Владимир Соловьев-Американский | Воображариум: призрак Пенелопы, или до того, как она встретила его
С этой историей случилась история…
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки
1.
Начать с того, что неверность верной Пенелопы – общее место с античных времен. В опровержение клишированной идиомы о верной Пенелопе. И в опровержение Гомера? Или, наоборот, отталкиваясь от его намеков? Типа, что из сотни плюс женихов, которые домогались Пенелопы в отсутствие Одиссея, она отдавала предпочтение (эвфемизм: отдавала вместо отдавалась?) нескольким, названным великим слепцом поименно. Древнегреческие мифографы в своих апокрифах высказывали довольно смелые альтернативные гипотезы об адюльтере этой общепризнанной модели супружеской верности. В широком диапазоне от ее связи с одним из женихов Антиное то ли Амфине до групповухи со всеми ста восемью претендентами на ее руку, а скорее на итакскую корону, от которых она и родила Пана, но от кого именно – ДНК тогда не было. Или от всех вместе – негоже искать физиологической достоверности в мифологическом сюжете, коли даже непорочное зачатие мы принимаем за аксиому? Ладно, на то и мифы, чтобы игнорировать правдоподобие.
Далее версии разветвляются – в наказание за блуд, хотя не этому блудяге попрекать им жену, Одиссей по возвращении на родину, переспав с Пенелопой, убивает ее за то, что в его отсутствие она давала другим, то ли опять-таки по эвфемистскому апокрифу отправляет ее обратно, откуда взял – в отчий дом.
Разноречивых вариантов и противоречивых версий той истории с Пенелопой немерено. Черт ногу сломит. Как и самих Пенелоп, одна противоположнее другой – и все одинаково хайли лайкли. Что дает автору не только свободу выбора, но и избавляет от необходимости переводить древний миф в наши дни, как я пару-тройку раз сделал, но оставаться в пределах мифа, без современных привнесений, подпитывая миф собственными наблюдениями и чувствами. Пусть так, но как преодолеть соблазн поставить питерскую историю в параллель и по аналогии с итакской?Любая из этих многочисленных версий правдоподобна, потому как психологически и физиологически неправдоподобна официальная со слов Гомера о двадцатилетней верности Пенелопы, а именно столько отсутствовал ее муж – 10 лет воюя в Трое и 10 лет возвращаясь из Трои на родину, когда его злостный враг Посейдон чинил всяческие препятствия на его пути в Итаку. Паче никаких известий от Одиссея и естественней предположить, что он погиб, а не выжил, почему и тусуются в его доме женихи Пенелопы. Или со сцылкой на наше солнышко незакатное – вдова должна и гробу быть верна? Если оне не верны и нам живым. Тому же солнышку.
Не то удивительно, что Пенелопа не узнает мужа, когда тот является домой под видом бомжа, а старая нянька узнает, омывая ему ноги, но то, что Одиссей не торопится раскрыться жене, тогда как сыну Телемаку признается. Причина тут может быть токмо одна – что «хитроумный Одиссей» не верит хитроумной, себе на уме Пенелопе. Как не верил ей никогда – с первого соития. На что была своя причина, которую мы тоже отыщем в альтернативном мифе, а потому он меня и цепляет больше других апокрифов, вместе взятых. Тем более, этот маргинальный миф объясняет, почему пацифист Одиссей таки отправляется на войну, от которой всячески отлынивал, притворяясь помешанным.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!
Заменим Москву на Итаку, а карету на корабль – один в один. Одиссей бежит из Итаки от верной – неверной Пенелопы, как Чацкий из Москвы от неверной Софьи, которая его не дождалась. Знак равенства между Итакой и Пенелопой – как между Москвой и Софьей Фамусовой.
Оставим пока в стороне вопрос, узнаёт ли Одиссей Пенелопу, которая за двадцать лет тоже изменилась, да и постарела, а может и вышла из обоймы, и скорее тоскует по мужику-жениху, чем мужики-женихи по ней, используя ее только как средство, чтобы занять пустующий трон. И соломенной вдове – ну типа, солдатке – Пенелопе предстоит выбрать не мужа, а царя, пусть она сделает это не по меритократическому принципу, а по естественному (женскому) отбору, не исключено, что, перепробовав несколько, а то и всех женихов за 10 лет Одиссеева отсутствия. Кто ей больше физиологически подходит, тот и станет новым царем Итаки. Но тут является Одиссей, мешая все карты как женихов, так и Пенелопы, и сюжет идет наперекосяк. А то, что Пенелопа не узнает в нищем бродяге своего супруга – или не хочет узнавать? – так ведь и Одиссей не узнает Пенелопу, пока не переспит с ней, а, переспав и узнав, многоопытный Одиссей поражается ее постельной многоопытности взамен той замужней девочки, которую оставил двадцать лет назад, присоединившись к остальным идиотам, которые намылились на войну с Троей из-за Елены, да?
