камертон
еврейский 14 Издательства представляют…
Давид РОЗЕНСОН
Русский язык дал Бабелю возможность в "Одесских рассказах" и "Конармии" не- сколько раз занять позицию "свой-чужой", усложнив и обогатив понятийную пару русский-еврей. Это не могло не отразить- ся на советских переводах Бабеля на ив- рит 1920-х годов и на восприятии читате- лями творчества автора "Конармии" в Израиле. Важность творчества Бабеля для изра- ильской литературы попадает в поле зре- ния самых различных политических, лите- ратурных и общественных движений и ис- пользуется ими в своих интересах - от пе- риода, предшествующего образованию Государства Израиль, до того момента, когда легендарный Авраам Шлёнский ве- ликолепно перевел на иврит самые важ- ные работы Бабеля. Но началось это все еще в Советской России. Ивритская рецепция Бабеля делится на небольшой советский эпизод, связан- ный с недолговечным сборником "Берешит" ("В начале"), довоенные перево- ды и статьи и рецепцию Бабеля уже в сов- ременном Израиле до 70-х годов XX века. Первые переводы Бабеля на иврит по- явились в сборнике "Берешит", подготов- ленном в 1926 году группой молодых ев- рейских литераторов в Советской России и изданном в Берлине. Авторы сборника называли себя "Октобераим ивриим", что можно перевести как "Ивритские октябри- сты". На страницах сборника "Берешит" увидели свет шесть рассказов Бабеля, объединенные в цикл под рубрикой "Заметки". Пять из них были взяты из цикла "Конармия", который впервые издан от- дельной книгой в том же 1926 году: "Гедали", "Рабби", "Письмо", "Сидоров" (по- зже переименованный Бабелем в "Солнце Италии") и "Сын рабби". В примечании к первой странице публикации петитом на- брано: "Перевод с русского откорректиро- ван автором" (переводчиком этих расска- зов был М.Хьог, хотя его имя в сборнике не обозначено). Это важное свидетельство того, что Бабель мог прочесть художест- венный текст на иврите. Сборник "Берешит" остался лишь эпи- зодом, и после его выхода группа "Октябристов" распалась: кто-то примкнул к власти, кто-то старался держаться от нее подальше, а кто-то покинул Россию. Переводчик Хьог был арестован много по- зже, одновременно с "делом врачей". Единственная его "провинность" состояла в том, что он был ивритским писателем. Его настоящее имя было Григорий Плоткин; псевдоним Хьог он взял у персо- нажа книги датского писателя Германа Банга (1857-1912), прозванного "поэтом безнадежных поколений". Чтобы проанализировать опублико- ванные в израильской прессе отзывы на творчество Исаака Бабеля, реакция на удостоенный Нобелевской премии роман Пастернака, имевшая место примерно в те же годы, является важным ключом для по- нимания высказывавшихся мнений. В своем фундаментальном труде Лазарь Флейшман, описывающий реак- цию на "Доктора Живаго" в Израиле, дела- ет поспешные и чересчур обобщенные выводы о резко отрицательных откликах израильского читателя на пастернаков- скую интерпретацию еврейского вопроса. Возможно, причиной такого вывода Флейшмана является его представление о том, что позиция Пастернака показалась в этой среде вредной из-за ряда наивных представлений израильского читателя о еврейской литературе Советского Союза в то время. На события вокруг романа Пастернака и присуждение Нобелевской премии, про- изошедшие почти на двадцать лет позже убийства Бабеля, советская идеология от- реагировала яростью. Вся история с рома- ном была воспринята официальным режи- мом как оскорбление. Пастернака и Бабеля роднит еще и то, что оба (в отличие от многих родственников и ближайших друзей Пастернака) решили остаться в России после Октябрьской революции. Пастернак не покидал Россию на про- тяжении всей Гражданской войны (1918- 1920). Подобно Юрию Живаго, он впечат- лился большевистским переворотом, но, несмотря на личное восхищение Лениным, которого видел на IX съезде Советов в 1921 году, вскоре начал сомневаться в ле- гитимности и стиле нового режима. Нехватка продовольствия и топлива, крас- ный террор - все это вынуждало людей в те годы, особенно "буржуазную" интелли- генцию, каждый день опасаться за свою жизнь. Марина Цветаева, переписывавша- яся с Пастернаком в двадцатых годах из-за границы, напоминает ему, как встретила его в 1919 году на улице, когда он шел про- давать книги из библиотеки, чтобы купить хлеба. Пастернак продолжал творить и за- ниматься переводами, но к середине 1918 года публиковаться стало невозможно. Единственной возможностью своего рода "публикации" было