В РФ на смену идеологии пришло тиражирование мифов о прошлом, считает политтехнолог Станислав Белковский.
О принципах зомбирования масс, политических технологиях и свободе слова в интервью «Росбалту» рассуждает политтехнолог и публицист, директор Института национальной стратегии Станислав Белковский.
— Станислав Александрович, на дворе 2017 год, а в новостях на центральных телеканалах — шаблоны советской эпохи. Президент встречается с детьми или тружениками села, премьер посещает больницы и предприятия, бряцает оружием «заокеанская военщина»… Смотришь и задумываешься: а изменилась ли вообще пропаганда с тех времен?
— Она стала намного более технологичной. Пропагандистские приемы, которые использовались в 70-е — 80-е годы прошлого века, были совершенно примитивными. Кроме того, советская пропаганда была построена на доминировании коммунистической идеологии, а сегодняшняя — лишь на тиражировании ряда мифов.
Но сохранились, конечно, и общие черты — в первую очередь отношение к народу как к податливому объекту пропаганды. Иначе говоря, она не должна быть слишком сложной, потому что, в понимании пропагандистов, тогда народ ее просто не поймет.
— Какие методы советской пропаганды используются по сей день?
— Во-первых, методы зомбирования — это важнейшая основа пропаганды. И, во-вторых, сама система трансляции образов прошлого в противовес образам настоящего.
— А что появилось эдакого нового и технологичного?
— Например, качественная телевизионная картинка. Или большое количество «говорящих голов», в том числе представителей медиа, интеллигенции, культурной элиты — точнее, тех ее представителей, которых на голубом экране при советской власти не было.
— Насколько, на ваш взгляд, зомбировано массовое российское сознание по сравнению с эпохой СССР?
— Массовое сознание зомбировано всегда — это его неотъемлемая черта, в отличие от сознания индивидуального. Просто в каждую эпоху предмет зомбирования свой. Когда-то нам внушали, что коммунизм — это замечательно, потом — что рыночная экономика прекрасна…
— Западное сознание тоже зомбировано?
— Да, но по-другому, поскольку там наличие надлежащих электоральных процедур на выборах все-таки уменьшает зависимость избирателя от источника информации.
— Но и там, очевидно, тоже есть свои расхожие мифы, которые используются в пропаганде…
— Вся история человечества замешана на мифологии, поэтому тут, опять же, нет ничего нового.
— Отличается ли наша пропаганда, скажем, от американской?
— Несомненно. Пропаганда в Америке апеллирует к избирателю, который сам принимает решение относительно выборов. В этом смысле она более гибкая и более дифференцированная по различным слоям электората.
— Но что-то же объединяет пропагандистов по обе стороны океана?
— Само наличие пропаганды и ее принципы. Точно так же, как есть разные рестораны — например, японской кухни и французской. Они могут быть совершенно разными, но их объединяет принцип заказывания блюд по меню.
— На ваш взгляд, возвращение культа Сталина — тоже элемент политтехнологий, спущенный «сверху»?
— Нет, это встречное движение. Сталин до сих пор остается весьма популярной исторической фигурой — в силу того, что он был мощным тираном, а значительная часть населения нашей страны испытывает ностальгию по жесткой руке. Но, с другой стороны, все это поддерживается Кремлем, поскольку он во многом оправдывает через Сталина сегодняшний авторитаризм и использует победу в Великой Отечественной войне как доказательство собственной легитимности — а это так или иначе связано с именем и деятельностью Сталина.
— То есть оседлали волну?
— «Оседлали волну» — это немножко другая категория. Есть некие запросы части общества, которые Кремль удовлетворяет и затем идет «вниз» со своим пропагандистским месседжем на ту же тему.
— Очевидно, так же, как и в случае с Бессмертным полком?
— Да, конечно. Потому что вся современная российская пропаганда в известной степени имеет некрофильский оттенок, то есть принадлежит прошлому и мертвым.
— Вы имеете в виду, что в отсутствие идеологии используется мифология прошлого?
— Да, именно так.
— Как вы относитесь к такому явлению, как постправда?
— Есть такое психологическое определение, достаточно точное и эффективное, что правда — это устраивающая версия. То есть вы считаете правдой то, что вам удобно. Так было на всем протяжении истории человечества, и в этом смысле постправда ничем не отличается от правды в старом, традиционном понимании данного слова.
