ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ

Величие и падение коренного чужака Александр Гордон, Хайфа Убийство как политика Убийство наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда в 1914 году дало толчок к Первой мировой войне. Убитый принц был ничем не примечательным историческим персонажем. Его использовали как повод начать мировую бойню. Он был символом, а не личностью. Убийство героя этого очерка, восемь лет спустя после покушения в Сараево, было ликвидацией выдающегося национального лидера, которого нация не была достойна. Смерть в Берлине была выбором пути народа, пути в бездну, пути к двенадцатилетнему трагическому провалу, который увлёк за собой в пропасть миллионы людей в разных концах Европы. Крах, начавшийся с триумфа, назревал в национальном сознании в течение нескольких десятков лет. Нация, начавшая объединение примерно за полвека до описываемого здесь политического убийства, колебалась между высокой культурой элиты и низкими инстинктами черни. Уничтожение выдающегося политического вождя, который мог двинуть нацию в русло развития и созидания, было выражением победы низменного над возвышенным, разрушительного над конструктивным. Это было начало бега к уничтожению людей и самоуничтожению. Зарисовка Этого убийства ждали все. Франц Кафка удивлялся, что оно ещё не произошло, что не произошло ещё раньше. Не надо было обладать исключительной проницательностью, чтобы понять, что этого необыкновенного человека непременно и вскоре убьют. Ненависть бушевала вокруг него. Повсюду раздавались призывы к его убийству. Он отказывался от охраны. Создавалось впечатление, что полстраны видит в нём виновника всех несчастий. Его ненавидели в троекратном размере – как еврея, как богача, как правителя. Его убийцы были немедленно пойманы. Их имена хорошо известны, их мотивы исчерпывающе описаны, но, тем не менее, я не раз задавал себе вопрос: кто же в действительности убил одного из самых богатых, самых образованных, самых оригинальных и самых талантливых людей ХХ века? Еврейский олигарх В послевоенной Германии унизительное бремя огромных контрибуций породило колоссальный экономический кризис, гиперинфляцию и обнищание. Все ценности падали, спрос на антисемитизм рос. В Веймарской республике участились публикации о том, что евреи толкнули страну на войну и что они же её проиграли. В 1922-м году самым удачным кандидатом для подобного рода обвинений был еврей Вальтер Ратенау, генерал запаса, доброволец, служивший в начале войны в военном министерстве и через несколько месяцев ушедший в отставку. Ратенау был одним из образованнейших людей своего времени. Он был крупным промышленником, финансистом, богачом, писателем, философом, публицистом, художником, доктором наук, инженером-электрохимиком, президентом «Всеобщей компании электричества», министром реконструкции и, наконец, министром иностранных дел. Walther Rathenau. Foto: dpa  Английский историк Норман Кон так писал о Ратенау: «В самом начале войны он предсказал ту смертельную угрозу, которую могла представлять британская блокада. Для её предотвращения он в удивительно короткий срок создал мощную организацию, которая, по существу, позволяла обеспечивать Германию сырьём на протяжении всей войны. После войны он неутомимо трудился, чтобы вывести Германию из изоляции и облегчить бремя контрибуции… В апреле 1922 года, будучи министром иностранных дел, он подписал Рапалльский мирный договор с Советским Союзом, благодаря которому обе стороны отказались от взаимных притязаний». Рапалльский договор вывел из международной изоляции Россию и Германию, которых свёл вместе бойкот со стороны остальных европейских государств. Ратенау хорошо понимал слабое место военной машины Германии в начале Первой мировой войны — дефицит сырья, который неизбежно, едва Англия организует блокаду, даст о себе знать. В военном министерстве семидесятимиллионной империи он начал устанавливать фонды на сырьё и создал гигантскую