И да и нет. Помянутый апокриф потому меня и достает, что опровергает эту гипотезу о невинной в раннем замужестве Пенелопе, как и о ее предзамужней невинности – еще девочка, но уже не девушка, – но это забегая вперед. Примем пока за данность ревность Одиссея к женихам оптом и по отдельности, тем более он не знает, к кому именно ревновать, а потому убивает всех без разбора, а потом и неверную Пенелопу и, насытившись кровью, покидает Итаку навсегда. Тем более, взамен гипотетической ностальгии по родине, у него возникает и гложет ностальгия по тем самым фантазийным приключениям, пусть и злоключения, что выпали на его долю в те десять лет, пока он возвращался в Итаку, которая показалась ему по возвращении скучной, рутинной, никакого сравнения! А заодно и ностальгия по тем волшебным женщинам, с которыми свела его судьба во время обратного из Трои в Итаку странствия. Опять-таки никакого сравнения с состарившейся Пенелопой, о чем говорить!
Вот именно, что эскапист, и бежит он из дома не только в поисках приключений, но еще и из-за Пенелопы, хотя не только – по аналогии с одной нашей питерской историей, снова забегая вперед, когда Улисса (назовем так моего питерского дружка уроженца Костромы Евгения латинским прозвищем Одиссея) замучили сомнения в его Пенелопе, на которой он женился не только ради ленинградской прописки, чтобы остаться в нашем Городе, а не возвращаться в свою тьмутаракань, но и по первой любви с первого взгляда к этой с его провинциальной точки зрения экзотке. А магия первой любви как раз состоит в том, что ты не знаешь еще, что она первая, не я первым заметил.Не скажу, что наша Пенелопа такая уж расписная красавица, но супер-культурная девица, к тому же внучка знаменитого опального живописца, который снова входил в моду – посмертно. Как раз в отличие Улисса, как я буду называть по семантической аналогии моего дружка Евгения, Пенелопа – настоящее имя, хуже которого придумать было невозможно, жалилась мне Пенелопа, потому как оно было знаковое, с намеком на modus vivendi и еще больше на modus operandi, то есть обязывало, навязывало вести себя соответственно символике этого имени, а еще хуже, что ее так и воспринимали и удивлялись, когда она уклонялась и не соответствовала своему имени.
Наш Улисс и воспринимал ее, соответственно, как клишированную верную Пенелопу, ему были невдомек альтернативные мифа и апокрифы, и может судьба сложилась бы у них иначе, зовись она нормальным русским именем, а не выбранным ее матерью классицисткой-филологиней по образованию. Вот Улисс и воспринимал Пенелопу, с которой я его познакомил, как символ верности. Не только в их общем завтра, но и в отдельном от него ее вчера. Ну, как в том анекдоте: «И чтобы никаких измен в прошлом!»
Сказывался ли провинциализм моего Улисса, хоть он и человек бывалый, да и сильно старше меня – позади армия, а Россию исходил вдоль и поперек, как его тезка Евгений Ройзман? Или это была его личная установка на доматримониальную чистоту, либо присущий некоторым представителям мужеского, пусть и кобелиного племени культ девичьего девства, мне так очень понятный и любезный? Не стану гадать, но именно это и послужило причиной не скажу трагедии, но драмы, что хуже всякой трагедии, ибо без никакого катарсиса. Призналась ли она ему в конце концов или отпиралась и оставила в сомнениях, что для него было много хуже, потому что прошлое, над которым не властны даже боги сделать бывшее небывшим, можно простить, а как справиться с сомнениями? По мне так, лучше бы Пенелопа ни в чем не призналась, потому как иначе он бы потребовал подробности – как, когда и с кем.
Откуда мне все это доподлинно известно? С Пенелопой я учился на одном курсе искусствоведческого факультета Академии художеств – этакий отстойник для внуков и правнуков знаменитостей, на которых природа отдыхала, а с костромчанином Евгением-Улиссом я познакомился и подружился в Герценовском пединституте, куда пару раз сходил на лекции Наума Яковлевича Берковского – еще тот был говорун, а потом свел (ну, ладно, познакомил) с Улиссом и Пенелопу, когда привел ее с подружкой, тоже с моего курса на танцульки, которые мы называли ебалк*ми. Тут обе и подцепили двух провинциалов и вышли замуж.
Как раз о ее подружке, внучке Пунина, которая жила в Фонтанном доме с Ахматовой и была на нее похожа, хоть и не в прямом родстве, у меня есть докурассказ «Молчание любви» (См. Kontinent ), где на сюжетной обочине мелькает безымянно и Пенелопа, чью историю я и попытаюсь вывести с периферии на передний план по аналогии с греческой героиней.Мой Улисс запал на Пенелопу с первого взгляда, а Пенелопа не уверен: из перестарок – 23 года, ничего уже не светит, с детства окружена знаменитыми стариканами и старушенциями, а у нас на факультете 11 девок и 3 пацана, все на вес золота, один даже был женат трижды на сокурсницах, от каждой по девочке, он считал, что это ему возмездие за двоеженство, пусть и не одновременное. А у этой парочки, которых я сосватал в пединституте, я был доверенным лицом – сначала его, а потом, когда он исчез, ее – типа дуэньи, пусть и другого гендера. Во время их жениховства мне было жаль потерять друга еще до того, как мы все потеряли его на просторах родины чудесной.
