ПОЖИЗНЕННО ЗА ПЯТУЮ ЖЕНУ рассказ

 Герой этой истории виновным себя не признает, и не без оснований. К пожизненному заключению приговорили его по подозрению в убийстве. Бывает, оказывается, и такое в судебной практике Израиля.

 Ильяс Шерман утверждает, что в убийстве подозревают его зря. И женщина, якобы им убиенная, жива - здорова. Только прячется где-то по приказу своих хозяев.

 Прячется, как он утверждает,  очередная жена заключенного. 

 Приговоренный говорит так: «Какая у меня работа? Сам себя развлекаю. Сегодня утром стал гадать, сколько спичек поместиться вдоль плинтуса от угла до угла стены с зарешеченным окном. В спичке четыре сантиметра. Стал считать. Получилось 70 спичек, но этого показалось мало. Решил проверить. Не знаю, сколько времени на это потратил. У меня его сколько угодно, свободного времени. Несколько раз начинал укладывать спички заново. Два коробка ушло на это. Один раз получилось  68 спичек, другой - 72. Даже не знаю, почему так вышло. Но, в принципе, я оказался прав. В среднем длина моей стены с зарешеченным окном – 70 спичек.

 Вот еще насчет решетки. Пять прутьев в окне. Помню, целый день старался понять, зачем их так много. Достаточно трех – и не один человек через это окошко не пролезет. Решил тогда, что для устрашения их столько. Одно дело, когда небо от тебя отделяют три прута, а другое, когда пять.

-          Вот и вся моя работа, - говорит Ильяс Шерман – высокий, сильный, красивый, пятидесятилетний мужчина. Родители наградили его таким могучим здоровьем, что шесть лет в узилище не смогли согнуть его плечи и обескровить лицо.

 Как-то он рассказал мне о своем детстве, о груше в саду деда. Огромная, старая была груша, но плодоносила такой сладостью, что вкус этот Шерман не может забыть по сей день. Ильяс любил забираться на это ветвистое, крепкое дерево высоко. Там, как ему казалось, росли самые спелые, сочные груши.

 Однажды под деревом остановился дед и крикнул внуку:

-          Зря ты так высоко залез.

-          Это почему, деда? – спросил мальчишка – Ильяс.

-          Чем выше, тем больнее падать, - сказал дед.

Шерман тогда не поверил деду и закричал, что наверху самые вкусные груши.

-          Вот и выбирай, - пробормотал дед. – Или вкус или синяки, а то и шею сломать можно.

«Я этот наш разговор теперь часто вспоминаю, - говорит Шерман. – Ты видишь, какой я мужчина. Что мне было нужно к росту и красоте? Деньги и женщины. Так и жил: женщинами и деньгами. Славно жил, вкусно….

 До перестройки в науке можно было заработать. У меня был диплом, даже степень себе сделал по химии. Мы в лаборатории фабриковали один хитрый пластик и сплавляли его налево.

 Молодой был, но у меня и тогда тоже денег было немерено. Вот и решил жениться первый раз. Я хотел семью нормальную и детей, но потом заскучал. Сегодня она, завтра опять она, послезавтра все без изменений…. Никакой радости и удовольствия. А я тебе скажу, что в каждой женщине своя прелесть, свой вкус и даже запах. Если ты настоящий мужчина должен много этой радости попробовать. Зачем тогда жить, если утром, днем, вечером – одна манная каша.

 Связывался со слабым полом, как правило, на раз, но, если решался роман продолжать, мне сразу начинало казаться, что именно эта женщина – фея моей мечты. Вот и брак регистрировал….. А потом очень мне нравились свадьбы. Праздник этот нравился до невозможности.

 Понимаешь, сам момент, когда она твоя в подвенечном платье: белая, пушистая, а ты ее всю раздеть должен после музыки, шампанского, цветов…. Может быть, ради этого момента я и женился пять раз.

 Дети были. От первой у меня сын. От третьей жены – дочь. Может, что еще имеется, но не в курсе.

  Ну, ты понял, что я знал вкус жизни и забирался без страха на самую верхушку груши. Тебе рассказать, как проводил свободное время, не поверишь. С какими людьми пил-гулял…. Ладно, что вспоминать….

 Сижу я, кстати, во второй раз. По первому делу в Рязани получил два года. Отсидел, правда, всего год, но знакомств нужных появилось много. Я только на зоне понял, где настоящие деньги лежат и кто над ними командир.

 Освободился по амнистии голодный, как черт. Ну, и опять полез на грушу…. 

