ТЕКОА. ПОСЕЛЕНЦЫ ЧИТАЮТ «ДВУХ КАПИТАНОВ»

Сегодня день рождения у Шлемы Ленского. Не знаю, как его дела идут сегодня, но почему-то думаю, что не плохо. По крайней мере, мне хочется так думать. Тогда, в прошлом веке, 14 лет назад, они шли замечательно. Об этом и давняя статья от 17 марта 1999 года. В тот год еще никто не заикался о ликвидации поселений, о ликвидации еврейских домов, еврейских семей, еврейского будущего в Израиле.

  

 Текоа – большое и богатое поселение в 16 километрах от Иерусалима, на территории Иудеи. Все говорят о том, что поселенцы много рожают, семьи у них огромные и дружные, но живут они, бедные, как в осажденном лагере. Случайные, экскурсионные визиты в поселения давали лишь общую картину, но вот, наконец, сижу спокойно в доме поселенцев и веду неторопливый, обстоятельный разговор.

 У Цили Ленской пятеро детей, обещает еще родить двух-трех, не меньше. Здоровье и возраст позволяют. Дети вокруг бегают, шумят, и моя чадолюбивая душа радуется без меры.

 Шлема Ленский умчался по делам бизнеса, оставив нас на попечение жены. Сам Шлема был в свое время известным революционером, последователем и другом рава Кохане и по сей день находится он под пристальным наблюдением секретных служб. 

 Но Шлема -  еврейский революционер, а потому он занят не только политикой, но воспроизведением потомства и делами своего ресторана в Текоа. Революция – революцией, а детей кормить надо.

 Дом Шлема отгрохал  красивый и просторный, но живут они в нем всего несколько месяцев, а прежде 7 лет ютились в караване: пятеро детей, папа-мама и бабушка 92 года на 46 метрах общей площади. Чувствуется, что не привыкли они еще к своему дворцу, не обжили по-настоящему. Все придет. Главное, есть для кого обживать и кому во дворце этом жить. Кстати, глядя на эту прорву еврейских ребятишек думал, что есть и ради чего жить нашему государству.

 Но послушаем Цилю:

 - Моя подруга, тоже из Риги, работает в больнице «Адаса», в глазном отделении. Там 90% профессоров – народ очень «левый». Над ней, естественно, посмеиваются, подшучивают: как вы там в вашем поселении – расисты, фашисты. Но вот приходит она однажды к своему профессору и спрашивает: « Слушай, ты бы не мог помочь моему другу. У него большая проблема с женой, с ее глазами». Профессор ей отвечает: « Конечно, могу. Дай мне адрес и номер теудат зеута». Ну, она и протягивает ему бумажку, а у профессора глаза начинают лезть на лоб от удивления. «Кто это?» – спрашивает в ужасе. А моя подруга отвечает: « Я же сказала мой друг-араб из соседней деревни». Он совсем ошалел: « Вы что, поселенцы, их не боитесь?». Подруга отвечает: « А что тут особенного. Мы – соседи. Это вы их никогда в глаза не видели. Любите заочно, а на самом деле панически боитесь». Такая история. И, тем не менее, все мы понимаем, что придет к нашему хорошему другу-арабу террорист, пригрозит зарезать его детей в случае неподчинения, и этот араб взорвет, по приказу, мой  дом или подложит бомбу в наш автобус. Ну, а пока  нет приказа, мы живем дружно и помогаем друг другу. ( Я был в Текоа до начала последней интифады) Мне многое  нравится у арабов, продолжала Циля,  тут недавно холодильник сломался. Вызвали мы мастера из соседней, арабской деревни. Он приехал со своим ребенком. Мои сильно «правые» дети сразу затащили сынишку мастера к себе наверх, показывать игрушки, а мы с ним разговорились. Он учителем оказался, а ремонтом подрабатывал летом. Меня спросил, почему я, химик по образованию, не преподаю в школе. Очень удивился положению дел у нас, когда я попробовала ему хоть что-то объяснить. У арабов, как мне кажется, все проще и эффективней. И квалифицированных кадров множество. Знаете, сколько тут русских женщин живет по деревням. Где их нашли арабы? В институтах, университетах Москвы, Ленинграда, Харькова…. Я  знаю многих, кто свободно говорит по – русски и даже страдает ностальгией по снежной зиме или Эрмитажу.