Касаемо меня, пусть повтор с моими квантовыми авто-сказами, я был на курсе самым молодым, поступив сразу после школы, всего 17, и тогда – и до сих пор – был безнадежно влюблен в одноклассницу, которую потерял после выпускного вечера, хотя она училась теперь рядышком, всего пятнадцать минут ходьбы по набережной до универа, но я как-то всё не мог ее случайно встретить, хотя безнадежно проделывал этот путь от Сфинксов до Дворцового моста ежедневно. Сердце мое было занято, свой уд держал в узде, не желая размениваться по мелочевке.
Однажды, правда, потерял свое девство по чистой случайности – задержался на студенческой тусовке, метро закрыто, такси среди ночи не сыскать, вот хозяин за дефицитом койко-мест и уложил меня в кровать с такой же горемыкой, как я, оба были в подпитии и мгновенно, не раздеваясь, уснули, а пробудились к обоюдному удивлению и удовольствию голенькими в объятиях друг друга. Когда мы успели раздеться? Кто кого раздел? Кто нас раздел? Мы сами? Во сне или наяву? Подсознание? Базовый инстинкт сработал до того, как мы проснулись? Это был хоть и упоительный, но все-таки случайный секс, хоть мы и остались с ней друзьями.
Мне кажется, она была не прочь продолжить наш рóман, но тогда бы не случилась та история, которая случилась. Честно, у меня остался привкус предательства. Или обычный PCS? Для особо продвинутых: Post Coitus Syndrome. Проще говоря, с нед*еба, хоть не одно и то же. Двойное чувство вины – перед случайной все-таки партнершей и перед моей школьной присухой: любил ли кто тебя, как я? Переадресуем некрасовский стих, который обращен к Волге матушке реке, паче она по рождению волжанка. А вдруг и моя соклассница тоже не сохранила свое девство, коли его так легко утратить по случаю и по пьянке? Нет, она не из таких, утешал себя я, но это не утешало. И потом я не был ее любовью и так и не стал, хотя, да, подставляет щеку, спасибо и за это: позволяет себя любить и делит наконец мой пламень поневоле. Когда поневоле, а когда и по воле. В конце концов, страсть – это улица с обоюдным движением.
Сокурснице, с которой я по случаю утратил свое девство и которая была не прочь, я все честно объяснил про соклассницу.– А ты не преувеличиваешь разницу между женщинами? – возразила она. – Можно подумать, что у твоей девочки между ног что-то иное, чем у остальных. Ты с ней спал?
– Нет, – вынужден был признаться я.
– Ты уверен, что с ней тебе будет лучше, чем со мной?
Как было ей да и самому себе объяснить, что мне не все равно, с кем делить любовное ложе? Культ вагины, в которой я еще не побывал.
– Смотри не опоздай, – зло сказала моя не совсем все-таки случайная постельная партнерша, о чем позже.
Все это заставило меня перейти к более активным поискам моей одноклассницы, перенеся их в университетские стены (взамен пединститута), но прошло все-таки какое-то время, пока мы с ней не столкнулись на лекции широко известного в узких кругах Григория Абрамовича Бялого, хоть тот и проигрывал Науму Яковлевичу Берковскому. Ничуть не изменилась, все так же, сохранив свою угловатость, застенчивость, нелюдимство и девичество во всех смыслах этого слова. С тех пор я уже не теряю ее из виду, а за ней нужен глаз да глаз, хотя поводов и не дает, но какие поводы нужны ревнивцу? Ревность, как и любовь – чувство субъективное, минуя реальность. Все на самом деле совсем не так, как в действительности. Как говорил Витгенштейн, о чем невозможно говорить, о том следует помалкивать.
Да и не обо мне речь, а потому вертанем обратно к греческим прототипам моих питерских персонажей.
2.
Сам этот десятилетний Одиссеев путь домой не выдерживает топографической критики – гляньте на карту Средиземноморья, которое греки, а вслед за ними римляне воспринимали как Mare Nostrum (Наше море) или Mare Internum (Внутреннее море). Одно слово, лягушатник. Даже при тогдашних водных средствах передвижения десять лет от Трои до Итаки – нонсенс.
