Неужели за халой в форме ключа кроется христианское лакомство?
Материал любезно предоставлен Mosaic
Должен признаться: я никогда не прочь съесть кусочек халы — а еще лучше, толстый ломоть, оторванный от неперепеченной, еще теплой халы, особенно если намазать его джемом из кумкватов, собранных в собственном саду. Именно такую халу я ел в прошлый шабат. Правда, это не делает меня экспертом по халам, и я должен признаться еще кое в чем: до недавнего времени я вообще не слышал про такое явление, как шлисл‑хала, и не знал, что именно ее нужно есть в первый шабат после Песаха — с джемом или без него.
Об этом я узнал из групповой рассылки, которую делает мой друг Менахем Батлер — блогер со стажем, специалист по еврейскому праву из Гарвардской школы права, автор и редактор журнала Tablet. Менахем, известный читателям своими обширными познаниями и неутомимой любознательностью во всех сферах еврейского права и обычаев, анонсировал свою лекцию на тему «Ключ к традиции: обычай шлисл‑халы и его влияние на ультраортодоксальное комьюнити в инстаграме ». Поясняя, что будет происходить, он добавлял:
Термином «шлисл‑хала» или «хала‑ключ» обозначается еврейская традиция изготавливать халу с запеченным внутри ключом или в форме ключа на первый шабат после Песаха. Хотя сегодня предлагается великое множество обоснований для этой практики, наиболее распространенное, приписываемое [хасидскому учителю XVIII века] Аврааму‑Йеошуа Хешелю из Опатува, также известному как Аптер Рав, гласит, что [ключ] символизирует открытие райских врат и благословения на преуспеяние и благоденствие на будущий год.
По словам Батлера, «в XXI веке эта традиция внезапно стала невероятно популярной благодаря безымянной армии “ортодоксальных инфлюэнсеров из Инстаграма”, взявших на себя формирование общинной практики, которая столкнулась с сопротивлением со стороны некоторых крупных раввинов».
Действительно, под влиянием социальных сетей обычай после Песаха печь халу в форме ключа, которого раньше придерживались в ортодоксальном мире очень немногие, преимущественно хасиды, приобрел вирусный характер. Вот как описывает его еврейская фуд‑блогерка Мелинда Штраус: «Все произошло невероятно быстро! Я следила за блогами своих коллег в фейсбуке и вдруг увидела незнакомый тренд: отовсюду посыпались халы в форме ключа! Я поспрашивала знакомых, и оказалось, что мои еврейские подруги пекут какие‑то шлисл‑халы». Вскоре, говорит Штраус, она сама стала регулярно печь шлисл‑халы.
Феномен шлисл‑халы, отмечает Батлер, поставил перед еврейским ортодоксальным миром «проблемы, регулярно возникающие при изучении отношений между традиционными еврейскими верованиями и потенциальными, пусть даже воображаемыми, сторонними культурными влияниями». Но насколько традиционные верования и практики в действительности стоят за обычаем печь шлисл‑халу? И каковы эти «потенциальные, пусть даже воображаемые, внешние культурные влияния»?
Ответ на первый вопрос не вполне очевиден. Хотя Аптер Рав (1748–1825), первый еврейский автор, упоминающий о шлисл‑хале, жил сравнительно недавно, в своей книге «Огев Исраэль» он называет этот обычай очень древним. Цитируя фрагмент из книги Йеошуа о том, как манна, волшебная пища, которой кормились израильтяне, блуждая по пустыне, прекратила выпадать после первого Песаха, проведенного ими в земле Ханаан, Аптер Рав замечает:
Существует обычай, восходящий к древним временам, вдавливать ключ в [тесто для] халы в шабат после Песаха, чтобы его контур отпечатался на хале. Что ж, еврейский обычай подобен [заповеди Торы] и должен иметь причину, [которая в данном случае такова:] в Писании сказано: «И на следующий день Песаха стали они [сыны Израиля] есть плоды земли этой [Ханаанской]…» Если до того они питались манной, то теперь им приходилось самим добывать себе хлеб. А поскольку все на свете, как известно, имеет врата, то мы молим Б‑га открыть Врата благоденствия, и отсюда происходит обычай отмечать халу ключом.
Но если шлисл‑хала существует так давно, почему в более ранних еврейских источниках она ни словом не упоминается? И почему не в древности, а именно в славянских странах Восточной Европы, где евреи вынуждены были поселиться в позднем Средневековье, мы находим христианский обычай, настолько похожий на шлисл‑халу, что невозможно не предположить наличие между ними связи?
