ПОТОМОК ГРУБОГО ДЖОНА Рассказ

  Ностальгией не все эмигранты болеют. Но те, кому эта болячка досталась, сильно мучаются, страдают. Им часто советуют съездить на родину – увидеть все чистым глазом, и успокоиться, наконец.

 Но я вам расскажу сейчас о человеке, с которым все получилось совсем иначе, и по причине не совсем обычной.

-   Среди женщин тоже попадаются умные люди, - сказал он.

-    А среди евреев хорошие, - раздраженно дополнил я.

 Он не понял меня и не обиделся. Зуся , как  мне кажется, вообще не умел обижаться … или не считал нужным.

 Зуся маленький человек и некрасивый. Только руки у Зуси  на загляденье. Длинные пальцы, аккуратные ногти, даже цвет кожи на руках был какой-то особенный – благородного, бронзового оттенка. Он всегда говорил: « Эти пальчики мне достались от другого гражданина, и совершенно случайно».

-         Зуся, - спрашивал я. – Признайся честно: делаешь маникюр.

-         Конечно, - говорил Зюся, улыбаясь всей своей невзрачной физиономией – Еще массаж дважды в день, джакузи от Кузи, а  на шабат езжу в Монте-Карло – крутить рулетку.

   Зюся хорошо зарабатывал на Алмазной бирже Тель-Авива. Он мог себе это позволить рулетку, но не позволял. Он вообще никогда в жизни не играл в азартные игры. Зуся говорил так:

-         Я – сумасшедший, - как утверждает моя неверная жена Сима. –  Из всех удовольствий жизни я выбираю работу.

 И он работал, вытворяя своими пальчиками настоящие чудеса. Зуся сидел за стеклом в большом и сверкающем как новогодняя елка магазине, и, вооружившись оптикой разных систем, доводил драгоценные камни до полного блеска.

  Все посетители заведения могли любоваться работой Зуси. Раньше он шлифовал брильянты без свидетелей, но потом его повысили, доверив общение с клиентом. Хозяева не прогадали. Маленький человек и большой мастер  мгновенно догадывался, что от него хотят, и исполнял просимое с исключительной учтивостью и точностью.

 Клиентами Зюси, как вы догадываетесь, были, в основном, капризные и состоятельные дамы, отсюда и его несколько скептическое и даже насмешливое отношение к женскому полу.

-         Зюся, - спрашивал я. – Почему ты жену - Симу подозреваешь в неверности?

-         Для гармонии, - отвечал Зуся. – Пусть она думает, что я ее ревную, как Отелло. Пусть она гордится, что ее подозревают во всех смертных грехах.

 С Симой я знаком. Заподозрить ее даже в самом маленьком, микроскопическом грехе очень трудно. Как это обычно бывает - маленький Зуся выбрал себе в пару настоящую гренадершу с усами, и эта огромная женщина родила Зусе пятерых сыновей. Все дети выросли и преуспели в этой жизни. Даже самый младший – Давид – стал недавно победителем городской олимпиады по химии.

 Зюся  к детям своим относился скептически. Он говорил так, перечисляя их достоинства:

-         Один – физик, другой – химик, третий – лирик, остальные два – полные засранцы.

 Он их так обижал, потому что старшие сыновья давно покинули Израиль, и работали в Канаде по научной части, в каком-то  крупном исследовательском центре.

 Зюся в Израиле давно – ровно четверть века. Старшие его сыновья родились еще в России, а остальные трое – здесь, на земле предков.

 Я так подробно остановился на его семей          ном положении и социальном статусе, чтобы стало понятным  все остальное в этом рассказе. Главное,  та странность в судьбе человека, ради которой и стоит пачкать бумагу.

 Познакомились мы с Зусей в аэропорту.  Встречал знакомых, но самолет из Москвы запаздывал. Зуся неслышно опустился рядом на твердое, железное кресло. Так неслышно, будто это муха села, а не человек.

 Наши глаза встретились. Мой сосед, видимо, встречей этой остался доволен и спросил:

-         Московский ждете? –  улыбнулся он, как я уже отмечал, всей своей некрасивой личиной. Бывает, люди улыбаются губами, глазами, и даже морщинами, а Зуся улыбался именно всей  физиономией. Казалось, что даже уши его оттопыренные смеются над вами.

