнуть, приостановиться, задуматься хотя бы на минутку – и тогда уже управляй им без помех, по своему усмотрению. Вечером вернувшиеся с работы главы семейств обнаружили, что Моторный дом и все три глинобитные лачуги полностью опустели. Рядом ждал грузовик, чтобы увезти мужчин вслед за семьями. По сути, им не оставили выбора.

Дальше Цион Аркоби рос в тайманском поселке имени неведомого европейского врача. В сущности, перемена места была только к лучшему. Во-первых, болотом, а значит, малярией, здесь и не пахло. Во-вторых, миньян для молитвы собирался без труда и даже с большим запасом. В–третьих, по приезде их ждали пусть и не совсем достроенные, но вполне себе каменные дома. Ну и, наконец, соседи из расположенного поблизости сельскохозяйственного поселения Реховот приняли их не в пример приветливей высокомерных кибуцников Кинерета.

Казалось бы, живи и радуйся. Но тяжкие обиды унизительных лет, проведенных в Моторном доме, по-прежнему стучали в тайманские сердца несмолкаемым эхом газовой машины насосной станции. Парадоксальным образом эта боль меньше всего тревожила взрослых и стариков – то есть тех, кто в свое время три с лишним недели шагал из Шаръаба до Адена, а затем, то и дело хороня родных и близких, оттрубил на краю болота все восемнадцать неимоверно трудных годков.

Кто ни за что не желал мириться с прошлым, так это их дети, родившиеся у озера и чудом умудрившиеся выжить – в отличие от других сверстников, навсегда оставшихся в маленьких, по росту-росточку, могилках отдельной тайманской делянки кибуцного кладбища. Кстати, до похороненной там матери семейства отец и сын Аркоби так и не доехали: транспорт в те годы ходил кое-как, и путешествие туда и обратно заняло бы не менее двух-трех дней.

Цион съездил на Кинерет лишь через шестнадцать лет, уже из Хайфы и в одиночку:

старшего Аркоби доконала к тому времени злобная старуха-лихорадка, не оставлявшая в покое тех, кто однажды попал в ее тряские когтистые руки-крюки. Ему пришлось долго искать не только материнскую могилу – что, в общем, неудивительно после столь длительного запустения – но и всю тайманскую делянку, которую без остатка поглотило разросшееся кибуцное кладбище.

Ну что, мама, теперь мы, похоже, вместе со всеми? – сказал он, после того как справился с сорняками и пылью. – Почти как “свои”, правда? Вот что делает нехватка места: по такому случаю можно прилечь по соседству даже с “арабами Моисеева завета”. Конечно, только с мертвыми – живые-то, поди знай, чего могут учудить. То, не дай Бог, молиться затеют, то жилье попросят, то два десятка детей нарожают, то петь Интернационал откажутся. Передавай папе привет. В Шаръабе-то, наверно, вы лежали бы вместе, да? А тут вот не получилось, извини. Он из-за этого очень переживал… Ну а тебе привет от твоего младшего брата Йоава – помнишь такого?

Родной мамин брат Йоав Амиэль объявился в поселке Кфар Марморек сразу после смерти Давида Аркоби – внезапно, как бедуинский разбойник из-за куста. Цион, как раз закончивший сидеть шиву по отцу, понятия не имел о существовании дяди. То есть дядьев, теть и двоюродных братьев-сестер у него наверняка хватало с избытком, но все они считались оставшимися в Таймане. Во всяком случае, родители никогда не упоминали при нем ни о каком здешнем родственнике. И вот, вдруг, ни с того, ни с сего – на тебе: привет, племянничек!

Йоав понравился ему с первого взгляда – веселый жизнерадостный толстяк. Как выяснилось, он держал в Хайфе овощную лавку. Объявления о смерти печатались тогда в газетах – там-то дядя и наткнулся на знакомую фамилию. Наткнулся – и тут же, недолго думая, отправился в путь.

