На выпускных экзаменах Эйнштейн показал результаты значительно слабее, чем на промежуточных преддипломных испытаниях. Тогда он был первым на курсе. А на завершающем этапе он оказался предпоследним: хуже него выступила только Милева Марич, получившая за четыре экзамена и дипломную работу среднюю оценку 4,0. Ниже всего ее оценка по теории функций – всего 2,5 балла. В результате она единственная на курсе диплом так и не получила. Вторая попытка через год тоже провалилась.
АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН В ЦЮРИХЕ, ИЛИ
«ВЕСЕЛЫЙ ЗЯБЛИК» НА СТУДЕНЧЕСКОЙ СКАМЬЕ
Поступление в Политехникум
Первый раз Эйнштейн попытался поступить в Политехникум годом ранее. Тогда это была явная авантюра: бывшему ученику мюнхенской гимназии, так и не закончившему гимназический курс, исполнилось в тот год шестнадцать, а в Политехникум принимали с восемнадцати. Эйнштейн знал правила. Летом 1895 года он писал своему дяде Цезарю Коху:
«Как ты уже знаешь, я буду поступать в Цюрихе в Политехникум. С этим связаны определенные трудности, так как я должен был бы быть на два года старше» [Schwarzenbach, 2005 стр. 12].
Друг семьи Эйнштейнов Густав Майер (Gustav Maier), проживавший в Цюрихе, обратился с письмом к ректору Политехникума профессору Альбину Герцогу, в котором расхваливал способности юноши к математике и физике. Герцог ответил Майеру письмом, которое сохранилось в архиве библиотеки Политехникума[2]. В нем Герцог сообщает, что не считает правильным даже «вундеркиндов» освобождать от необходимости сдавать все школьные экзамены перед поступлением в институт, однако в виде исключения разрешил всё же шестнадцатилетнему Эйнштейну проверить себя на вступительных экзаменах в Политехникум».
Письмо ректора А. Герцога Г. Майеру (стр.1)
Письмо ректора А. Герцога Г. Майеру (стр.2)
Вступительные экзамены продолжались несколько дней. Проверялись знания по арифметике, алгебре, геометрии, физике, химии, черчению, иностранному языку, истории, литературе и естествознанию. Показав прекрасные знания по физике и математике, Эйнштейн откровенно провалился на экзаменах по ботанике, зоологии и французскому языку [Kollros, 1956 стр. 17].
Альберт Эйнштейн в студенческие годы
Эйнштейн тогда записался на инженерное отделение Политехникума (термин «факультет» был в Цюрихе не в ходу). В «Автобиографических набросках» он вспоминал:
«Экзамен показал мне прискорбную недостаточность моей подготовки несмотря на то, что экзаменаторы были снисходительны и полны сочувствия. Я понимал, что мой провал был вполне оправдан. Отрадно было лишь то, что физик Г. Ф. Вебер сказал мне, что я могу слушать его коллег, если останусь в Цюрихе. Но ректор, профессор Альбин Герцог, рекомендовал меня в кантональную школу в Аарау, где после годичного обучения я сдал экзамен на аттестат зрелости» [Эйнштейн, 1967b стр. 350].
После школы в Аарау Эйнштейн выбрал для себя не инженерное, а физико-математическое отделение. В осенний семестр 1896 года вместе с Эйнштейном на отделение VI, готовящее преподавателей математики и естествознания для гимназий, в его математическую секцию A поступили еще девять юношей и одна девушка. Девушку сейчас все хорошо знают – это была Милева Марич, ставшая впоследствии женой Альберта. Из юношей до промежуточного преддипломного испытания, проводимого в третий год обучения, дошли пятеро: кроме Альберта Эйнштейна Якоб Эрат (Jakob Ehrat), Марсель Гроссман (Marcel Grossmann), Луи Коллрос (Louis Kollros) и Луи-Густав дю Паскье (Louis-Gustav Du Pasquier). Альберт был самым молодым из этой пятерки: в год поступления в Политехникум ему исполнилось семнадцать лет. Гроссман и Коллрос были старше почти на год, дю Паскье — на два с половиной, Эрат и Милева – на три с небольшим года.