-         Жду, - сказал я. – Вы тоже?

-         Нет, я улетаю, - ответил Зуся.

-         Так вам не здесь находится нужно, а в зале отлета, - сказал я.

-         А я люблю здесь, - продолжал улыбаться сосед. – Сумку сдал. Наверху тоска – одни магазины. А здесь весело: люди встречаются, целуются… Опять же фонтаны имеются и телевизор большой на  стенке.

-         Это верно, - сказал я. – Зал встреч лучше зала прощаний.

-         Стишками балуетесь? – подозрительно покосился на меня Зуся и улыбаться перестал.

-         Иногда, - сказал я.- Грешен. А вообще-то в газете работаю.

-         Ну, ну, - задумчиво покачал ушастой  головой Зуся, а потом пальчиками своими красивыми сделал так, как обычно делают пианисты перед началом игры,  перед тем, как опустить руки  на клавиши. - Сами откуда будете?

  Доложил - откуда, потом кратко пересказал анкету, но оборвал себя на полуслове, заметив, что сосед больше не расположен к разговору. Мы сидели рядом молча.

    Потом Зуся сказал.

-         Никогда не задумывались, почему птицы возвращаются к своим гнездам? Вот появился птенец весной где-нибудь на севере. Научиться летать, жить своей жизнью. Зимой летит на юг, побудет в тепле и сытости несколько времени – и обратно за тысячи километров. Тяжко, мучительно, а птица возвращается к своему гнезду.

-         Тоже стихи пописываете? – спросил я.

-         Никогда не думал, - хмуро отозвался Зуся. – Ну, вы человек образованный, я вижу. Так что же наука говорит по этому поводу?

-         Не знаю, - сказал я. – По- моему,  это загадка неразрешимая. А потом, далеко не все птицы способны на перелет.

-         В том-то и дело, - отозвался Зуся. – Даже птицы разными бывают, почему люди должны быть под лиловую копирку? Вот она, как заведенная, всякий год ворчит: « Куда ты, да куда?! И что ты там забыл? Деньги некуда девать? Лечиться тебе надо на курортах, а не … 

-         Кто ворчит? – спросил я.

-         Супруга моя неверная – Сима, - вздохнув, ответил Зуся. – Кто еще право имеет ворчать на нас – только жены.

-         Насчет курорта ваша половина права, - сказал я. – Люди мы с вами не очень молодые, пора и о здоровье подумать.

-         Так мне мои Ямцы лучше любой здравницы! – вновь засиял мой сосед, но вдруг вновь стал совершенно серьезен и перешел на шепот. – Я вам сейчас секрет открою научный. Он и для птицы годится и для человека. Живая душа всю жизнь  в детство  просится, чтобы не стареть раньше срока. А где наше детство остается? Там, где родились и выросли. Где же еще? Вот я и летаю каждый год в свое детство.  Как птица, например, селезень.

 На селезня Зуся не был похож. Скорее, на воробья взъерошенного, а воробьи, как известно, домоседы. Мысль о возвращении в детство не показалась мне оригинальной, но была в ней, в связи с исходом нашим, некоторая острота и особый вкус, что ли.

-         Хороший город Ямцы? - поинтересовался я.

-         Спрашиваешь, - легко перешел на «ты» Зуся. – Скажу так: по молодости лет я сионист был ярый. Первые годы в Израиле свою прошлую жизнь и не вспоминал. Да какие годы – целых 15 лет. А потом открыли границу – и понял я, что должен в детство свое ехать, иначе сдохну раньше положенного срока. А это обидно, правда?