Как и сорок лет по суше, которые понадобились иудеям, чтобы преодолеть Синай по пути из Египта на историческую родину, пусть анахронизм, но там хоть какое ни есть объяснение столь долгому возвращению: чтобы умерли египетские рабы, а в Землю Обетованную вступили свободные люди, младенцы не в счет. Но даже эти младенцы, а потом их потомки испытывали генетическую ностальгию по сытому, сладкому рабству в Египте по сравнению с невзгодами, выпавшими на долю этому кочевому племени. Или там хорошо, где нас нет? Эта ностальгия могла оформиться в мифы, но они были пресечены идеологически иудейской религией, где даже возникла антиностальгическая метафора с оглядкой жены Лота и ее показательно-наказательным превращением в соляной столп.У греков тоже есть антиоглядывающий миф с Орфеем и Эвридикой с несколько другим сюжетом, но, по сути, тот же: не оглядывайся на то, что любишь – родной, пусть и греховный город или возлюбленная, которая тоже, может, не без греха, но разве в этом дело? Грехи тоже предмет любви. В обоих случаях конфликт между визуальным и виртуальным. А память на что? Зачем видеть то, что помнишь? Эвридика или Содом с Гоморрой – без разницы. Вот почему ни одна судьба в Ветхом Завете не казалась моему Прусту столь же несчастной, как судьба Ноя – именно из-за Потопа, который удерживал его взаперти, в ковчеге, целых сорок дней и – без никакого противоречия: «никогда Ной не видел мир лучше, чем из ковчега, хотя тот был затворен, а на землю пала ночь…» Собственно, и сам Пруст закупорился в пробковой камере обскуре, чтобы реанимировать прошлое и прожить свою жизнь дважды.
Пусть не тождество, но аналогий и совпадений у евреев с греками изрядно в их доисторической псевдоистории, хотя кто знает, когда Шлиман предъявил прямое доказательство реальности Трои, раскопав турецкий холм Гиссарлык. И это несмотря на историческую вражду между этими великими народами вплоть до военных конфликтов, типа Маккавеев с Антиохом не помню какого порядкового номера. Даром что ли Джойс поручил роль грека Одиссея-Улисса из Итаки еврею Леопольду Блуму из Дублина. Что лично мне странно, Блум-Одиссей не знал, что неверная ему Пенелопа-Молли, как и он, иудейского происхождения – евреев среди дублинцев были считанные единицы.
Такое метафорическое перевоплощение античных персонажей в современных людей мне, признаться, ближе, чем пересказ греческих мифов на современный лад, как у того же Жироду в его остроумных пьесах «Троянской войны не будет» и «Амфитрион-38» или у Ануя в блистательных «Эдипе» и «Антигоне». Ну, роман Джойса – шедевр, но даже у Моравиа-Годара в фильме-пеплуме «Презрение» этот параллелизм современных героев с древними дает замечательный эффект. Да я и сам пошел по тому же пути, стырив у греков Ореста для своего криминального чтива, но камуфлируя убийство матери эвтаназией из милосердия, плюс «Синдром Кандавла» (лидийский сюжет в греческом пересказе) с указанием в подзаголовке на источник: «Современная новелла на мифологический сюжет». И вот снова древнегреческий соблазн, даже два, по аналогии с которыми всплывают у меня в памяти реальные истории из прошлого, и за жизненным цейтнотом я выбираю один, а другой только помяну сейчас в античной версии без намека на питерский аналог.
Еще одна сюжетная параллель между эллинами и иудеями – с Давидом, Вирсавией и Урией, которого царь отправляет на войну на верную погибель, чтобы овладеть его женой. Пусть Давид всю жизнь казнит себя за грех, что не снимает с него вины, как и великий плод этой преступной любви – царь Соломон. А казнит ли себя Вирсавия за измену и адюльтер? Почему библейский автор умалчивает о переживаниях Вирсавии? Или оне чужды раскаяния, покаяния, угрызений совести – привет мешуге-мизогину Августу Стриндбергу с его «Словом безумца в свою защиту», которое он решился написать, но не решился на родном шведском, передоверив свою диатрибу жене в частности и женщинам в целом французскому языку. Что правда, это все в контексте и парадигме мировой цивилизации, культуры, религии, морали, созданных именно мужчиной без никакого участия женщины. Вот Адам и напахал мало не покажется, пока Ева пряла.Как раз в греческом треугольнике с Алкменой, женой военачальника Амфитриона, ничего не светит Зевсу, который положил на нее глаз. Тут, правда, надо отметить, что, окромя законной, пусть и инцестной жены Геры, которая знала Громовержца с детства, будучи его родной сестрой, всем остальным, а ходок был еще тот, потому и звался «детородящий», Зевс являлся не самолично, так грозен, страшен или страхолюден был в натуре, не приведи господь (имею в виду другого), а превращаясь в быка, лебедя, да хоть в золотой дождь, как эрмитажной Данае.