публичное чтение тек- ста в одном из литературных кафе или же распространение рукописных копий. Именно так дошла до читателей книга "Сестра моя - жизнь". Она быстро завоева- ла популярность у русских читателей, по- добно работам Бабеля, получившим из- вестность примерно в те же годы. Пастернак стал образцом для подражания у более молодых поэтов, и его стихи по- влияли на Осипа Мандельштама, Марину Цветаеву и других. Но когда Сталин в 1929 году оконча- тельно стал первым лицом в РКП(б), Пастернак еще больше разочаровался в партии и в ее литературной цензуре. Фрондируя, Пастернак продолжал дру- жить с Анной Ахматовой и Осипом Мандельштамом. Мандельштам, как известно, прочитал Пастернаку свою антисталинскую эпи- грамму вскоре после ее сочинения (в кон- це 1933 года). Выслушав, Пастернак сказал: "Я этого не слыхал, вы этого мне не читали, потому что, знаете, сейчас начались стран- ные, страшные явления, людей начали хватать; я боюсь, что стены имеют уши, мо- жет быть, скамейки бульварные тоже име- ют возможность слушать и разговаривать, так что будем считать, что я ничего не слы- хал". Прогноз Пастернака оказался точным: ночью 14 мая 1934 года, примерно за пять лет до ареста Бабеля, Мандельштама увез- ли из дома по ордеру, подписанному Генрихом Ягодой. Почему Бабеля арестовали и расстре- ляли, а Пастернак остался в живых - загад- ка. По словам Пастернака, после показа- тельных процессов Якира и Тухачевского в 1937 году руководство Союза советских писателей (ССП) потребовало, чтобы все члены союза подписали письмо с требова- нием смертной казни для осужденных. Пастернак отказался. Владимир Ставский, председатель ССП, испугался, что его тоже накажут за неподчинение Пастернака. Руководители Союза писателей приехали на дачу к Пастернаку в Переделкино и уг- рожали, и убеждали поэта, но он по-преж- нему отказывался подписать письмо. Однако жена Пастернака, Зинаида, потре- бовала, чтобы он подписал письмо, обви- няя его в том, что он ставит под удар всю семью. Пастернак тем не менее отказался и стал ожидать ареста. Позже стало из- вестно, что под окнами дома прятался агент НКВД и записывал каждое произне- сенное слово. Тогда Пастернак обратился непосред- ственно к Сталину. Он писал о своей вер- ности советской власти и сказал, что Сталин может располагать его жизнью. Однако за этим Пастернак рискнул доба- вить, что не считает себя вправе быть су- дьей в жизни и смерти других людей. После этого письма Пастернак ждал неми- нуемой гибели, но, к его удивлению, аре- ста не последовало. По слухам, Сталин вычеркнул имя Пастернака из расстрельного списка; как говорил сам Пастернак, Сталин сказал: "Не трогайте этого небожителя" (по другой версии - "этого блаженного"). Возможно, арест Бабеля был значи- тельно важнее для Сталина. Существует множество теорий, объясняющих, почему его не оставили в покое, как других. Когда был репрессирован Тициан Табидзе, близ- кий друг Пастернака, Пастернак написал в автобиографическом эссе (опубликован- ном в 1950-х годах), что судьба Табидзе и Паоло Яшвили вместе с судьбой Цветаевой стали самым большим его горем. Симон Себаг Монтефиоре в своей биографии Сталина утверждает, что Сталину было прекрасно известно о таланте Мандельштама, Пастернака и Булгакова и что он запрещал публикацию их произве- дений из страха перед их влиянием. Однако, поскольку Булгаков и Пастернак никогда не нападали на "Хозяина" откры- то, их не арестовали. Ольга Ивинская пишет: "Мне кажется, между Пастернаком и Сталиным происхо- дил безмолвный и необычный поединок". Через некоторое время после смерти Сталина, в марте 1956 года, итальянская коммунистическая партия направила в СССР журналиста Сержио Д'Анжело, чтобы он рапортовал о происходящих там собы- тиях. Джанджакомо Фельтринелли, милан- ский издатель прокоммунистических взглядов, попросил Д'Анжело помимо вы- полнения основной работы поискать но- вые произведения советской литературы, которые заинтересовали бы западного чи- тателя. Узнав о "Докторе Живаго" Пастернака, Д'Анжело предложил Пастернаку передать рукопись итальян- скому издателю. Пастернак в конце кон- цов отдал рукопись Д'Анжело (по словам Д'Анжело, сказав при этом: "Теперь вы приглашены на мой расстрел"). Ни один советский писатель не имел дела с западными издателями с самых двадцатых годов, когда из-за подобных по- пыток оказались в опале Борис Пильняк и Евгений Замятин. Бабель и Пастернак Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу. В этой