ии

Алексей Алексенко /

 Сегодня 

Любовь в эпоху глобального потепления

Наблюдения за птичками на далеком шведском острове Готланд помогли ученым понять, каково это — заниматься любовью в эпоху исторических перемен

Иллюстрация: GettyImages

+T-

Эта заметка о любви. Наступило 14 февраля, вот поэтому она и о любви. От нашей научно-популярной рубрики требуется чутко реагировать на злободневные поводы: когда всем интересно только про любовь, про нее и надо писать.

С другой стороны, любовь нелегко освещать в рамках нашей рубрики, потому что любовь не наука. Даже великий физик ХХ века Ричард Фейнман во введении к своему курсу лекций отмечал:

«Не все то, что не наука, уж обязательно плохо. Любовь, например, не наука. Когда какую-то вещь называют "не наукой", это не значит, что с ней что-то неладно: просто не наука она, и все».

Эту цитату в последние дни вспоминали по другому поводу: когда не наукой была объявлена гомеопатия, некоторые отметили, что быть не наукой вообще-то не позорно (хотя притворяться наукой, не будучи ею, то есть быть лженаукой, все же стыдновато). Мы сейчас об этом не будем рассуждать. Мы ведем речь вот о чем: для Фейнмана ненаучность любви была настолько очевидна, что он даже привел ее в качестве подтверждающего примера. А вот нам сейчас приходится сочинять статью, в которой любовь надо как-то выставить в научном свете: задачка, что и говорить, не из легких. Но была не была.

Любовь, конечно, не наука, но наука иногда пытается ее изучать. Вот, например, если вы кого-нибудь любите, и вас спросят, за что именно, вы только плечами пожмете: это ж надо задавать такие идиотские вопросы. С другой стороны, биологи неплохо понимают, за что любят друг друга некоторые виды птичек. Особенно если, как в случае мухоловки-белошейки, эти вызывающие любовь свойства очевидны.

На первой картинке самец мухоловки, обожаемый девочками-мухоловками. На второй картинке — менее привлекательный самец. Разница состоит исключительно в размерах белого пятна над клювом: чем оно больше, тем больше успех мальчика-мухолова среди дам.

Белое пятно над клювом — это признак, находящийся под действием полового отбора. Другими словами, для выживания он бесполезен, однако совершенно необходим, чтобы девочки нарожали тебе птенцов с такими же пятнами. С другой стороны, птице-девочке выгодно рожать птенцов с такими пятнами, потому что такие птенцы (мальчики) наделают им больше внуков. Отбор закрепляет и усиливает никчемный, казалось бы, признак. Тут можно бы упомянуть про «фишеровское убегание» и «теорию гандикапа», но мы про это уже тысячу раз писали, так что скажем лишь главное: приспособленность особи и ее репродуктивный успех предъявляют разные требования, и за успех приходится расплачиваться приспособленностью (генетики-эволюционисты называют это trade-off).

Эту коллизию мы нередко видим в жизни человеческого социума. Небритые и пьющие маргиналы, внешне похожие на Хавьера Бардема, пользуются среди дам незаслуженным успехом на том основании, что они гении и их никто не понимает. Потом эти типы плодят дюжины внебрачных детей, отчего признак житейской никчемности, эмоциональной неустойчивости и алкогольного шарма сохраняется в человеческой популяции. При всей его вредности для нашего общего прогресса. И это, заметьте, я упомянул лишь один тип обаятельного подонка, а их дюжины, один краше другого, дамы не дадут мне соврать. При этом гены скучных и старательных посредственностей, напротив, незаслуженно дискриминируются.

Но вернемся к белому пятну над клювом самца мухоловки. Когда в 1981 году орнитологи начали наблюдения над мухоловками на шведском острове Готланд, эротический идеал мухоловок в точности соответствовал описанной выше схеме. Биологи намеревались на этом примере постичь, как же в точности действует отбор на такие признаки, как это белое надклювье — практически бессмысленные, но неизъяснимо привлекательные. И начали постигать, наблюдая за мухоловками из года в год.