систему экономического противодействия блокаде. Ратенау внедрил изобретение Нобелевского лауреата, профессора химии Фрица Габера, построив заводы по производству взрывчатых веществ. Без системы таких экстраординарных мер Германия, вероятно, потерпела бы поражение через несколько месяцев. Еврейский олигарх Вальтер Ратенау был создателем военно-промышленного комплекса Германии. Портрет Стефан Цвейг писал о нем в некрологе: «Я никогда не встречал человека, образованного более основательно, чем Вальтер Ратенау: он говорил на трёх европейских языках, французском, английском, итальянском, так же легко и свободно, как на немецком... Он всё прочитал, всюду побывал, и эту неслыханную полноту знаний, это поразительное многообразие сфер деятельности можно лишь объяснить, если принять во внимание необычайную, уникальную ёмкость его мозга». Вальтер Ратенау был выдающимся государственным деятелем, в котором нуждалась разорённая, униженная, ограбленная Версальским договором Германия. Журналист Себастиан Хафнер (1907-1999) в своей книге «Биография одного немца. Воспоминания 1914–1933 гг.» (опубликована в 2000-м году, но написана в 1939-м году) так характеризует Ратенау: «Ни до, ни после этого в Германской республике не было политика, который бы так воздействовал на воображение масс и молодёжи... Читая его речи, все чувствовали, что, независимо от содержания, в них звучит глубокий подтекст обличения, требовательности и призыва — речь пророка. Многие стали искать и читать его книги (и я в том числе): в них тоже звучали сдержанные по форме, но глубокие по смыслу призывы, стремление успокоить и в то же время убедить, требовательность и надежда. И в то же время — именно в этом заключался их магнетизм. Они были отрезвлением и в то же время фантастикой, лишали иллюзий и в то же время звали в бой, они были полны скепсиса и в то же время веры». Ратенау был фигурой мирового масштаба и весь свой огромный талант отдавал Германии. Успехи его дипломатической деятельности колоссальны. Стефан Цвейг писал в некрологе: «В эти дни Ратенау действительно нашёл применение своим силам, нашёл истинного противника своему исполинскому духу — всемирную историю. Впервые свою энергию, свою волю, свои способности он мог приложить не к коммерческой деятельности, не к литературе, а к решению задач всемирно-исторического значения. И редко одному человеку в подобное переломное время удавалось сделать так много. Участники Генуэзской конференции с восхищением рассказывали о его героических усилиях, о том, как он, представитель враждебного чуть ли не всему миру государства, заставил всех политических деятелей Европы относиться к себе с глубоким уважением». Ратенау заставил Европу себя уважать, но Германия его не принимала, не уважала и не верила одному из своих самых больших патриотов, отторгая его как еврея. Великий реформатор и созидатель был отвергнут своей родиной. Верный прусским идеалам, труженик, патриот, человек дела и долга, Ратенау был бóльшим немцем, чем большинство немцев. Всегда разоблачавший иллюзии, он находился в плену иллюзии, думая о себе как о спасителе Германии. Однако не раз он испытывал ощущение отрезвления, понимая собственную чужеродность среди немцев. Этим главным противоречием объяснялось его полное одиночество. Он жил в гигантском собственном доме один, жил на родине, но в отдалении и в отстранении от неё, отталкиваемый ею. Притягиваемый любовью к Германии, переживающей трагедию общества, разбитого военным поражением, обескровленного экономической коррозией, платежами гигантских репараций победителям и всеобщим европейским глумлением над проигравшей стороной, Ратенау остро ощущал двойственность своего положения: он был лидером и аутсайдером одновременно. Он возглавлял германскую внешнюю политику, он был крупным экономическим магнатом, обладавшим большим влиянием в стране – в промышленности и в политике. При этом он был прокажённым евреем, «замаскированным врагом». Личность