Недавно я поручила двоюродному брату продать в России мою машину. Довести дело до конца оказалось непросто. У каждого из потенциальных покупателей были свои соображения о том, как мы можем их обмануть. Каждый категорично требовал дополнительных и максимальных гарантий даже там, где их не предусматривали юридические нормы. «Да, такая вот у нас жизнь пошла, — подтвердил брат в мессенджере. — Все злые стали, нервные, все друг друга подозревают».
Моему отцу, живущему уже три года вместе со мной в Черногории, постоянно что-то пишут с номеров начальства на его бывшей работе: то якобы заведующий лабораторией, то будто бы сам директор компании. Папа никогда ничего не открывает, всё стирает, всех блокирует. «До чего дошли мошенники, узнали даже такие подробности, которые никто, кроме меня, не мог знать, — удивляется он. — Про рыбалку что-то пишут, про восемьдесят шестой год. Но я не отвечу, пусть хоть что пишут, всякие были случаи».
«Боюсь ехать в Россию, — делится девушка в кругу друзей. — Вроде бы на меня ничего нет. Но у подруги прошел обыск, а в мессенджере могла сохраниться переписка со мной». — «Удали аккаунты и почту, потом восстановишь, — советует ее подруга. — И не бери с собой свой обычный телефон. Возьми другой и поставь на него какие-нибудь приложения, совсем пустой тоже может вызвать подозрения».
Паранойя — не в строго медицинском, а в культурно-социальном смысле — это состояние, при котором что-то или вообще всё кажется человеку враждебным и небезопасным без объективной причины. «Параноить» — значит постоянно быть начеку, ощущать скрытый подвох. Но что такое объективная причина? И бывает ли мир полностью безопасным? Шпионов, детективов и журналистов-расследователей всегда есть кому ненавидеть и выслеживать. Когда Христо Грозев утверждает, что его хотят убить, это кажется вполне естественным, и мало кому придет в голову считать, что он оторвался от реальности.
Но в атмосфере растущего взаимного ожесточения объектом ненависти может стать кто угодно, в неожиданный момент, по неожиданным мотивам.
И так называемые «обычные люди» незаметно для себя оказываются в ситуации, где все сомнительно, все требует проверки и может обернуться не тем, чем кажется. Мотивы корысти и мести усиливаются с ужесточением социальных, политических, экономических обстоятельств: ограниченные ресурсы люди делят более ожесточенно. Логично на всякий случай заранее спрашивать себя: а как ко мне относятся ближние мои? А дальние? Предосторожности становятся не бессмысленными; иногда они спасают жизнь.
Женщина проходит мимо рекламных щитов о президентских выборах и службе по контракту, Санкт-Петербург, Россия, 7 марта 2024 года. Фото: Дмитрий Ловецкий / AP / Scanpix / LETA
В этом мире неожиданно оказываются на коне те, кто всегда держал револьвер поближе к изголовью. Так Рик Рескорла, вице-президент банка Morgan Stanley по безопасности, много лет предлагал руководству перевести офис из Южной башни Всемирного торгового центра. Те отказывались и между собой объясняли его «чрезмерную» бдительность профдеформацией боевого офицера. Рик делал что мог: долгие годы изматывал сотрудников банка регулярными тренировками по эвакуации. Одиннадцатого сентября его тренировки спасли 2687 жизней. Сам Рескорла погиб, пытаясь вытащить тех, кто все же не смог выбраться.
Люди, над которыми посмеивались за их радикальные прогнозы, излишние предосторожности или тревожную сверхчувствительность, в наши дни могут многому научить: как распознать мошенника или проверить судимость, где взять нужный VPN и каким образом очистить кэш, какие бумаги стоит на всякий случай потребовать от партнера или близкого человека.
Да ладно, бумаги — это мелочь. Вдруг оказалось, что хороших парней в мире больше нет. Оппозиция шпионит друг за другом. На США и Европу больше нельзя положиться. Идея мирового правительства под руководством злого властелина больше не кажется бредом сумасшедшего. В таком мире совершенно нормально считать фейками сообщения от начальства, просить сверхгарантий у продавца машины и думать о том, как безопасно пройти границу родной страны. Это адекватно, то есть соответствует среде, в которой мы находимся.
Мы остро ощущаем агрессию, растворенную в мире. Когда мы видим и слышим о зле, насилии, обмане, когда ощущаем себя в небезопасности, на внешние обстоятельства проецируется внутреннее ощущение угрозы, всегда живущее в нас.
