ЕЁ НЕ УБИЛ СТАЛИН

Лина - печальная песнь

Первая в мире женщина-академик Лина Соломоновна Штерн появилась на свет 26 августа 1878 года. Правда, праздновала она дважды в год: 26 августа и 31 марта — день приезда в Советский Союз. Вторая дата всегда отмечалась с большей торжественностью, будучи результатом сознательного выбора. 

До семи лет Лина воспитывалась у деда — раввина. При этом, близко знавший Штерн известный ученый Яков Рапопорт утверждает, что «друзья, по ее словам, острили, что она говорит на всех языках, даже на еврейском ». Лина Соломоновна читала наизусть «Фауста» в оригинале целыми кусками.
По окончании медицинского факультета Женевского университета в 1903 году Штерн вернулась в Россию, где сдала государственные экзамены для получения диплома врача российского образца.

В Москве, однако, не задержалась: получила приглашение в Женевский университет, где сделала блистательную карьеру: с 1906 года — доцент кафедры физиологии, с 1917 года — профессор физиологической химии — первая женщина-профессор в своей «альма-матер». В 1921 году Штерн совместно с Р. Готье предложила понятие «гемато-энцефалический барьер». В 1943 году именно за эту работу она была удостоена Сталинской премии. В период травли о Лине Соломоновне писали, что премиальные деньги она отправила в Израиль. Несмотря на то, что в 1943-м Государство Израиль еще не было создано, а деньги академик передала на строительство санитарного самолета.

Но в Советский Союз из Швейцарии еще надо было приехать. В 1924 году Штерн получила официальное приглашение занять кафедру физиологии во 2-м Московском государственном университете. Это приглашение ей прислал основатель советской школы биохимии Алексей Николаевич Бах (в свое время Абрам Липманович Бах для облегчения революционной агитации в народных массах принял православие).

Ко времени приезда в СССР у Л. Штерн уже громкое имя в мировой науке. Она была очень обеспеченным человеком, поскольку, кроме работы в университете, консультировала фармацевтические фирмы. Ее заработок доходил до 20 тысяч франков в год.

Много лет спустя она объясняла свой поступок тем, что в Швейцарии и без нее все было благополучно. А молодой Советский Союз был разоренной страной, с множеством больных. Значит, в ней нуждались.

В то время туберкулезный менингит считался абсолютно неизлечимой болезнью. Стрептомицина, необходимого для лечения этого недуга, в СССР не было, как не было его в свободной продаже и в США, где распределением препарата занимался Конгресс. Живший в Америке родной брат Лины Соломоновны приобретал стрептомицин на свои средства, видимо, нарушая при этом американские законы, поскольку вынужден был из-за этого, разорившись, покинуть страну. Но до переезда в Вену, где жил в большой нужде, брат Лины успел снабдить ее стрептомицином для научных целей. Какое-то время она была в Советском Союзе монопольным владельцем препарата, которым, при условии применения ее метода, снабжала лечебные учреждения для больных туберкулезным менингитом. Когда к Лине Соломоновне с личной просьбой обратилась дочь Сталина Светлана Аллилуева, которой необходим был стрептомицин для лечения ребенка ее близких друзей, ей было отказано по причине того, что лекарство академик Штерн получает не для лечения, а сугубо для научных целей.

Но вернемся в 1925 год, когда западные друзья решительно отговаривали профессора Штерн от возвращения в советскую Россию: «Вас там ограбят материально и научно и, в конце концов, посадят в ЧК, сошлют в Сибирь». Вторая часть мрачного предсказания сбылась, с той только разницей, что ЧК к тому времени называлось иначе, и сослана была Лина Штерн не в Сибирь...

Когда Лина Соломоновна прибыла в Москву, ее спросили, какую квартиру ей предоставить. Ответ был прост: как у рядовых граждан. Ей выделили две комнатки в коммуналке. Из этой квартиры ее увезли после ареста. В нее она вернулась после ссылки.

До середины 30-х годов глубоко преданная науке женщина, принесшая ей в жертву личную жизнь, почти ежегодно выезжала за границу, выступала на научных форумах и поддерживала контакты с зарубежными учеными. Позже все это ей припомнили. Семидесятилетней женщине-академику следователь, заявил, что им известно, зачем она, старая проститутка, каждый год ездила за границу. Она там со всеми...

В СССР Лина Соломоновна Штерн возглавляла кафедру физиологии МГУ и руководила Институтом физиологии Академии наук. В 1938 году была избрана действительным членом Академии науки и стала первой женщиной-академиком не только в Советском Союзе, но и во всем мире. В изданной в предвоенные годы в Германии книге «Выдающиеся женщины Европы», Штерн было отведено почетное место.

Сближение СССР с гитлеровской Германией она восприняла чрезвычайно болезненно. Когда один крупный партчиновник заверил ее, что сближение с Германией просто «брак по расчету», известная остроумием Лина Соломоновна ответила: «Но и от брака по расчету бывают дети, и детки будут и от этого брака».

