Леонид Гольдин | Чужие идолы

Калейдоскоп 1.05.2025

Вы не должны иметь других богов… Вы не должны поклоняться им…

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Исход 20:3, Bторозаконие 5:7.

В границах жанра

Вскоре после приезда в Нью-Йорк, я шел пешком из Бруклина в Манхэттен чтобы сэкономить на поездке в метро, мизерная оплата преподавателя-почасовика не позволяла такой роскоши. По дороге я купил у уличного торговца книгами за один доллар “Беспокойство в одном месте” Бинни Киршенбаум, это была первая книга, купленная мной в Америке.

Не вспомню, что побудило меня на расходы. У меня был список из ста лучших книг мировой литературы, рекомендованных “Барнес и Нобл”, половину из них я прочитал в школе и университете, другую половину читал по вечерам в городской библиотеке. Киршенбаум в этом списке не было.

Возможно, привлекли внимание заглавие книги и эпиграф из “Братьев Карамазовых”: “Всё как океан, всё течёт и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдаётся”. Мрачные суждения Достоевского о человеческой природе и душеспасении в Христе не сочетались с весьма фривольным оформлением обложки.

По первому впечатлению, книга исповедь молодой женщины, освобождённой демократией и феминизмом от границ и берегов, устоев и традиций. По форме сборник небольших рассказов, легкое чтение.

Жанр исповеди широк – здесь и покаяния Святого Августина, Руссо и Толстого, и бесчисленное множество авторов, стремящихся привлечь внимание шокирующими подробностями греховной жизни. В рамках жанра в нынешних свободах масса порнографии и психопатологии, затмивших Казанову и де Сада. Есть и в наше время приметные достижения, шеститомная “Моя борьба” Карла Кнаусгора; не всякий осилит, но прочитав, поймешь, что не ты один живешь занудно и бессмысленно, и тебе не хуже всех.

Особое место занимают мемуарные исповеди, в которых личная жизнь представлена в широком социальном контексте, созданные не столько с целью снять по совету психолога груз с души, но и просветить, повлиять на широкую публику, и как правило, быть замеченным и хорошо заработать.  К их числу относятся, например, “Много и никогда не достаточно: Как моя семья создала самого опасного человека” Мери Трамп (клинический психолог) о нашем президенте; “Наши отцы: Секретная жизнь католической церкви в эпоху скандала” Дэвида Франса, свидетельства жертв педофилов; “Неортодокс: Скандальное отрицание моих хасидских корней” Деборы Фельдман. Хотя книга Фельдман и фильм по ее сюжету касаются малой группы евреев, тема  вызвала сенсационный интерес.

В былые годы российской истории читатель знакомился с жанром по Иоанну Златоусту и Симеону Богослову, революция сделала всеобщим достоянием “Как закалялась сталь” Николая Островского, агония социализма была представлена в “Эдичке” Лимонова и “Веничке” Ерофеева.

Жанр исповеди уже давно не привилегия мужчин. Дорогу проложили суфражистки – борцы за равноправие, и феминистки, озабоченные не столько правами, сколько сведением счётов с мужчинами.

Ярким свидетельством идеологии феминизма в Америке была “Диалектика секса” Суламифи Файерстон – манифест освобождения женщины от канонов, кодексов и обыденных норм. Сексуальной свободы недостаточно. Фрейда нужно объединить с Марксом. Брак будет упразднён. Наука позволит освободить женщин от деторождения. Детей будет растить община, и они будут независимы от родителей. Идеи не столь уж оригинальны: их провозглашали пламенные революционерки Клара Цеткин, Александра Коллонтай, Инесса Арманд.

Свобода без берегов и война полов свелись к сексуальному беспределу. Многотомный дневник Анаис Нин описывает не только бесчисленные романы с селебрити литературы и искусства, но и её философию: жизнь женщины имеет смысл, только при условии глубокого исследования внутреннего “я”; сексуальный опыт основной путь к этой цели. Нин превзошла своего учителя и любовника Генри Миллера, “Тропик рака” выглядит скромно и незатейливо в сравнении с ее “Журналом любви”.

Феминистская агрессия породила больше отторжения чем симпатии даже среди женщин. Шедевров мысли и литературы феминизм не породил. Женщины в романах Генри Джеймса и Дэвида Лоуренса более глубоки и интересны, чем у Жорж Санд и Симоны Бовуар, а о тех, кто их ниже в феминистском ряду, говорить не приходится.

Далеко не всё, написанное в исповедальном жанре, в особенности, когда секс и патология оказываются в центре внимания, относится к художественной литературе. Очень часто это истерические декларации, выплески подавленных комплексов, стремление любой ценой обратить на себя внимание, повысить тиражи продаж. Если это не нравится, нужно винить спрос, а не предложение, так это объясняла Анаис Нин.

Цена свободы

Бинни Киршенбаум отстраняет себя оn ассоциаций с феминизмом тем, что её книги полны самоиронии и тонкого юмора, и какой уж здесь феминизм, если ее героини прежде всего живут отношениями с мужчинами, которые им приносят больше зависимости и боли, чем радости.

Она блистательный мастер слова, и убедительно доказывает, что для искусства нет запретных тем, если талант позволяет говорить свободно без пошлости и порнографии. Эту возможность доказали Античность и Возрождение, демократия освободила от цензуры и открыла ящик Пандоры, в нынешних условиях борцы за свободу слова преимущественно озабочены защитой прав террористов и антисемитов. Но свобода слова мало служит внепартийным литераторам; у тех, кто не в услужении, от кого нет пользы, нет грантов, премий, издателей, рецензий, тиражей.

В книгах Киршенбаум очень мало политики и анализа социальных антагонизмов. Её героиня может заметить, что, при обильном сексуальном опыте, никогда не спала с республиканцем, но при том, как она описывает либералов, трудно представить, где она находит себе партнёров.

Тем не менее, находит в изобилии, но радости от того мало, в коротком браке непонимание, безысходность, депрессия. Отчаявшись, она предлагает ближайшей подруге, которая тоже в поисках от одного идиота или перверта к другому: “Давай поженимся”. Подруга резонно отвечает: “Готовить ты не умеешь, в доме у тебя беспорядок, будешь мне изменять, зачем я буду на тебе жениться?”.

Такая женская судьба не может не вызывать сочувствия, но и мужчине с этими женщинами не позавидуешь. Всё время быть под спектральным анализом острого, наблюдательного, искушённого, критического ума, соответствовать интеллектуальным, эмоциональным, телесным, финансовым запросам женщин эпохи постмодернизма и сексуальных революций задача непосильная. Все свободны, все несчастны.

Читателю часто трудно разделить литературный образ и его автора, понять, что у талантливого писателя достаточно воображения, чтобы выйти за пределы своего опыта. Бальзак и де Мопассан писали о куртизанках и проститутках ярче и убедительней, чем женщины с богатым личным опытом в этой сфере. Замечательный роман Джонатана Литтелла “Благотворительницы” написан от имени офицера СС, ответственного за программу Холокоста. Авторам популярных шпионских романов не обязательно иметь карьеру в спецслужбах, как Джон Грин и Ян Флеминг.

Если уж захочется узнать, кто реальная Бинни Киршенбаум, можно посмотреть Википедию, прочитать её интервью, прийти на встречу с читателями. Профессор литературы, заведующий кафедрой Колумбийского университета, автор одиннадцати книг, многие переведены на иностранные языки. Учебная нагрузка у американского профессора больше, чем была у советского, бюрократии и сопутствующих обязанностей тоже больше. Найти время на вольное творчество очень сложно, а на вольную жизнь, да еще в эпоху политкорректности, невозможно.

Её недавний роман “Считая назад” во многом основан на личной жизни; любимый муж, талантливый учёный, в 50 лет заболел деменцией, не может работать, большие служебные обязательства и скромные заработки супруги создают дополнительные трудности… Другой роман, изданный в России, “Кролиководство” (точный перевод  “Еда для кроликов”), печальный рассказ о клинической депрессии, которая так же хорошо знакома автору, как и героине романа, у них созвучные имена и семейные обстоятельства.

Помимо прочего, Киршенбаум живет и работает в условиях “Диверсификации, равенства, включаемости”, когда назначения и продвижения определяются не способностями, а политкорректными критериями, но она не лесбиянка, не феминистка, не из цветных меньшинств, надеюсь, не пропалестинская активистка и не подписывает коллективные письма. Атмосфера в Колумбийском университете хорошо известна, а у Бинни столь многоговорящая фамилия, и книги не на правильные темы. Жизнь и судьба, очень далёкие от несуразного бытия ее скандальных персонажей.

