РЖАВЫЙ ГВОЗДЬ рассказ о безработном

  

                          

 Иногда выстраиваются истории, в которых каждая строчка необходима, любая буква в строку. В этом рассказе нет ни одного обязательного слова. Он совершенно лишний, как и его герой. Мало того, любую фразу этого текста можно продолжить многоточием. В нем нет определенности и ясности точки.

 Но кто знает, может быть, рассказ о безработном и должен быть таким?

 Он никогда не писал стихов, а тут они появились: нелепые, дурацкие, всего две строчки, и не стихи вовсе, а так – стон, крик, жалоба: « Я никому не нужен, как прошлогодний ужин».

 Он понимал, почему вышел этот нелепый, дурацкий «ужин» вместо законного, привычного снега.  Он уже забыл о снеге, да и необходимость рифмы сама по себе потянула за собой неизбежное слово.

 Он подумал, что прошлогодний ужин – это обычное дерьмо, ставшее прахом.  Я – дерьмо, решил он. Даже хуже дерьма, безнадежней. Из праха был создан, в прах ушел при жизни. Меня закопали живого в землю, лишив работы.

 Как спастись? Спрятаться в тихий омут памяти. Он помнил, например, куда сворачивал трамвай №19. На улицу Восстания он сворачивал, гремя всеми железными суставами. Это знание когда-то давало ему крепость, уверенность в своих силах. 

 Троллейбус шел дальше, к Таврическому саду, а трамвай всегда поворачивал на улицу Восстания. С троллейбусом в его сознание почему-то не было связано ощущение силы и надежности. Только с трамваем.

 Девятнадцатый трамвай обязательно сворачивал на улицу Восстания. Таков был порядок вещей, и порядок этот давал ему шанс выжить. По тому пространству, давно оставленному, он мог двигаться с закрытыми глазами, знал каждую выемку на мостовой, а потому тогда он не боялся остаться без работы. Он вообще ничего не боялся, потому что знал маршрут трамвая №19.

  Когда человек знает, что его ждет за поворотом, он и живет без страха.

 А теперь что? «Я никому не нужен, как прошлогодний ужин». Никому, потому что  фирма, где он работал, обанкротилась, перестала существовать. У хозяина фирмы еще живы отец и мать, жив его тайный счет в заграничном банке, он и банкротом нужен кому-то. Он – хозяин.

 Ты – раб. Отпущенный раб. Можешь радоваться, вопить от восторга. Свобода! Что изменилось в мире за прошедшие тысячи лет? Да ничего. На земле, как и прежде, живут рабы и хозяева. Раб  - это тот, кто работает за кров, одежду и кусок хлеба. Он всю свою жизнь работал за кров, одежду и кусок хлеба.

 Цепи и бич надсмотрщика – это так, детали. Он был прикован к работе нуждой. Тем, что сильнее любых цепей. Он жизнь свою боялся потерять меньше, чем работу. Теперь он не раб. Он – ничто… Он никому не нужен, как прошлогодний ужин.

 Деньги, а не биохимическая реакция создают человека. Есть они – ты существуешь. Нет – превращаешься в пыль, прах, грязь.

 Когда-то хватало рубля, чтобы стать богатым человеком. На рубль можно было позволить себя настоящее пиршество в пещере Али Бабы. С этим смятым рублем он был нужен той, рыжей девочке. А когда ты нужен тому, кто нужен тебе, мир вокруг спокоен и гармоничен.

 Всего лишь рубль в кармане, где никогда не бывало кошелька, - и ты самый нужный человек на свете. Как просто.

 В кармане штанов, тех единственных: грубых, школьных, с тяжелым ремнем из кирзы. Был праздник, когда ему купили первый костюм из самого дешевого материала на свете. Ему же костюм этот казался королевской мантией, потому что в костюме из дерюги он был нужен той девочке.

 Случился бал, школьный бал, а он был в костюме, и девочка была счастлива, что он в костюме, таком красивом, и сама пригласила его на танец – вальс. Самая красивая девочка в школе пригласила его на танец. А он был в новом костюме и нужен всему миру в тот момент: и липам на бульваре, и облакам в небе, и скупому, северному солнцу.

 В мире нищеты – нет классов. Точнее, есть над этим миром властная элита, но она живет  в заоблачной дали, почти на Олимпе. Равенство в нищете – это было уделом его детства.

 Здесь рядом с ним были странные люди, будто из другого измерения, владеющие, так называемым, постоянством. Никто не мог  лишить их работы, дарованной государством. Ни при каких условиях.

 Вместе с этими, «постоянными» людьми, классом «бессмертных», на одном «квадрате», жили граждане второго сорта, наемные работники частного сектора. Их с легкостью могли перечеркнуть в любой момент, как лишнюю букву в строке. Чуть поодаль жил народ и вовсе бесправный: рабочая сила без гражданства: «временные» люди. Но как раз эти, «временные» люди не знали, что такое безработица. Всем смыслом, сущностью их жизни, была «черная» работа, просто потому, что первый сорт граждан делать ее не хотел, а второй стоил слишком дорого.