 Чем все кончилось? Виллой на окраине Потсдама. Я ее купил по случаю у одной старухи. Обеднела бабка. Муж ее был нацистом. Евреев наверняка убивал. Вот мне и понравилось, что я, еврей, теперь буду жить, как царь, в этой старой вилле.

 А деньги тогда делал на Западной группе войск. Наших бравых генералов обслуживал по первому классу, но и себя, как понимаешь, не забывал. У меня уже тогда израильское гражданство было, пришлось смотаться на недельку к евреям, моим единокровным братьям.

 Но мне в Израиле не понравилось. Душно. Нет размаха. Да и женщин я всегда любил натуральных блондинок. А здесь один фальшак.

 Зачем мне нужно было гражданство? Да и сам не знаю. Можно взять, я и взял. Всегда брал то, что можно…. Иногда, правда, то, что нельзя, но реже. Ладно, вернулся я в Берлин. И тут это и случилось.

 Я ее на толчке встретил. Много тогда было мест, где русские барахлом торговали. Вижу – стоит: ноги, грудь…. Ну, сам понимаешь. Тут у меня все внутри захолодело. Сразу понял – она! На разницу в возрасте я тогда внимания не обращал. Ей было лет двадцать, а мне недавно сороковник стукнул.

 Да все это ерунда. Подошел, познакомился. Звали ее Тасей, Таисьей, значит…. Я с этим делом никогда тянуть не любил. Сразу ей сказал, что она женщина моей мечты, и вижу ее отныне только в моих крепких объятьях. С обеспечением проблем не будет. Вон «мерседес» за углом, а через 20 минут мы на моей, личной вилле со всеми удобствами.

 Она сразу стала свои вещички на продажу с асфальта подбирать, и говорит, что одна она поехать со мной не может, потому как с подругой прибыла в город Берлин. Я сказал, что и для подруги места хватит.

 Тут эта подруга и подошла, увидев, что Тася «удочки сматывает». Моя ей и говорит: вот, мол, солидный мужчина нас приглашает у него погостить. Подруга этому делу, по-моему, даже больше обрадовалась, чем Таисья.

 Поехали, значит. Ну, устроил я ужин по первой категории. Даже лакея вызвал из соседнего кабака - немчика.

  Выпили хорошо, закусили еще лучше. Потом сауна. Тут я и понял, что девочки мне попались без комплексов. Фигура у Таси оказалась исключительных качеств. Мне тогда всю ее расцеловать хотелось – от ушей с сережками до пяточек.

 Ночью и расцеловал. Давно, я тебе скажу, такой радости для души и сердца не получал. Часа через три она заснула. А мне что-то не спалось. О подруге вспомнил. Пошел к ней, разбудил…. Ну, что тебе сказать, как черствая корка после пирожного с кремом.

 Тут уже светать стало. Я подруге отсыпал  пол сотни баксов. Вывел за порог, и даже такси ей нанял. Потом к Таське вернулся. Стою и любуюсь спящей. Веришь, целый час, наверно, любовался, а когда она глазки свои голубые открыла, я ей и говорю: «Мадам, я к вам присох сердечно, хочу жить с вами вечно». Так стихами и сказал. Вот и стала эта Таисья Михайловна Серова моей пятой женой.

 Я тогда даже удивился, как это она умудрилась быстро и без проблем из Золушки превратиться в принцессу. Уже тогда стал замечать, что Тайка моя – птичка непростого полета.

 Но влюбился. Может, просто время пришло, а, может, и попалась мне наконец женщина моей мечты. Каждую ночь была она разной. Что не ночь – то сюрприз. Гением любви была Таська. Да что это я – «была, да была». Она есть ,и кого-то, может быть, в эту минуту душевно и телесно радует.

 Скажу тебе честно, я при Таське чуть ли не год на сторону не смотрел. Потом все-таки потянуло. Привычка - вторая натура. Помню, на немке одной сорвался.

 Ссора у нас с Таисьей вышла по поводу деторождения. Она сказала, что детей ей еще рано заводить, а мне хотелось от нее девочку с такими же глазами и ямочками на щечках.

 Значит, вышла у нас первая крупная ссора. Сорвался я на немке, а потом махнул в Польшу. Там танки уходили по дешевке. Ну, взял партию. Дождался посредника, сел на самолет и обратно в Берлин.

 Совсем забыл, что женатый мужик домой должен вовремя возвращаться, а я ночью прибыл. У дома тачка чужая, в окне спальни свет. Ну, а у Таськи моей какой-то сопляк обнаружился в койке. Я его бил недолго, но сильно. Таську тогда не тронул. Она себя тихо вела….

 Так у нас и началось. И вместе жить не можем, и расстаться не хотим. Она под каждого лоха ложится, и я зажил прежней жизнью.