связи представляет немалый интерес для русскоязычного читателя и вопрос о том, как среагировала ивритоязычная пресса на "дело" о романе "Доктор Живого" Бориса Пастернака. И поскольку о творчестве Бабеля "Еврейский камертон" писал уже неоднократно, мы решили использовать для публикации главу "Русская литература на иврите", как раз и рассказывающую об этих событиях. Книга выпущена издательствами "Книжники" и "Текст" в Москве в 2015 году. ноябрь 2017 камертон еврейский Издательства представляют… 15 Публикация "Доктора Живаго" в ноя- бре 1957 года вызвала сенсацию во всем мире. В частности, роман двадцать шесть недель продержался в списке бестселле- ров газеты "Нью-Йорк таймс". Однако об- щеизвестно, что в Израиле роман Пастернака подвергся жесткой критике за ассимиляционистские взгляды в еврей- ском вопросе. Ольга Ивинская сообщает, что, узнав об этой критике, Пастернак ответил: "Ничего, я выше национальности". В об- щем-то нельзя не принять во внимание, что Пастернак написал спорные фрагмен- ты еще до образования еврейского госу- дарства. Известно также, что в то время Пастернак регулярно посещал службы в православной церкви и, возможно, верил, что обращение советских евреев в христи- анство предпочтительнее их ассимиляции в атеизм и сталинизм. В целом, за исключением нескольких коротких заметок на первых полосах газет, нельзя утверждать, что фигура Пастернака сильно интересовала израильскую публи- ку. Вероятно, это объясняется политиче- ской нестабильностью тогдашней ситуа- ции - в частности спорами об идентично- сти гражданина еврейского государства и о будущем советских евреев, желающих репатриироваться в Израиль. В 1958 году израильские газеты начи- нают реагировать на события вокруг "Живаго" переводом статей, писем и обзо- ров, которые печатаются в газете "Давар" ("Слово") и других периодических издани- ях. В газете "Давар" от 31 октября 1958 го- да были опубликованы две исключитель- но благоприятные статьи. Автор одной из них замечает: "Впервые в истории совет- ский писатель, еврей, силой своих мыслей и образов достигает масштаба фигуры пророка, жертвующего жизнью и подни- мающегося выше тиранов и беснующейся толпы". Еще один из наиболее ранних раз- умных откликов можно найти в статье, опубликованной 31 октября 1958 года в газете "Ле-мерхав" ("Простор"), в которой отмечается, что на вопрос, за какую про- винность советская власть так резко отре- агировала на поступок Пастернака, чита- тель так и не получил ответа. Следующая публикация, несомненно, станет определяющей в том, как роман Пастернака приняла израильская пресса. В выпуске "Омер" ("Сноп") от 31 октября 1958 года основатель этой газеты Дан Пиннес публикует свою статью "Борис Пастернак - реальность и символ" с кра- сочным подзаголовком "Живаго - "вечный жид", отрицающий свое еврейство". Пиннес делает определенные оговорки, рассматривая еврейство Живаго, но тем не менее решительно утверждает: "Для нас в этом романе есть еврейский вопрос. И весьма трагичный. Возможно, именно из-за этого трагического еврейского мо- мента внутренние колебания автора вы- глядят так искренне. И может быть, имен- но из-за них Пастернака с недавнего вре- мени привечают в очень разных лагерях". В довершение Пиннес замечает, что не кто иной, как Исаак Бабель, рекомендовал Пастернака Пиннесу для сотрудничества в газете "Давар", но Пастернак отказался. В главе статьи, под заголовком "Стыд и непонимание", Пиннес приводит главные цитаты из "Живаго" по еврейской теме, пе- чально знаменитые слова Миши Гордона, друга детства Юрия Живаго: "Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не прино- сящий, кроме горя?" И позже, после того как Живаго и Гордон видят издевательства казаков над старым евреем: "В чьих выгодах это до- бровольное мученичество, кому нужно, чтобы веками покрывалось осмеянием и истекало кровью столько ни в чем не по- винных стариков, женщин и детей, таких тонких и способных к добру и сердечному общению! <...