 В стране, где и постоянные граждане не нужны, трудились сотни тысяч временных. И он возненавидел этих, ни в чем неповинных, бедных людей, теряющих силы и здоровье под открытым небом в ходе тяжкого, многочасового труда.

 Прежде, когда он  был нужен, мир вокруг казался ему нормальным и понятным. Только недавно он понял  тайное и коварное безумие "нормального" мира.

  Теперь он не нужен, совсем. Будто умер при жизни, перестал существовать. Как странно. Он столько узнал, столько пережил, столько понял, столько сумел сделать, а теперь он не нужен никому. Возраст? Да, пол века – это много, это вечность, это возраст солидный, но пол века – это всего лишь 50 лет. Короткие пятьдесят лет, только начало жизни. Хорошо, пусть не начало, а всего лишь середина.

 А тут: « Я никому не нужен, как прошлогодний ужин».

 Мама всегда искала его глазами, губами, теплыми руками. Он всегда был нужен маме, в любой момент: больной, здоровый, с деньгами или совсем без денег. К маме он мог прислониться в любой момент и найти опору. Он был спокоен и на крайнем Севере, далеко от нее, и на жарком Юге, куда письма от мамы доходили только через месяц.

 Он ничего не боялся в этой жизни, пока была жива мама. Он знал, что голодный всегда возьмет из ее рук кусок хлеба, хворый – найдет утешение и лекарство, в душевной смуте – поддержку, возможность покоя.

 Он жил долгие годы, не вспоминая о матери, но она всегда была рядом с ним, соединенная волшебной пуповиной, которую не может разрезать нож акушера при родах.

 Он думал о странном парадоксе: вместе с мамой в мир мертвых уходит не наше прошлое, а наше будущее.

 Жена, дети…. Он смотрит в глаза жены и детей. Это совсем другие глаза. Он им  нужен, конечно же, нужен! но до каких-то пределов, до тех пор, пока он именно то, к чему его родные люди привыкли. Да он и сам приучил их к человеку, который мало чем похож на него самого. 

 Нынче, вот уже четыре месяца, он, потеряв работу, вынужден снять маску. Он остался наедине с самим собой. И это понять трудно даже близким людям. Может быть, особенно им.

  Он выходит из дома не на работу, а для того, чтобы эту работу найти. Он делает это все реже. Первые месяцы бедняга много двигался и много ел. Потом он решил, что неподвижности не нужна пища.

 Он стал перемещать себя в пространстве неохотно, редко, но аппетит только увеличился. Но он знал: человек, который никому не нужен, не имеет права на хороший аппетит, как бездействующий мотор на смазку.

 Он начал думать о себе, как о механизме, выброшенном на свалку. Так устроен мир: нужно освобождать место для новых, только что сошедших с конвейера, отлично отлаженных машин. Шестерни не имеют права тупиться, а стальной скелет терять упругость…. Он что-то такое учил в юности об усталости металла и сопротивлении материалов….

 Его материал перестал выдерживать сопротивление, металл его мышц и мозга устал. Он всего лишь машина, выброшенная на свалку.

 Может быть, вон на ту свалку, вдали, за окном его квартиры. Он уйдет туда, и перестанет дышать в проржавленном салоне какого-нибудь автомобиля. Он выберет для себя машину: большую и просторную, похожую на катафалк и умрет в тишине, под открытым небом, рядом с кустом живой зелени, пробившимся через  дыру, проеденную ржавчиной в полу автомобиля.

 Он сказал сам себе, что никому не нужных людей следует хоронить именно так: не на кладбище, а на свалке старых автомобилей.

 «Я никому не нужен, как прошлогодний ужин».

 Так устроен мир, думал он. Мир богатства. Это миру бедности нужна каждая крошка хлеба,  каждый глоток простой воды, каждая заплата на ветхой одежде. В мире бедности и каждый человек нужен. Пустой, никчемный, бездарный, невежественный – нужен! Мир нищеты и чудовищно жесток и  добр к людям одновременно.

 Мир богатства – равнодушен. Он перестает быть твоим миром, как только выносит тебя на обочину, оставляет за скобками, как только твой товар на рынке теряет цену.

  Ты больше не в силах сопротивляться центробежным силам. Ты летишь от центра со скоростью света. Летишь в никуда. К черной дыре, входу в иной, страшный, потусторонний мир. Вход этот наверняка безобразен, штукатурка на углах отбита, и даже голые кирпичи пострадали от множества неосторожных ударов. 

 Углы арки, въезда во двор- колодец, берегли от небрежности тележных колес тумбы из камня. Не стало телег, да и въезд во двор его детства закрыли железными, плохо крашенными, воротам. Тумбы остались. Никому не нужные тумбы. Они были прекрасны – эти, будто природные, наросты, торчащие из асфальта. Старики, устав, садились на камень тумбы, и сразу превращали пустые знаки прошлого в необходимый для человека предмет.