Ратенау была притягательна для многих немцев и отвратительна для ещё большего их числа. Он, готовый служить своей стране, настолько возвышался над германским обществом, что подавляющее большинство его современников, не были в состоянии его понять. Хафнер пытается воссоздать его парадоксальную и грандиозную личность: «Он был революционером из аристократов, экономистом из идеалистов, патриотом Германии из евреев, гражданином мира из германских патриотов… Он был достаточно образован, чтобы возвыситься над своим образованием, потому что был богат; он был достаточно богат, чтобы возвыситься над своим богатством, потому что был гражданином мира; он был достаточно гражданином мира, чтобы возвыситься над суетой этого мира. Было нетрудно представить его себе не только министром иностранных дел Германии, заступившим на пост в 1922-м году, но и, например, немецким философом 1800-го года, главой международной финансовой империи 1850-го года, да хоть мудрым раввином или отшельником. Он соединял в себе несоединимое, причём самым опасным и рискованным образом, всякий раз делая то, что именно и возможно было сделать только здесь и сейчас». Ратенау страстно верил в ассимиляцию евреев. Он вытеснял из своего сознания то, что ассимиляция является не только отречением от народных интересов еврейства, но и отрицанием индивидуальной свободы еврейской нации и её равноценности среди других народов. Вальтер Ратенау вёл двойную жизнь немца и еврея. Его разрывали противоречия. Стефан Цвейг так описывает отчуждение Ратенау: «Истинная жизнь его заключалась в духовном, в деятельности, в вечных скитаниях, и, вероятно, странная бездомность, великая абстракция еврейского духа никогда не были выражены полнее, чем в этом человеке, который подсознательно защищался от интеллектуальности своего духа и всей своей волей, всеми своими пристрастиями тянулся к придуманному, иллюзорному немецкому, более того, прусскому идеалу и всё же одновременно всегда чувствовал себя человеком с другого берега, понимал, что духовная сущность у него другая. За всеми этими, казалось бы, плодотворными и глубокими соображениями Вальтера Ратенау стояло его ужасающее одиночество, одиночество, которое чувствовали все, наблюдавшие его за работой и в общении с окружающими». Убийство 24 июня 1922 года пятидесятичетырёхлетний министр иностранных дел Веймарской республики Вальтер Ратенау был убит на пороге своего дома в Грюневальде, районе Берлина. В него выстрелили и бросили гранату. Через несколько месяцев, в октябре 1922 года, Эрнст Тешов, студент двадцати одного года, сидевший за рулём машины, в которой скрылись убийцы, предстал перед судом как их соучастник. Убийцы, офицер по имени Эрвин Керн и инженер Герман Фишер, к тому времени были мертвы: один погиб в перестрелке с полицией, другой покончил с собой. Все террористы принадлежали к подпольной, националистической, правоэкстремистской организации «Консул». Все члены группы, молодые фанатики, были абсолютно уверены не только в том, что Ратенау действовал от имени «сионских мудрецов», но что и сам являлся одним из них. Знаменитая подделка царской охранки «Протоколы сионских мудрецов» начинала кровавое шествие. Ратенау стал одной из её первых жертв. Воображение убийц было целиком поглощено «Протоколами сионских мудрецов» и теми материалами, которые накапливались вокруг них. Об этом откровенно говорил на предварительном следствии главный организатор преступления Вилли Гюнтер. На вопрос о причине убийства Ратенау он ответил, что, по мнению генерала Людендорфа, Ратенау был тем самым человеком в Германии, которому было известно точное число представителей тайного еврейского правительства, развязавших войну. И Первая мировая война, и немецкое поражение в ней были инкриминированы германскими националистами евреям. Среди этих обвинителей евреев был и Эрих Людендорф, один из главных виновников поражения Германии в Первой мировой войне. Избранный Тешовым способ защиты был прост и ясен: они казнили еврея Ратенау, поскольку считали его членом Совета сионских мудрецов, поставившего себе цель овладеть миром. Убив его, говорил Тешов, они, в сущности, оказали услугу обществу, поскольку устранили члена группы, представлявшей опасность для всего цивилизованного мира. Кто убийца?  