> Отчего [властители дум ев- рейского народа] не сказали: "Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не называй- тесь, как раньше. Не сбивайтесь в кучу, ра- зойдитесь. Будьте со всеми. Вы первые и лучшие христиане мира. Вы именно то, че- му вас противопоставляли самые худшие и слабые из вас". Позволил ли бы себе Бабель подобные сожаления, став свидетелем того, как каза- ки убивают его братьев по крови? Он, не- сомненно, откровенно и жестоко описал бы все зверства, но никогда не подписался бы под основной идеей: жестокий вну- тренний конфликт Бабеля между Талмудом, страницами Маймонида и Манифестом Коммунистической партии, кризис идентичности не оставлял его ни на минуту. Бабель не собирался бежать от своего еврейства, как советует Пастернак в романе "Доктор Живаго"; он с равной си- лой поощрял обе стороны, пока они не по- терпели окончательное поражение в по- пытках подавить одна другую. Пиннес делает вывод, что Пастернак - "еврейский писатель"; 7 ноября 1958 года Йосеф (Томми) Лапид публикует в изра- ильской газете "Маарив" большую статью под заглавием "Трагедия человека и лите- ратуры. Израильские писатели о деле Пастернака". В этой статье он бросает вы- зов израильским писателям разных поли- тических взглядов, однако замечает, что они еще не читали "Живаго". Крупные из- раильские литераторы отказались отве- чать, но поэт Александр Пэнн, лично знав- ший Пастернака, обвинил автора статьи и его коллег в глубоком безразличии к Пастернаку и его судьбе до появления "Живаго". Израильский писатель, поэт и издатель Авигдор Хамеири видит в Пастернаке на- следника Пушкина; Макс Брод называет Пастернака одним из величайших писате- лей; Изхар Смилянский (С. Изхар), считаю- щийся наиболее популярным израиль- ским писателем того времени, заявляет: "Дело Пастернака возмутительно; его пи- сательская и человеческая судьба возбу- ждает сочувствие... Нет сомнения, что к его делу примешался и еврейский вопрос, но в этом отношении картина еще недо- статочно ясна". Лапид цитирует выдающегося совре- менного еврейского поэта Ури-Цви Гринберга (1896-1981), который - то ли под политическим давлением, то ли не желая вызвать недовольство критиков в СССР - написал следующее: "Я не умаляю важно- сти дела Пастернака, но здесь и сейчас, в Израиле, нас ждет величие или уничтоже- ние... Я считаю, что все эти "дела", которые нас не касаются, лишь отвлекают нас от то- го, что происходит вокруг. Это может ока- заться роковым. Я не собираюсь занимать- ся делом Пастернака". Возможно, шаткое положение Израиля вынудило знаменитого Гринберга написать такие слова, однако многие писатели приняли близко к сер- дцу дело Пастернака. В ноябре 1958 года в Тель-Авиве был организован вечер в честь Пастернака с участием израильской литературной элиты, в том числе Авраама Шлёнского, Леи Гольдберг и других. Чуть раньше знаменитый Натан Альтерман в своей еженедельной "Седьмой колонке" ("А-тур а-швии") в газете "Давар" от 7 ноя- бря 1958 года "выразил безоговорочную поддержку преследуемому поэту... наме- кая на еврейство Пастернака и хваля его писательский дар". Как и в случае с Бабелем, Авраам Шленский восхищался работами Пастернака, ощущал его влияние в своем творчестве и перевел ряд стихотворений Пастернака на иврит. Лея Гольдберг в сво- их дневниках хвалит Пастернака, да и в це- лом израильская пресса была высокого мнения о Пастернаке, к тому же фигуру этого нобелевского лауреата использова- ли различные политические фракции, и его творчество значительно повлияло на израильскую литературу и литературную жизнь. Исходя из этого, а также учитывая, что в период, когда Бабель получил междуна- родную известность, публиковались и по- падали в поле зрения критиков также и другие писатели и поэты, в том числе Осип Мандельштам, реакция прессы и литера- турного сообщества Израиля на жизнь и творчество их "собратьев по крови" стано- вится еще важнее и интереснее. На основании большого количества публикаций в периодических изданиях можно сделать вывод, что Бабеля в Израиле считали своим и потому при- стально следили за его судьбой. В иврит- ской печати публиковались отклики на любые связанные с Бабелем издания, будь то публикации его произведений в СССР или переводов за границей, полемика по поводу творчества Бабеля или новая ин- формация о писателе. Бабель служил показателем отноше- ния СССР к евреям и писателям-евреям, поэтому его фигура привлекала внимание с точки зрения политики, идеологии и их взаимодействия с еврейской культурой в СССР. Среди публикаций на иврите осо- бенно важны те, что анализируют художе- ственное своеобразие прозы Бабеля. Эти статьи и заметки, как правило, не останав- ливаются подробно на политических ас- пектах, но, представляя Бабеля израиль- скому читателю, все-таки указывают на ев- рейские элементы его воспитания, обра- зования и биографии в целом. Однако всех интересуют обстоятельства судьбы Бабеля, столь отличные от многих еврей- ских и сионистских биографий.