 Тут фарт выпал в Питере. Мой дружок по зоне загонял крупную фирму, и советовал мне ее взять. В Питере у меня женщины не было. Так получилось. Не было – и все. А я знал, что у пятой моей жизни в Ленинграде большие связи. Я ей и говорю.

-          Слушай, Таська, мне в колыбели революции без женщины зарез. С панели никого брать не хочу. Не тот у меня возраст и стаж. Дашь рекомендацию? Сама понимаешь, я человек щедрый. В долгу не останусь.       

-          Есть у меня в Ленинграде хорошая подруга – блондинка, - говорит Таська. – Вот тебе визитка. Она в туристском бюро работает.

 Прилетел я в Питер. Встретили меня хорошо. Стал разбираться с бумагами. Работы невпроворот, а тут ко мне в номер стучат. Является без всякого звонка эта самая таськина подруга, и говорит, что ей моя пятая жена сама позвонила и попросила меня найти и утешить в печали.

 Такая, скажу тебе, вертлявая особа и взгляд скользящий. Пришла, и на мои документы пялится, будто они медом намазаны. Не понравилось мне это…. Тогда я и стал думать, что и Таська не случайно возле меня оказалась. Стал вспоминать разные подозрительные детали.

 Ну, например, зимой 90 года состоялась у меня в Берлине встреча с одним интендантом. Нужно было реализовать тонну кожи со склада в Братиславе. Сидим мы с ним в кафе, кумекаем, как быстрее это сделать и тут я вдруг вижу через стекло, на той стороне улицы, Таську. Стоит она у ларька с сигаретами, рядом с ней старушка в чернильных буклях, и они о чем-то беседуют.

 Я из кафе выскочил.  Пересек улицу.

-          Таська, - спрашиваю. – Ты что здесь делаешь?

-          Ой! – говорит. – Ильяс, а ты тут откуда. Я вот знакомую решила навестить, фрау Шнайдер.

-          Как здоровье, фрау Шнайдер? – поворачиваюсь к бабусе. – Как вашу собачку зовут?

 А бабка только улыбается и глазами хлопает, не понимает русской речи. Только в чем проблема: моя Таська  по немецки ни бум – бум. И как она со своей знакомой общалась, непонятно…. Это я потом случайно узнал, что немецкий у моей жены свободный. Скрывала, значит, Таисья это от меня. А зачем?

 Ладно, до ночи я вертлявую выставил, потом пустил.  Ночью она мне совсем не понравилась: заторможенная какая-то. Все, будто прислушивалась к чему-то. Потом стало ясно к чему.

 Утром меня арестовали. Пришел тихий такой, мутный человечек и сказал, что он из серого дома, где меня ждут с нетерпением. Ну, и документик, конечно, в глаза мне сунул. Он его показывает, а таськина подруга к двери отходит, и там стоит молча.

 Этот тихий ей и говорит: «Вы, гражданка, свободны». Она и ушла.

 Тут я шуметь стал, требовать ордер на арест и адвоката. Вспомнил, что я все-таки иностранный подданный.

 А тихий мне и говорит вполголоса, что меня в двух местах ждут с нетерпением: в морге и в сером доме. И я могу сам выбирать, куда отправиться.

 Сам понимаешь, я выбрал серый дом.

  Ну, начались допросы. Тут я понял, что под моего кореша с зоны давно копают. Он в Питере был сильным человеком. Власть имел большую. С губернатором ладил. Полгорода держал под контролем.

 Я своему следователю говорю, что я про их дела ничего не знаю. Я человек со стороны. Честный купец. Деньги есть. Вот и хотел кое-чего прикупить, до кучи.

 Тут они меня шантажировать стали. К тому времени генерала Шустова взяли за жабры. Он им такого обо мне наплел. Я, по словам этого фраера, проходил по хищению боеприпасов с одной из баз. Никогда этого гада в глаза не видел. И боеприпасами никогда не занимался. Хлопотное это дело, темное. Танки и самолеты – другое дело.

 Но следователям моим на мои приоритеты плевать было. Где-то через неделю пошли они напрямую: стали меня вербовать в свои ряды. Им, мол, в Израиле нужен человек моей квалификации и опыта. Только назначение на должность эту требует некоторых расходов. И сумму называют очень даже приличную. А даром они только могут мне хороший срок обещать – лет на десять, не меньше. Тут я рогом упираться не стал. Только сказал, что мне нужно время до утра, чтобы подумать.

 Отправили меня в камеру. Ночью проснулся от скрипа замка. Зажигается над дверью лампочка, и вижу я на пороге свою пятую жену Таисью.

 Вот подарок. Я две недели без бабы, сам понимаешь. Не до разговоров было.  Со старта ничего выяснять не стал. Взял у Таськи свое, потом разговаривать стали. Вижу, она у меня выяснить хочет: серьезно я настроен или нет насчет сотрудничества с органами, и каким образом намерен за это сотрудничество расплатиться?

 Я ей и выдал, что всю жизнь только и мечтал служить этим самым рыцарям «плаща и кинжала». И буду служить, потому что выхода у меня нет. Мне отсюда живым не выйти – это точно. А деньги - они что? Сегодня есть, завтра нет, дело наживное. И спрашиваю жену свою, так осторожно, как она оказалась в городе Петра и попала в мою камеру. Не уж-то в России так о подследственных стали заботиться?  Тут Таська мне улыбнулась всеми своими ямочками на щеках и говорит, что прибыла по вызову, а днем отбудет обратно.

 Я говорю: «Снова барахлом начнешь торговать?»

 Смеется. «И начну, - говорит. – Если прикажут».

 « И в Израиль, - говорю. – Ко мне приедешь?»

 « А чем черт не шутит. Муж и жена – одна сатана…. А пока будь здоров, Ильясик. Хороший ты мужик.

 В дверь три раза постучала. Ее выпустили. С тех пор я свою Таисью и не видел. Только на фото и под крик на плохом русском:

 - Вот ваша жена! Вы ее убили!

 Но это потом было. А что в Питере? Через три дня отдали мне документы, посадили  в самолет, и отправили на родину предков. В аэропорту сразу заявил, что меня в органы завербовали, и подписал я в сером доме бумажку на этот счет. Не сказал только, в какую сумму мне билет в Тель-Авив обошелся.

 Меня спокойно выслушали. И говорят: «Живите пока, когда нужно будет, вызовем».

 Ну, я стал жить. Деньги, сам понимаешь, у меня все-таки были. Обчистили те ребята меня прилично, но кое-что осталось, врать не буду.

  Поселился в Ашдоде, у самого моря. Виллу снял, чтобы отдохнуть от той, поганой предвариловки в Питере.

 В Израиле, к тому времени, женский контингент сменился. Нашел я себе беленькую хохлушку – певунью. Стал жить по привычке. Наладил связи с Берлином, стал подумывать, как заняться бизнесом в Израиле. Нашел нужных людей. Все по новой  закрутилось.

 Мне даже нравиться стало на Святой Земле. Бабец мой по утрам спевает, факс бумагу гонит, телефон звонит. Я при деле. Опять на верхотуре «груши» сижу. Ем вкусно, сочно, и видно вокруг далеко, до самой страны Испании.

 Так три месяца жил. Потом гляжу - чердачок в вилле напротив ожил. Окуляры там поблескивать стали. Наблюдают за моим бунгало с утра до вечера. Как-то даже «жучок» обнаружил, но трогать его не стал. Мне бояться было нечего. Никаких преступлений в Израиле я не совершал, и не был намерен их совершать.

 Пасли меня недели две, потом арестовали. И начался этот бред. Все у них, похоже, по обвинительному заключению было готово. Сняли показания для проформы. Адвокат попался полный придурок. Потом был быстрый суд, и впаяли мне пожизненно по подозрению в убийстве моей жены пятой – Таисьи Серовой. Будто я ее еще в Германии убил. Даже свидетелей нашли, что была у нас громкая сора, а потом я свою жену из дома чуть ли не на руках вынес, и на машине куда-то увез.

 Я им говорил, что после этого была у нас встреча ночная в Питере, а жена моя пятая наверняка агент органов, и в моей вербовке участие принимала. Да никто меня и слушать не захотел.

 Вот и сижу шесть лет. От телевизора уже тошнит, книг не читаю. В небо люблю смотреть зимой, когда облака да тучи появляются. Вот и все. Кто меня в тюрягу определил и за что – не знаю. Враги были, как без врагов, когда у тебя и деньги и женщины….

-          И деньги, и женщины, - повторяет задумчиво Ильяс Шерман. – И ты сидел когда-то на высоком дереве, где самые сочные, спелые груши.

 Вот такая история. Прочел я дело этого человека и понял, что рассказал он мне всего лишь малую часть своих похождений, и за этим героем нашего времени не только грязные деньги, странные женщины и сочные груши, но и темень разных похождений, которых хватило бы любому мужику, чтобы гореть посмертно в аду синим пламенем.

 Все скользко, непонятно, сомнительно. Ясным показалось только одно: любил Ильяс Шерман Таисью Серову, чей труп так и не был найден, но и саму Таисью никто больше не встречал живой и здоровой.