Всё началось в 1922-м году на международном конгрессе в Вене, где Ратенау процитировал одно место из рождественской статьи «Наша молодёжь», написанной им за много лет до того, 25 декабря 1909 года, для венской газеты «Нойе фрайе прессе» и позже включённой в книгу «Критика эпохи», которую он опубликовал в 1912-м году в Берлине. Всего за несколько месяцев до того Ратенау принял пост министра иностранных дел Веймарской республики, оставив без внимания предостережения матери и друзей, которые, зная о множестве антисемитских протестов против его назначения, полагали, что он ставит свою жизнь под угрозу. Антисемитская пресса называла назначение Ратенау на пост министра иностранных дел триумфом еврейских денежных интересов и еврейского социализма! Первое утверждение противоречило второму, но логика была естественно подавлена антиеврейскими эмоциями. Решение Ратенау принял без колебаний, чувствуя себя тем более уверенно, что он и прежде занимал важные государственные посты. Обращаясь к собравшейся в Вене аудитории, он повторил своё давнее предупреждение о том, что экономика Европы контролируется элитарной закрытой группой финансистов. Этот его критический пассаж звучал вполне невинно: «В сфере промышленной деятельности, где каждое неумное слово, каждая неудача могут привести к разорению, где тот, кто владеет акциями и облигациями, правит обществом и контролирует всю политику, - в этой сфере возникла олигархия, так же недоступная для человека со стороны или профана, как старинная Венеция. Триста человек, которые знают друг друга, вершат экономические судьбы Европы и выбирают преемников среди людей своего круга». Венские газеты под крикливыми заголовками вроде «Триста человек правят Европой» напечатали публичное выступление Ратенау. Молодые горячие головы, которым два года постоянно внушали, будто евреи норовят овладеть миром, услышали призыв. Заявление одного из самых выдающихся евреев того времени содержало в себе непреодолимый соблазн для антисемитов. Ратенау вряд ли понимал, что, публично повторяя давно забытое место из своей статьи, подписывает себе смертный приговор, готовит своё убийство. «Триста человек» вскоре обратились в «трёхсот евреев», а затем – в тайное еврейское правительство, в «сионских мудрецов». Хотя в статье Ратенау евреи ни разу не упоминались, пресса явным образом подталкивала людей именно к такому её истолкованию, говоря то о «трёхстах людях», то о «трёхстах евреях», то о «трёхстах сионских мудрецах». Эти искаженные толкования невинных слов государственного деятеля обратили его в так называемого «сионского мудреца», а, следовательно – в законный объект уничтожения. Ратенау убили не три националиста-террориста, а толпа – грубая, одурманенная ненавистью к выдающемуся чужаку, тевтонская толпа, убеждённая в его принадлежности к враждебным Германии «сионским мудрецам». Ратенау линчевали. Стефан Цвейг ошибся в следующем утверждении: «Гениальность Ратенау определялась его организованностью, подчинением мышления воле, доведённой до совершенства способностью предвидения». Ратенау не предвидел того, что он уверенно идёт к своему убийству. Сразу после того, как об убийстве Ратенау стало известно в Праге, Франц Кафка написал Максу Броду в письме от 30 июня 1922 года: «Дорогой Макс, непросто извлечь из твоего письма корень мрачного настроения; подробностей, которые ты сообщаешь, недостаточно… Пугающие известия? Ты имеешь в виду что-то, кроме убийства Ратенау? Удивительно, как долго ему ещё дали жить, слухи о его убийстве распространялись в Праге уже два месяца назад, об этом говорил проф. Мюнцер, слухи были очень достоверными, они так связаны с