   Я не спорил, а Зуся продолжил свой рассказ с упоением:

-         Вот говорят: ностальгия, ностальгия, вроде как болезнь без причины. Ерунда все это. Причина есть и самая понятная…Сима меня спрашивает первый раз: « Куда, старый дурак, намылился?» Я ей тогда ответил, что еду омолодиться. Она как закричит: « Найди себе молодуху у Таханы – и омолаживайся. Дешевле обойдется». Очень невоспитанная женщина – моя неверная жена Сима. Кстати, тоже уроженка нашего города Ямец. Но ей, что наш родной город, что Нью-Йорк – все равно… Нет, этот чужой совсем Нью-Йорк она больше уважает. Ну, разве может такая женщина понять душу человека мужского пола? Нет, не может. Я в тот первый год поехал зачем? Чтобы вернуться в свои пятнадцать лет, когда мальчишечкой влюбился. В Москве, веришь, и день не задержался. Сел на электричку – и к нам. Стою в тамбуре, нюхая запахи, и сердце поет. Уже стал омолаживаться по дороге. Два часа стою в тамбуре. Народ толкается, шумит, курит, водяру лакает. Рожи вокруг – не дай Боже, а я омолаживаюсь… Ты слушай дальше… Когда мы в Израиль прилетели – совсем была другая страна. В автобусах курили, шелухи семечек по колено, урн мусорных на улице не было. А что теперь? За четверть века все другое - напрочь. Другая страна. Все  другое…. Это и хорошо и плохо. Вот родился человек, рос в какой-нибудь развалюхе, а теперь на этом месте дом высотный. Может он омолодиться, вернувшись в свое детство? Да никоим образом. Не сработает машина времени … А с Россией не так. Там, особенно в провинции, мало что меняется. Ну, дерево подрастет, крыша прохудится, мосток отремонтируют, дорогу подлатают – вот и все … Веришь, за  25 лет, каким наш вокзальчик был, таким и остался. Платформа с достройкой деревянный, домок с залом ожидания на  две скамьи у стены, касса тут же, в простенке между печкой и окном. За окном старая береза. Так  она и при мне в возрасте была.

 От вокзала мы тогда и оправились в путешествие. У девчонки моей был велосипед, а у меня – только ноги. Зато моя тетка в вокзальной кассе билетами торговала, и стоял в ее закутке велосипед  отличный, Харьковского завода. Тетка на нем приезжала из поселка торфяников. Она там жила, еще с войны. Вот эта тетка – Лея – мне и давала покататься.  Ровно на час, не больше. Очень она любила точность и порядок. Вот я свою девушку и уговорил совершить путешествие по родным просторам. Крутим мы педали от вокзала. Она впереди, я сзади. Очень, тебе скажу, отличное зрелище, когда твоя любимая девочка впереди тебя крутит педали. Вот мы едем мимо складов, потом сворачиваем в перелесок, а дальше поле ржи в цвету. Ты знаешь, что такое – рожь в цвету? Ну, это неважно… Поехали дальше. Велосипеда нет, и тетки моей Леи давно нет на свете. А поле это сохранилось. И вот я, старый дурак, иду через рожь по пыльной дороге к лесу – и омолаживаюсь, вспоминая, как мы с девочкой моей крутили педали… Знаешь, что у нас с собой было? Половина черного хлеба, два соленых огурца и фляжка с молоком. Как тебе такой обед? Я ничего вкуснее никогда в жизни не ел. Мы тогда расположились в дубовой роще. Место просторное, светлое. Сидим в тени, на траве – и подкрепляемся. Потом я говорю моей любимой девочке: « Можно я тебя поцелую?» Она отвечает так просто: « Конечно, можно. Чего бы я с тобой поехала? Меня вот Фимка приглашал. Я с ним отказалась ехать. А с тобой - другое дело». Тут мы стали целоваться, как умели. Я завелся, полез дальше, но получил по роже очень даже сильно. Кровь из разбитой губы закапала. Я расстроился. « Тебе», - говорю. – « Надо боксом заниматься. Убить же могла». А она говорит: « И убью, если торопиться будешь. Всему свое время». « И сколько ждать?» – спрашиваю. А она так серьезно отвечает: « Года три, думаю, не меньше»… И вот я сижу на травке в той самой дубовой роще. Все это вспоминаю. И кровь во мне бегает ускоренно, до полного разогрева внутренностей. Скорость крови, я тебе скажу, самое необходимое дело для омоложения.

-         А вещи-то свои на вокзале оставил? – спросил я.

-         Какие вещи? Рюкзак за спиной – и все. В нем и весу то, так – ерунда… Только не то спрашиваешь. Ты спроси, почему я, немолодой еврей и сионист всем своим нутром, солдат Ливанской войны, раненый в плечо разрывной арабской пулей, отец и дед, чьи внуки даже не говорят по-русски, прилетел за тысячи километров, бросив все, чтобы посидеть под дубом на травке, в лесу, у родного города Ямцы?