Для описания сегодняшней ситуации я предпочитаю использовать термин «метаирония». Метаирония предполагает, что аудитория не может понять, говорит спикер серьезно или иронизирует, а в какой-то момент спикер и сам перестает это понимать.
— По-вашему, это хорошо?
— Это просто некий элемент реальности, с которым надо считаться и взаимодействовать. «Хорошо» или «нехорошо» — моральные характеристики, которые к пропаганде неприложимы. Потому что пропаганда внеморальна.
— Ради чего телеведущие используют метаиронию и другие подобные приемы?
— Ради пропаганды, рейтинга, денег — в конце концов, эти три категории тесно завязаны друг на друга. Если не будет рейтинга, вы не сможете быть инструментом пропаганды, и поэтому станете никому не нужны; если у вас не будет денег, вы потеряете возможность функционировать; и, соответственно, если у вас не будет рейтинга, то не окажется и денег.
— В этой всеобщей метаиронии становится все сложнее выискивать зерна истины…
— В конце концов, весь смысл существования человека состоит в поиске зерен истины — в течение всей истории цивилизации. Это, опять же, не является качественно новой реальностью. Меняются только технологии, но не подходы к содержанию. Когда-то не существовало и самого телевидения, а методы пропаганды были, по сути, теми же самыми.
— А использование фейков — это новое явление?
— Нет, фейки тоже были всегда. Даже крупные религиозные конфессии и государственные конструкции за последние несколько тысяч лет были построены на фейках. Просто сам термин появился относительно недавно.
— Это как-то связано с развитием соцсетей?
— Опять же, соцсети — это новые технологии доставки контента, но они не определяют природу и качество информации, которую распространяют.
— Неужели на выборах тоже не появилось никаких политтехнологических методов?
— Абсолютно никаких. Я наблюдаю за выборами уже 30 лет — и ничего принципиально нового не вижу. Меняется только коммуникативная среда: сначала появился интернет, потом социальные сети. Конечно, это меняет картину мира. Но не концептуально, а технологически.
— Как вы относитесь к ситуации, когда в обществе есть две цензуры: государственная и корпоративная — в каждом СМИ своя?
— Нормально отношусь. Любая корпорация имеет собственные интересы, связанные как с деньгами, так и с властью, и это уже само по себе диктует существование и принципы корпоративной цензуры. Состав тех, с кем СМИ дружат или не дружат, может меняться, но принципы неизменны.
Кроме того, существует самоцензура — журналиста, например, у которого, помимо служебных, есть и собственные жизненные интересы. Скажем, если он дружит с кем-нибудь, то не будет плохо писать об этом человеке, ну и так далее.
— А все это не нарушает свободу слова?
— Естественно, всякая цензура противоречит свободе слова. Однако цензура может сосуществовать с ней, поскольку не является тотальной.
— В таком случае вопрос: есть ли сегодня свобода слова в России?
— Да, есть. К примеру, сейчас мы с вами беседуем свободно, никто не диктует, что именно нам говорить. Свобода слова ограничена разными формами цензуры — государственной, корпоративной, самоцензуры. Но «ограничена» — не значит «не существует».
При тоталитарном режиме советского типа цензура тотальна — ты не можешь сказать ни одного слова без того, чтобы государство его как-то не оценило. В современном государстве много ограничений, но все равно всегда можно найти способ сказать то, что ты считаешь нужным, особенно с применением новых технологий в виде интернет-сайтов и социальных сетей.
— Значит, нынешний режим не является тоталитарным?
— Он является авторитарным, потому что не допускает свободных выборов. Но не тоталитарным — по той причине, что определенный набор гражданских свобод при нем все-таки есть.
— На ваш взгляд, логика существования режима будет вынуждать его усиливать пропаганду?
— Да, будет, поскольку так устроена психология лидера и символа этого режима — Владимира Путина. Он всегда нацелен на усиление контроля над ситуацией в стране и обществе, а это требует соответствующей интенсификации пропагандистских усилий.
— Сейчас скажу крамольную вещь. Может быть, пропаганда — это в какой-то степени благо? Может, она и в самом деле цементирует общество — все эти расхожие мифы о славном прошлом, лубки, скрепы и тому подобное…
— Это не цементирует общество. Скорее, это цементирует государство. В обществе есть много разных течений, направлений, движений, мыслей, и цементировать его — значит объединять вокруг определенных идей, а не навязанных смысловых конструкций.