-         Ты убеждена? – спрашиваю я. – Что ваши соседи сами по себе не станут проявлять агрессию? И добрососедские отношения между евреями и арабами на территориях возможны?

-         В душу к встречному не залезешь, но в каждом городе, заселенном любым народом ты можешь нарваться на нож бандита… У нас все, к сожалению, имеет национальную окраску. Здесь рядом, в Иродионе, жил и работал еврей-американец Давид Розенберг. Он охранял раскопки, дружил с арабами и говорил, что он никогда не возьмет оружие в руки. Его зарезали, нанесли больше 30 колотых ран.

 (Одного из своих мальчишек Циля и Шлема назвали Давидом )

 Спрашиваю, как дорого им обошлось строительство этого дома?

-         Изначально, по договору он стоил 150 тысяч, потом нам сделали скидку за опоздание. Это Текоа – достаточно престижное поселение, а не пустыня, где ты начинаешь с нуля. У нас 300 семей живет, построен новый клуб, есть школа до шестого класса, детский сад …. Вот с бассейном - проблема. Пока его нет. Тут моральные сложности. У нас, наверно, самый смешанный ишув из всех поселений. В Текоа живут люди совсем нерелигиозные и ортодоксы, есть приезжие из ЮАР и Индии, но мы сосуществуем очень мирно, не грыземся друг с другом и не перекрываем дорог. Никто соседу не мешает, и в душу друг другу мы не лезем. У нас, например, есть экспериментальная школа, где Тора преподается на уровне государственной, религиозной школы, но при этом никого не заставляют приходить в кипе, если ты воспитываешься в семье нерелигиозной. Но бассейн может создать ситуацию неприятную. Ну, например, некоторая часть нашей атеистической молодежи будет ходить плавать в купальниках, а это может помешать воспитанию детей в определенных семьях. Начнутся неизбежные конфликты, а мы этого больше всего боимся.

-         Слышал, что у вас и наркотиками кое-кто балуется? – спросил я. – Значит, в Текоа приезжают не только сионисты, но и по корыстным мотивам, случайные люди? Такой дом, где – нибудь в центре страны будет стоить не меньше миллиона долларов.

-         Нет, - сразу отвечает Циля. – Нет у нас дешевого жилья. Чтобы получить землю, и построиться,  нам нужно было долгие годы проторчать в караване. Только единицы смогли купить сразу готовый дом. Наркотики – это проблема детей у нормальных родителей. Дети резко отходят от религии, часто в виде протеста. У нас есть пара таких деток. Есть те, кто, побесившись, возвращается. Демократии у нас предостаточно. В клубе много кружков, и там так интересно поставлена работа, что к нам из Иерусалима стали приезжать. Явных наркоманов у нас никогда не было. Баловство было. Сейчас даже эта проблема уменьшилась. Мы стали заниматься этим гораздо серьезней… . Яша! – кричит Циля. – Ты мне принесешь, наконец, сигареты!

 И Яша сигареты тащит, не забыв зажигалку и пепельницу. Нет, все-таки здорово, когда детей много. Яше, надо думать, доверяют заботиться о куреве мамы, он и при уборке – помощник. Даське, по должности, уход положен за  младшей сестренкой, а старшие мальчишки в саду и в мужском хозяйстве незаменимы. Мудра и спокойна деревенская жизнь. Всем работы хватает.

-         Проблемы у нас были и будут, – продолжает, закурив, Циля. – Но мы поступили, как мне кажется, мудро. Текоа - первое поселение, куда стали принимать одиночек и стариков.  В других поселениях старались построить какое-то нереальное общество: только из молодых, здоровых, с детьми. Вот здесь, со временем, и начинались серьезные проблемы. Мы сразу отказались от искусственного подбора поселенцев. И поступили очень правильно. Мы получили, конечно, прообраз всей страны, но создали  н о р м а л ь н о е  поселение.

-         Русских у вас много?