Я ведь тут с тридцать первого года, племяш, – радостно улыбаясь, частил он. – Доехал до Рабат Амона, а дальше, через границу, с бедуинами, пешочком. И снова поездом – в Хайфу. Поработал в порту, поднакопил деньжат, открыл лавку на Адаре. Это район такой внизу, под Кармелем. Женился, родил трех дочек – одна другой краше. Хотел Саиду найти, да куда там… Потыкался туда-сюда – никто ничего не знает. Были бы вы из Польши или из

России – другое дело, а тайманцы тут, как…

Как арабы Моисеева завета, – закончил за него Цион.

Вот-вот! – столь же радостно подтвердил Йоав. – Как арабы. Ну и слава Богу, что не нашел. Ты говоришь, Саида умерла…

В двадцать седьмом, от малярии, – снова закончил Цион.

Йоав довольно потер руки, как будто услышал хорошую весть.

Понятно, племяш. Выходит, ты теперь круглый сирота. И чем же ты тут живешь, в этом апельсиновом море?

Цион Аркоби улыбнулся: Реховот и его окрестные поселки в самом деле были окружены плантациями цитрусовых. Они с отцом тоже зарабатывали на жизнь возле апельсиновых деревьев: посадка, обрезка, удобрение, охрана. В последние два года Цион в основном сторожил по ночам – верхом на лошади, с винтовкой в руках.

Верхом и с винтовкой? – повторил дядя, цокнув языком. – Ты, значит, и стрелять умеешь?

Да уж с пятидесяти метров не промахнусь.

Понятно, понятно… – снова цокнул Йоав. – А, к примеру, с мотором управишься?

Цион пожал плечами:

Дядя, мы в рабочем мошаве. Тут любой парень и с трактором справится, и с авто, и с мотоциклом.

И с мотоциклом… – задумчиво повторил Йоав.

Он прошелся по комнате и вдруг остановился, уставившись на лежащую в картонной коробке красную книжицу.

Это… это что?

Йоав протянул руку и двумя пальцами, как дохлого скорпиона, выудил книжицу из коробки. Цион пренебрежительно махнул рукой:

Папин членский билет.

Он что, был гистадрутчиком? – изумился дядя.

Представь себе, – кивнул Цион. – Знаешь, он… как бы это сказать… привык уважать тех, за кем сила. А за этими, как-никак, и банк со ссудами, и больничная касса с лекарствами, и страховка, и подарки на праздник, и еще черта в ступе. Там же, в коробке, и фотография Бен-Гуриона. У отца над кроватью висела, можешь себе представить?

Конечно, могу, отчего бы не представить? – дядя так же, двумя пальцами, опустил членский билет Гистадрута назад в коробку. – Ну а ты, наверно, тоже вступил?

Ты что?! – возмутился Цион. – Я – в Гистадрут?! Ты с ума сошел, дядя. Как будто не эти суки топтали нас на Кинерете! Как будто не газетка Бен-Гуриона называла нас отсталыми арабами! Как будто не из-за них погибла моя мама, твоя сестра! Да я скорее сдохну, чем сунусь в этот свиной хлев! Я и отцу это говорил…

Йоав снова прошелся по комнате, словно обдумывая что-то и наконец, решившись, повернулся к племяннику.

Вот что я скажу тебе, Цион. Ты уже не мальчик, должен определиться. В стране есть не только Гистадрут, и не все ашкеназы – за Бен-Гуриона и его свору. Много таких, кто за Иргун, за бейтаровцев. Гистадрутчики чихвостят их почище, чем тайманцев. Нас с тобой только презирают, а людей из Иргуна избивают, выдают британцам, случается и похуже. У бейтаровцев нет ни банка, ни больничной кассы, зато они за нас. Мы для них – не отсталые арабы, а такие же евреи, как все тут. И прав на Эрец Исраэль у нас ничуть не меньше, чем у кибуцников.