Преподаватели
Из преподавателей Эйнштейна обычно выделяют троих: двух выдающихся математиков, профессоров Германа Минковского и Адольфа Гурвица, которые могли бы составить славу любому первоклассному университету, и физика Генриха Фридриха Вебера, отношения с которым у Эйнштейна вначале были прекрасными, а потом испортились. Своих преподавателей математики будущий создатель теории относительности в молодости явно недооценивал. В «Автобиографических заметках» он признается:
«Там у меня были прекрасные преподаватели (например, Гурвиц, Минковский), так что, собственно говоря, я мог бы получить солидное математическое образование. Я же большую часть времени работал в физической лаборатории, увлеченный непосредственным соприкосновением с опытом. Остальное время я использовал главным образом для того, чтобы дома изучать труды Кирхгофа, Гельмгольца, Герца и т. д.» [Эйнштейн, 1967a стр. 264].
Только спустя десятилетия Эйнштейн понял, что «доступ к более глубоким принципиальным проблемам в физике требует тончайших математических методов. Это стало мне выясняться лишь постепенно, после многих лет самостоятельной научной работы» [Эйнштейн, 1967a стр. 264]. В «Автобиографических набросках» объясняет причины своего юношеского пренебрежения математикой:
«Но высшая математика еще мало интересовала меня в студенческие годы. Мне ошибочно казалось, что это настолько разветвленная область, что можно легко растратить всю свою энергию в далекой провинции. К тому же по своей наивности я считал, что для физики достаточно твердо усвоить элементарные математические понятия и иметь их готовыми для применения, а остальное состоит в бесполезных для физики тонкостях, — заблуждение, которое только позднее я с сожалением осознал. У меня, очевидно, не хватало математических способностей, чтобы отличить центральное и фундаментальное от периферийного и не принципиально важного» [Эйнштейн, 1967b стр. 351].
Надо отметить, что недостаточность своих математических знаний Эйнштейн ощущал и в процессе создания общей теории относительности, и в попытках разработать единую теорию поля. Ему постоянно требовались ассистенты для выполнения математических расчетов и исследования математических моделей. Даже согласие на переезд в Принстон и работу в Институте перспективных исследований он дал только после того, как ему обещали взять на работу и его ассистента Вальтера Майера, с которым он работал с 1929 года. Правда, их сотрудничество вскоре после прибытия в Америку распалось, и Эйнштейн вынужден был искать новых помощников, сильных в математике.
Для полноты картины назовем и других преподавателей Эйнштейна в Цюрихе. Профессор Вильгельм Фидлер читал курс по проективной и начертательной геометрии, профессор Карл Фридрих Гейзер – курс аналитической геометрии и теории инвариантов. Лекции Гейзера по дифференциальной геометрии произвели на Эйнштейна большое впечатление своей художественностью, о них он высказался в «Автобиографических набросках»:
«Захватывали меня также лекции профессора Гейзера по дифференциальной геометрии, которые были настоящими шедеврами педагогического искусства и очень помогли мне позднее в борьбе, развернувшейся вокруг общей теории относительности» [Эйнштейн, 1967b стр. 351].
Первые три семестра студенты физико-математического отделения изучали математику, разделившись по языку: Эйнштейн, Гроссман, Эрат и Марич слушали лекции Гурвица и Фидлера на немецком, остальные посещали лекции Жерома Франеля (Jérôme Franel) и Мариуса Лакомба (Marius Lacombe), которые читались на инженерном отделении по-французски. Франель и Гейзер сыграли важные роли в истории Политехникума. Заведующий кафедрой математики на французском языке Жером Франель был ректором Цюрихской высшей технической школы в 1905–1909 годах, и много сделал для ее перестройки и расширения прав до уровня прав университетов. В первый год его ректорства широко отмечалось пятидесятилетие со дня создания Политехникума. Не сразу, но Франелю в 1908 году удалось добиться права присуждать докторские степени своим выпускникам. Первые собственные доктора наук появились в Политехникуме в 1909 году.
Математический конгресс
Важным событием не только в истории Политехникума, но и в истории мировой науки был первый Международный математический конгресс, проходивший в Цюрихе в конце первого студенческого года Эйнштейна – с 9 по 11 августа 1897 года. Все заседания Конгресса проходили в аудиториях Федеральной высшей технической школы. Президентом Конгресса был назначен профессор Карл Фридрих Гейзер. Он стал приват-доцентом в двадцать лет, профессором — в двадцать шесть, дважды избирался ректором: в 1881–1887 и в 1891–1895 годах.
Конгресс был задуман и прошел с большим размахом. Приглашения на немецком и французском языках были разосланы двум тысячам математиков и физиков-теоретиков со всего мира, присутствовали на конгрессе 208 человек, из них двенадцать из России. В оргкомитет Конгресса входили Феликс Клейн, Андрей Андреевич Марков, Анри Пуанкаре, Герман Минковский. С докладами на Конгрессе выступали Георг Кантор, Жак Адамар, Адольф Гурвиц, другие выдающиеся математики. Из-за смерти матери, случившейся в июле 1897 года, Анри Пуанкаре не смог приехать в Цюрих, но его доклад «О взаимосвязи чистого анализа и математической физики» прочитал Жером Франель.
Удивительно, но судя по имеющимся данным, Альберт Эйнштейн не посещал заседания Конгресса, не слушал доклад Пуанкаре, не читал его в сборнике «Bibliotheque de philosophie scientifique» («Библиотека научной философии»), где он был напечатан под заголовком «La valeur de la science» («Ценность науки»). Доклад представлял собой дальнейшее развитие книги «Наука и гипотеза», которую Эйнштейн изучал в Берне вместе с другими участниками академии «Олимпия». А мысли Пуанкаре, высказанные в этом докладе, были очень близки к тем, к которым Эйнштейн пришел в 1905 году, когда завершил построение специальной теории относительности, и даже к тем, которые привели к построению в 1915 году общей теории относительности. В докладе 1897 года Пуанкаре утверждал, что «абсолютное пространство, абсолютное время, эвклидова геометрия вовсе не являются необходимыми атрибутами механики; можно основные факты изложить так, что они будут относиться к неевклидовым пространствам» [Kollros, 1956 стр. 19]. В том же докладе Пуанкаре говорил и об относительности понятия одновременности двух событий и о том, что от понятия абсолютный эфир можно отказаться. Всё это дает основания считать французского математика одним из основных предшественников современной физики, почти вплотную подошедшего к созданию специальной теории относительности. Ему оставалось сделать один шаг, но он его не сделал. Этот шаг сделал Альберт Эйнштейн в 1905 году. Кто знает, как пошло бы развитие физики, не пропусти Эйнштейн доклад Пуанкаре на первом съезде математиков в Цюрихе?
Герман Минковский и Генрих Вебер
Уже упомянутый профессор Альбин Герцог, бывший во времена учебы Эйнштейна ректором Политехникума, вел курс технической механики с упражнениями. В качестве продолжения и развития этого курса Герцог предложил профессору Минковскому прочитать курс аналитической механики. Герман Минковский всегда проявлял интерес к физике. Знаменитый Генрих Герц пригласил его профессором в Боннский университет, и Минковский говорил, что если бы не неожиданная смерть Герца в 1894 году, он, Минковский, вероятно, переквалифицировался бы в физика [Kollros, 1956 стр. 21]. Курс Минковского в Политехникуме предполагался для студентов как инженерного отделения, так и физико-математического, но если последние слушали с интересом, то для будущих инженеров курс показался слишком сложным.
В последний студенческий семестр Эйнштейна и его сокурсников Герман Минковский прочитал лекцию о применении аналитической механики к явлениям капиллярности. На эту тему он по заданию Феликса Клейна написал большую статью в «Математическую энциклопедию», лекция в Политехникуме была основана на этой недавно написанной статье. Эйнштейн был в восторге: «Это первая лекция по математической физике, которую я слушал в Поли», — признался он своему товарищу Луи Коллросу [Kollros, 1956 стр. 21]. Здесь явно слышалось недовольство другими лекциями по физике в цюрихском Политехникуме, так как они были далеки от актуальных физических проблем того времени. Даже курс Фердинанда Рудио (Ferdinand Rudio) о применениях аналитической механики по сравнению с лекциями Минковского выглядел устаревшим. Следует отметить, что первая опубликованная научная работа Эйнштейна «Выводы из явления капиллярности» [Einstein, 1901], написанная в декабре 1900 года, явно связана с лекцией Минковского.
Введение в теоретическую физику читал студентам патриарх Политехникума профессор Генрих Фридрих Вебер, первые лекции которого состоялись за четыре года до рождения Эйнштейна. Поначалу лекции Вебера приводили Эйнштейна в восторг. Во второй студенческий год он писал Милеве Марич:
«Вебер с большим мастерством читает о теплоте (температура, количество теплоты, передача теплоты, динамическая теория газов). Я рад каждому его курсу лекций» [Schwarzenbach, 2005 стр. 38].
Однако со временем любознательного студента стало раздражать отсутствие в лекциях Вебера хоть какой-то информации о новейших открытиях в физике. Это же отмечал в своих воспоминаниях профессор Адольф Фиш:
«Теоретическую физику читал преподаватель электротехники Генрих Вебер, читал великолепно. Но будучи типичным представителем классической физики, он просто игнорировал всё, что было сделано после Гельмгольца. Заканчивая курс, мы знали прошлое физики, но не ее настоящее и будущее» [Зелиг, 1964 стр. 27].
Пришлось Эйнштейну наверстывать пробелы в образовании самостоятельной работой дома. Он признавался:
«Некоторые лекции я слушал с большим интересом. Но обыкновенно я много «прогуливал» и со священным рвением штудировал дома корифеев теоретической физики. Само по себе это было хорошо и служило также тому, что нечистая совесть так действенно успокоилась, что душевное равновесие не нарушалось сколько-нибудь заметно. Это широкое самостоятельное обучение было простым продолжением более ранней привычки; в нем принимала участие сербская студентка Милева Марич, которая позднее стала моей женой» [Эйнштейн, 1967b стр. 351].
Вряд ли какому-нибудь лектору понравится студент, прогуливающий его лекции. Профессор Минковский, восхищаясь теорией относительности Эйнштейна, признавался Максу Борну, тоже учившемуся какое-то время в цюрихском Политехникуме:
«Это было для меня огромной неожиданностью. Ведь раньше Эйнштейн был настоящим лентяем. Математикой он не занимался вовсе» [Зелиг, 1964 стр. 26].
И с Вебером отношения Эйнштейна в конце концов испортились. А вот к практическим занятиям по физике нерадивый студент относился серьезно:
«Однако в физической лаборатории профессора Г. Ф. Вебера я работал со рвением и страстью». [Эйнштейн, 1967b стр. 351].
Кол по физическому практикуму
Зато физический практикум для начинающих, который вел Жан Перне, Эйнштейн чуть ли не демонстративно игнорировал. А когда всё же выполнял предписанные эксперименты, делал все не по инструкции, а по своему разумению. Однажды разгневанный Перне спросил своего ассистента, какого он мнения об Эйнштейне, ведь он всё делает по-своему. Ассистент ответил:
«Это правда, господин профессор! Но его решения верны, а методы, которые он применяет, всегда интересны» [Зелиг, 1964 стр. 28].
В конце концов, Перне пожаловался в ректорат на отсутствие у студента должного прилежания, и в студенческий матрикул Эйнштейна был занесен выговор, а в качестве оценки за практикум для начинающих была демонстративно поставлена единица, или «кол», самая низкая из возможных отметок в швейцарской школе (матрикул Эйнштейна также можно видеть среди других документов о его учебе в Цюрихе [ETH-Bibliothek, 2021])[3].
Матрикул Эйнштейна (первая страница)
Профессор Перне вошел в историю не только тем, что поставил в матрикул Эйнштейна «кол» по своему предмету («Физический практикум для начинающих»). Он позволил себе усомниться в способностях будущего автора теории относительности заниматься физикой. По воспоминаниям самого Эйнштейна, Перне предупреждал его, что он даже не представляет себе, как трудно изучить физику:
— Почему бы Вам не заняться медициной, юриспруденцией или филологией? — спрашивал профессор.
— Да прежде всего потому, что у меня нет к этому призвания, господин профессор, — ответил Эйнштейн. — Почему бы мне не попытать счастья в области физики?
— Как хотите, молодой человек, — резко оборвал разговор Перне. — Я только хотел Вас предостеречь, это в Ваших же интересах [Зелиг, 1964 стр. 37].
И всё же первые три семестра Эйнштейн старался выполнять требования преподавателей и был в числе лучших студентов. Это показали промежуточные преддипломные испытания, состоявшие из пяти экзаменов. Милева Марич в них не участвовала, в том семестре она получила разрешение слушать лекции в университете Гейдельберга. Вопреки сложившемуся мнению об Эйнштейне как «нерадивом студенте», Альберт сдал экзамены лучше всех на курсе. По двум предметам – аналитической геометрии и механике – он получил высший балл шесть. По остальным трем – дифференциальные и интегральные уравнения, наглядная геометрия и геометрия положений, физика – он получил оценку пять с половиной. Средняя оценка Эйнштейна – 5,7, у его верного друга Гроссмана – 5,6, столько же у Коллроса, у дю Паскье – 5,3 и у Эрата – 5,2. Это высокие оценки, позволявшие надеяться на получение диплома преподавателя.
Следует подчеркнуть, что у студентов Политехникума не было той академической свободы, которой гордились студенты европейских университетов. Вот как ее описывает известный историк науки Йост Леммерих (Jost Lemmerich):
«Ни число семестров, ни посещение лекций не было заранее предопределено. Также и участие в упражнениях было делом самих студентов. Студент должен был сдать только выпускной экзамен, как правило, это был экзамен на получение докторской степени, плюс два экзамена по сопутствующим дисциплинам. Естествоиспытатели, как правило, защищали диссертации на соискание ученого звания доктор философии» [Lemmerich, 1982 стр. 4]/
От прилежного студента к нерадивому
В отличие от университетских товарищей, студенты Политехникума должны были сдавать экзамены и зачеты каждый семестр. В «Автобиографических заметках», написанных спустя полвека после студенческих лет в Цюрихе, создатель теории относительности вспоминал: «Было всего два экзамена; в остальном можно было делать более или менее то, что хочешь» [Эйнштейн, 1967a стр. 264].
Память немного подвела великого физика: количество экзаменов и зачетов менялось от семестра к семестру: в первом семестре три, во втором — четыре, в третьем — четыре, в четвертом — один, в пятом — два (в этом семестре он получил низший балл – единицу — по физическому практику для начинающих), в шестом — два, седьмом — один, в восьмом — один. А затем последовала тяжелейшая серия из четырех экзаменов и защиты диплома, после которой, по словам Эйнштейна, «целый год после сдачи окончательного экзамена всякое размышление о научных проблемах было для меня отравлено» [Эйнштейн, 1967a стр. 264].
После третьего семестра отношение к учебе у Эйнштейна изменилось. Вот как описывает это он в «Автобиографических набросках»:
«Вскоре я заметил, что довольствуюсь ролью посредственного студента. Для того чтобы быть хорошим студентом, нужно обладать легкостью восприятия; готовностью сконцентрировать свои силы на всем том, что читается на лекции; любовью к порядку, чтобы записывать и затем добросовестно обрабатывать преподносимое на лекциях. Всех этих качеств мне основательно недоставало, как я с сожалением установил. Так постепенно я научился ладить с не совсем чистой совестью и организовывать свое ученье так, как это соответствовало моему интеллектуальному желудку и моим интересам» [Эйнштейн, 1967b стр. 351].
На выпускных экзаменах Эйнштейн показал результаты значительно слабее, чем на промежуточных преддипломных испытаниях. Тогда он был первым на курсе. А на завершающем этапе он оказался предпоследним: хуже него выступила только Милева Марич, получившая за четыре экзамена и дипломную работу среднюю оценку 4,0. Ниже всего ее оценка по теории функций – всего 2,5 балла. В результате она единственная на курсе диплом так и не получила. Вторая попытка через год тоже провалилась. У Эйнштейна заключительная серия экзаменов привела к средней оценке 4,91. Его дипломная работа была оценена скромными 4,5 баллами. Вместе с Марич он сдавал экзамены по теоретической и практической физике, астрономии и теории функций. Тяготеющие больше к математике остальные три студента отделения VI-A выбрали такие испытания: теорию функций, геометрию, алгебру и арифметику, теоретическую физику и астрономию. Лучше всех выступил Коллрос: по теории функций и астрономии он получил высший балл 6,0, за диплом – 5,5, в результате его средняя оценка составила 5,45 балла. Второй результат у Гроссмана: высшая оценка на экзамене по геометрии, те же 5,5 за диплом и средняя общая оценка 5,23. На третьем месте скромный Эрат – средний балл 5,14, всё равно лучше, чем у Альберта Эйнштейна. Луи-Густав дю Паскье в выпускных экзаменах участия не принимал, он решил продолжить обучение в университете. Таким образом, из одиннадцати студентов, зачисленных в 1896 году на отделение VI-A, диплом преподавателя математики в 1900 году получили только четверо.
Для любителей проверять опубликованные результаты отметим, что средний балл вычислялся по специальной формуле, в которой оценкам за разные экзамены присваивались различные веса. Так, оценка за диплом шла с весом 4, теория функций, физика, геометрия — с весом 2, остальные предметы – с весом 1.