еврейской и немецкой судьбой и точно описаны в твоей книге». Терминология «кафкианский мир», «кафкианская ситуация», по-видимому, стала складываться после опубликования романа Кафки «Процесс», написанного в 1914-м году (опубликован в 1925-м году). Эпитет «кафкианский» вошёл во многие языки мира для обозначения ситуаций и чувств человека, попавшего в лабиринт безысходных гротескных кошмаров жизни. Содержание «Процесса» - рассказ о банковском служащем Йозефе К., который внезапно узнаёт, что подлежит суду и должен ждать приговора. Бесплодны его попытки выяснить свою вину, защитить себя или хотя бы узнать, кто его судьи, — он осуждён и казнён. Без вины виноватый, он погибает под колёсами репрессивной машины. Общепринято считать, что в «Процессе» Кафка гениально предвидел появление диктаторских режимов и их безвинных жертв. Я думаю, что Кафка не предвидел беззаконие, а описывал собственные впечатления от него. Франц Кафка родился в 1883-м году, в год смерти Карла Маркса. Тогда в Венгрии и в Чехии разразилась волна еврейских погромов из-за очередного кровавого навета – использования евреями крови христианских младенцев в ритуальных целях. Подобный погром повторился, когда Кафке было пятнадцать лет. В 1899-м году, когда Франция была расколота делом Дрейфуса, в Австро-Венгрии возникло дело Хильснера: еврей, сапожник из небольшого провинциального города, был обвинён в совершении ритуального преступления в отношении девятнадцатилетней христианской девушки. Дело рассматривалось двумя трибуналами, оба приговорили Хильснера к смерти; император Франц-Иосиф смягчил его наказание пожизненным заключением. В 1920-м году в Праге вновь вспыхнули еврейские погромы. «Весь день я провёл на улицах, купавшихся в антиеврейской ненависти», - сообщал Кафка в письме, раздумывая о необходимости побега из города. Кафка хорошо знал, как можно уничтожить человека, приписав ему совершение несуществующего преступления. Для описания подобного случая не понадобилась его гениальная фантазия, а лишь передача переживаний евреев во время ритуальных погромов в Австро-Венгрии. Превращение Теодора Герцля из ассимилированного австрийского журналиста в основателя сионизма объясняется эффектом дела Дрейфуса. Легко представить, что не менее восприимчивый, чем Герцль, Кафка был потрясён страшными, нелепыми безысходными обвинениями евреев в несовершённых ими преступлениях. Кафка не предсказывал в «Процессе» то, что произойдёт через десятки лет, а описывал то, что уже произошло с евреями. Жан-Поль Сартр в «Размышлениях о еврейском вопросе» подмечает аналогию между евреем и героем романа «Процесс»: «Подобно герою этого романа, еврей оказывается подсудимым в долгом судебном процессе». Кафка, выходец из простой еврейской семьи, почувствовал неизбежность убийства Ратенау, тогда как искушённый политик, опытный и проницательный министр ничего не понял. Около пятисот тысяч человек пришло на берлинское кладбище проститься с Ратенау. В этот день Германия расставалась с одним из самых великих государственных деятелей в её истории. Она прощалась не только с выдающимся национальным вождём, но и с идеями, которые он представлял – с интернационализмом, терпимостью, уважением к человеку, заботой о народе и стране, прагматизмом, великой культурой и наследием предков. Началось факельное шествие человеконенавистников, появился культ насилия и поклонение монстру национализма. Германия меняла национальную кожу культурной страны, края великих философов, писателей и музыкантов на кожу чудовища. Она отбросила ненужного ей космополита, либерала, человека рационального поведения и вынесла на поверхность толпу, чернь и привела к власти иррациональных, необразованных людей, «сверхчеловеков», которые были «сверх антилюдьми». Многие, пришедшие на кладбище и горевавшие по убитому министру, плакали не только по уничтоженному лидеру, человеку и патриоту, но и по загубленным ценностям, по уходящей цивилизации. Звучал траурный марш, но