Беседовал Владимир Воскресенский
Источник: www.rosbalt.ru
О принципах зомбирования масс, политических технологиях и свободе слова в интервью «Росбалту» рассуждает политтехнолог и публицист, директор Института национальной стратегии Станислав Белковский.
— Станислав Александрович, на дворе 2017 год, а в новостях на центральных телеканалах — шаблоны советской эпохи. Президент встречается с детьми или тружениками села, премьер посещает больницы и предприятия, бряцает оружием «заокеанская военщина»… Смотришь и задумываешься: а изменилась ли вообще пропаганда с тех времен?
— Она стала намного более технологичной. Пропагандистские приемы, которые использовались в 70-е — 80-е годы прошлого века, были совершенно примитивными. Кроме того, советская пропаганда была построена на доминировании коммунистической идеологии, а сегодняшняя — лишь на тиражировании ряда мифов.
Но сохранились, конечно, и общие черты — в первую очередь отношение к народу как к податливому объекту пропаганды. Иначе говоря, она не должна быть слишком сложной, потому что, в понимании пропагандистов, тогда народ ее просто не поймет.
— Какие методы советской пропаганды используются по сей день?
— Во-первых, методы зомбирования — это важнейшая основа пропаганды. И, во-вторых, сама система трансляции образов прошлого в противовес образам настоящего.
— А что появилось эдакого нового и технологичного?
— Например, качественная телевизионная картинка. Или большое количество «говорящих голов», в том числе представителей медиа, интеллигенции, культурной элиты — точнее, тех ее представителей, которых на голубом экране при советской власти не было.
— Насколько, на ваш взгляд, зомбировано массовое российское сознание по сравнению с эпохой СССР?
— Массовое сознание зомбировано всегда — это его неотъемлемая черта, в отличие от сознания индивидуального. Просто в каждую эпоху предмет зомбирования свой. Когда-то нам внушали, что коммунизм — это замечательно, потом — что рыночная экономика прекрасна…
— Западное сознание тоже зомбировано?
— Да, но по-другому, поскольку там наличие надлежащих электоральных процедур на выборах все-таки уменьшает зависимость избирателя от источника информации.
— Но и там, очевидно, тоже есть свои расхожие мифы, которые используются в пропаганде…
— Вся история человечества замешана на мифологии, поэтому тут, опять же, нет ничего нового.
— Отличается ли наша пропаганда, скажем, от американской?
— Несомненно. Пропаганда в Америке апеллирует к избирателю, который сам принимает решение относительно выборов. В этом смысле она более гибкая и более дифференцированная по различным слоям электората.
— Но что-то же объединяет пропагандистов по обе стороны океана?
— Само наличие пропаганды и ее принципы. Точно так же, как есть разные рестораны — например, японской кухни и французской. Они могут быть совершенно разными, но их объединяет принцип заказывания блюд по меню.
— На ваш взгляд, возвращение культа Сталина — тоже элемент политтехнологий, спущенный «сверху»?
— Нет, это встречное движение. Сталин до сих пор остается весьма популярной исторической фигурой — в силу того, что он был мощным тираном, а значительная часть населения нашей страны испытывает ностальгию по жесткой руке. Но, с другой стороны, все это поддерживается Кремлем, поскольку он во многом оправдывает через Сталина сегодняшний авторитаризм и использует победу в Великой Отечественной войне как доказательство собственной легитимности — а это так или иначе связано с именем и деятельностью Сталина.
— То есть оседлали волну?
— «Оседлали волну» — это немножко другая категория. Есть некие запросы части общества, которые Кремль удовлетворяет и затем идет «вниз» со своим пропагандистским месседжем на ту же тему.
— Очевидно, так же, как и в случае с Бессмертным полком?
— Да, конечно. Потому что вся современная российская пропаганда в известной степени имеет некрофильский оттенок, то есть принадлежит прошлому и мертвым.
— Вы имеете в виду, что в отсутствие идеологии используется мифология прошлого?
— Да, именно так.
— Как вы относитесь к такому явлению, как постправда?
— Есть такое психологическое определение, достаточно точное и эффективное, что правда — это устраивающая версия. То есть вы считаете правдой то, что вам удобно. Так было на всем протяжении истории человечества, и в этом смысле постправда ничем не отличается от правды в старом, традиционном понимании данного слова.
Для описания сегодняшней ситуации я предпочитаю использовать термин «метаирония». Метаирония предполагает, что аудитория не может понять, говорит спикер серьезно или иронизирует, а в какой-то момент спикер и сам перестает это понимать.