Сходство начинается с самой халы, которая в Америке и других странах считается сугубо еврейским кулинарным феноменом, однако представляет собой еврейский вариант таких восточноевропейских хлебобулочных изделий, как чешская хоуска (или ваночка) или украинский калач (или колач), при изготовлении которых в заплетаемое в форме косы тесто добавляют яйца и зачастую сахар, а затем смазывают яичным желтком и ставят в печь (в некоторых частях идишеязычной Восточной Европы халу называли койлич). Подобно хале, эти виды хлеба являются скорее праздничными, чем повседневными, и ассоциируются с религиозными праздниками, прежде всего с Рождеством и Пасхой. Более того, на Пасху их обычно украшают религиозными символами вроде плетеного креста — и в этом случае в славянских языках, например по‑украински и по‑словацки, они получают особое название — паска (и это слово, и само название праздника в конечном счете восходят к ивритскому «Песах»).
Символ на хлебе — это, конечно, не то же самое, что хлеб, выпеченный в форме символа, или символ, запеченный внутри хлеба; да и крест — не ключ. И все же трудно не прийти к выводу, что подобно тому, как хала происходит от калача и его близких родственников, так и шлисл‑хала получилась из паски. Если евреи на самом деле переняли этот обычай у нееврейских соседей, то вряд ли можно ожидать, что они стали бы отпечатывать на своих халах крест или помещать на них плетеный крест. Они выбрали бы другой символ, хотя, может быть, и похожий: и действительно, если посмотреть на кресты на некоторых украинских пасках, они и вправду напоминают и ключи, и шлисл‑халы.
Так зачем же евреи могли захотеть имитировать на своих халах кресты с пасок, пусть даже и приблизительно? Начнем с того, что евреи вообще подражали нееврейским соседям, а те, в свою очередь, подражали им — именно так работает кросс‑культурное взаимодействие. А если вам нужен более конкретный сценарий, то возможным вариантам несть числа. Например, в какую‑то неделю, когда христианская Пасха совпала с еврейским Песахом, еврейская женщина в украинской деревне XVIII века видит, как соседка‑христианка украшает крестом свою паску. «Зачем ты это делаешь?» — спрашивает она и получает ответ: «Это приносит удачу» — а еще через неделю соседкина корова произведет на свет двух телят сразу. Конечно, наша балабосте не хочет оставаться в стороне; что плохого в том, чтобы изобразить приносящий удачу знак и на своей хале? Только уж конечно не крест. Она ждет первого шабата после Песаха, когда снова можно будет есть заквашенный хлеб, и украшает свою халу чем‑то похожим на соседкин крест — и не сомневайтесь, что вскоре после Песаха и у ее коровы появится двойня!
Женщина рассказывает эту историю своему мужу, который кое‑что понимает в еврейской традиции, и показывает ему рисунок. «Так это же ключ! — восклицает он. — В Гемаре “Таанит” написано:
У Пресвятого, да будет Он благословен, есть три ключа [мафтехот, от глагола “патах”, “открывать”], которые Он раздает Своей рукой: ключ к дождю, ключ к деторождению и ключ к воскресению… Раввины Земли Израиля говорят: “И еще ключ к благоденствию, ведь сказано [Теилим, 145:16]: ‘Открываешь [потеах] руку Твою и насыщаешь всякого живущего благоволением’”.
Твой ключ открыл Врата благоденствия!»
Муж идет рассказать о происшедшем своему раввину. «Потрясающе! — отвечает раввин. — Сказано, что сразу после Песаха манна прекратила выпадать и сыны Израиля начали сами добывать себе хлеб. А значит, именно в этот период года нам следует молиться об открытии Врат благоденствия! Твоя жена — замечательная женщина!»
И вот так одновременно рождаются еврейский обычай и еврейский комментарий к нему. Если это произошло не так, то как‑нибудь иначе — и если это не произошло при жизни Аптер Рава, который иначе не назвал бы обычай древним, то уж точно не слишком задолго до него. Достаточно было нескольких поколений, чтобы евреи, перенявшие традицию от отцов и дедов, уже считали бы его восходящим к незапамятным временам.
Именно относительная новизна обычая шлисл‑халы и его явно околохристианское происхождение и вызвало то «сопротивление некоторых крупных раввинов», о котором пишет Батлер (почему он сам считает, что подобное «стороннее культурное влияние» — это вымысел, я не знаю; скорее всего, я понимал бы лучше, если бы сходил на его лекцию, но и в этом случае я сомневаюсь, что он бы смог меня убедить, будто за ключом шлисл‑халы не стоит крест). И все же, подводя итог, что здесь такого особенного, чему следует сопротивляться? Еврейская народная традиция изобилует заимствованиями подобного рода. Важно не откуда взялись обычаи, а как мы их трактуем. Мода на шлисл‑халу может оказаться мимолетной, а может войти в мейнстрим ортодоксальной традиции, но кому‑то она нравится, и вряд ли от нее будет больше вреда, чем от христианских гимнов, лежащих в основе ханукальной песни «Маоз Цур», или от знаменитого хабадского нигуна, заимствованного из наполеоновского марша.
Оригинальная публикация: Is a Christian Delicacy Behind the Shlissel Challah Phenomenon?
Комментариев нет:
Отправить комментарий