Тучи над головой академика Штерн начали сгущаться постепенно. Некий общественный деятель сообщил, что о ней неодобрительно отзываются Маленков и Щербаков — ближайшие соратники Сталина. Началась дискредитация Л. С. Штерн как ученого. Активную роль в этом позорном деле играл завкафедрой биохимии Ивановского мединститута Бернштейн, опубликовавший в 1948 году сочинение «Против упрощенчества и упрощенцев». В этой брошюре «лжеучение» академика Штерн подверглось настоящему разносу. Всем было ясно, что причиной тому не столько мнимые «ошибки» ученого, сколько враждебное к ней отношение со стороны высшего руководства страны. В чем же была причина?

Вернемся к началу войны, когда Штерн стала членом президиума Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), а в 1943 году резко выступила против усиления антисемитизма в СССР. Во время беседы с Маленковым она заявила, что кампания гонений на евреев — «дело вражеской руки и, возможно, даже в аппарате ЦК завелись люди, которые дают такие указания».

20 ноября 1948 года ЕАК был распущен. За неделю до ареста Штерн как директор Института физиологии получила из ЦК партии секретное письмо с предписанием очистить институт от евреев. Возмущенная Лина Соломоновна позвонила Маленкову и спросила, как ей поступить с собой — тоже увольнять? Маленков, обратившись к ней по имени и отчеству, очень любезно ответил, что произошла какая-то ошибка, просил спокойно продолжать работу, пообещал доложить обо всем Иосифу Виссарионовичу, заверив, что все уладится. Никто из сотрудников Штерн уволен не был.

О том, что произошло в ночь ареста, известно от домработницы Л. С. Штерн — Екатерины. В квартиру в Староконюшенном переулке около часа ночи явились двое мужчин и одна женщина. Они сообщили хозяйке, что ее приглашает к себе Л.Берия. Наивная женщина-академик полагала, что это «деловое» приглашение можно отложить до утра. Но визитеры твердо заявили, что Лаврентий Павлович ждет, и Лина Соломоновна стала одеваться, в то время как незваная гостья для чего-то тщательно освидетельствовала одежду хозяйки. Внимание ее было чрезмерным, даже когда Лина Соломоновна зашла перед уходом в туалет, та вошла туда вместе с ней. Что с ней происходило после той злополучной ночи, Лина Соломоновна рассказывала бессвязно и непоследовательно. Но и эти воспоминания в дальнейшем были стерты быстро прогрессирующим атеросклерозом и не оставили никакого следа в ее памяти.

Известно, что подследственная Штерн содержалась во внутренней тюрьме МГБ СССР на Лубянке. Для устрашения ее привозили в Лефортово, где она провела 20 суток. Видимо, ей довелось побывать и в карцере, поскольку, по ее словам, бывали дни, когда она могла только стоять.

Следователь добивался от пожилой женщины показаний против других членов ЕАК. Удивлялся ее молчанию. Они же давали показания против нее! А она их покрывает.

3 апреля 1952 года министр госбезопасности С. Игнатьев направил Сталину обвинительное заключение по следственному делу № 2354. В нем Л. С. Штерн вместе с другими фигурантами ЕАК именуется главарем националистического подполья.

В сопроводительной записке по делу ЕАК министр Игнатьев предлагал всех еврейских националистов, американских шпионов «осудить .., за исключением Штерн, к расстрелу».

Процесс проходил с 8 мая по 18 июля 1952 года. Лина Соломоновна рассказывала, что особенно тяжелое впечатление на нее произвел внешний вид Соломона Лозовского и Бориса Шимелиовича. Возле последнего постоянно находилась медсестра с шприцем в руках. Лозовский держался мужественно, отказывался от показаний, данных на следствии. Сказал председателю суда: «Вы ведь знаете, каким образом были добыты эти показания». Запомнились Лине Штерн слова Лозовского о том, что он не может смотреть в глаза академику Штерн после того, что он говорил о ней на следствии и просил у нее прощения за это. Менее достойно вел себя поэт Ицик Фефер. Лозовский, говоря о нем, называл его «свидетель обвинения Фефер». Впрочем, на суде, уже чувствуя смертельную опасность, Фефер произнес: «Меня радовало, что евреи, изгнанные из Палестины предками Муссолини, снова создали там еврейское государство».

12 августа 1952 года приговор был приведен в исполнение. 13 тел расстрелянных членов ЕАК сожгли в крематории Донского монастыря в Москве, а прах свалили в общую яму.

Лине Штерн предстояла высылка в Среднюю Азию — она остановилась на Джамбуле.

В Москве Штерн вернули две ее комнаты в коммунальной квартире. Возвращали ей и академическую дачу, уже занятую известным композитором. Но Лина Штерн предложила композитору остаться, уверяя, что ей вполне достаточно одной комнаты внизу. Звания академика ее лишить не могли, как впоследствии и Андрея Дмитриевича Сахарова: оно присуждается навечно. По одним сведениям, академический оклад ей пересылали по месту отбывания ссылки, и Лина Соломоновна никому не отказывала в помощи. По другим — за время пребывания в ссылке накопилась огромная причитающаяся ей сумма из расчета 500 рублей в месяц. Постановлением Президиума АН Лине Штерн разрешено было организовать лабораторию для продолжения научных исследований. К ней вернулись ее старые сотрудники. В 1960 году Л.С.Штерн была избрана Почетным доктором Женевского университета.

Весной 1968 года, не дожив нескольких месяцев до 90-летия, академик Лина Соломоновна Штерн ушла из жизни.

Имя «Лина» восходит к древнегреческому слову «линос», что переводится как «печальная песнь».
Печальная... Но песнь!