Персонажи эти, хоть и отвергают нормы и приличия, не живут в вакууме. Среда определяет их мышление и поведение больше, чем гормоны и детские переживания. У Достоевского объяснение: “Бога нет, и всё дозволено”. Исаак Башевис Зингер далек от антисемита во Христе, но говорит о том же: “Современное общество считает концепции добродетели и греховности ненужными… Эти два слова почти стёрты из словаря…” Ценности и нормы иудео-христианской западной цивилизации рушатся под напором и внешним, и изнутри. Хотя 92% американцев говорят, что верят в какие-то высшие силы, мало кто сверяет со святым писанием свои суждения и поведение.

Либерализм победил в образовании, медиа, литературе, искусстве и религии, но национальная идеология и психология остаются по преимуществу консервативными. Недавно казалось, что Филип Рот утвердил себя как классик и вошёл в канон, ныне он и его альтер эго девятитомный Натан Цукерман на пороге изгнания из программ и библиотек. Великолепная биография Рота, написанная Блейком Байли была подвергнута экзекуции; претензии к моральному облику её автора сомкнулись с переоценкой Рота и его творчества.

Не приходится надеяться, что Киршенбаум найдет поддержку в консервативном лагере, но и у прогрессистов она не своя.  Они осудят её за неподобающий образ женщин, уклонение от насущных социально-политических проблем, от поддержки бедных и униженных, за эгоцентризм и отсутствие рекомендаций по строительству лучшего будущего. Ее талант никому не служит и не вдохновляет на борьбу и сопротивление.

Но и без партийного служения Киршенбаум завоевала признание. В прессе и интернете много позитивных рецензий, доброжелательных интервью и читательских отзывов. Норман Мейлер, которого никто не заподозрит в теплом отношении к коллегам и женщинам, писал: “Немногие молодые женщины-писатели могут иметь дело с сексом, аппетитом к нему и потерей этого аппетита с такой откровенностью, отсутствием самозащиты и с юмором как Бинни Киршенбаум.” “Нью-Йорк таймс” писала о ее книгах одобрительно, но отнесла их жанр к комедиям. Еще одно свидетельство умопомрачения либеральной идеологии.

Глубже и точнее рецензии понять Киршенбаум дает возможность классика. “Не было еще ни одного великого ума без примеси безумия.” Аристотель. “Что есть ад? Страдания о том, что нельзя больше любить.” Достоевский. “Жизнь не укладывается в те нормы, ценности, ожидания и понятия, которые мы над ней построили. Она всегда больше, чем мы можем о ней сказать.” Ницше.

На коленях

Прочитав “Беспокойство в одном месте”, я написал Бинни благодарственное письмо и пообещал порекомендовать московским знакомым не обращать внимания на копирайт и ксерокопировать книгу в широких масштабах для просвещения жертв социалистического реализма. Бинни ответила, прислала в подарок её новую книгу “История с персонального взгляда” и убедительно попросила отказаться от идеи нелегального ксерокопирования. Моя попытка сказать комплимент и пошутить не удалась – в России моего времени копировались самые достойные, цензурой не одобренные книги, но американскому писателю это было не понять.

Бинни написала, что тронута моим письмом, в котором я сказал что ее герои реальнее и живее тех, кого я встретил в Америке; она ответила что “в общем, американцы во многом банальны и поверхностны, но, к счастью, не все. Иногда это требует много времени найти одного или двух, у кого больше рефлексии, но стоит продолжать искать, верить, что они есть, и раньше или позже пути встретятся.”

Бинни написала о возможной встрече на презентации её книги, но когда я её увидел, решил что мой интерес может быть неправильную истолкован. Её сексапил не уступает таланту. Более серьёзным препятствием к общению были строгие требования её героини к языковой культуре, несомненно отражающие взгляды самой Бинни: “Arrogant asshole… You want to live in America, than learn fucking language already.” В переводе нет необходимости. Адресовано персонажу, у которогого английский лучше, чем мой.