Давид РОЗЕНСОН
Русский язык дал Бабелю возможность в "Одесских рассказах" и "Конармии" не- сколько раз занять позицию "свой-чужой", усложнив и обогатив понятийную пару русский-еврей. Это не могло не отразить- ся на советских переводах Бабеля на ив- рит 1920-х годов и на восприятии читате- лями творчества автора "Конармии" в Израиле. Важность творчества Бабеля для изра- ильской литературы попадает в поле зре- ния самых различных политических, лите- ратурных и общественных движений и ис- пользуется ими в своих интересах - от пе- риода, предшествующего образованию Государства Израиль, до того момента, когда легендарный Авраам Шлёнский ве- ликолепно перевел на иврит самые важ- ные работы Бабеля. Но началось это все еще в Советской России. Ивритская рецепция Бабеля делится на небольшой советский эпизод, связан- ный с недолговечным сборником "Берешит" ("В начале"), довоенные перево- ды и статьи и рецепцию Бабеля уже в сов- ременном Израиле до 70-х годов XX века. Первые переводы Бабеля на иврит по- явились в сборнике "Берешит", подготов- ленном в 1926 году группой молодых ев- рейских литераторов в Советской России и изданном в Берлине. Авторы сборника называли себя "Октобераим ивриим", что можно перевести как "Ивритские октябри- сты". На страницах сборника "Берешит" увидели свет шесть рассказов Бабеля, объединенные в цикл под рубрикой "Заметки". Пять из них были взяты из цикла "Конармия", который впервые издан от- дельной книгой в том же 1926 году: "Гедали", "Рабби", "Письмо", "Сидоров" (по- зже переименованный Бабелем в "Солнце Италии") и "Сын рабби". В примечании к первой странице публикации петитом на- брано: "Перевод с русского откорректиро- ван автором" (переводчиком этих расска- зов был М.Хьог, хотя его имя в сборнике не обозначено). Это важное свидетельство того, что Бабель мог прочесть художест- венный текст на иврите. Сборник "Берешит" остался лишь эпи- зодом, и после его выхода группа "Октябристов" распалась: кто-то примкнул к власти, кто-то старался держаться от нее подальше, а кто-то покинул Россию. Переводчик Хьог был арестован много по- зже, одновременно с "делом врачей". Единственная его "провинность" состояла в том, что он был ивритским писателем. Его настоящее имя было Григорий Плоткин; псевдоним Хьог он взял у персо- нажа книги датского писателя Германа Банга (1857-1912), прозванного "поэтом безнадежных поколений". Чтобы проанализировать опублико- ванные в израильской прессе отзывы на творчество Исаака Бабеля, реакция на удостоенный Нобелевской премии роман Пастернака, имевшая место примерно в те же годы, является важным ключом для по- нимания высказывавшихся мнений. В своем фундаментальном труде Лазарь Флейшман, описывающий реак- цию на "Доктора Живаго" в Израиле, дела- ет поспешные и чересчур обобщенные выводы о резко отрицательных откликах израильского читателя на пастернаков- скую интерпретацию еврейского вопроса. Возможно, причиной такого вывода Флейшмана является его представление о том, что позиция Пастернака показалась в этой среде вредной из-за ряда наивных представлений израильского читателя о еврейской литературе Советского Союза в то время. На события вокруг романа Пастернака и присуждение Нобелевской премии, про- изошедшие почти на двадцать лет позже убийства Бабеля, советская идеология от- реагировала яростью. Вся история с рома- ном была воспринята официальным режи- мом как оскорбление. Пастернака и Бабеля роднит еще и то, что оба (в отличие от многих родственников и ближайших друзей Пастернака) решили остаться в России после Октябрьской революции. Пастернак не покидал Россию на про- тяжении всей Гражданской войны (1918- 1920). Подобно Юрию Живаго, он впечат- лился большевистским переворотом, но, несмотря на личное восхищение Лениным, которого видел на IX съезде Советов в 1921 году, вскоре начал сомневаться в ле- гитимности и стиле нового режима. Нехватка продовольствия и топлива, крас- ный террор - все это вынуждало людей в те годы, особенно "буржуазную" интелли- генцию, каждый день опасаться за свою жизнь. Марина Цветаева, переписывавша- яся с Пастернаком в двадцатых годах из-за границы, напоминает ему, как встретила его в 1919 году на улице, когда он шел про- давать книги из библиотеки, чтобы купить хлеба. Пастернак продолжал творить и за- ниматься переводами, но к середине 1918 года публиковаться стало невозможно. Единственной возможностью своего рода "публикации" было публичное чтение тек- ста в одном из литературных