Цион удивленно смотрел на хайфского зеленщика. Конечно, он знал о существовании бейтаровцев и их подпольной милиции ЭЦЕЛ, именуемой в просторечии Иргун – “организация”. Да и как не знать, если газеты то и дело сообщали о нападениях на британскую полицию, о саботаже на обслуживающих англичан предприятиях и транспорте, об актах возмездия в ответ на арабский террор… При этом повседневная пропаганда гистадрутчиков называла бейтаровцев раскольниками и террористами, которые наносят непоправимый вред общему делу. Но дядя прав: многие в Реховоте и в окрестных мошавах действительно сочувствовали Иргуну, хотя и остерегались высказываться об этом вслух.

К чему ты это говоришь, дядя? – проговорил он после непродолжительной паузы. – К тому, что есть тут такие, кому еще хуже, чем нам? Ладно, допустим. Но что тогда значит “должен определиться”? Стать бейтаровцем? Вступить в Иргун? Чтобы не только презирали, но еще и чихвостили?

Йоав развел руками:

Чтобы чувствовать себя человеком, племяш. Можно выправить себе красную книжицу, как это сделал Давид, светлая ему память. Можно остаться в сторонке, как ты сейчас – просто служить тому, кто больше платит, и ни о чем другом не думать. Ни о Моторном доме, ни о кибуцниках, ни об их сандалиях, которыми они пинали твоих родителей и тебя самого. А можно…

Он замолчал, красноречиво кивая.

Дядя, ты что – в Иргуне? – улыбнулся Цион.

В ответ он ожидал немедленного опровержения. Внешность жизнерадостного толстяка-зеленщика категорически не вязалась с образом сурового подпольщика – беспощадного мстителя и грозы британцев. Но, к изумлению племянника, Йоав не стал возражать или сводить разговор к шутке.

Давай сделаем так, Цион, – сказал он. – Сегодня я возвращаюсь в Хайфу, а ты хорошенько подумай. Решишься – приезжай, познакомлю тебя с хорошими людьми. Нам очень нужны такие ребята, как ты. Такие, кто ездят верхом, умеют водить авто и не промахиваются с пятидесяти метров из винтовки. Будешь жить у меня, места хватит, работы тоже. В овощной лавке как раз нужен надежный помощник, из своих.

Смысл последней фразы Цион Аркоби осознал месяцем позже, когда переехал из Кфар Марморек в Хайфу. Дядя и в самом деле не мог взять в подручные человека с улицы, потому что на складе в овощной лавке хранились далеко не только овощи. В хорошо замаскированном погребе под мешками с картофелем и свеклой проживала поистине интернациональная компания винтовок: три британских “энфилда” и один чешский

“маузер”, современный американский карабин М1 и несколько старых французских “лебелей” – и все это к дополнение к ящику динамита, связке гранат и патронам – в коробках и россыпью.

К весне сорок седьмого года он уже был полноценным солдатом Иргуна.

***

Спрашивайте в книжных магазинах новый роман Алекса Тарна “В отдельно взятом квадрате”!

Все его персонажи так или иначе связаны с “Садом золотого возраста” – домом престарелых, который расположен в иерусалимском районе Гило. Впрочем, по мнению одного из героев, действие происходит не столько в саду, сколько в аду – в одном из его квадратов (а вовсе не кругов, как некогда предполагал Данте).

Личные истории стариков и прочих действующих лиц, их воспоминания, травмы и обиды образуют причудливую мозаику человеческих судеб на фоне современных событий и трагедий прошедшего века. Гетто Вильно и тайманцы Кинерета, спецподразделение военной разведки и Малый Сезон, обстрелы Гило и безоглядная любовь наряду с предательским обманом…

Электронная версия романа доступна к приобретению на сайте писателя: https://www.alekstarn.com/shop/

       

Автор статьиАлекс Тарн Писатель, публицист, переводчик

Алекс Тарн (Алексей Владимирович Тарновицкий), израильский русский писатель, публицист, драматург и переводчик.