С Алкменой такой фокус не прошел, она была верна Амфитриону не из моральных соображений, чуждых женщине как таковой, паче древней гречанке, а из любви к мужу и, если изменяла ему, то только с ним самим, пусть и оксюморон, но кому треба, поймет с полуслова: sapienti sat. Тут возникает еще один вопрос: кому она была верна – супругу или самой себе? Это мне интересно, а Зевсу фиолетово по его простоте душевной – и личной, индивидуальной, дубоватый был мужик, и типовой, ибо создан был людьми (а не боги людей) в дофрейдову эпоху. Пусть и догадывались кой о чем, коли Фрейд опирался именно на греков, открывая свои эдиповы, орестовы и прочие комплексы.
Однако надо учесть и ситуацию – какие там сложности, когда Зевс ни о чем думать не мог, как только о своей (еще не своей) Алкмене: как ее сделать своей? Отправив, как Давид Урию, Амфитриона на войну, он неожиданно явился Алкмене в образе ее любимого мужа – самое хитроумное его превращение. Даром, что последняя его связь с земной, в смысле со смертной возлюбленной, ибо есть квота метаморфоз и метафор даже для этого верховного олимпийца. И то сказать, на этот раз он весь выложился и как творец, и как любовник, коли им с Алкменой, соскучившейся по мужу, не хватило ночи для любовных утех, и Зевс упросил Гелиоса пару дней не выезжать на своей солнечной колеснице.
Любовные утехи или одно непрерывное соитие? Это уже моя гипотеза, но не высосана из пальца, а опираясь на мифологические традиции. С той же Герой их первый секс длился – не отгадаете! – 300 лет. Так что, пара дней, точнее одна сплошная ночь – для Зевса пустячок. А для Алкмены? Неужели хотя бы по этой длительности до нее не дошло, что на этот раз изменяет Амфитриону не с Амфитрионом, а с неким высшим существом? Мария же в «Гаврилиаде» смекнула, что к чему, когда иудейский Бог ей явился в виде голубя. Ох, уж эти мне пернатые превращения!
Он, точно, он! – Мария поняла,
Что в голубе другого угощала;
Колени сжав, еврейка закричала…
Не удивительно, что результат такого продолжительного соития Зевса с Алкменой был соответствующий – самый могучий в мире человек Геракл.
Как и в библейском варианте, но с заменой одной буквы: самый могущий человек в мире.
И еще одна библейская ассоциация на посошок, только там наоборот. Зевсу не хватило ночи, чтобы зачать Геракла, а Иисусу Навину дня, чтобы одолеть врагов:
Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим.
В отличие от бедняги Урии, Амфитрион вернулся с войны цел и невредим. Однако представляю его удивление, когда вместо истосковавшейся по нему возлюбленной жены он натолкнулся на довольно холодный прием по причине, что Алкмена в его отсутствие не пустовала и соскучиться по сексу не успела. А может и потому еще, что ласки мужа не шли ни в какое сравнение с Зевсовыми – хотя бы по хронометражу: Зевс был ненасытен, тогда как Амфитрион так заждался, что кончил почти сразу, как начал. Да и подустал с дороги. Глядя на спящего воина, Алкмена не могла не вспоминать его двойника.Это как в том анекдоте, как поезд вышел из туннеля, и муж говорит жене:
– Если бы я знал, что туннель такой длинный…
– Так это был не ты?
Меня, однако, в этом мифе Зевс занимает именно, как творец. Сам замысел притвориться любимым мужем – супер. Помимо авторского и режиссерского, еще и актерский дар Зевса. Легко сказать превратиться. Это тебе не бык и не лебедь с их лица общим выражением поверх индивидуальных отличий. Европе все равно какой именно бык покрыл и оттрахал ее, как и Леде с Лебедем. А здесь надо было перевоплотиться не в человека вообще, а в конкретного, индивидуального Амфитриона, которого Алкмена знала до мельчайшей черточки, как облупленного – в хорошем и дурном смысле, и опознаться не могла. Зевсу пришлось изрядно потрудиться, досконально изучая своего полководца, включая его сексуальные привычки, чтобы перевоплотиться в него согласно Системе Станиславского. А как иначе? И все прошло без сучка и задоринки? И Алкмена за долгую ночь длиною в несколько суток (мифографы дают различные варианты о продолжительности этого беспрерывного соития) так ни о чем и не догадалась, кайфуя от такой нечеловеческой страсти? Опять-таки, сомневаюсь. Она отдалась Зевсу, как любимому мужу, но еб*ась с ним, как с ненасытным любовником, будучи и сама ненасытна. А что если ей никогда и ни с кем не было так хорошо, как с Зевсом? Разные приходят автору на ум эмпирические аналогии, хотя, понятно, не дотягивают до высоты греческого мифа.
И не только эмпирические, но и эстетические. Даже классный фильм «Возвращение Казановы» – много лучше феллиниевского «Казановы», может, потому что по моему любимому Артуру Шницлеру, но там стареющий ловелас выдает себя за молодого любовника девушки, пользуясь ночной тьмой, когда все кошки серы и в страсти можно принять одного факера за другого. Сверх того, аналог, который я лично, пусть и вприглядку, наблюдал в студенческой юности. Нет, все-таки не вровень с греческим треугольничком Амфитрион – Зевс – Алкмена. А потому еще один поворот сюжетного ключа на 180̊ – назад к питерской Пенелопиаде.
3.
Как говорил Кырла-Мырла, которого я высоко ценю именно как журналиста, как и самый великий журналист того времени поэт Генрих Гейне, который был с Карлом по корешам, греческое искусство и эпос продолжают доставлять нам художественное наслаждение и сохраняют значение нормы и недосягаемого образца. Вот именно – недосягаемый. Я бы добавил еще один эпитет: неисчерпаемый.
С другой стороны, однако, будь прокляты те, кто сказал это до нас, как в сердцах выразился опять-таки один из древних авторов. Присоединяюсь: шагу не ступить без античных аналогий.
Даже не будучи круглым невеждой, ловлю себя на том, что изобретаю велосипед и открываю Америку, в которой доживаю остаточные мне, надеюсь, годы. Или стариков надо убивать в детстве, как говорят итальянцы? Притом, что как писатель не дотягиваю до первоисточника.
Жалуюсь, как писатель, но и как человек, проживающий единственную, уникальную, штучную жизнь, часто ловлю себя на том, что мое «лица необщее выраженье» оказалось общим и зафиксированным и даже обозначенным в том же психоанализе – от Эдипова комплекса до помянутого синдрома Кандавла. Беда. Ну, ладно знаменатель, но и числитель! Да и Фрейд со своим самым клишированным открытием был не первым, коли ему предшествовал герой Софокла, да и тот позаимствовал царя Эдипа с его комплексом из мифологии, а мифографы откуда?Собственно, с этой марксовой отмашки меня и повело на греков еще старшеклассником, а когда поступил в Академию художеств, сочинил курсовую работу об Артемиде Праксителя, о которой судил по мертвому слепку с мертвоватой римской копии с недошедшего до нас греческого оригинала. Об искусстве по этому гипсовому слепку с мраморного оригинала я судить никак не мог, тем не менее не вылазил из музея слепков, вглядываясь в жестокосердую девственницу Артемиду, которая превратила несчастного Актеона в оленя и натравила на него его собственных псов только за то, что тот случайно подглядел богиню обнаженкой, когда та купалась – и не мог оторваться. Вот она и застукала вуайора-кибицера за этим занятием и обрекла его мучительной смерти. Дорогая цена за любовь с первого взгляда. Как у меня – я о любви с первого взгляда, которая длится по сию пору. Вот почему я ставлю себя на место Актеона и всячески ему сочувствую. Или как в том анекдоте: немного люблю, немного боюсь, немного хочу другую.
Нет, другую не хочу и никогда не хотел, хотя время от времени в ее отсутствие – скорее из любопытства для расширения сексуального, а может литературного опыта, без божества, без вдохновения и прочая и прочая. Потому как мука первой любви мне в сласть и иной любви без муки не представляю. Вот и выплачиваю калым по сейчас.
Беда в том, что если я полюбил ее, впервые встретив на переменке – мы учились в параллельных классах, то она была безнадежно влюблена в нашего учителя литературы, который платил ей взаимностью, но сугубо платонической, будучи содомитом и проявлял соответствующей интерес ко мне, но я упоротый женолюб и, хуже того, со школьной скамьи однолюб. Такой вот тупиковый любовный треугольничек, из которого я нашел в конце концов матримониальный выход. Не сразу. С перерывом на помянутый плюс-минус год с того самого выпускного вечера, после которого мы оба в тоске бродили по соседним улицам, а когда случайно – случайно? – встретились, зашли в чей-то подъезд, чтобы согреться.
– Как жить дальше? – плакала и плакалась она, и я утешал ее.
Когда слов оказалось недостаточно, поцеловал, она мне ответила, и какой только черт меня дернул, я полез под ее вечернее платье, сшитое к выпускному вечеру, коснулся ее груди, стал ласкать, она вырвалась, оттолкнула меня и убежала. Много лет спустя, уже замужем, она продолжала время от времени упрекать меня скорее в нечуткости, чем в распущенности.
Ох, уж эти женские слезы, которые так на нас возбуждающее действуют. Где кончается жалость и сострадание и начинается вожделение, похоть, страсть? Ебическая (ладно, пусть либидоносная) сила женских слез – слезы как афродизиак. А если и на противоположный гендер собственные слезы действуют аналогично? Не есть ли слезная влага схожей природы с той другой сокровенной гостеприимной влажностью, которая облегчает нам путь в святая святых – калька с еврейского кодеш ха-кодашим? А как еще можно утешить и утешиться?