кафе или же распространение рукописных копий. Именно так дошла до читателей книга "Сестра моя - жизнь". Она быстро завоева- ла популярность у русских читателей, по- добно работам Бабеля, получившим из- вестность примерно в те же годы. Пастернак стал образцом для подражания у более молодых поэтов, и его стихи по- влияли на Осипа Мандельштама, Марину Цветаеву и других. Но когда Сталин в 1929 году оконча- тельно стал первым лицом в РКП(б), Пастернак еще больше разочаровался в партии и в ее литературной цензуре. Фрондируя, Пастернак продолжал дру- жить с Анной Ахматовой и Осипом Мандельштамом. Мандельштам, как известно, прочитал Пастернаку свою антисталинскую эпи- грамму вскоре после ее сочинения (в кон- це 1933 года). Выслушав, Пастернак сказал: "Я этого не слыхал, вы этого мне не читали, потому что, знаете, сейчас начались стран- ные, страшные явления, людей начали хватать; я боюсь, что стены имеют уши, мо- жет быть, скамейки бульварные тоже име- ют возможность слушать и разговаривать, так что будем считать, что я ничего не слы- хал". Прогноз Пастернака оказался точным: ночью 14 мая 1934 года, примерно за пять лет до ареста Бабеля, Мандельштама увез- ли из дома по ордеру, подписанному Генрихом Ягодой. Почему Бабеля арестовали и расстре- ляли, а Пастернак остался в живых - загад- ка. По словам Пастернака, после показа- тельных процессов Якира и Тухачевского в 1937 году руководство Союза советских писателей (ССП) потребовало, чтобы все члены союза подписали письмо с требова- нием смертной казни для осужденных. Пастернак отказался. Владимир Ставский, председатель ССП, испугался, что его тоже накажут за неподчинение Пастернака. Руководители Союза писателей приехали на дачу к Пастернаку в Переделкино и уг- рожали, и убеждали поэта, но он по-преж- нему отказывался подписать письмо. Однако жена Пастернака, Зинаида, потре- бовала, чтобы он подписал письмо, обви- няя его в том, что он ставит под удар всю семью. Пастернак тем не менее отказался и стал ожидать ареста. Позже стало из- вестно, что под окнами дома прятался агент НКВД и записывал каждое произне- сенное слово. Тогда Пастернак обратился непосред- ственно к Сталину. Он писал о своей вер- ности советской власти и сказал, что Сталин может располагать его жизнью. Однако за этим Пастернак рискнул доба- вить, что не считает себя вправе быть су- дьей в жизни и смерти других людей. После этого письма Пастернак ждал неми- нуемой гибели, но, к его удивлению, аре- ста не последовало. По слухам, Сталин вычеркнул имя Пастернака из расстрельного списка; как говорил сам Пастернак, Сталин сказал: "Не трогайте этого небожителя" (по другой версии - "этого блаженного"). Возможно, арест Бабеля был значи- тельно важнее для Сталина. Существует множество теорий, объясняющих, почему его не оставили в покое, как других. Когда был репрессирован Тициан Табидзе, близ- кий друг Пастернака, Пастернак написал в автобиографическом эссе (опубликован- ном в 1950-х годах), что судьба Табидзе и Паоло Яшвили вместе с судьбой Цветаевой стали самым большим его горем. Симон Себаг Монтефиоре в своей биографии Сталина утверждает, что Сталину было прекрасно известно о таланте Мандельштама, Пастернака и Булгакова и что он запрещал публикацию их произве- дений из страха перед их влиянием. Однако, поскольку Булгаков и Пастернак никогда не нападали на "Хозяина" откры- то, их не арестовали. Ольга Ивинская пишет: "Мне кажется, между Пастернаком и Сталиным происхо- дил безмолвный и необычный поединок". Через некоторое время после смерти Сталина, в марте 1956 года, итальянская коммунистическая партия направила в СССР журналиста Сержио Д'Анжело, чтобы он рапортовал о происходящих там собы- тиях. Джанджакомо Фельтринелли, милан- ский издатель прокоммунистических взглядов, попросил Д'Анжело помимо вы- полнения основной работы поискать но- вые произведения советской литературы, которые заинтересовали бы западного чи- тателя. Узнав о "Докторе Живаго" Пастернака, Д'Анжело предложил Пастернаку передать рукопись итальян- скому издателю. Пастернак в конце кон- цов отдал рукопись Д'Анжело (по словам Д'Анжело, сказав при этом: "Теперь вы приглашены на мой расстрел"). Ни один советский писатель не имел дела с западными издателями с самых двадцатых годов, когда из-за подобных по- пыток оказались в опале Борис Пильняк и Евгений Замятин. Бабель и Пастернак Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу. В этой связи представляет немалый интерес для