Это животный ужас перед хищником, который прямо сейчас, незамеченный, подкрадется и разорвет нас на куски. Мы боимся его жестокости, хотим защититься и убить его. В мире подвоха человек порой ощущает себя не только жертвой, но и в какой-то степени актором насилия. Многие мирные люди признавались мне, что со злорадством смотрят видео, на которых дроны атакуют российские нефтебазы. Еще более сильные чувства испытали израильтяне при бомбежках Газы, после того как на виду у всей страны целые семьи подверглись физическому и психическому уничтожению.
Возрастающий уровень давления внешней ненависти заставляет нас испытывать ответный гнев. Для некоторых из нас это ощущается как нечто естественное и здоровое («смести с лица земли!»), другие переживают («не хочу ожесточаться»), но все мы так или иначе вовлекаемся в метаболизм общественной агрессии. Перефразируя старое высказывание, когда тебя так нескрываемо хотят убить, в это нельзя не поверить. Мир начинает напоминать ту сцену из сказки «Чиполлино», в которой все выслеживают друг друга:
«А ведь в ту минуту, когда на лес спускается ночная тьма, все действующие лица нашей повести заняты именно поисками и погоней. Сыщик и его собака ищут беглецов; полицейские ищут сыщика; принц ищет полицейских; мастер Виноградинка и его друзья отправились на поиски Чиполлино; Чиполлино и Вишенка разыскивают мастера Виноградинку; Редиска ищет Чиполлино; кавалер Помидор и синьор Петрушка ищут Вишенку.
А под землей — вы, наверно, об этом и не подумали — старый Крот ищет всех сразу».
Что нам всем с этим делать?
«Скрывать больше не хочу, да и нет особого смысла: я уже почти полгода в Испании. <…> Пост этот пишу, наплевав уже на свою безопасность и прочее. Хочется больше социализироваться внутри Испании, больше ездить, больше общаться, больше участвовать в событиях и мероприятиях», — пишет активистка и писательница Даша Серенко.
Бронзовая статуя мужчины с портфелем на месте обрушения Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, США, 13 сентября 2001 года. Фото: Beth A. Keiser / EPA-EFE
Каждый день Даша получает тысячи сообщений от хейтеров, от простого «сдохни, сука» до изощренных издевательств. Даша противостоит волнам агрессии в свой адрес с выдержкой и изобретательностью: «Захотелось позлить хейтеров и сделать игру «нейтрализуй коммент ненависти». Работает это так: я показываю комментарий с угрозами и оскорблениями <…>, а кто-то добрый, видя комментарий, превращает его в маленький донат — и переводит копеечку какой-нибудь организации помощи женщинам». Находясь в трудной ситуации, Даша сохраняет всю себя, свою чувствительность и эмпатию, остается собой и помогает другим.
Та же отзывчивость, сохраняемая даже под экстремальным давлением, пленяет нас во многих политических заключенных: Жене Беркович, Алексее Горинове. Была она и в Алексее Навальном.
Расследования и обличения сами по себе параноидная штука, но юмор, тепло, эмпатия, уязвимость делали АН своим: таким, которому можно доверять. А вера — главная ценность в мире подвоха.
Автор статьи время от времени получает свою порцию хейта, не сравнимую, впрочем, с теми потоками, которые льются на активистов. В силу личной истории хейтспич не вызывает у меня сильных чувств, кроме тех единичных случаев, которые можно было бы интерпретировать как личные угрозы. В такие моменты я как бы оказываюсь лицом к лицу со своим российским загранпаспортом. Он вызывает у меня противоречивые чувства: с одной стороны, его потеря может обернуться катастрофой, с другой — он как бы обличает и наказывает своего обладателя. Как в старом советском анекдоте, когда человек смотрит в зеркало и говорит своему отражению: «Один из нас определенно стукач».
Но по мере сил я обращаю свои мысли на людей, которые, как Даша и многие другие, менее известные, оказались сейчас без денег, документов, в беде. Я смягчаю сердце, разжимаю внутренние клещи агрессии, ненависти, подозрительности и стараюсь помочь, как могу: словами, деньгами или поступками. Параноидной позиции животного страха противостоит не животная ненависть, а хрупкое соединение с другими. Когда я «разодран на кусочки» хищником и готов рвать и убивать в ответ, я могу ощутить целостность, объединяясь с окружающими. Вера противостоит паранойе и становится противоядием бессилию и жестокой мстительности, которые провоцирует в нас параноидный мир.
Что делать во время апокалипсиса? Помогать друг другу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий