ИЗ ЖИЗНИ ЭМИЛЯ ГИЛЕЛЬСА

ИЗ ЖИЗНИ ЭМИЛЯ ГИЛЕЛЬСА

Евгения Ласкина

Неизвестные страницы жизни Эмиля Гилельса

19 писем всемирно известного пианиста к своей возлюбленной

***

Перед тем, как предать гласности любовные письма всемирно известного музыканта, я мучилась сомнениями: не уподобляюсь ли я папарацци, который проникает оком своего фотообъектива в интимную жизнь знаменитой личности. Порой мне казалось, что вынесение мной на свет божий личных писем Эмиля Гилельса сродни подглядыванию в замочную скважину, а это для меня особенно отвратительно. Но, поразмыслив, пришла к выводу: во-первых, этой истории уже 60 лет, во-вторых, людей этих нет в живых, в-третьих, письма, ничуть не компрометируя их автора, раскрывают с новой стороны известного всему миру музыканта. А когда человек становится знаменитым на весь свет, он перестает принадлежать себе. Он принадлежит обществу, у которого есть право знать о нем все. Вспомним опубликованные сугубо личные письма Пушкина, Тургенева, Чехова, Шопена и других великих людей! И еще: я получила согласие владельца этих писем, единственного законного их наследника – дочери той женщины, к которой были обращены эти послания. Но, кроме того, чтобы не возникло никаких этических проблем, я разыскала сестру Эмиля Гилельса, то есть Елизавету Гилельс с ее детьми Павлом и Ниной Коганами и внука Эмиля - Кирилла Никитенко-Гилельса. К сожалению, дочь музыканта Елена скончалась в 1996 году. И вот что ответил внук Кирилл, у которого я спрашивала разрешение на публикацию, полную или частичную: «Евгения, всю ночь читал письма, прямо какой-то лирический роман получается. Очень интересно! Большое спасибо! Я полагаю, учитывая Ваше уважительное отношение к памяти Эмиля Григорьевича, что нет надобности делать дополнительные купюры (помимо тех, которые осуществили Вы). Это – история. История чувств. Она должна быть такой, какой была в действительности. Я согласен на публикацию…

Кстати, Бунечка – настоящая красавица. Она мне очень понравилась. Кажется, она могла бы быть моей бабушкой?».

В оформлении обложки книги использована работа художника Иосифа Капеляна «Адам и Ева»

***

Роман выдающегося музыканта-исполнителя Эмиля Гилельса c очаровательной медсестрой Бунечкой Маркс вспыхнул неожиданно и при случайном стечении обстоятельств в годы войны.

Письма к возлюбленной

Эмилю Гилельсу в 1944 году было 28 лет, но за плечами у него уже были одесская консерватория (в классе Берты Рейнгбальд), московская аспирантура (у Генриха Нейгауза), преподавательская работа в московской консерватории. Его имя прогремело в 16 лет еще на первом всесоюзном конкурсе исполнителей в 1933 году в Москве, а после международных конкурсов в Вене (1936 г.) и Брюсселе (1938 г.) музыкант получил всемирное признание. И был пианист, между прочим, в 1944 военном году уже женат на пианистке Розе Тамаркиной, но брак этот находился на стадии распада (Роза болела и рано ушла из жизни).

Эмиль Гилельс

О личной жизни известных людей в советской стране было не принято распространяться, о ней только шептались и сплетничали. Детские и отроческие годы музыканта Мили подробно описаны Софьей Хентовой в книге «Эмиль Гилельс». В ней описан также его творческий путь до 1958 года, но о личной жизни взрослого героя Хентова ничего не написала. Возможно, не ставила такой цели, наверняка многого и не знала. Причем не только Хентова, но и большинство из тех, кто знал Эмиля, характеризовали его, как человека, сдерживавшего свои чувства, скрывавшего внутренний мир от посторонних. «Невзгоды и суровая муштра тяжело влияли на Эмиля, – пишет о его детских годах Хентова. – Он был скуп на слова и замкнут…»

Профессор одесской консерватории Игорь Сухомлинов в интервью «История маэстро, рожденного в Одессе» (в 2003 г.) вспоминает: «Мне он казался выдержанным, мужественным и глубоким. Может быть, в чем-то неприступным…». А этот «неприступный» молодой человек, оказывается, был, как все: ничто человеческое ему было не чуждо. Он влюбился, как мальчишка. Глубокое всепоглощающее чувство охватило его и опалило жарким пламенем, в чем можно убедиться по публикуемым неизвестным письмам.

Итак, кто же была его пассия?

Вот ее краткая биография со слов дочери пианистки Ирины Айзман-Алими, живущей в Израиле (в г. Нетания).

Буня Абрамовна Гиршберг родилась в 1914 году в Лиепае (Либаве) в многодетной семье. Родным языком был идиш, хорошо знала также немецкий и латышский. Сначала была активисткой сионистского молодежного движения, а потом, в 1931 году увлеклась революционной деятельностью, состояла в подпольной комсомольской ячейке, и даже позже – членом горкома комсомола, за что властями буржуазной Латвии была арестована и осуждена на полтора года. В 20 лет оказалась в тюрьме, отсидела полгода (а по версии ее знакомого, – все полтора года). После освобождения из заключения окончила медицинское училище по специальности физиотерапевт, работала в еврейской больнице Лиепаи.

Буня Маркс

В ноябре 1940 года вышла замуж за директора банка Гирша Маркса. Ее замужняя жизнь не продлилась и года. С приходом в Латвию немцев Гирш пошел в ополчение, но фашисты, схватив его, повесили как еврея и коммуниста. Однако свою жену Буню он успел до своей гибели посадить в Риге в эшелон и отправить вместе с другими беженцами в Киров (бывшую Вятку). Мать Буни и две сестренки попали в гетто и погибли там. Брат бежал из гетто и чудом спасся.

По приезде в Киров Бунечка отправилась наниматься на работу в Ленинградскую военно-морскую академию, эвакуированную в начале войны в Киров. Русского языка она совершенно не знала, но спрос на медсестер был так велик, что, несмотря на ущербность биографии (иностранка, не знающая русского), ее приняли, да еще присвоили звание младшего лейтенанта…

…В начале 1944 года, а может быть, это было в конце 1943-го (точная дата мне неизвестна – Е.Л.) Эмиль Гилельс, гастролируя с концертными бригадами по воинским частям на Урале, в Сибири, Казахстане и других районах, прибыл в Киров. В это время у него разболелась кисть руки. Ему сказали, что в городе есть только один человек, способный ему помочь: в военной академии работает отменный массажист. Его привели к Буне Маркс. И так начался их роман.

Буня Маркс в форме лейтенанта

Москва, 20/V 44г. (сохранена орфография автора).

Мой дорогой друг! Я был очень огорчен, когда узнал, что Вы не получили моей открытки с дороги. Не пойму, почему она не дошла до Вас. Но в вознаграждение получил от Вас письмо, моя дорогая, которое читал несколько раз, и оно меня обрадовало.

К сожалению, московские условия не позволяют мне часто звонить, как это было в Свердловске, а то бы я Вам надоел своими звонками. Я очень скучаю по Вас и был бы бесконечно рад получить Ваше изображение какое-нибудь на фото.

Я сейчас буду писать довольно сумбурно, т.к. время не позволяет. Вы себе не можете представить, как я теперь занят, и все-таки нет дня, чтобы я не думал о Вас.

Завтра уезжают в Киров мои приятели, и я постараюсь это письмо передать через них.

Свое обещание насчет радиопередачи я выполнил, но, вероятно, Вы не слушали. Это было 7 мая, в 4.30 московского времени.

Сегодня получил довольно огорчительные сведения относительно Ваших дел, но надеюсь в недалеком будущем снова возобновить.

А пока, не откладывая в долгий ящик, я хочу устроить поездку в Горький - Молотов и, конечно, через Киров. Мне бывает очень обидно, что нет Вас поблизости, моя чудная собеседница. Вы умница и мне с Вами хорошо.

Сейчас сижу у приятеля и ожидаю разговора с Вами, но его все время откладывают. Не знаю, застану ли Вас, а мне так хотелось услышать Ваш голос хотя бы по телефону.

Но опять постигла неудача… Сейчас звонила междугородная и сказала, что телефон в К. испорчен. Может быть, удастся в 7 часов. Ну, видите, как мне не везет.

Сегодня ночью буду говорить с Путерманом (со своим администратором – Е.Л.) насчет поездки. Если будут благоприятные результаты, то я сообщу еще.

Ну, на этом пока кончаю.

Жду от Вас писем. Целую Вас, моя хорошая. Ваш Э.Г.

12/VI, Молотов, центр. гостиница.

Милая Буничка!

Очень тоскливо мне, оттого что встречи наши мимолетны и так редки. Вот сейчас я бы отдал многое, чтобы можно было быть вместе, но судьба так безжалостно разъединяет нас. Я теряю надежды насчет моей поездки в Горький, а это было бы очень кстати. Жаль, что Вы не имеете возможность получить командировку в Молотов. Если бы Вы могли сюда приехать, то была бы возможность хорошо провести время.

Я здесь совершенно одинок. Путерман еще не приехал. Сегодня утром я звонил к Вам, но Вас еще не было. К сожалению, расписание здесь таково, что можно звонить до 8 утра по-кировскому, или вечером, или поздно ночью. Простите меня за назойливость. Надеюсь все-таки Вас увидеть скоро.

Целую нежно, Ваш Э.Г.

Между предыдущим и следующим письмом, по-видимому, состоялась их встреча. Буня ездила в Горький.

Горький, 5/ VII - 44г.

Родная моя Нуночка!

Итак, я опять, можно сказать, у разбитого корыта. Да… все это было, как в сказке. Я думаю, что и у тебя осталось хорошее чувство об этих днях. Лучше бы ты мне не говорила о том, что ты могла еще остаться. Я хожу здесь в комнате и у меня на душе так тоскливо, как никогда.

После нашего разговора я думал пойти в кино на «Джунгли», чтобы забыться немного. В это время подошли машины для театра миниатюр. Меня пригласили поехать с ними в Сормово, смотреть их спектакль, тем более, как они мне сказали, что в кино жарко и блохи в довольно солидном количестве. Я поехал с ними. Смешного мало, и я как черт злой ехал обратно. Сейчас должна приехать с концерта бригада Лепешинской, с которой я питаюсь в столовой. Кстати, об этом. Сегодня нас приняли в столовой с цветами и шампанским, но обед был отвратительный. Поэтому они выделили двух человек за покупками, и мы будем подкрепляться витаминами с базара. Живут они рядом со мной и напротив в номере.

Доктор, дорогой! Что же будет!!!

Я так не могу. Я уже звонил Путерману в Свердловск, правда, не застал его, но он мне будет завтра звонить. Я хочу поехать в Челябинск через Свердловск и Киров. Я хочу тебя видеть и слышать. Без тебя мне тяжело. Я все время мысленно вспоминаю о проведенном времени, а тебя нет здесь. Когда мы сегодня проезжали мост через вокзал, я с грустью смотрел в ту сторону, куда тебя увез поезд…

Да, этого уже не воротишь.

Завтра утром приезжает администратор, с которым я уточню дальнейший план. Может быть, в Казань я, действительно, не поеду. Там хуже в бытовом отношении, чем здесь. Лучше вернусь в Москву и буду что-нибудь новое придумывать.

Что у тебя слышно. Пиши мне большие и подробные письма. Меня все волнует и интересует. Я тебе тоже буду часто писать. Прости, что пишу на таких клочках, но, к сожалению, нет другой бумаги.

Не знаю, как долго можно писать на адрес Ривы Григорьевны. Сообщи мне.

У меня теперь единственная задача - поскорей тебя увидеть. Я не знаю еще, каким способом я этого достигну. Во всяком случае, я что-нибудь придумаю.

Ну, кончаю, моя милая.

Не забывай меня.

Целую тебя крепко. Твой Э… доктор Пиллерман.

P.S. Извини меня, что позвонил сегодня, но для меня было невыносимо ждать до завтра и тем более, что от 5 до 8 по местному времени можно звонить. Завтра буду звонить.

В следующем письме 4-5 верхних строк обрезаны, даты нет, но, вероятно, написано 8 июля.

…съел весь стрептоцид и надеюсь, что завтра уже не буду хворать. Конечно, если бы я был под твоим наблюдением, то мне было бы легче. Каюта у меня одноместная и большая. Здесь чище, чем в поезде. Как обидно, что нет возможности нам вдвоем поехать. Да, к сожалению, это сейчас только мечты…

Я пытался тебе позвонить ночью, но мне не дали разговора. Теперь уже, наверное, только из Москвы смогу позвонить.

Вчера было у меня очень удачно, пожалуй, лучше, чем в прошлый раз.

Татьяна была и потом зашла ко мне. Я с ней условился сегодня встретиться в гостинице. Утром она пришла, и я передал ей твою просьбу, а также две бутылки шампанского.

Я ее также познакомил с людьми, которые будут ее устраивать в концерты…

Мне трудно тебе писать красивые слова, хоть и многое перечеркнуто, но безрезультатно. Все это потому, что на душе так много хороших чувств и их трудно передать в лаконических выражениях. Ко всему еще я не умею «трепаться», как у нас говорят.

Из Казани буду говорить с Путерманом. Надеюсь, что придумаем что-нибудь. Я не знаю еще, где можно будет встретиться. Ты мне сказала, что у тебя есть какие-то соображения.

Ты ведь у меня умница. Так вот, я хочу от тебя получить письмо, и тогда решим, как быть. Я ведь, несмотря на пылкую фантазию, очень тяжел на подъем.

Вчера днем мне принесли от горисполкома цветы и много клубники. Ты ведь ее так любишь! Как жаль, что они раньше не догадались. Вообще в последние дни кормили совершенно иначе и условия стали лучше.

9/VII. Какие замечательные дела на фронте! Я вчера вечером слушал сводку с особым пристрастием, т.к. скоро будут освобождать места, которые мне становятся дорогими и близкими. Я думаю, что еще месяц, и можно будет думать о переезде к себе на родину, а я приеду вслед за тобой.

Сегодня пасмурное утро, но я себя чувствую хорошо. Горло уже не болит, и нет температуры. Скоро подъезжаем к Казани. Опять новые люди, новые впечатления – вот какая у меня жизнь.

Ну, постараюсь закругляться. Прости, родная, за такое количество помарок в письме. Мне за них неудобно, и я бы его переписал начисто, как аккуратный ученик, но это письмо и, вообще, письма я пишу под настроение, так что мне уже второй раз пришлось бы многое переправлять. Ладно, пусть так будет.

Еще раз прости.

Теперь скажи, моя девочка, как твое здоровье? Как дела?

Нуночка, родная моя, исполни мою просьбу, пожалуйста. Я очень тебя прошу прислать мне твое фото, но постарайся прислать более похожую на оригинал. Эту мою просьбу прошу тебя, дорогая девочка, выполни.

Желаю тебе всего лучшего.

Целую и обнимаю нежно.

Твой д-р Пиллерман.

10/VII 44 г. Казань.

Мой родной дружок!

Вот уже три длинных дня, как не слыхал твоего голоса по телефону, и, чтобы как-нибудь успокоиться, пишу тебе. Это занятие облегчает мне разлуку. Мне кажется, что ты меня слушаешь, и ты возле меня.

Итак, я вчера пришвартовался к берегу, взошел на казанскую землю – новые впечатления, новые люди. Вчера же вечером я был занят.

Сегодня – встреча с местными властями и артистами. Завтра (11), а затем 12 и 13-го я буду занят. 14 надеюсь выехать в Москву.

Живу я в военной гостинице. Не успеваю даже как следует отдохнуть, т.к. дел очень много.

Дела всякие – поэзия и проза. Это письмо, вероятно, пойдет с оказией, и ты при получении его поймешь, чем я, конечно отчасти, был занят.

Девочка моя, я конечно, далеко не всемогущ, но если я добьюсь разговора с тобой, правда, не знаю, застану ли тебя, т.к. мне могут дать тогда, когда тебя не будет, то это будет замечательно. Я опять услышу твой голосок.

В общем, так – связи с Кировом нет, но я случайно узнал, что за редким исключением это бывает, а поэтому буду добиваться.

Жаль, что не можешь здесь побывать! Тут очень красивые окрестности. Вчера я был за городом, и это очень красиво. Лучше не буду описывать красоты природы, потому что это у меня безумно плохо получается.

Здесь имеется администратор, которая за мной ухаживает в бытовом отношении, конечно!!! Она по моей просьбе сегодня достала шерсть, которую я тебе пересылаю через Татьяну. Говорят, что она хорошая. Я в этом деле все равно ничего не смыслю.

…Для того чтобы ты скорее получила, я посылаю с одной особой, которая знает моего брата по работе. Я надеюсь, что это будет исполнено аккуратно, т.к. я ей оказал несколько услуг. Я ее, правда, совсем не знаю, но почему-то решил доверить, главное потому, что она 14 или 15 будет в Горьком, и поэтому твой знакомый сможет 17-го захватить с собой. Сейчас я чихнул, так что это на правду.

В конце письма напишу тебе подробно, что я посылаю. За мной приехали. Пока!

12/VII

К сожалению, все планы изменились и эта особа не приехала, так что я посылаю, даже не знаю, с кем, но обещают, что будет надежно.

К сожалению, не знаю, когда это попадет к тебе.

Я очень тороплюсь, т.к. у меня очень мало времени. Завтра утром я должен либо вылететь, либо выехать в Москву. Дома не все благополучно.

Посылаю тебе: (далее идет перечень отправляемых предметов. Е.Л.)

Из Москвы позвоню.

Целую тебя крепко, крепко.

Твой Пиллерман.

21/VII Моя дорогая!

Вот уже пятый день я лежу в постели, и проклятая температура меня подводит. Сейчас мне поставили банки, и я надеюсь, через день-два наконец-то, дорогая моя, услышать опять близкий мне голос по телефону.

Не думай, что ты одинока, я каждый день мысленно с тобой. Каждый день я перебираю в памяти все детали наших встреч. Особенно делается мне легче, когда я пишу тебе. Такое впечатление, как будто я с тобой беседую.

Теперь расскажу подробно все, как было.

Конечно, я был не прав к этой девушке. Она, бедняга, приехала специально за посылкой и в срок отвезла ее в Горький. Я же 13 и 14 не мог попасть на самолет, а стремился еще потому, что дома серьезно больны и вызывали меня.

После этих неудач с полетом я 14 сел в первый отходящий поезд и приехал в Москву 16-го. У меня здесь было много неприятностей с заболеванием, которое еще не кончилось (расскажу при встрече).

К радости моей, я узнал, что Р. Г. здесь и ждет меня. В день приезда я не мог ее навестить, но на следующий день я с ней говорил. У нее здесь не все складно получалось. Брат Миша (кажется) уехал на родину. Другие тоже разъехались. Кое в чем я ей обещал помочь, но в этот день я уже чувствовал скверно, конечно, когда заболел, не смог ей даже сообщить. Она, вероятно, думает, что я «трепач». Надеюсь, при встрече я ей все объясню.

Теперь я заболел, получаю от тебя письма, моя девочка, а тебе не могу дать знать о себе. Хорошо, что догадался попросить Зака, и он послал уже сегодня вторую телеграмму тебе. Надеюсь, что ты их получила.

Сейчас полночь, может быть, и ты не спишь. Может быть, у нас одинаковые мысли…

Твои письма такие образные и непосредственные, что хочется их перечитывать много раз. На душе от этого становится теплее.

Моя мечта – снова и скорее тебя увидеть.

События тоже не ждут.

Я хочу устроить домашних в санаторий с 1 августа, тогда я буду свободный. Может быть, я выеду к тебе.

22/VII Неожиданно кончаю, т.к. есть возможность передать письмо на почту.

Скоро еще напишу, моя радость!

Целую, люблю. Твой д-р Пиллерман.

25/VII Родная моя!

Пишу тебе кратко. Сегодня слышал твой родной голосок. Я уже не дождусь встречи с тобой. Постараюсь звонить тебе часто, но иногда твой телефон не отвечает.

Мне столько хотелось тебе сказать и спросить, но все вылетело из головы.

Неужели мы снова скоро встретимся?!!!

Я каждый день мысленно с тобой. Я перечитываю твои письма и каждый раз мне тепло и радостно от мысли, что ты такая хорошая.

Девочка моя, почему ты мне сказала, что рвешь письма. Неужели есть какие-то у тебя упреки или сомнения. Родная моя, пиши мне часто. Это для меня сейчас все. Я не могу ничего делать. Я хочу тебя видеть!!!

Целую крепко, крепко. Твой д-р Пиллерм.

P.S. Прости за сумбур в письме, была свободная минута.

Целую еще много раз. Э.

5/IX Родная моя!

Очень жаль, что ты не получила моих писем, а их было даже четыре. Я тебе там подробно обо всем писал, - вроде как дневник.

Вчера был у Халамова и получил твои два письма.

Маленькая моя, я не даром волновался за тебя. У тебя, действительно были затруднения, а главное – так неожиданно все разрешилось.

Я уже договорился с Путером о поездке в Ленинград, и теперь, конечно, все отлично, тем более что в Москве на меня имеют зуб за такие отлучки. Каждый день десятки звонков с планами на зимний сезон, и особенно радио, где я уже 2 месяца молчал.

Вот только сейчас меня пригласили для Англии на 9 сентября и 10-го для Союза – в общем, очень много работы.

Но самое главное – это моя подготовка к зимнему сезону, т.е. занятия дома над новым репертуаром, который сейчас нуждается в большой работе.

Массин моя, не буду тебе слишком распространяться, т.к. тебе это скоро может надоесть с непривычки – буду понемножку об этом сообщать.

Нун, а поездка прошла очень хорошо. Я, вместо 6 концертов, играл 12, и поэтому задержался и, конечно, немного устал.

Теперь уже не поеду на Кавказ, т.к. мне уже поздно, и затем нужно будет подлечиться здесь, в Москве.

Вчера вечером безуспешно звонил к тебе, а сегодня благодаря любезности телефонистки вел с тобой разговор через нее. Надеюсь вечером с тобой поговорить.

Родная моя! Я очень по тебе скучаю, и не знаю, что предпринять, чтобы с тобой встретиться.

Я уже грешным делом подумывал о поездке в Киров, но это, пожалуй, невозможно сделать, т.к. уже все «уральские» аргументы исчерпаны тотально. Больше нечего придумать в этом направлении.

Может быть, ты, моя умница, что-нибудь предложишь?

Относительно, твоего перевода из К. я кое-что, возможно, могу предпринять через моего родственника, или каким-нибудь другим путем, но подождем до 15-го, авось, у тебя что-нибудь выйдет.

Тут у меня есть некоторые мелочи для тебя. Я не имею возможности тебе их переслать. Может быть, ты также мне поможешь их переправить через каких-нибудь знакомых, едущих в Киров.

Я хочу также поблагодарить Лизу и О.А. за их чуткое отношение к нам. Твои друзья – мои друзья. Твои невзгоды – мои.

Ты мне сейчас самая близкая и дорогая, вот почему мне от радости иногда бывает грустно, и не хочется никого видеть. Я каждый день думаю о тебе. Сегодня ночью даже видел во сне. Мне думается, что наши две встречи – только предисловие, а повесть или роман впереди. Не так ли?

Многое еще хочется сказать. О многом я думал за это время. Пока ограничусь на этом.

Пиши мне часто, моя любимая. Твой Э.

5/IX, Москва

Моя маленькая волшебница!

Я сам себя не могу узнать. Никогда я так много не писал, как тебе. И это не потому что ты мне напоминаешь, а само по себе, правда, ты тех писем не получила в Ленинграде. Я это еще объясняю тем, что ты в своих письмах так хорошо и чутко все описываешь. Для меня большое наслаждение читать твои письма, в них я слышу твой голосок и вижу твое личико.

Сегодня я получил одно письмо от тебя и перечитываю его, и радуюсь в душе, что обрел такого дружка.

Интересно то, что в отправленном вчера мною письме есть те же выражения и мысли, которые написаны тобою в этом письме.

Да, моя родная, каждый день, проведенный без тебя, проходит у меня как-то бесцветно. Иметь такого дружка и быть так жестоко наказанным… как от Москвы до Кирова…

Но я все-таки счастлив хотя бы за то, что чувствую твою привязанность. Мне хочется безостановочно писать и писать тебе обо всем, и о делах, и о чувствах, что даже боюсь тебе надоесть этим.

Довольно сумбурные письма у меня получаются, т.к. многое хочется все сразу описать, а мысли скачут без толку.

Только что вернулся от Яши (пианиста Зака, с которым Эмиль дружил. – Е.Л.). Собрались у него послушать новые пластинки, полученные из Америки в исполнении Рахманинова и Хейфеца. Пили чудное вино и наслаждались еще более прекрасным исполнением в записи на пластинки.

Ровно в 10 часов вечера, к удивлению всех присутствующих, я вскочил, как ужаленный, и отправился домой. Сейчас сижу и жду твоего звонка.

Сегодня днем был на радио и давал программы для выступлений 9, 10 и 13.

Если у тебя будет время, послушай в воскресенье 10-го, в 5 ч. вечера (по московскому времени).

Самое главное сегодня – это визит в филармонию по поводу зимнего сезона.

Там на меня здорово нажимают на большое количество выступлений в Большом зале консерватории (это наш лучший концертный зал), и особенно на 7 октября с оркестром, к открытию сезона, на что я неохотно соглашаюсь по некоторым соображениям творческого порядка. Вероятно, придется все-таки согласиться с ними.

Потом был у мамы. Она меня угощала вкусными вещами, а в заключение я просил Лизу, чтобы она мне устроила через ее влиятельного знакомого самолет в Киров. Ты ведь знаешь или догадываешься, что Лиза в таком случае для меня сделает очень многое. Ей палец в рот не клади. Она догадывается кое о чем.

Ну, вот уже 12-й час, а ты не звонишь, я тебя эксплоатирую и надоедаю своими звонками, так мне кажется, а если нет – тем лучше.

…Дописываю после разговора. Иду спать, как мы условились. Доброй ночи, моя любимая… Завтра продолжу.

6/IX. Только что звонил к Федорову, но мне ответили, что его в Москве нет, а на мой вторичный вопрос, не уехал ли он на днях, мне объяснили, что он не зарегистрирован даже. Не знаю, может быть, они путают, или ты точно не знаешь.

Во всяком случае, я буду искать возможность для передачи среди своих знакомых.

Только что получил телеграмму из Одессы от секретаря горкома с приглашением на празднование 150-летия Одессы, но телеграмма шла, по-видимому, пешком, т.к. празднование состоялось 2 сентября!!!

Сейчас больше сижу дома и занимаюсь. Вообще у меня сейчас вроде санаторный режим. Оля меня здорово кормит, а я много занимаюсь. Встаю в 8 часов утра и до 1 часа дня работаю. После этого, если есть дела, выезжаю в город. К 4 часам обедаю с моим племянником Марой, которого очень люблю (хороший парень), а потом немного гуляю с Яшей. Вечером занимаюсь и жду с нетерпением разговора с тобой.

У нас сейчас чудная погода, стоят последние, теплые солнечные дни. Как было бы хорошо, если бы ты была здесь. Мы бы ездили за город и много гуляли, и вообще чудно провели время.

Пока на этом кончаю. Не теряю надежды тебя увидеть, конечно, в недалеком будущем.

Целую тебя крепко, моя Масин. Твой Э.

P.S. Если будешь писать, посылай заказные письма. Простые могут затеряться. Э.

Еще одно P.S. Не успел запечатать письмо, как мне звонили насчет поездки на периферию – любой город. Я наметил, в первую очередь, Ярославль (довольно близко от Кирова) и Ленинград.

Вот как работаем!!!

19/IX. Дорогая моя, маленькая Масин!

Я уже дома. Только что принял душ, а Оля готовит мне чего-нибудь поесть. Дома тихо, только мы вдвоем, поэтому я чувствую необходимость с тобой поговорить.

Начну сначала. Пришел на вокзал я благополучно, но здорово промок. Не успел даже рассмотреть соседей по купе, как заснул крепко-крепко. Проснулся утром перед Горьким – и в коридоре обнаружил врача-полковника в очках, с писклявым голосом, и капитана – его жену, но не врача, а с красными просветами. Вероятно, ты их знаешь. Они, вероятно, тоже догадались обо мне. Потом я с ними сталкивался в камере хранения и, наконец, ехали в одном вагоне в Москву.

В Горьком я немедленно позвонил в дирекцию. Они получили мою телеграмму и уже предприняли меры для брони. Оказалось, что в субботу опять приехала бригада и часть народа ехала в Москву. Вместе с ними и устроили меня. Я приехал в гостиницу и из № 105 (знакомого тебе) немедленно заказал разговор. К счастью, я его удачно получил, но мне мешали с тобой поговорить находившиеся посторонние люди в номере. После этого я вкусно пообедал и поехал со всеми на вокзал. Успел послать телеграммы тебе и Тане, и, быстро написав открытку, бросил в уходящий поезд на Киров.

Додик (Ойстрах. – Е.Л.) и Макаров потерпели аварию на этот раз в Горьком. Когда они были на концерте, их обокрали, причем у Макарова ко всему еще украли все документы и всякие продуктовые дела. Они, бедные, поехали обратно в концертных нарядах. Это было довольно смешно и грустно.

В купе был моим соседом один полковник-танкист, старикашка, а рядом в купе – твой полковник с женой-капитаном.

Самое пикантное произошло в дороге. Я зашел перед сном в купе Длугача, и у него сидела какая-то блондинка, которая является ныне горьковской артисткой. Она меня узнала и говорила, что видела в Кирове в апреле. Через несколько слов она вдруг заговорила о зажигалке, которую я тебе подарил, и довольно хорошо говорила о тебе. Я безумно был взволнован этой случайностью и нарочно все время разговор наводил о тебе. Ее фамилия Воскобойникова Наташа. Она тебя хорошо знает. Мать ее врач. Боже, как мир мал!!!

Девочка, моя родная, все, что связано с твоим именем и тобой, меня волнует и влечет. Как я был рад услышать комплименты по твоему адресу. Я ей с гордостью заявил, что мы с тобой друзья, и только несколько часов назад говорили по телефону.

Вот те события, вкратце, которые произошли за один день.

Сейчас я начинаю заниматься и приводить все дела в порядок. Только и живу тем, что снова наступит время, когда я смогу тебя снова увидеть, моя любимая.

Завтра утром буду тебе звонить.

Передай привет Ольге Александровне, Лизе и маленькому Беночке (ребенку Буниной подруги. – Е.Л.). Спасибо тебе за все, все. Нет слов, чтобы выразить тебе мою любовь и преданность. От одной мысли о тебе какое-то неудержимое тепло разливается в сердце…

Целую тебя, мое сокровище, крепко, крепко. Твой Э.

Москва, 21 сентября, 1944 г.

Родная моя!

Вот я снова с тобой беседую. Это сейчас для меня неотъемлемое занятие и даже потребность. Итак, продолжаю тебе рассказывать обо всем.

Ну, вчера после занятий пришлось нанести визит дирекции филармонии. Между прочим, директор мне заявил, что беспокоился обо мне, т.к. не было никаких сведений о моем столь длительном отсутствии. Вечером навестил своих родных.

Мне пришла мысль, и я ее осуществил немедленно – достал тебе твои любимые бананы и вечером упаковал все, что приготовил для тебя.

Раньше я думал переслать тебе через Горький, но это было все неопределенно. Поэтому-то я и решил рискнуть и послать с проводником.

Сегодня днем у меня был Яша, и я его взял с собой на вокзал, чтобы он мне помог уговорить проводника, но никакие уговоры не помогли. Ни один проводник и почтовый чиновник из почтового вагона не соглашались ни за что брать. Положение было безвыходное и за несколько минут до отхода поезда я обратил внимание на женщину, стоявшую на площадке вагона, и обратился к ней с просьбой. Она любезно согласилась взять. Надеюсь, что она передаст тебе посылочку. Завтра утром тебе подробно скажу о встрече ее на вокзале в Кирове.

Ну, теперь о делах. Уже сегодня мне много звонили по поводу планов на 44\45 год. Кстати, мне сейчас нужно составить программы на 20 радиопередач до июня 45 года. Затем встречи с композиторами, которые показывают новые сочинения. Завтра состоится первая встреча. Кроме всего, мне еще нужно присутствовать на показе молодых дарований, который сейчас происходит в Москве. И еще много всяких довольно неинтересных дел.

Выступление 7 октября состоится, так что я к нему готовлюсь. Оно не очень сложное, а вот 16 ноября – это будет компот.

Сейчас только кончил заниматься. Учил новые грустные песни Мендельсона, и они меня немного успокоили. Ты знаешь, самое лучшее средство у меня, когда на душе тоска – сажусь и играю себе, пока не успокоюсь, а потом становится, как говорят религиозные люди, будто после молитвы. Ей-богу! Смешно, но это так…

Итак, мой божок, сейчас уже поздно. Ты, вероятно, уже спишь, а я мысленно с тобой, только почему-то кажется, что ты у Лизы.

Я безумно радуюсь событиям в последние дни. Уже скоро, скоро будет Латвия свободна! Конечно, теперь можно и нужно думать тебе о возвращении на родину. Надеюсь, что у тебя все будет разрешено в благоприятном смысле, а я тоже подумываю о том, как бы устроить нашу встречу поскорей, но в каком городе? В общем, события покажут. Желаю тебе удачи во всем.

Ну, на сегодня хватит, а то я тебе порядком надоел. Ты меня уж извини, пожалуйста, очень я тебя обзваниваю по телефону, но какая-то неведомая сила тянет… еще раз прости.

Спокойной ночи, любимая. Твой доктор.

P.S. Приветы Лизе, О.А. и всем твоим друзьям.

8 октября 1944г. Москва.

Родная!

Только что вернулся от Д.Ф. (Ойстраха. – Е.Л.), где провел сегодняшний вечер. Сейчас очень поздно, ты уже, вероятно, давно спишь и видишь хорошие сны, а я бодрствую и, видя тебя в мысленном экране, опять беседую с тобой, моя единственная и любимая.

Тишина прерывается шуршанием автомобилей и свистками постовых милиционеров, которые останавливают, проверяя документы у поздних прохожих…

Это уже четвертое письмо, которое я начинаю, но надеюсь его дописать до конца.

Причины этому были, во-первых, надежда на твой приезд, а во-вторых, события, которые свершились в эти дни, как-то тормозили меня. Я не буду сейчас вдаваться в подробности происходящего, все равно надеюсь в ближайшее время тебя увидеть и рассказать довольно подробно обо всем, т.к. это результаты довольно большого периода времени и в письме не уложиться. Пока об этом все.

Мне очень жаль, что тебя вчера не было здесь. Было очень интересно и довольно помпезно. Концерт был праздничный. Масса народу, т.к. соскучились за летний перерыв. Кроме того, было много тех, которые писали в журнале о Д.Ф. и обо мне. Все это создало хорошее настроение и прошло удачно, но это, как говорят – «первый блин», основное еще впереди.

Скажу тебе по правде, пропущенные летние месяцы занятий мне сейчас нужно наверстать, а поэтому предстоит много работы, и очень ответственной. За короткий срок мне надо выучить несколько новых произведений, которые только сейчас написаны (новая соната Прокофьева и ряд сочинений Вайнберга и Кабалевского). Это кроме всего прочего, что намечалось на этот сезон. Затем у нас готовится к открытию клуб исполнителей и, будучи в активе этого интереснейшего мероприятия, тоже приходится ухлопать много часов.

Сегодняшний разговор был какой-то хороший. Если бы ты знала, как мне иногда хочется с тобой поговорить иначе, чем это обычно получается. Виноваты эти провода, правда, спасибо и за то, что хотя бы имею возможность слышать твой голосок. Бывают моменты, что я многое отдал хотя бы за то, чтобы услышать тебя и увидеть… об этом пока, увы, мечты.

Как протекает твоя жизнь? Я только узнаю одну сторону ее, это слухи о переездах. Да, это, конечно, самое волнующее нас сегодня, но я очень уж тебя люблю, и мне этих строк мало. Хочется еще и еще больше тебя читать, видеть, ласкать и любить.

Мне сейчас на душе хорошо, хочется на этом остановиться. Завтра с нетерпением буду ждать момента получения писем и тогда продолжу письмо, а пока мысленно – рядом с тобой. Нежно тебя целую, моя ненаглядная Масин, спокойной ночи…

9/X. Сегодня три раза звонил Соколовой, а Рабиновича все нет (как в «Пиковой даме» о Германе). Может быть, она еще не приехала. Во всяком случае, Оле известно, что если позвонит Рабинович, то ее ни в коем случае не выпускать. Причем, когда я спросил Олю, запомнит ли она эту фамилию, то она мне с некоторой обидой в голосе ответила: «Как же не запомню, когда все анекдоты рассказывают про Рабиновича!».

Как видишь, дело налажено…

Итак, я сейчас вернулся с концерта, который был в Колонном зале. Опять ночь. Опять мысленно с тобой. Ах, почему так все нескладно получается. Жизнь так коротка. Время летит, а такие хорошие дни мы должны проводить врозь.

10/X. Опять звонил Соколовой, но опять безрезультатно.

Пока на этом кончаю. Вечером надеюсь с тобой поговорить. Целую тебя крепко, крепко. Твой Пиллерман.

11/X. Масин, родная!

Буду в этом письме краток, т.к. мне сегодня пришлось проявить сверхоперативность.

Во-первых, утром позвонил Добротину, и он случайно оказался у телефона. Очень любезно он согласился взять от родственника письмо и пакет для тебя, но сказал, что уезжает в 3 часа дня! После этого я немедленно узнал, имеются ли в коммерческом нужные тебе вещи. Оказалось, что такие вещи отдельно не продаются, а заказываются пальто и платья, но я не унывал. Был еще один вариант, который через 2 часа был полностью осуществлен.

Итак, все в порядке, кроме ватина, который достать нельзя. Надеюсь, что ты выйдешь из положения, как мне сказала.

Прости, что так небрежно пишу, т.к. остался час до отхода поезда.

Итак, продолжаю…

Посылаю для маленького Беночки игрушки, а также для большой и милой Ольги Александровны – духи. Остальное – тебе. Кстати, успел побывать в С.Н.К. (в совнаркоме. – Е.Л.), но большая очередь в бюро пропусков и довольно неуважительная причина моего посещения вряд ли может помочь выдаче пропуска. Не знаю, как это осуществить. Очень жаль, что ты передала так не наверняка. Все-таки еще надеюсь получить до востребования эти письма, и, кроме этого, буду еще звонить в секретариат. Завтра утром тебе позвоню. Подробное письмо тебе уже идет по почте. Ага! Моя почта вернее!!! Крепко, крепко тебя целую и обнимаю. Твой «родственник».

13/X. Москва. Родная Масин!

Какой сюрприз! Я сегодня получил твое письмо и карточки, а главное, что такие хорошие.

Что касается писем, то для меня такие письма - прямо бальзам. Вот читаю и поглядываю на фото, и как будто ты рядом со мной. Мне так хорошо. Забываю обо всем на свете, и только с тобой.

Вот, как наступает вечер и я уединяюсь, то наступает безумная хандра. Мне уже очень трудно бороться с таким настроением. Единственный выход – это необходимость заснуть. Я не могу быть вдали от тебя. Когда уже это кончится…

Сейчас мне трудно собраться с мыслями. Очень много самых разнообразных дел. Если бы ты знала их диапазон, ты бы, вероятно, мне посочувствовала. Я не пишу о них подробно, потому что многое еще трудно осуществимо из-за всяких формальностей.

Во всяком случае, все, что предпринимается, исходит из обоюдного соглашения, и я прилагаю все усилия, чтобы все обошлось безболезненно. Кроме того, вопрос решен твердо с обеих сторон. Думаю, что тебе больше не придется объяснять свершившееся, а подробно при встрече поговорим. (Здесь, видимо, идет речь о бракоразводном процессе Гилельса. – Е.Л.).

Меня не жалей, а будь рада, потому что иначе было бы значительно хуже.

Ну, а с другой стороны, т.к. никто об этом официально не знает, то меня без поблажек загружают работой, как только могут.

Вчера ночью позвонили и сообщили, что в воскресенье и понедельник утром я должен записываться на тонфильм в Б. зале консерватории с большим количеством вещей. Так что два дня буду, как проклятый занят, а по вечерам еще должны быть концерты. Сейчас у меня небольшой перерыв, а после чего буду продолжать заниматься до вечера, вернее, до разговора с тобой, моя любимая.

Ты уже, наверное, все получила, что я тебе послал, а для меня нет большей радости, как знать, что хоть и такие мелочи тебе помогают. Кроме того, я внутренне тоже переживал от всяких невзгод, которые тебя постигли. Мне хочется, чтобы тебе всюду было хорошо, начиная от мелочей и кончая крупным.

Думаю так, что, если в скором времени тебе предстоит поездка в Л-град, то лучше стоит прямо поехать туда, и не пройдет нескольких дней, как я нагряну. Это, пожалуй, будет более правильно. А может быть, и я приеду туда заранее, чтобы тебя там встретить. Подумай об этом и сообщи мне. Мне кажется, что там и я себя буду чувствовать значительно спокойнее в настоящее время, чем здесь.

Прости, дорогая, за нескладное письмо. Многое хочется сказать, но мысли прыгают и не хотят по порядку укладываться на бумагу.

Лечиться я уже начал. На это нужно потратить много времени, т.к. это всякие внутренние почки т.д. Постараюсь выполнять то, что ты мне предписала.

Пора кончать. Целую тебя до вечера, а там еще буду, только по телефону.

Привет всем друзьям. Будь здорова и счастлива. Твой Пиллерман.

P.S. С сегодняшнего дня начал заниматься ремонтом машины. Может быть, скоро будет все в порядке.

(В промежутке между этими письмами состоялась встреча. – Е.Л.)

12/ XI, 1944 г. Воскресенье.

Моя единственная Масин!

Только что вернулся от Нейгауза (вернее, от той особы, где он бывает, а мы соседи с ней). Сейчас уже 3-й час ночи. Не удивляйся, что я так поздно не сплю, т.к. меня напоили там большим количеством кофе и мне «море по колено». Спать абсолютно не хочется, но почерк говорит красноречиво о позднем часе.

В кресле сидит, как цербер, Путерман и читает Драйзера. Ему тоже почему-то не спится, вероятно, потому что завтра решается его судьба о поездке в Ригу.

Итак, начинаю с начала нашего расставания. Я вошел в купе к себе и думал, что буду один. Соседом по купе оказался Хайкин (главный дирижер Мариинского театра). Я зашел к нему и посидел минут 15, а когда возвратился, то заметил у себя попутчиком того генерала, которому ты вытягивалась в струнку.

Мы с ним разговорились, и он оказался одним из зам. нач. академии связи, а тот генерал Иванов, с которым я ехал первый раз в Л-град, тоже зам. начальника, так что тема для разговора нашлась. Мы представились друг другу, и он оказался очень милым и симпатичным человеком. Много беседовали с ним, и он произвел впечатление умного и воспитанного человека. Кроме того, он меня буквально закормил яблоками и опоил пивом, а когда приехали в Москву, то предложил поехать с ним на машине, от чего я почему-то отказался. Встречающих не пускали на перрон по известной тебе причине, и, когда я вошел в вокзальный зал, то к своему удивлению услыхал голос Путера, который приехал меня встречать. И так я благополучно прибыл домой.

В это же день успел хорошо позаниматься, и выступал по радио для Англии с певицей Петровой. Вечером навестил маму. Она, бедная, лежала с перевязками, т.к. ей поставили пиявки от высокого давления.

Сегодня был днем у Ойстраха и поручил ему передать тебе посылочку, которую посылаю.

Подумал сейчас, что письмо получилось, как докладная записка. Извини, пожалуйста, меня, а то почему-то двоится в глазах, думаю, что из-за кофе.

Вообще тебе еще напишу, но уже с мыслями и аккуратней.

Сейчас я очень серьезно включился в работу, т.к. хочу сочетать наши встречи с моими хоть какими-то достижениями в работе. У меня от этого настроение будет лучше. А те бесцельные поездки по «Уралам», хоть и в материальном отношении были хороши, но зато отразились на качестве. Если я в этот отрезок наверстаю все, то это окажет благотворное действие в дальнейшем. Ну, вот, видишь, куда заехал! (пойми меня правильно).

А хочу тебе сказать, что люблю тебя так, что если бы не эта работа, то сидел бы возле тебя, и не дал бы покоя, и сам не работал. Надеюсь, что этот месяц пролетит быстро, и мы опять встретимся, и еще больше полюбим друг друга. Я в это верю.

Я твой, твой. Люблю, целую, обнимаю. Миллерм.

Еще раз прости за сумбурное письмо.

В этот период Буня уже переехала вместе с академией в Ленинград, быт ее поначалу был не налажен.

19/XI 44г. Воскресенье, Москва.

Родная моя Масин!

Вероятно, ты на меня сердишься, либо обижена, так мне показалось сегодня по телефону. Если это так, то совершенно напрасно, т.к. уверяю тебя, если у тебя плохое настроение, то у меня не меньше, если даже не больше.

Мне сейчас очень тяжело, во-первых, оттого, что тебя нет со мной рядом, а во-вторых, обстановка и тяжелые задачи, которые я должен решить в течение этого месяца, очень развинтили меня. К сожалению, моя профессия очень требовательна, а сейчас некстати жестока ко мне.

Масин, моя единственная, мне так тебя не хватает… Мне хочется с тобой поговорить, быть вблизи… Ведь сегодня у меня абсолютно нет человека дороже тебя. Кроме всего прочего, меня волнует твое неопределенное положение с жильем. За все время я ни разу толком не могу с тобой поговорить по телефону. Что у тебя слышно? Как твоя работа? Как ты живешь?

Мне не понравились твои две фразы по телефону. Почему такая жестокость ко мне? Что случилось? Я жду от тебя письма с большим нетерпением.

Теперь о работе. Все подвигается очень медленно. Наметил сроки готовности к 1 декабря. Меня беспокоит моя неуверенность в предпринятом, но я каждый день себе внушаю и твержу обратное. Ведь в этом залог успеха работы (т.е. в уверенности того, что ты делаешь). С меня очень много спрашивают. Вот почему я так хандрю.

Я нигде не бываю. Концертов почти не беру. Сегодня взял радио, чтобы они окончательно не обиделись.

Кстати, смешное: для памяти необходимо есть много сладкого, что я и делаю, так как мне нужно запомнить много новой и тяжелой музыки, а поэтому я скоро превращусь в сахарную голову!!!

Интересно, какая у тебя была встреча с Д.Ф., ведь накануне я ему все рассказал. Здесь это расценивается, как до меня доходят слухи, как кулуарная сенсация. Боже мой, как это все скучно и буднично.

Сегодня ночью буду опять с тобой говорить. Какое невезение с телефоном! На днях я вызывал О.А., и через Кривошеину передал, чтобы она мне позвонила. На следующий день она мне позвонила, и я дал ей твой телефон. Она сказала, что будет тебе звонить.

Мама все еще больна. Лиза уехала в Казань. Я ее просил достать теплые меховые чулки для тебя. Не хочу, чтобы ты мерзла.

Хочу тебя видеть, моя любимая и… ты догадываешься обо всем остальном.

Пиши мне, пожалуйста, до востребования, 110 п\о.

Вот поговорил немного с тобой – и легче стало на душе. Пусть скорей пойдет к тебе это письмо. Думаю писать на «Европейскую» пока это письмо.

Обнимаю и нежно целую тебя. До скорой встречи, моя Масин! Твой Э.

24/XI 44г. Пятница. Москва.

Моя бедненькая любимая Масин!

Хорошо, что ты мне сказала по телефону, что у тебя сейчас лучше настроение, правда, через пару дней ты мне, может быть, опять откроешь секрет сегодняшнего настроения. Хочу надеяться, что ты будешь умницей и стойко перенесешь трудности бытовые и одиночества. Я тебе от души сочувствую и волнуюсь о создавшемся положении, но не теряю надежды на улучшение. Главное обидно, что совпало с довольно-таки печальным положением дел у меня. Трудно себе представить, какое нависло у меня тяжелое сплетение всяких обстоятельств.

Во-первых, я ложусь и просыпаюсь в панике, что у меня абсолютно не сделана 8-я соната Прокофьева. На днях я с ним говорил по телефону и он меня, шутя, спросил: «Не ругаете ли вы меня?» Я, конечно, утаил от него, но в душе проклинаю за такую «шараду», которую получил от него в «подарок». И, наконец, это дело чести с моей стороны, и никаких компромиссов быть не может. 29 декабря я должен, хоть кровь из носу, играть в Большом зале эту вещь, тем более что этот концерт уже объявлен.

Как назло, мне сегодня позвонили с предложением наиграть на пластинки концерт Листа, и я сразу согласился, затем сегодня мне предложили наиграть из концерта Чайковского фрагменты для кинокартины «Нашествие», и я вторично сдуру дал согласие, но это я, может быть, оставлю, а первое, к сожалению, придется снять. Советовался с Яшей, и он считает, что при существующем положении это, по крайней мере, легкомысленно – он, безусловно, прав.

Черти такие, нашли время, когда предлагать.

Что касается л-градской программы, то она почти готова, и, слава богу, что половина ее будет повторяться в Москве. Вот вкратце, Масин, какие дела на музыкальном фронте. Кроме всего, пребывание в доме становится невозможным. Я уже имею пару адресов с квартирами, которые надо было бы посмотреть и что-нибудь предпринять, но просто дня не хватает. Либо работать, либо заниматься этими делами. Думаю все-таки работать, т.к. времени в обрез.

Сегодня был в консерватории на партгруппе. Опять начинается консерваторская жизнь, студенты, занятия и т.д.

Завтра выступаю по радио с певицей Петровой. Хочу еще проверить пару раз по радио вещи, которые готовлю в Ленинград. Вчера играл Вайнбергу (моему приятелю, молодому композитору) программу. В общем, я сейчас помешан на этом. Прости меня, родная, что я столько тебе пишу об этом. Действительно, заболтался…

Сейчас звонил на междугородную и заказал на утро разговор, а дежурная меня спрашивает? «Скажите, вы вчера получили разговор?» Я спрашиваю: «Откуда вы знаете?». Оказывается, она запомнила меня, слава богу! Это в Москве первый раз за все время. Прямо напоминает маленький город. Там помнят, кто звонил, что сказал и т.д. Завтра утром допишу, моя дорогая. Спокойной ночи.

25/XI. Родная моя! Даже как-то странно, что завтра не буду тебе звонить. Это уже так вошло в мое расписание, что мне будет как-то не по себе.

Итак, сегодня прошел день без особых событий, только вечером играл на радио, и там же перенес запись на декабрь условно.

Был еще у мамы. Она себя чувствует лучше. Завтра, кажется, приезжает Лиза из Казани. Завтра буду много заниматься.

На этом пока кончаю. Что не дописал, то доскажу в понедельник по телефону.

Да, сегодня вечером был мой старичок и размял мне мышцы очень хорошо.

Вот и все. Будь здорова, моя радость! Твой Э.

20/I. 45г. Родная моя Масин!

Все телефонные разговоры только огорчают тебя и меня. Ничего не слышно, и потом время ночное, с мыслями еле соберешься, как нас прерывают, а за последнее время я о тебе почти ничего толком не знаю. Ты мне почему-то писать не хочешь. Сердишься на меня, или, может быть, безразличие ко мне.

Мне кажется, что все-таки важнее наши отношения, чем какие-нибудь эпизоды. Ты мне дорога и близка, а поэтому, не имея от тебя писем, все-таки пишу тебе. Солнышко мое, я завтра весь день буду молиться богу, чтобы все было хорошо. Мысленно все время с тобой. Как обидно, что не могу тебя повидать в эти дни, моя любимая Масин. Обязательно напиши письмо, с Яшей пошли мне.

Теперь о себе. Начал заниматься в консерватории. Очень много учеников, так что 4 дня в неделю я с ними. Я уже и сам не рад этому. У меня остается мало времени для занятий, а мне необходимо готовить новую программу для Москвы и для Ленинграда.

Поручил Яше вести переговоры по поводу отмены концерта Хачатуряна. Как только это выяснится, я тогда намечу дату приезда. До разрешения этого вопроса невозможно. Яша расскажет тебе мотивы, в которых большая доля правды, а вообще за миллионы не могу играть этот концерт. Пропала охота к нему.

21/I. Ну, вот сегодня утром ты уже по телефону узнала содержание письма. Теперь придется только кое-что добавить.

Посылаю тебе немного денег. Делай с ними, что хочешь. Сладкие и острые вещи ешь на здоровье.

Жду с нетерпением завтра письма, а вечером концерт в доме ВМФ.

Будь здорова. Целую крепко, крепко. Твой Пиллерм.

Масин, родная!

Сегодня узнал, что уезжает Тамара в Л-град, поэтому срочно решил послать тебе маленькую посылочку. Надеюсь, что еще подвернутся оказии в течение месяца. Пишу тебе сейчас мало, т.к. тороплюсь передать и не опоздать на занятия в консерваторию.

Очень прошу тебя, если будешь проходить мимо нотных магазинов, то спроси для меня следующее: Метнер соната А moll op. 38 (Reminiscenza). Если достанешь, то каким-нибудь способом перешли мне ее. Будь здорова. Пиши мне. Целую крепко, крепко. Твой Пиллерман.

Состоялась очередная встреча Эмиля и Буни в Москве.

23/III. 45г. Моя дорогая и крепко любимая Масин!

Я думаю, что все наши московские неудачи ты мне простишь, как и многие мои ошибки.

Мне было очень больно, что я не мог создать тебе той обстановки, которой мне очень хотелось. Я очень часто вспоминаю эти дни, и мрачный осадок у меня на душе, не говоря уже о том, что, как ты уехала, я очень по тебе начал скучать и живу мыслями о нашей очередной встрече.

Мне хочется тебя видеть и твоей ласки, моя единственная дорогая девочка.

Лиза просто без ума от тебя. Она тебя искренне полюбила. Когда она мне рассказывала о тебе, я молча слушал ее, и ее слова, как бальзам, действовали на меня.

Теперь немного опишу тебе, что происходит здесь.

Сегодня, между прочим, день рождения Розы (бывшей жены Эмиля; разведенные, они продолжали некоторое время жить под одной крышей. – Е.Л.). Она меня пригласила на вечер, и я сказал, что если буду свободен, то приду, но, конечно, я умышленно уехал и весь вечер просидел у Яши.

Только что вернулся к разъезду гостей и сел за письмо.

Занимаюсь я хорошо, вернее, каждый день, а за результаты далеко не спокоен.

18 марта играл квинтет Вайнберга и безумно волновался. 20 марта опять пришлось его играть для Сталинского комитета. 26 марта играют мои ученики и затем - несколько выступлений по радио, так что работы много.