это был не только траур по человеку, а траур по духовности, нравственности, человечности. В траурном марше звучали шаги, приближавшие народ к падению в пасть дракона нацизма. Стефан Цвейг допустил ошибку, говоря: «Но в каждой религии есть зерно самообмана, иллюзии, зерно ограничения мира, а роком Вальтера Ратенау, его глубочайшей трагедией было то, что самообман, иллюзии были ему абсолютно чужды». Ратенау страдал иллюзией того, что еврей может быть успешным, полезным и признанным лидером Германии. Германия не признала еврея Ратенау в качестве своего вождя. Однако через одиннадцать лет после его убийства она короновала безграмотного фанатика Гитлера, вписавшего самые чёрные страницы в её историю. Хаффнер так писал о двух вождях Германии: «Ратенау и Гитлер были именно такими раздражителями, которые сумели не только взволновать массы, но и заставить их действовать; первый за счёт всеобъемлющей высоты своего духа, второй за счёт не менее всеобъемлющей низости. Оба, и это самое главное, вырвались внезапно из какой-то глухой провинции, и каждый из них был «человеком ниоткуда». Однако один был носителем высокой духовности, возникшей благодаря слиянию культур трёх тысячелетий и двух континентов, а другой вышел из непроходимых джунглей наследственного бескультурья». Немцы в большинстве своём предпочли «непроходимые джунгли наследственного бескультурья» «высокой духовности, возникшей благодаря слиянию культур трёх тысячелетий». Ратенау олицетворял разум Германии и путь, по которому она могла медленно выйти из послевоенного тупика. Но общество жаждало быстрого избавления, молниеносного выхода из унизительного положения, из экономического кризиса. Германскому обществу нужны были чудеса. Оно мыслило иррационально. Ему нужны были волшебники-националисты, а не космополиты-рационалисты. Ратенау возвышался над обществом, над историей. Народ, который он намеревался спасти, вывести из унизительного и бедственного положения, не дошёл до понимания величия этого необыкновенного человека. Кто жертва?  Дружба Альберта Эйнштейна и Вальтера Ратенау началась ещё во время войны. Блестящий, тщеславный, очень гордый, высокомерный, амбициозный министр признавал великого физика, по крайней мере, равным себе. В середине 1917 года Ратенау опубликовал письмо-комментарий к теории относительности, содержащее неуместную, ошибочную и зловеще пророческую в отношении своей судьбы интерпретацию мысленного эксперимента по пересмотру понятия одновременности. Вместо эйнштейновского примера с двумя вспышками света и движущимся поездом он описал сцену нападения убийцы на поезд русского царя. Убийца бросает в царя две гранаты. «То, что поражает царя дважды, есть единственная материя для убийцы». Однако в том же письме, пытаясь разобраться в теории относительности, он привёл вполне разумный, с точки зрения новой, модной и довольно сложной теории, пример: «Чем быстрее движутся насекомые, тем они меньше». А. Эйнштейн в рабочем кабинете, приблиз. 1920 год. Фото из архива общества Макса Планка, Берлин  Эйнштейн любил Ратенау, матери которого он хвалил «красноречивый и искрящийся дух». Поэтому встреча друзей в марте 1922 года после возвращения Эйнштейна из Парижа в Берлин была вполне естественной. Но кроме итогов поездки в Париж, у Эйнштейна была другая причина встречи с Ратенау. Он пришёл на неё не один – с ним был лидер немецких сионистов Курт Блюменфельд. Гости прибыли в дом министра в восемь часов вечера и ушли в час ночи. Они уговаривали Ратенау подать в отставку. Германские националисты уже начали кампанию убийств неугодных лиц с уничтожения Карла Либкнехта и Розы Люксембург в 1919-м году. К 1922-м году в списке их жертв уже было больше трёхсот человек. Сведение счётов немецких правых с левыми создавало дополнительную опасность для любого еврея, особенно для Ратенау, который как министр иностранных дел был символом еврейско-не германского правления в Германии. Блюменфельд говорил, что решение