-         Очень. Из трехсот семей добрая половина. Собственно,  и Текоа основали «русские».  Многие переженились на «марокканцах», на «французах», на «иракцах». И эти пары имеют уже взрослых детей. Смешанных семей множество. Они уже «русские» частично. Как ни странно, смешанные браки реже распадаются в поселениях.

-         Скажи, Циля, вот вы люди религиозные и сионисты, но даже дети твои отлично говорят по-русски, почти без акцента. Это чем объяснить?

-         Я – мама от природы и убеждена: чтобы детей воспитать должным образом я должна с ними разговаривать на том языке, который я глубоко чувствую, на котором я сама с детства читаю. Я еще знаю хорошо латышский. Разве это плохо. Работаю, преподаю балет в кружках во второй половине дня. Первая – главная – всегда детям. Никто из них не ходил в детский сад. Дети у нас  двуязычны. Иногда они говорят на иврите, иногда объясняются по – русски. Все зависит от темы разговора. Мой старший гордится тем, что приехал из России, и лупит тех, кто обзывает его «русским». Он совсем без комплексов. И я с ним скоро поеду в Ригу. Он так хочет посмотреть, откуда мы все. Очень люблю им читать. Сейчас мы читаем «Два капитана», старшим читаю отдельно Нагибина, а Ханне детские книжки. Меня на всех, конечно, не хватит, но ребята уже начинают читать книжки друг другу. Тут всякие бывают чудеса. У меня, например, есть родственница - девушка, которая почти не говорит по-русски, а читает только русские книги, причем, глубокую, сложную литературу. Словарный запас у нее огромный. Я с ней могу говорить на любые философские темы. Причем, я вопрос задаю по-русски. Она мне отвечает на иврите. И никто из нас этого не замечает. Акцент у нее дикий. Она просто не может заставить себя говорить на своем, некрасивом языке, но читает она только русские книги.

-         Скажи, - спросил я, – прокормит ваше семейство новый ресторан?

-         Посмотрим, - улыбнулась Циля. – Пока что я много работаю, каждый день в Иерусалиме, у черных американцев работаю?

-         У негров?!

-         Да нет. Они белые евреи. Только очень религиозные люди. Все соблюдают с великой точностью. Но они тоже рискнули отдать своих девочек в балет. Я работаю в их поселении 2 года. Там другие совсем дети. Они дети родителей, как бы обращенных, из обычной ассимилированной семьи, где было очень мало детей. Потому они и не знают, что делать с такой прорвой народившихся здесь детишек. Они стали религиозными,  примкнули к общине. Им сказали: надо – и они рожают. Они поехали в пустыню – и там рожают. Дети у них все-таки другие, чем в Текоа. Они менее дружны и борются за место под солнцем,  очень уж активно. Они покупают полный балетный костюм, но перед мужчинами, даже перед папой, девочки не выступают. В общем-то, они разучивают балетные «па» для себя, для души, для здоровья, для выхода эмоций.  

-         А какую кипу носит твой муж?

-         Черную, но вязаную. Мы все соблюдаем, как ортодоксы, но выбрали мы смешанное поселение. У многих ортодоксов, как мне кажется, есть большие проблемы. Перед нами два пути: путь к Богу и путь к людям. Ортодоксы зачастую становятся только на первый путь, забывая о людях. Так можно и забыть о своих собственных детях.

                                             Шломо Ленский с дочерью

 Люблю я все-таки деревню: и русскую всегда любил больше города и вот еврейскую тоже. Люди в  поселениях на территориях живут особенные, даже если приехали они туда из городов. Уровень честности, бескорыстия, верность идее, и, наконец, свежий воздух и красота пейзажа за окном – все это создает атмосферу для искреннего, душевного и подробного разговора. В тот день я понял, что нельзя решить проблему наших поселений «заочно». И ничего невозможно в ней понять, не переступив порога домов в Текоа, Маале-Адоним, Ариеле или Баркане…

  На коленях у Цили младшая – Хана, очень строгая девица с характером,  где-то шумят Адас, Давид, Миша, и Яша. Все сабры, родились в Израиле, но прекрасно владеют русской речью и грамотой.

Может быть, у тела человеческого корни только в одной земле. С душой человека все гораздо сложнее.