русскоязычного читателя и вопрос о том, как среагировала ивритоязычная пресса на "дело" о романе "Доктор Живого" Бориса Пастернака. И поскольку о творчестве Бабеля "Еврейский камертон" писал уже неоднократно, мы решили использовать для публикации главу "Русская литература на иврите", как раз и рассказывающую об этих событиях. Книга выпущена издательствами "Книжники" и "Текст" в Москве в 2015 году. ноябрь 2017 камертон еврейский Издательства представляют… 15 Публикация "Доктора Живаго" в ноя- бре 1957 года вызвала сенсацию во всем мире. В частности, роман двадцать шесть недель продержался в списке бестселле- ров газеты "Нью-Йорк таймс". Однако об- щеизвестно, что в Израиле роман Пастернака подвергся жесткой критике за ассимиляционистские взгляды в еврей- ском вопросе. Ольга Ивинская сообщает, что, узнав об этой критике, Пастернак ответил: "Ничего, я выше национальности". В об- щем-то нельзя не принять во внимание, что Пастернак написал спорные фрагмен- ты еще до образования еврейского госу- дарства. Известно также, что в то время Пастернак регулярно посещал службы в православной церкви и, возможно, верил, что обращение советских евреев в христи- анство предпочтительнее их ассимиляции в атеизм и сталинизм. В целом, за исключением нескольких коротких заметок на первых полосах газет, нельзя утверждать, что фигура Пастернака сильно интересовала израильскую публи- ку. Вероятно, это объясняется политиче- ской нестабильностью тогдашней ситуа- ции - в частности спорами об идентично- сти гражданина еврейского государства и о будущем советских евреев, желающих репатриироваться в Израиль. В 1958 году израильские газеты начи- нают реагировать на события вокруг "Живаго" переводом статей, писем и обзо- ров, которые печатаются в газете "Давар" ("Слово") и других периодических издани- ях. В газете "Давар" от 31 октября 1958 го- да были опубликованы две исключитель- но благоприятные статьи. Автор одной из них замечает: "Впервые в истории совет- ский писатель, еврей, силой своих мыслей и образов достигает масштаба фигуры пророка, жертвующего жизнью и подни- мающегося выше тиранов и беснующейся толпы". Еще один из наиболее ранних раз- умных откликов можно найти в статье, опубликованной 31 октября 1958 года в газете "Ле-мерхав" ("Простор"), в которой отмечается, что на вопрос, за какую про- винность советская власть так резко отре- агировала на поступок Пастернака, чита- тель так и не получил ответа. Следующая публикация, несомненно, станет определяющей в том, как роман Пастернака приняла израильская пресса. В выпуске "Омер" ("Сноп") от 31 октября 1958 года основатель этой газеты Дан Пиннес публикует свою статью "Борис Пастернак - реальность и символ" с кра- сочным подзаголовком "Живаго - "вечный жид", отрицающий свое еврейство". Пиннес делает определенные оговорки, рассматривая еврейство Живаго, но тем не менее решительно утверждает: "Для нас в этом романе есть еврейский вопрос. И весьма трагичный. Возможно, именно из-за этого трагического еврейского мо- мента внутренние колебания автора вы- глядят так искренне. И может быть, имен- но из-за них Пастернака с недавнего вре- мени привечают в очень разных лагерях". В довершение Пиннес замечает, что не кто иной, как Исаак Бабель, рекомендовал Пастернака Пиннесу для сотрудничества в газете "Давар", но Пастернак отказался. В главе статьи, под заголовком "Стыд и непонимание", Пиннес приводит главные цитаты из "Живаго" по еврейской теме, пе- чально знаменитые слова Миши Гордона, друга детства Юрия Живаго: "Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не прино- сящий, кроме горя?" И позже, после того как Живаго и Гордон видят издевательства казаков над старым евреем: "В чьих выгодах это до- бровольное мученичество, кому нужно, чтобы веками покрывалось осмеянием и истекало кровью столько ни в чем не по- винных стариков, женщин и детей, таких тонких и способных к добру и сердечному общению! <...> Отчего [властители дум ев- рейского народа] не сказали: "Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не называй- тесь, как раньше. Не сбивайтесь в кучу, ра- зойдитесь. Будьте со всеми. Вы первые и лучшие христиане мира. Вы именно то, че- му вас противопоставляли самые худшие и слабые из вас". Позволил ли бы себе Бабель подобные сожаления, став свидетелем того, как каза- ки убивают его братьев по крови? Он, не- сомненно, откровенно и жестоко описал бы все зверства, но никогда не подписался бы под основной идеей: жестокий вну- тренний конфликт Бабеля между Талмудом, страницами Маймонида и Манифестом Коммунистической партии, кризис идентичности не оставлял его ни на минуту. Бабель не собирался бежать от своего еврейства, как советует Пастернак в романе "Доктор Живаго"; он с равной си- лой поощрял обе стороны, пока они не по- терпели окончательное поражение в по- пытках подавить одна другую. Пиннес делает вывод, что Пастернак - "еврейский писатель"; 7 ноября 1958 года Йосеф (Томми) Лапид публикует в изра- ильской газете "Маарив" большую статью под заглавием "Трагедия человека и лите- ратуры. Израильские писатели о деле Пастернака". В этой статье он бросает вы- зов израильским писателям разных поли- тических взглядов, однако замечает, что они еще не читали "Живаго". Крупные из- раильские литераторы отказались отве- чать, но поэт Александр Пэнн, лично знав- ший Пастернака, обвинил автора статьи и его коллег в глубоком безразличии к Пастернаку и его судьбе до появления "Живаго". Израильский писатель, поэт и издатель Авигдор Хамеири видит в Пастернаке на- следника Пушкина; Макс Брод называет Пастернака одним из величайших писате- лей; Изхар Смилянский (С. Изхар), считаю- щийся наиболее популярным израиль- ским писателем того времени, заявляет: "Дело Пастернака возмутительно; его пи- сательская и человеческая судьба возбу- ждает сочувствие... Нет сомнения, что к его делу примешался и еврейский вопрос, но в этом отношении картина еще недо- статочно ясна". Лапид цитирует выдающегося совре- менного еврейского поэта Ури-Цви Гринберга (1896-1981), который - то ли под политическим давлением, то ли не желая вызвать недовольство критиков в СССР - написал следующее: "Я не умаляю важно- сти дела Пастернака, но здесь и сейчас, в Израиле, нас ждет величие или уничтоже- ние... Я считаю, что все эти "дела", которые нас не касаются, лишь отвлекают нас от то- го, что происходит вокруг. Это может ока- заться роковым. Я не собираюсь занимать- ся делом Пастернака". Возможно, шаткое положение Израиля вынудило знаменитого Гринберга написать такие слова, однако многие писатели приняли близко к сер- дцу дело Пастернака. В ноябре 1958 года в Тель-Авиве был организован вечер в честь Пастернака с участием израильской литературной элиты, в том числе Авраама Шлёнского, Леи Гольдберг и других. Чуть раньше знаменитый Натан Альтерман в своей еженедельной "Седьмой колонке" ("А-тур а-швии") в газете "Давар" от 7 ноя- бря 1958 года "выразил безоговорочную поддержку преследуемому поэту... наме- кая на еврейство Пастернака и хваля его писательский дар". Как и в случае с Бабелем, Авраам Шленский восхищался работами Пастернака, ощущал его влияние в своем творчестве и перевел ряд стихотворений Пастернака на иврит. Лея Гольдберг в сво- их дневниках хвалит Пастернака, да и в це- лом израильская пресса была высокого мнения о Пастернаке, к тому же фигуру этого нобелевского лауреата использова- ли различные политические фракции, и его творчество значительно повлияло на израильскую литературу и литературную жизнь. Исходя из этого, а также учитывая, что в период, когда Бабель получил междуна- родную известность, публиковались и по- падали в поле зрения критиков также и другие писатели и поэты, в том числе Осип Мандельштам, реакция прессы и литера- турного сообщества Израиля на жизнь и творчество их "собратьев по крови" стано- вится еще важнее и интереснее. На основании большого количества публикаций в периодических изданиях можно сделать вывод, что Бабеля в Израиле считали своим и потому при- стально следили за его судьбой. В иврит- ской печати публиковались отклики на любые связанные с Бабелем издания, будь то публикации его произведений в СССР или переводов за границей, полемика по поводу творчества Бабеля или новая ин- формация о писателе. Бабель служил показателем отноше- ния СССР к евреям и писателям-евреям, поэтому его фигура привлекала внимание с точки зрения политики, идеологии и их взаимодействия с еврейской культурой в СССР. Среди публикаций на иврите осо- бенно важны те, что анализируют художе- ственное своеобразие прозы Бабеля. Эти статьи и заметки, как правило, не останав- ливаются подробно на политических ас- пектах, но, представляя Бабеля израиль- скому читателю, все-таки указывают на ев- рейские элементы его воспитания, обра- зования и биографии в целом. Однако всех интересуют обстоятельства судьбы Бабеля, столь отличные от многих еврей- ских и сионистских биографий.
Комментариев нет:
Отправить комментарий