Ратенау принять назначение министра было катастрофой не только для него, но и для германского еврейства. Лидер сионистов пытался убедить Ратенау, что не только евреев Германии, но и каждого еврея в мире воспринимают ответственным за действия Ратенау. Блюменфельд доказывал своему оппоненту, что у евреев нет права проводить политику ни одного народа, кроме собственного. Эйнштейн меньше интересовался связью Ратенау с еврейским вопросом и проблемами сионизма. Он давно пришёл к выводу, что для еврея было безумием играть такую большую роль в германской политике. Он чувствовал, что министр рискует жизнью и опасался потерять друга. Ратенау ответил гостям: «Я немец еврейского происхождения... Мой народ – немецкий народ, моя родина – Германия. Моя религия в том, что германская вера выше всех религий... Я правильный человек на правильном месте. Почему я не могу повторить то, что сделал Дизраэли?... Я пытаюсь уничтожить границы, созданные антисемитами для изоляции евреев». Герцлю Ратенау сказал: «Евреи уже не нация и никогда не будут нацией. Немецкие евреи теперь германское племя, как саксонцы и баварцы». Отвечая сионисту Блюменфельду и его сторонникам, Ратенау выражал мнение еврейского большинства в Германии, обреченного на уничтожение: «Пусть другие отправляются основывать государство в Азии, ничто не влечёт нас в Палестину». Ратенау смешивал сравнительно терпимую викторианскую Англию с переполненной до краёв унижением и горевшей национализмом Германией. Пытаясь «уничтожить границы, созданные антисемитами для изоляции евреев», он провоцировал антисемитов, внося вклад в антисемитизм без границ и разжигая пожар войны против евреев. Ратенау пробуждал вулкан тевтонского национализма, горячая лава которого обрушилась на евреев через одиннадцать лет после того, как он был позорно убит теми, кто уже воздвигал алтарь для массовых человеческих жертвоприношений. Веймарская демократия была ложным фасадом, за которым жил монстр германского национализма. Приход к власти нацистов не был рождением дьявола, а признанием законности его существования. Своим участием в германском правительстве Вальтер Ратенау показывал, что евреи правят Германией. Не было лучшего стимула для разжигания антиеврейских страстей, чем это обстоятельство. Для германского общества Ратенау был не вождём и патриотом, созидателем и спасителем, каковым он был в действительности, а чужаком и разрушителем, губителем и вожаком, увлекавшим страну в пропасть. Вальтер Ратенау был не первой жертвой насилия в Веймарской республике, но его гибель оказалась первым случаем в германской истории, когда еврей был убит потому, что занимал высокую должность. Массовое одобрение убийства обществом легализовало это преступление. Положительная реакция на убийство Ратенау предвещала не только уничтожение Веймарской республики, но также явилась угрозой существованию немецких и европейских евреев. Будучи жертвой антисемитов, он, однако, фактически поджёг фитиль порохового шнура, уже тянувшегося к тысячам, миллионам будущих еврейских жертв. Утверждение Стефана Цвейга об отсутствии иллюзий в мировоззрении Вальтера Ратенау напоминает обоюдоострый комплимент, высказанный Альбертом Эйнштейном в беседе с другом в адрес Зигмунда Фрейда: «Фрейд обладал ясным видением; никакая иллюзия не могла его усыпить, кроме преувеличенной веры в его собственные идеи». Надменная, непоколебимая уверенность Ратенау в правоте его политики и в величии его германской миссии повлекла за собой другие жертвы. Его убийство стало прелюдией к Катастрофе европейского еврейства. (Расширенный вариант эссе, помещённого в только что вышедшей моей книге «Безродные патриоты». Основное событие, описанное в этом очерке, произошло в городе, в котором тогда или вскоре после трагедии находились другие герои книги – Фриц Габер, Борис Пастернак, Александр Парвус, Леон Йессель, Курт Тухольский и Эммануил Ласкер, не обратившие особого внимания на этот важный поворот Истории).