 В молодости все было, как положено. Мне казалось, что мир можно перевернуть, устроив его по своему образу и подобию, А в этом перевернутом мире стать фигурой необыкновенно значительной, благодетелем и вождем всего человечества, живущего скучно, серо, неправильно.

 Больше всего мне нравились книги о революционерах, бунтарях-одиночках, бросивших вызов всему человечеству. А потом, как и положено, я понял, что есть закон, по которому придумывают революции мудрецы, осуществляют перевороты фанатики, а пользуются плодами революций – негодяи. И закон этот еще никто не отменял и вряд ли он будет  отменен в будущем.

 А еще, лет тридцать назад, завладела мной идея Исхода, единственной возможности изменить свою судьбу и судьбу близких. Нужно только подняться и уйти в другой мир, а остальное все приложится. Тогда я решил, что в этом и будет моя революция, персональная, личная … Вот я ее и совершил, угадав себя нового во многом, но и во многом потерпев неудачу.

  С моей революционностью все произошло так, как и должно было произойти, но людям, сохранившим в себе веру в правильное переустройство мира, все-таки, завидую. Правда, не о Вселенной они заботятся, а о нашем маленьком государстве, но это не имеет значение, потому что все они убеждены, что за судьбой Израиля стоят судьбы всего человечества.

 Всегда и везде бунтарям живется худо. За ними следят сотни глаз. Каждое их движение «просвечивается», каждое слово не остается в тайне. Революционеров боятся, как огня. И в общем-то правильно делают, потому что подавляющему большинству населения не революции нужны, а крыша над головой, хороший прожиточный уровень и уверенность в завтрашнем дне. Во всем мире революционеры любят разрушать и убивать. В Израиле и этот вид человечества оригинален. Здесь революционерам приходится творить, строить и рожать детей при всех обстоятельствах.

  Революционеры в еврейском государстве, как правило, религиозны, а потому запрет «Не убий!» им переступить очень трудно, и детей они должны производить на свет в таких количествах, чтобы восполнить вечную нашу убыль от ненависти окружающего мира. И творить они должны, исполняя заветы отцов. Трудно настоящему еврею - революционеру. Вся их деятельность соткана из противоречий. 

 Странно выглядят  бунтари в кипе, с мастерком в руках и с сопливой детворой на загривке. Другой совсем тип, вовсе не похожий на всех этих бездетных и угрюмых Ульяновых, Нечаевых, Желябовых, Каляевых и прочих Че Гевар . Впрочем, не знаю, возможно у последнего молодца были детки.

 Вот и Шлема Ленский – наш бунтарь еврейский, простите за рифму. По приезде в Израиль он сразу примкнул к раву Кахане, стал его активным помощником и другом. Свое отсидел, чуть не был убит. Спасла его жена Циля.

Снова дадим ей слово : « Я сказала, что если вы его снова арестуете, я выйду на площадь и объявлю голодовку». А мужу она заявила, что разведется с ним незамедлительно и заберет детей, если Шлема не перестанет думать о всех евреях мира, а задумается о своем собственном семействе.

  Но если человек родился репейником, он даже при огромном усилии в цветок душистый прерий превратиться не сможет. И вот, «закованный» семьей, бытом, ежедневными заботами, Шлема говорит:

-         Я бы арабам сказал так. Ребята, мы же оба понимаем, чтобы мы не сделали на этой земле, вы все равно будете продолжать не любить нас и с нами бороться, потому что иначе вы не можете по природе своей. Такими вас создал Бог. Хотите меряться с нами силами, попробуем. Другого разговора между нами не получится. Сама наша судьба, сама наша история, после всех вывертов дипломатии - непреклонна. После всех заклинаний миротворцев, мы обречены меряться с вами силами. Примерно каждые десять лет мы выясняем, кто сильнее. Причина здесь в том, что испокон века мы всегда жалели своих врагов, отпускал их с миром, и получали новый виток ненависти в свой адрес. Комментарий наших мудрецов ко всему этому прост: « Нельзя сделать мир во время войны и сделать войну во время мира». Это время устанавливается не нами. Ты можешь подставлять все щеки, заклинать своего врага, подкупать его, но время войны не станет другим, а у тебя  будет все меньше шансов выжить. Здесь один выход – сопротивляться.