Между прочим, я не пойму, почему ты так против моей поездки в Киев. Учти, что в этом сезоне, кроме Ленинграда, я нигде не был. У меня большие задолженности перед периферией, особенно перед Киевом, в котором, как тебе известно, в декабре я сорвал концерты из-за 8-й сонаты.

29/III. Ну, вот теперь все стало ясно. Вчера мне звонили из Киева и звали даже в Одессу, куда я не поеду, а в Киев поеду 2/IV на три концерта, так что числа 11 буду в Москве.

Вчера был мой концерт, скажу о нем кратко – он должен был быть гораздо лучше. Я очень устал и должен во что бы то ни стало полечиться. Просто нет сил.

Только что узнал, что Хаис едет в Ленинград. Тороплюсь окончить письмо.

Судя по нашему разговору, утром мы оба были не в духе, и все-таки, дорогая моя, твои упреки были несправедливы. Подумай и напиши мне. На этом кончаю, т.к. у меня сегодня ученики и концерт по радио.

Целую тебя крепко. Твой доктор.

P.S. Посылаю тебе программу моего концерта.

По сохранившейся программе можно узнать о том, что играл Эмиль Гилельс 28 марта 1945 года в Большом зале консерватории. Это Метнер (соната Reminiscenza), Рахманинов (3 этюда – картины), Маргаритки (транскрипция для ф-но автора), 3 прелюдии. А во втором отделении прозвучали произведения Равеля, Альбениса и Листа (9-я рапсодия).

А о впечатлениях от исполнения 8-й сонаты Прокофьева перед новым годом Софья Хентова пространно пишет в своей книге. Он был недоволен своей игрой, а она пишет: «Соната была исполнена с большим успехом…  Он сыграл ее сильно, ярко и человечно…». Исполнение «поставило Гилельса в ряд лучших интерпретаторов музыки Прокофьева».

Но вернемся к любовному роману пианиста. В течение полутора лет (с 1944-го до первой половины 45 годов) в орбиту взаимоотношений этих людей были втянуты многие известные музыканты и композиторы, в том числе дирижер Курт Зандерлинг, сыгравший ей потихоньку за кулисами «Атикву» в год создания Израиля. По сути, очень многие музыканты знали о романе. Их услугами пользовался Эмиль в качестве посыльных и посредников в передаче писем и посылок. Так, через Давида Ойстраха не раз передавались послания, он продолжал общаться с Буней и в 1949 году. Сохранились две фотографии, подаренные Буне, с такими надписями: «Очаровательной (видите, как я послушен!) Буничке на добрую память от «Папы», а на другом фото надпись: «Милой Буничке с чувством искренней нежности и пожеланиями счастья и радости в жизни. От Давида Ойстраха».

Давид Ойстрах

С Буней были знакомы мать Эмиля – Эсфирь Самойловна и сестра Лиза. Вот отрывки из письма Лизы к Буне от 23 марта 1946 года, присланного из Москвы: «Милая Буничка! Как я сожалею, что Вы ничего не сообщаете о себе мне. Ведь я Вам послала поздравительную телеграмму с Новым годом. Потом Миля, когда вернулся из Ленинграда, передал, что Вы напишите мне. Мои надежды и терпение лопнули. Решила написать Вам…

…Буничка, я очень бы хотела Вас повидать. Неужели отношения с Милей могли повлиять на наши с Вами отношения? Я искренне привязалась к Вам, когда вместе ехали в Ленинград. Как Вы живете? Вам не хочется быть откровенной со мной? Очень прошу, напишите мне. Что хорошего в Ленинграде? Где Вы работаете? Где бываете...? Привет от мамы. Мы Вас часто вспоминаем. Целую Вас. Лиза».

Эмиль Гилельс с сестрой Елизаветой Гилельс, в будущем  известной скрипачкой

На последнем, 19-м письме переписка Эмиля Гилельса и Буни Маркс прервалась. Через много лет на вопрос дочери Буни: «Почему ты не связала свою жизнь с Гилельсом?» мать ответила: «У него был сложный характер, и я побоялась…». Возможно, были и какие-то другие причины, однако всю жизнь она с теплотой вспоминала о нем, пристально следила по прессе за его деятельностью, а когда узнала о смерти, очень грустила, и даже сохранила некролог.

В последующие годы жизнь каждого из героев романа потекла по своему руслу. Буня Маркс познакомилась в военной академии с военным хирургом Исааком Айзманом, пятидесятилетним вдовцом, отцом 20-летней дочери. Он был участником трех войн, кавалером ордена Ленина, почти доктором медицинских наук. «Почти» – потому что защита диссертации совпала с периодом «дела врачей», и академия предпочла отправить докторанта из Ленинграда в Свердловск. В 51-м году Исаак женился на Буне и вместе с ней отправился в своеобразную ссылку. Интересно, что в семейном архиве Иры хранятся и любовные письма ее отца к матери. Немолодой полковник писал любимой в момент разлуки такие же пылкие письма, как и молодой пианист (Эмиль на два года был младше Буни).

В сорок лет Буня родила дочь Ирочку, а в 1977-м семья Айзманов вернулась из Свердловска снова в Ленинград.

      

Исаак Айзман и  Буня Маркс с дочерью Ирочкой

По рассказам Ирины, в начале 60-х годов Эмиль Гилельс, будучи на гастролях в Свердловске, разыскал телефон Буни и пытался с ней встретиться. Но она отказалась. Спустя годы мать объяснила любопытствовавшей дочери причину отказа: она очень располнела, и хотела, чтобы у Эмиля в памяти сохранился ее прежний облик. Эмиль в тот приезд предлагал также послушать ее Ирочку, которую она отдала в десятилетку учиться игре на фортепиано с пяти лет. Но и в этом Буня отказала ему.

Ирина, дочь Буни Маркс в Нетании с мужем Раулем Алими.

Позже, когда Айзманы жили в Ленинграде, взрослая дочь Буни слушала Гилельса на одном из гастрольных концертов. Она просила свою маму связаться с ним по телефону, но мать не захотела.

Супруги Айзман прожили дружно до старости, и оба скончались в один год – в 1989-м.

А Эмиль Гилельс женился на Фаризет Хуцистовой – выпускнице Московской консерватории по классу композиции.

Эмиль Гилельс и его жена Фаризет Хуцистова

Она писала стихи и всю жизнь занималась систематизацией архива Эмиля Григорьевича, причем каталогизировала все письма и программы (и даже медицинскую документацию). Она также составила  полный хронограф концертов Эмиля Гилельса за 50 лет. Фаризет Альмахситовна умерла 22 сентября 1998 года в Москве от ишемической болезни сердца.

Леночка – дочь Фаризет и Эмиля

Дочь Эмиля и Фаризет – Елена была тоже пианисткой, выступала по  всему миру  (в том числе и в дуэте с отцом), преподавала в Московской консерватории и в Остравском университете  (Чешская республика). Она рано умерла в Москве (всего в 48 лет) от  онкологического заболевания, именно после этого вскоре умерла и ее мать, не вынесшая горя утраты.

Елена Гилельс с отцом

Как я уже упоминала, живет в Москве и внук Эмиля – Кирилл, который тоже занимался музыкой и даже иногда концертировал. Однако профессия музыканта-концертанта из-за склада характера, как он сам признался мне, не подходит ему, поэтому он реализовал свою давнюю мечту: учится в Московской государственной юридической академии и занимается вопросами правового регулирования интеллектуальной собственности. Это актуально для их семьи. Его отец – Никитенко Пётр Порфирьевич – профессор кафедры физики в Московском государственном институте (бывшем ВЗИСИ).

Елена Гилельс с мужем проф. Петром Никитенко

Кирилл Никитенко-Гилельс – внук Гилельса

Вот, пожалуй, и все. Остается добавить, что Эмиль Григорьевич Гилельс скончался в 1985 году, достигнув в творчестве неимоверных высот, вписав свое имя в сокровищницу мировой культуры. Его по праву считают одним из величайших виртуозов ХХ века и величайшим артистом мира.

Все права принадлежат автору

Израиль, 2007год.