В чем автор еще раз лично убедился, увы, на стороне, о чем вот-вот скажу, расставив все точки над Ё. В тот самый промежуток между выпускным школьным вечером и моей встречей с будущей женой в питерском универе на лекции Григория Абрамовича Бялого об Антоне Павловиче Чехове.В отличие от концептуалиста Берковского, Бялый был текстолог и, как волшебник, вытаскивал из стоящего на столе ящичка карточки, зачитывал классические цитаты и аналитически комментировал – без него мы бы никогда не заметили чеховских стилевых изысков. Да, тонкач был профессор, а я еще искоса наблюдал на сидящей впереди соклассницей с той же школьной косой, знак ее внешней и внутренней неизменности. Она, понятно, и не подозревала о моем присутствии и несказанно удивилась, когда мы встретились после лекции. Не могу сказать, что обрадовалась, но позволила проводить ее до автобусной остановки на Невском, автобус номер 22. И волшебство той лекции никогда не забуду. С ней всё у нас и началось заново. С чистой страницы. Как будто бы не учились в одной школе, а потом и в одном классе, когда наши параллельные классы слили в один за малолюдностью военного поколения.
Так вот, тот мой одинокий год, который в моем субъективном ощущении сошел за столетие – привет Нильсу Бору, Вернеру Гейзенбергу и моему Эрвину Шрёдингеру с его двусмысленным котом – объективно был полон округ меня событий, коим я был скорее маргинальный соглядатай, хоть меня иногда и затягивало в их водоворот. И честно, в истории с костромчанином Улиссом и Пенелопой из питерской подворотнн я сыграл не лучшую роль, но откуда мне было знать, когда я их знакомил, а оказалось – сосватал? Признаться, меня немного удивило, что они так быстро сделались. Ну, спелись.
На их свадьбе в студии ее знаменитого деда на мансардном этаже высотки на Московском проспекте, превращенной его учениками и фанатами в музей, я мог быть свидетелем как со стороны жениха, так и невесты, дружа с обоими. Я выбрал Пенелопу по хронологическому принципу – мы с ней дольше были знакомы, чем с Улиссом, хотя с ним более тесно. Свадьба была в одном отношении немного странной – немало родственников и друзей со стороны невесты, включая питерские випы из мира искусств, и никого со стороны жениха. Никто из костромчан не явился, чему причиной был Улисс, который не счел нужным оповестить их о своей женитьбе. Чтобы он стеснялся своей родни? Или? Про «или» пока что промолчу.
Был в этой свадьбе какой-то напряг, да я и сам чувствовал себя неловко, чему были причины. Не дождавшись девяти месяцев, Пенелопа родила преждевременно, но не Телемака, а девочку, которую, по настоянию Пенелопы, назвали просто Дусей в честь матери Улисса Евдокии. Никаких подозрений, читатель, не туда клонишь. Внешне Дуся была клоном Улисса, но я чувствовал, что супружеская жизнь у моих друзей не заладилась. В очередной свой визит к ним я не застал Улисса.
– Мать-одиночка, – представилась Пенелопа.
Улисс исчез неожиданно и бесследно.
– Слинял – и был таков. Будто и не был. Может, он мне приснился? – сказала мать-одиночка. – Умчался к себе на малую родину, а потом и вовсе исчез – отбыл в неизвестном направлении. Ищи в поле ветра. Не русский человек широк, а Россия – ее бы сузить.
И Пенелопа сказала мне, в чем дело, да я и сам уже догадывался – что не доносила свою жалкую перепонку до встречи с ним.
– Ты не та, за кого себя выдавала, – бросил он ей.
– Я не та, за кого ты меня принимал, – возразила ему Пенелопа. – Не дергайся. Если тебя это так напрягает, сохрани мой образ в своем воображении.
А самом деле, воображение на что? Мир, в котором мы живем от рождения до смерти – воображариум.
– Ты сказала ему, как есть?
У меня был свой интерес в этой истории.
– Еще чего! Сначала обиняком – что у него пакостное сознание. Ну и достал он меня! Какое мне дело до его заморочек! Оставила в неизвестности, – утешила она меня, и я вздохнул с облегчением. – Я не обязана ни перед кем отчитываться. Я уже вышла из пубератного возраста. И не обязана соответствовать своему клятому имени. И что за старомодный местечковый культ целомудрия!
– Целкомудрия, – промолчал я.
– Почему местечковый? – спросил я.
– Не лезь в бутылку. Я имела в виду провинциальный.
– Причем здесь я? Почему провинциальный? – перебил я самого себя.
Не объяснять же ей, что культ девства есть культ любимой вагины у любимой женщины, а не у случайной одно- двухразовой партнерши, с которой без разницы. С ней даже наоборот. Не то чтобы проходной двор, но предпочтительней не быть первопроходчиком. Не только в физическом, но и в моральном смысле: чтобы никаких обязательств. С любимой – другое дело.
Вот почему не считаю культ девственности провинциальным. Так чем я отличаюсь от Евгения-Улисса, которого сомнения измучили по максимуму? Хорошо хоть он так и не узнал, кто его предшественник: смутные признания – смутные подозрения. Что в имени тебе моем? Еще не хватало мне перед ним чувства вины, на котором экономлю, хоть и не без того. Ревность не к одновременному сопернику, а к предшественнику, пусть даже гипотетическому и воображаемому, тем более: сильнее любой другой. Ну да, ревность, опрокинутая в прошлое – без тормозов. Вот что сводит с ума и отвращает Улисса от любимой женщины, которая та же и одновременно чужая. Что не соответствует собственному образу, похитив у самой себя собственное айдентити. Ревнучие сны во сне и наяву.
Знаю не только из литературы, но литература превыше эмпирики – от Пруста («Пленница») до Барнса («До того, как она встретила меня»). Начиная с «Песни песней»: «люта, как преисподняя, ревность» – с иносказательным упреком любимой, что давала мять свои груди чужеземцам. Почему только чужеземцам? Или чужеземец в смысле чужой – в отличие от самого себя? Спросить разве что у автора? Сиречь царя Соломона.– А кто еще при чем, кроме тебя? – сказала Пенелопа, не замечая второго вопроса.
Чего я никак не ожидал, так это перехода на личности, полагая ту с ней спьяну встречу ни к чему не обязывающей. А тем более – откуда мне было знать? Никаких признаков.
– Я этого не заметил.
– Или сделал вид, что не заметил.
– Ты не веришь мне?
– А что надо, чтобы море разливанное крови? Как доказательство девичьей целости.
– Целкости, – не удержался я.
– Вот и ему. Все вы одинаковы. А ты умный, но не тонкий.
– Не ты одна мне этого говоришь, – опять промолчал я.
– У вас у всех с целкой идефикс.
– И да и нет, – сказал я, не вдаваясь в объяснения.
Зависит. Смотря с кем. Как раз с ней без разницы. Потому, может, н не заметил. Или сделал вид, что не заметил?
– Так хорошо тогда было, – сказал я. – До того ли нам…
– Тебе.
Неверная Пенелопа мне жалилась, плакалась, истерила, я утирал ей слезы, возбуждался и утешал, как мог. Обычная история. Опять-таки ссылка на себя: у меня есть рассказ «Вдовьи слезы, вдовьи чары». Питерская Пенелопа и была вдовой – соломенной. Как и Пенелопа с Итаки ввиду 20-летнего отсутствия Одиссея.
Хотя прежнего кайфа от секса я не словил. В чем разница? Вряд ли все-таки в ее гипотетической тогда девственности, все равно, заметил я или нет. Тогда, может, потому что для обоих было внове? Или потому, что спьяну, в полусне, подсознательно, без умственных отвлеков, с отключенным рацио? Или разница чисто физиологическая – между тесной нерожалой вагиной и просторным, гостеприимным влагалищем, я знаю? По любому, я дважды изменил моей возлюбленной еще до того, как она ею стала. Или с одной и той же не в счет?
А греческая Пенелопа призналась Одиссею, или, как наша, напустила тумана, и Одиссей заблудился в прошлом, как в лесу?
Согласно мифографу-апокрифисту, Одиссей был несказанно удивлен в первую брачную ночь, что Пенелопа досталась ему не девушкой, но затаил обиду, и война была только предлогом, чтобы оставить лживую Пенелопу, а та будто бы даже успела родить Телемака незнамо от кого, возможно от дефлоратора, ведь даже Зевс не может быть уверен в своем отцовстве, как гласит древнегреческая поговорка. И эта обида для греческого героя была, понятно, несравненно горше, чем все будущие измены Пенелопы, что физиологически и морально оправдано двадцатилетним отсутствием без вести пропавшего Одиссея. Странно, если было бы наоборот. А любовные похождения самого Одиссея? По нулям. Иное дело предзамужняя неверность Пенелопы.
С нашей Пенелопой я встречался теперь только на лекциях, да и то редко, проводя больше времени в Универе, чем в Академии художеств. Улисса и след простыл. Ни слуха, ни духа. Как и Одиссея. Расправившись с женихами, а может и с Пенелопой, потому как
триумф победителя, общеизвестно, требует истребления побежденных, Одиссей навсегда покидает Итаку. Никаких больше о нем сведений ни у мифографов, ни у апокрифистов, если не считать трансфера у одного из древних альтернативистов – будто у Телемака взыграл Эдипов комплекс, и он убил гуляку отца. Но это уже от лукового. Дальнейшая судьба Одиссея неизвестна. Он так и не простил Пенелопе прошлое до того, как она встретила его.
Победу в любви приносит только бегство, привет Наполеону.
Вот именно: зависит от того, как посмотреть.
С такой точки зрения, оба стали победителями: грек Одиссей и русский Улисс.
Владимир Исаакович Соловьев – известный русско-американский писатель, мемуарист, критик, политолог.
Комментариев нет:
Отправить комментарий