-         Выходит, - вздыхаю я тяжко. – Ты тут в Текоа на войне, твой открытый и радостный дом – блиндаж, дети и жена – твоя армия?

-         Я намерен здесь ждать «время мира». А там ты можешь быть самым ярым империалистом и разжигателем войны – ничего тебе не поможет. Будет мир. Только поняв это, ты сможешь до конца осознать, что у нас происходит сегодня в Израиле со всеми нашими мирными процессами и прочим.

-         Шлема, - снова вздыхаю я. – Мне кажется, что для  евреев, время войны не кончится никогда.

-         Это не так. По крайней мере, у нас были шансы приблизить это время. Например, в 1949 году. Тогда нужно было правильно себя повести, и теперь все бы было благополучно. Был у нас такой шанс в 1967 году, и, возможно, в 1973….

-         Стоп! Ты же сам говорил, что «время мира» и «время войны» зависит от Божьей воли, а не от человека. Я понимаю, о чем ты говоришь, но 35 веков назад евреи очистили эту землю от неприятеля. Даже сады их извели под корень, а что толку?

-         Но мы сами тут же превратились в своих собственных врагов. Как мы стали жить потом, в грехе и предательстве. Мы стали думать, что самим себе обязаны своими победами, а не Тому, кто нам эти победы обеспечил. Так и вышло, что победа оказалась пирровой. С тех пор мы постоянно делаем правильно одно, но тут же  ошибаемся в другом.

-         Счастливы, датчане, например, они, судя по всему, никогда не ошибаются? – предположил я.

-         С датчан другой спрос. Это нам все время напоминают, что мы несовершенны и нам всегда есть, чему учиться. Нельзя человеку успокаиваться в гордыне. Он должен жить в напряжении постоянно. Какие-то вопросы он предложить передать своим детям. Решите их – это ваше дело. Я смог дойти только до этого предела, а вы идите дальше. На этой преемственности и строится иудаизм и в этом его секрет живучести с одной стороны и его принципиальное отличие от любой  философской системы – с другой. У греков, чтобы стать самостоятельным философом, нужно было любой ценой опровергнуть своего собственного учителя, даже если ты считал его правым, ты должен был его опровергнуть. В результате, мы помним отдельные имена философов древности, но сегодняшние греки никакого отношения к своим  предкам не имеют. Нет преемственности, нет общей культуры, нет  памяти нации. У нас, со всеми нашими ошибками и глупостями, и подлостями, всегда была достаточная часть народа, которая соблюдала эту преемственность. Мы никогда  не начинали с нуля.

-         Шлема, мы с тобой замечательно, по нашей традиции, свели вопросы войны и мира к философской и религиозной дискуссии, - сказал я. - Но вернемся на бренную землю. Скажи, тебе хлопоты вокруг твоего ресторана не мешают заниматься политикой?

-         Конечно, я перестал активно вмешиваться в то, что происходит. Иногда меня куда-то зовут, куда-то приглашают. Я иду, но уже не могу дать то, что прежде давал.  В годы активной деятельности я совсем забросил семью и работу. Моя репутация, как работника, упала до нуля вместе со счетом в банке, и я постепенно пришел к выводу, что нет у меня права жить дальше так, будто нет у меня   родных и любимых людей. Я понял, что должен сохранить преемственность, и мне мои дети важнее личного успеха, славы, всего на свете. Ребенок выше Бога. Ты читал об этом Талмуде?

 Вот какой любопытный разговор состоялся с известным  революционером - Шлемой Ленским, а ныне хозяином ресторана, домовладельцем и многодетным отцом из поселения Текоа.

Он успешно завершил свою, личную революции, пустив глубокие корни в землю Израиля. Он  не предал свое дело. Шлема состоялся сам, а потому и ушел от партийного базара, от суеты открытой драки, от шумной прилюдности, что ли? Он одержал победу, благодаря крепкому тылу: жене и детям. Когда я прослушивал диктофонную запись, постоянным фоном шли приглушенные разговоры старших детей и вопли младшей дочери. С таким тылом, Шлема не мог позорно отступить. Он честно отошел на заранее подготовленные позиции и занял глубокую оборону.