-         Так все ясно, - сказал я. – Для омоложения организма. У тебя, небось, и сад в этих Ямцах имеется, где молодильные яблоки растут.

-         Откуда знаешь? – покосился на меня Зуся.

-         Не знаю, а догадываясь, - сказал я.

 А теперь хочу признаться, что рассказ моего соведа хитро скроил из нескольких бесед в одну для удобства. Мы с ним потом несколько раз встречались, так как жили неподалеку друг от друга в одном районе Холона. И я не помню, когда и где рассказал мне Зуся про эти «молодильные яблоки». Он сказал, что в тот старый, запущенный, колхозный сад входил человек, как в зеленый и родной дом и трава в этом доме была особенно густой и мягкой. Только яблоки на тех деревьях росли плохо. Мало их было, а если и попадались, то кислые до ломоты в скулах.

-         В этом саду, - сказал Зуся. – Мы чаще всего встречались с любимой девушкой. И в тот сад прибегал к нам грубый Джон – дворняга такая, а еще в нашем городе жил обычный Джон, как две капли воды похожий на грубого. Но мы с ним мало общались. А грубый вовсе не был грубым, а очень даже ласковым.  Только лаял басовито. За этот лай его так и прозвали.

-         Значит, потом ты отправился в старый, яблоневый сад, - сказал я тогда.

-         Ну, точно, - улыбнулся  Зуся всем своим некрасивым ликом. – Там яблоки были кислыми, а поцелуи – сладкими. Все там было по-старому. Я сел на перевернутое ржавое ведро, и стал искать яблоки на деревьях, но их совсем не было –  молодильных яблок. Я долго искал: ходил-бродил по саду. И, наконец, нашел одно. Правда, высоко, чуть ли не на самой вершине. Залез я на дерево. Сбил яблочко палкой. Потом опять сел на ведро, и дичок этот сжевал весь, без остатка, вместе с косточками. Проглотил – и думаю: вот сейчас должно случится что-то особенное. И знаешь, случилось. Смотрю: собачонка трусит. Ну, в точности грубый Джон. Подбежала ко мне, хвостом вертит. Я руку поднял и говорю: « Голос, Джони!» И эта псина, как залает басовито. Ну, точно какой-нибудь внук-правнук той нашей, любимой собаки.

-         Хватит, - сказал я тогда. – Ну что у тебя в рассказе одни леса, сады, яблочки, да собаки. А люди где? Люди твоего детства? Где друзья-приятели и любимая девушка из города Ямец.

-         Как где? При мне, – удивился Зуся. – Куда она денется. Как раз перед армией, ровно через три года, отдала она мне то, что обещала. Дождалась, вышла за меня замуж. Вот живем уже 34 года, мучаемся.

-         Так вот! – заорал я тогда. (А дело, как помню, происходило на дому у Зуси, в беседке увитой виноградом). - Вот твой настоящий секрет омоложения: жена твоя неверная Сима.

-         И чего ты расшумелся, - сказал Зуся, нахмурившись. – Ты теперь попробуй посадить ее на велосипед. Она  в машину залезает, да так кряхтит, будто ее на верблюда затаскивают. Нет, я лучше буду к той Симе каждый год ездить, чтобы омолодиться.

  Тут к нам, на веранду, вышла, ковыляя, старая псина Зуси.

-         Слушай, скажи честно? – спросил я. – А это кто?

-         Потомок грубого Джона, - ответил Зуся.

 В этом году, в августе, он вновь отправится в свой Ямец. Он сказал, что на этот раз хочет пожить в доме, где  родился сразу после войны. Дом этот цел и невредим. Только на первом этаже  здания новые русские открыли магазин по продаже удобрений. Но Зуся сказал, что его это не волнует, потому что родился он на втором этаже, как раз в комнате с широким окошком, за давно обвалившимся балконом.

-         Совсем уж омолодишься, - пошутил я тогда. – Соску с собой захвати.

-         Грубый ты человек, - улыбнулся Зуся. – Ну, совсем, как наша собака – Джон.