 Он любил эти камни у въезда во двор. Он и сейчас, закрыв глаза, прикасается к их шершавой поверхности ладонью. Он делает это и чувствует себя нужным. Необходимым существом  в том далеком мире ненужных, случайных, отверженных  вещей.

 Здесь лишние вещи делают человека необходимым в цепочке, в круговой поруке,  но в то же время никому не нужным. Последнее, что он купил в магазине – кусок брынзы в коробочке.

 Он съел брынзу, а красивую, крепкую упаковку выбросил. Зачем она – та коробка? Лишняя деталь, существенно добавляющая цену к необходимому для сытости товару. Лишняя коробка, существующая лишь для того, чтобы какое –то время лишние люди не чувствовали себя лишними, конструируя эту коробку, и выдавливая ее из пластика.

 Мир богатых – это мир лишних людей и ненужных вещей. Он заблудился, он просто попал не свой мир, а потому и стал никому не нужен в тупике, под названием жизнь.

 Он бы мог выбраться из этого тупика, дождавшись трамвая №19. Один глаз девятнадцатого трамвая был голубым, а второй – белым. С Литейной он сворачивал, вползал железной змеей на Кирочную улицу, принимал каждого в свое теплое брюхо, и полз, громыхая на стыках рельс, дальше прямо, до поворота на улицу Восстания.

 Трамвай был нужен жителям города, а трамваю были нужны пассажиры. Трамвай, существо из стали, чугуна, дерева, стекла и кожи, спасал каждого и спасал, тем самым, себя самого.

 Тогда безработный жил в мире, где каждый гвоздь шел в дело, каждый гвоздь был нужен, согнутые гвозди выпрямляли, и снова вбивали в доску, а не выбрасывали в мусорное ведро.

 Он был нужен в том мире бесценных вещей. Он мог не бояться, что неловкий удар согнет его, а время коснется ржавчиной. Он знал, что его не выбросят на свалку, исправят и пустят вновь в дело.

 Как он спасался потом, от безумия мира лишних вещей? Копался в земле. Сажал что-то и снимал урожай, был настоящим творцом своего нехитрого урожая. От первого до последнего момента он один, своими руками, творил чудо живого. Он сажал в землю одну картофелину, а получал пять – восемь клубней. Он один мог накормить пятерых. И эти пятеро смотрели на него, как на Бога.

 Он был нужен своему наделу земли, а земля была нужна ему.

 Утром, ранним утром, он срывал ягоды клубники, выросшие за ночь. Он мыл эти ягоды, укладывал на треснувшее блюдце с розовой каймой. Дети спали. Он ставил на тумбочку, перед ними, это блюдце с ягодами. Он знал, что скоро дети проснуться, проснуться с радостью, потому что увидят и сразу съедят сочные, сладкие ягоды.

 Тогда он был нужен своим детям. И дети были нужны ему. 

 И вообще, думал он, только человек на Земле всегда нужен кому-то. Босой человек на голой земле. Мы сами себя загнали в ловушку цивилизации, искусственно удлинили свои годы, а теперь не знаем, зачем нам они: лишним, никому не нужным людям.

 Как давно это было, думал он. Да и было ли? Может быть, тебе это все кажется: и спасительная сила трамвая – миф, и ржавый гвоздь, годный для дела?

 В детстве мы все безработные. Именно тогда больше всего нужны себе и людям. Но детство вернуть невозможно, как невозможно вернуться в потерянный мир нормальной, естественной, желанной безработицы.

 Сегодня ты должен найти работу, чтобы снова стать нужным кому-то и самому себе. Не смотри в зеркало. Это не твои  глаза, застывшие, белые от страха. Это не твои морщины и синяки под глазами. Не смотри в зеркало. Лучше разбей его на тысячу осколков. И перестань повторять без устали: « Ты никому не нужен, как прошлогодний ужин». Забудь эти проклятые рифмованные строчки!

 Вот темные очки. Убери живот, выпрями спину – и вперед! Даже в этом, проклятом мире необходим каждый ржавый гвоздь. Только найди свой молоток и свою доску. Не бойся перемен, уйди от рутины привычного. Ты силен и молод. Тебе под силу раскрутить земной шар против часовой стрелки.

 Ты всего лишь не неинтересен этому миру в том качестве, в котором был необходим  прежде. Предлагай себе, как раба та торжище, годного для любой работы. Для любой, по усмотрению Хозяина.

 Он осмотрит твои зубы, пощупает мышцы, и не станет заглядывать в душу. Он найдет для тебя работу, снова сделает нужным кому-то….Лишит тебя опостылевшей свободы, вновь превратит в раба.

 Что из того, что ты перестанешь быть нужен самому себе. Успокойся, присядь на каменную тумбу, хранящую углы арки въезда во двор от тележных колес, жди трамвая №19, он прикатит двуглазым, веселым чудовищем, и увезет  в детство, к Некрасовскому рынку, где встретит тебя мама с тяжелыми котомкам в руках, и скажет: «Как же долго тебя не было, сынок.  Как ты мне нужен. Ты даже представить себе не можешь, как ты нужен мне».        

                                                                                    2003 г.