— По-вашему, это хорошо?
— Это просто некий элемент реальности, с которым надо считаться и взаимодействовать. «Хорошо» или «нехорошо» — моральные характеристики, которые к пропаганде неприложимы. Потому что пропаганда внеморальна.
— Ради чего телеведущие используют метаиронию и другие подобные приемы?
— Ради пропаганды, рейтинга, денег — в конце концов, эти три категории тесно завязаны друг на друга. Если не будет рейтинга, вы не сможете быть инструментом пропаганды, и поэтому станете никому не нужны; если у вас не будет денег, вы потеряете возможность функционировать; и, соответственно, если у вас не будет рейтинга, то не окажется и денег.
— В этой всеобщей метаиронии становится все сложнее выискивать зерна истины…
— В конце концов, весь смысл существования человека состоит в поиске зерен истины — в течение всей истории цивилизации. Это, опять же, не является качественно новой реальностью. Меняются только технологии, но не подходы к содержанию. Когда-то не существовало и самого телевидения, а методы пропаганды были, по сути, теми же самыми.
— А использование фейков — это новое явление?
— Нет, фейки тоже были всегда. Даже крупные религиозные конфессии и государственные конструкции за последние несколько тысяч лет были построены на фейках. Просто сам термин появился относительно недавно.
— Это как-то связано с развитием соцсетей?
— Опять же, соцсети — это новые технологии доставки контента, но они не определяют природу и качество информации, которую распространяют.
— Неужели на выборах тоже не появилось никаких политтехнологических методов?
— Абсолютно никаких. Я наблюдаю за выборами уже 30 лет — и ничего принципиально нового не вижу. Меняется только коммуникативная среда: сначала появился интернет, потом социальные сети. Конечно, это меняет картину мира. Но не концептуально, а технологически.
— Как вы относитесь к ситуации, когда в обществе есть две цензуры: государственная и корпоративная — в каждом СМИ своя?
— Нормально отношусь. Любая корпорация имеет собственные интересы, связанные как с деньгами, так и с властью, и это уже само по себе диктует существование и принципы корпоративной цензуры. Состав тех, с кем СМИ дружат или не дружат, может меняться, но принципы неизменны.
Кроме того, существует самоцензура — журналиста, например, у которого, помимо служебных, есть и собственные жизненные интересы. Скажем, если он дружит с кем-нибудь, то не будет плохо писать об этом человеке, ну и так далее.
— А все это не нарушает свободу слова?
— Естественно, всякая цензура противоречит свободе слова. Однако цензура может сосуществовать с ней, поскольку не является тотальной.
— В таком случае вопрос: есть ли сегодня свобода слова в России?
— Да, есть. К примеру, сейчас мы с вами беседуем свободно, никто не диктует, что именно нам говорить. Свобода слова ограничена разными формами цензуры — государственной, корпоративной, самоцензуры. Но «ограничена» — не значит «не существует».
При тоталитарном режиме советского типа цензура тотальна — ты не можешь сказать ни одного слова без того, чтобы государство его как-то не оценило. В современном государстве много ограничений, но все равно всегда можно найти способ сказать то, что ты считаешь нужным, особенно с применением новых технологий в виде интернет-сайтов и социальных сетей.
— Значит, нынешний режим не является тоталитарным?
— Он является авторитарным, потому что не допускает свободных выборов. Но не тоталитарным — по той причине, что определенный набор гражданских свобод при нем все-таки есть.
— На ваш взгляд, логика существования режима будет вынуждать его усиливать пропаганду?
— Да, будет, поскольку так устроена психология лидера и символа этого режима — Владимира Путина. Он всегда нацелен на усиление контроля над ситуацией в стране и обществе, а это требует соответствующей интенсификации пропагандистских усилий.
— Сейчас скажу крамольную вещь. Может быть, пропаганда — это в какой-то степени благо? Может, она и в самом деле цементирует общество — все эти расхожие мифы о славном прошлом, лубки, скрепы и тому подобное…
— Это не цементирует общество. Скорее, это цементирует государство. В обществе есть много разных течений, направлений, движений, мыслей, и цементировать его — значит объединять вокруг определенных идей, а не навязанных смысловых конструкций.
Беседовал Владимир Воскресенский
Источник: www.rosbalt.ru
Источник: www.rosbalt.ru
Автор: Беседова
|
Комментариев нет:
Отправить комментарий