Причиной моего интереса к Бинни Киршенбаум были не откровения фрустрированных женщин, великолепное чувство юмора и виртуозное авторское владение языком. В каждой из её книг героиня не забывает напоминать: “Я еврейка”.  Все в семье изменили фамилию и форму носа, чтобы они не выдавали еврейства, героиня восстановила родовое имя, обретенное в российской черте оседлости – Лила Московиц, и категорически отказалась переделывать нос. “Если моя семья должна ассоциировать себя с какой-то еврейской группой, то это будут реформисты, у которых больше общего с ирокезами, чем с ортодоксальным иудаизмом.”  У родителей, занятых адаптацией и ассимиляцией, не было времени и желания заниматься дочерью. В семье она абсолютно чужая. В смешанных браках распад семьи зашёл так далеко, что Лиле не сообщили о смерти отца и матери, и она не могла прийти на похороны.

Лила иногда лжёт, что полуеврейка, отмечает Рождество и христианскую Пасху. Но когда говорит, что она праведная еврейка, почти ортодокс, – это тоже ложь, она так не чувствует, и за свою её не примут.

“В ненастоящих евреях” Киршенбаум пишет: “Мы ассимилировались. Мы не только не соблюдаем веры, но мы дистанцируемся от еврейства, как если всё это – язык, культура, традиции, юмор – пахнет фаршированной рыбой.” Когда в детстве Лила увидела мальчика-хасида, её мама предупредила: “Не подходи к ним. Они грязные. Они не моются”.

У меня ничего нет общего с бытием и мышлением Лилы, но и я в числе евреев, которых не примут в свои ряды строгие хранители веры, я отношусь к ним с уважением, но не смогу и не хочу вести их образ жизни. Среди реформистов, реконструктивистов и всех прочих этого ряда я тоже не найду места. Они имеют очень мало общего с иудаизмом, их религия либеральная идеология, они больше в политике, чем в религии, и о кредитных картах и новостях биржи думают и переживают больше, чем о спасение души и рода от чужих идолов.

Для коллективного антисемита, а это сегодня большая часть регрессивного и прогрессивного человечества, все евреи заодно, владеют правительствами, банками и прессой, и вовлечены в мировые заговоры. Но в реальной жизни еврейские общины расколоты, и даже нынешняя вакханалия антисемитизма их не сплотила. Еврейские элиты и интеллектуалы в основном либералы, от корней и забот о судьбе своего народа отчуждены, и часто солидаризуются с его врагами.

Большинство писателей-евреев не хотят выглядеть еврейскими писателями. В этом выборе желание стать гражданами мира, избежать национальной ограниченности, иметь больше читателей и не иметь дела с антисемитами. Быть в одном ряду с Шолом-Алейхемом и Маламудом они определенно не хотят.

Филип Рот, Говард Джейкобсон и Бинни Киршенбаум тоже не в этом ряду, но ни их персонажи, ни они своей родословной не скрывают, более того, чтобы жить и писать так, как они, нужно быть евреем. Они обладатели колоссального аналитического и сатирического таланта, уникальны и узнаваемы в образе мышления и авторском стиле, и откровенное еврейство не помешало им завоевать широкую популярность.

Их творчество можно отнести и к литературе экзистенциализма, и абсурдизма, и постмодерна, но лучше вообще никуда не относить, в школы и границы понятий литературоведения они не укладываются. Их главная тема травмированное сознание и неизлечимые комплексы евреев, живущих в чужеродной среде, потерявших себя в ассимиляции и приспособлении к обстоятельствам. Эти писатели не станут любимцами ни еврейских ортодоксов, ни прогрессистов. На этом их общность заканчивается.

Ортодоксы горько сетовали, что талантливый еврейский писатель Филип Рот делает работу ненавистников евреев, культивирует антисемитские стереотипы. Евреи веры чужды Роту интеллектуально и эмоционально, он относится к ним с неприязнью, жёстко полемизирует со своими еврейскими критиками. Но освободиться от еврейства задача для него недостижимая. Он говорил с гневом и болью об антисемитизме в Англии, где ему довелось жить, и где предубеждение к евреям глубже, чем в Америке. Когда его облик выдавал происхождение и он сталкивался с антисемитами, реагировал очень остро. Исторические, гносеологические, политические вопросы антисемитизма и кризис еврейского самосознания Рота не занимали.

Джейкобсон, напротив, пытается разобраться в глубинных проблемах и противоречиях исторической судьбы евреев, он использует сарказм и юмор столь же широко и успешно, как философию, логику, психологию. Его симпатии и к евреям, потерявшим себя в диаспоре, и к тем, кто в трудных условиях пытается сохранить родовую память и ценности, очевидны.

Герои Бинни Киршенбаум ведут некошерную жизнь, не ходят в синагогу, психотерапевт им заменил раввина. Только во время 50-минутной сессии на кушетке у аналитика можно позволить себе избежать притворства и ролей, снять доспехи и раскраску. Помогает ли это? Похоже, не очень. Но в других отношениях рассчитывать на понимание вообще не приходится.

Шринк (сленг, синоним психотерапевта) друг, исповедальник, судья и советник, есть и у Лилы, героини “Чистой поэзии”, и у самой Бинни. Ведутся беседы о жизни, профессиональной, семейной, сексуальной. Работа, поиски партнёра, выяснение отношений и бытовые заботы не отменяют попыток постигнуть смысл и цели бытия. “Обычная жизнь есть западня, я хочу быть свободной”, провозглашает на кушетке Лила. Ее шринк Леон не утешает и не обещает. Он смеётся над детской наивностью клиента.

Серьезному читателю не до смеха. Какой свободы ей не хватает? Живет в лучшем из миров, в демократии, можно ругать и одобрять всех и все как угодно, свободный доступ к информации и сайтам знакомств, делай что хочешь, спи с кем хочешь. Лила поэт, пиши хоть верлибром, хоть гекзаметром, не нравится президент, уезжай в Канаду…

Очевидно, и у Леона есть неразрешимые проблемы, Спасаясь от них, он ушёл в трансгендеры, на нём длинные платья и короткие юбки, серёжки и браслеты, каблуки на туфлях сорок третьего размера. Это его эскейп от Холокоста, трагедии его семьи, от сознания, что есть проблемы, когда Фрейд и прозак бессильны.

Семью Лилы Холокост не затронул, живут в свободе, и благополучии, ассимиляция полная, но на душе у Лилы с детства нет ни мира, ни покоя. Маленькой девочкой ее пригласили соседи на Пасху в церковь, где, как ни старалась быть как все и лучше всех, ей дали понять, что она другая. С партнерами не избежать еврейского вопроса. Вот один из них, не из худших, интересуется, почему евреи так любят драгоценности. Лила для него капризная еврейская принцесса, хоть безденежна, на обед плитка шоколада, и даже у родителей не имела такого статуса.

Её сексуальный марафон начался в школьные годы. Поклонников и сегодня в достатке, но свой выбор для запоздалого замужества она остановила на немце, его отец служил офицером в Вермахте. Их отношения – любовь – ненависть, сексуальная эйфория – тупая, безысходная депрессия, преодоление родовые границ – и взрывное пробуждение голоса крови. Немецкий муж встречает хасида в магазине, теряет тевтонский самоконтроль и оскорбляет его. Лила видит в хасиде жертву концлагеря и ожесточённо его защищает.

После очередного скандала с мужем она идёт к парикмахеру и остригает наголо её роскошные волосы. В газовые камеры отправляли после стрижки. Следует сокрушающая воображение сцена – Лила на коленях перед немецким мужем. Образ коллективного мазохистского подсознания либерального еврейства. Фрейд, Нобелевский лауреат по литературе, позавидовал бы созданию столь убедительного символа.

После эмансипации еврейская элита страстно стремилась найти место в чужом доме, в чужой культуре, часто доходило до смены религии, имени, всего образа бытия. Конформизм не обеспечивал подлинного признания, не служил охранной грамотой.

В Америке эмансипация была наиболее успешной, но и здесь адаптация начиналась со стремления уподобится хозяевам жизни – белым англосаксонским протестантам. Синагоги строились как готические соборы, вместо Бога Торы, строгого, взыскательного судьи, христианский бог любви и всепрощения. Смешанные браки, успешная карьера, благотворительность, имена на театрах, музеях и госпиталях, и сколько же можно говорить об антисемитизме и Холокосте.

Сегодня – антисемитские протесты, нападение на ортодоксов, травля еврейских студентов, демонизация Израиля, но главные заботы еврейских либералов, а это более 70% американских евреев, цветные меньшинства, нелегальные иммигранты, геи, палестинцы, верное служение Демократической партии, аккумулирующей ненавистников евреев.

Вряд ли Бинни Киршенбаум осознанно придала своей героине роль символа еврейского унижения и саморазрушения. Литература не всегда следует авторским намерениям. Художник творит мир, и этот мир творит художника.