Но тут наступили девяностые, и в схеме что-то сломалось. Наши читатели мужского пола могут знать, как это бывает: ваш успех среди дам вдруг растворяется без следа, ваши шутки никого больше не смешат, ваши забавные истории из жизни становятся всем невыносимо скучны, а гардероб ваш выходит из моды. Именно это произошло с самцами мухоловки, обладавшими красивыми яркими надклювьями: их разлюбили. Отбор внезапно повернулся в сторону невзрачных, с маленькими надклювьями, самцов. Кстати, по интересному стечению обстоятельств, они более верны своим избранницам и лучше заботятся о потомстве.

В чем причина перемены? Статистика наблюдений содержала в себе ответ: средние температуры весны в течение 1990-х возросли на полтора градуса. И каждый год, следующий после теплой весны, белые надклювья не пользовались успехом. Случится вдруг весна похолоднее — опять вроде белоклювые красавцы полюбились дамам, но, увы, ненадолго. Потому что глобальное потепление существует, тренд налицо, и к 2000-м годам ситуация полностью поменялась на противоположную. Белоклювые самцы перестали быть востребованными, отбор обернулся против них.

Как именно связаны вкусы дам-мухоловок с потеплением климата? Тут исследователи ответили честно: «Не знаем». Согласно эволюционным моделям, такое может произойти, если конкуренция между самцами почему-либо уменьшится. Если верить эволюционным теориям, все признаки, поддерживаемые половым отбором, хоть немножечко да вредны (нет смысла хвастаться перед женщиной признаком, который лично тебе ничего не стоил, вроде поддельных часов Tissot, поставляемых в виде подарка при заказе поддельных часов Patek Philippe ). Поэтому, когда конкуренция за размножение ослабевает, статусный белый клюв автоматически попадает под отрицательный отбор.

Исследователи в статье обсуждают и другие причины перемен — например, исчезновение на острове близкого вида мухоловок, ранее конкурировавшего с нашими белошейками за пищу. Не так уж много мы знаем о птичках, чтобы вдаваться в подобные тонкости. Со своей дилетантской стороны мы можем робко предположить, что тут может играть свою роль и баланс эволюционных стратегий «гуляки» и «верного», о котором мы вслед за Ричардом Докинзом рассказывали год назад. Темна вода во облацех популяционной генетики, и из этого текста мы сделаем другие выводы. Вот они.

1. Любовь — не наука, но наблюдения за ней могут надолго (в нашем случае на 35 лет) занять ученых. Орнитологи радостно пишут в статье, как им повезло: направление полового отбора полностью изменилось на протяжении всего одной научной карьеры! Но можно ведь посмотреть на это и по-другому: жизнь-то прошла, между тем.

2. Если уж глобальное потепление так влияет на птичек, значит, оно, видимо, существует, что бы там ни возражал уважаемый бард Александр Городницкий.

3. При всей ее невыразимости, тонкая материя любви чутко реагирует на всякие перемены в жизни, в природе и в обществе. В особенности чувствительны признаки, отбираемые половым отбором (то есть то, за что вы влюбляетесь в того или иного персонажа, пока вам еще нужны для этого какие-то резоны). В человеческом социуме такие признаки обычно в совокупности называют «модой». Популяционная генетика утверждает: если жизнь становится менее напряженной и конкурентной, требования моды должны терять свою жесткость. Примерно это, между прочим, мы и наблюдаем. Кто-то еще наверняка помнит, как в 1990-х было важно иметь правильные джинсы, правильный костюм и правильное пальто. И как нас, тогдашних, во время наших поездок на Запад ошарашивало наплевательское отношение к моде у жителей благополучной Европы. А чего вы хотели? Все по законам эволюционной генетики.

Вот и все, что в этот волшебный февральский день мы хотели рассказать вам о теории любви. Перейдем к практике.