Когда диплом получен, нужно найти место работы. Для физиков теоретиков и преподавателей физики и математики в то время это была непростая задача. Вот что писал о физике Джеймс Франк:
«Кто в начале ХХ века решился изучать физику, испытывал большую склонность к этому предмету. Удовлетворенность, которую обещала деятельность ученого, с лихвой перекрывалась неопределенностью перспективы трудоустройства» [Lemmerich, 1982 стр. 4].
Эту неопределенность в полной мере ощутил Эйнштейн, когда в течение двух лет безуспешно искал постоянное место работы. Он оказался единственным неудачником на курсе, Гроссман получил место ассистента профессора Фидлера, Эрат стал ассистентом профессора Рудио, а Коллрос – профессора Гурвица [Зелиг, 1964 стр. 28]. У профессора Вебера было целых два вакантных места ассистента, но Эйнштейн так сильно раздражал его своим свободолюбием, что ассистентами стали выпускники инженерного отделения, но не строптивый Эйнштейн. И в дальнейшем Вебер сделал всё возможное, чтобы никто не взял Эйнштейна на работу.
Парадокс: именно Вебер на первом вступительном экзамене заметил способности Эйнштейна и разрешил посещать лекции в Политехникуме, несмотря на провал юного абитуриента[4]. То, что они к концу обучения Эйнштейна стали врагами, объясняется тем, что Вебер не оправдал ожидания любознательного студента узнать больше о современной физике. Консервативный профессор не обсуждал на своих лекциях ни работ Больцмана по статистической физике, ни уравнения Максвелла электродинамики. Свою роль сыграла и принятая в то время ориентация Политехникума на подготовку инженеров, а не ученых. Для Эйнштейна больше подошел бы какой-нибудь продвинутый университет вроде Геттингенского или Мюнхенского, но путь туда был для него закрыт: в университеты принимали с законченным гимназическим образованием, а после школы в Аарау можно было поступить только в технический институт.
Результаты выпускных экзаменов в цюрихском Политехникуме, отделение VI-a, в 1900 году
Из обязательных курсов, которые должен был посещать Эйнштейн, отметим еще «Введение в астрономию» Альфреда Вольфера (Alfred Wolfer) и «Философию Канта» Августа Штадлера (August Stadler). Выбор необязательных учебных дисциплин был тоже довольно широк. Карл Фридрих Гейзер, помимо дифференциальной геометрии, которой так восхищался Эйнштейн, читал курс внешней баллистики, Эрнст Фидлер (Ernst Fiedler) рассказывал о центральных проекциях. Были курсы, напрямую не связанные с математикой или физикой. Так историк Вильгельм Эксли[5] (Wilhelm Oechsli) читал лекции о политике Швейцарии и истории ее культуры, Юлиус Платтер (Julius Platter) – о банковском и биржевом деле, Якоб Ребштейн (Jakob Rebstein) – об основах статистики и страхования, Роберт Зайчик (Robert Saitschik) – о творчестве и мировоззрении Гёте [Зелиг, 1964 стр. 23]. Самое сильное впечатление произвел на Эйнштейна курс геологии, который читал Альберт Хайм (Albert Heim, иногда пишут Альберт Гейм). Родившийся в 1849 году Хайм вырос до прекрасного лектора, в свои двадцать один год ставшего самым молодым приват-доцентом Политехникума. Несмотря на то, что лекции Хайма начинались в семь часов утра, его аудитории были всегда переполнены. В письме сыну Альберта Хайма Арнольду, отправленном 14 июля 1952 года, более полувека спустя после обучения в Политехникуме, Эйнштейн с грустью вспоминал «меланхолическое волшебство» рано начинавшихся лекций его отца [Schwarzenbach, 2005 стр. 40].
Студенческие будни
На что жил студент Эйнштейн в Цюрихе? Если коротко, он жил скромно, но не бедствовал. Помощи от родителей ждать не приходилось, так как фирма отца обанкротилась, и все вложенные в нее деньги пропали. Финансовые проблемы родителей Альберт принимал близко к сердцу, на втором году обучения он писал сестре Майе:
«Бедствия моих несчастных родителей, которые долгие годы не знают ни одного счастливого дня, сильно угнетают меня. Мне больно смотреть на это как стороннему зрителю, ведь я уже взрослый человек… но помочь им не могу ничем. Я для них обуза… Лучше мне было бы умереть. Одна только мысль… что год за годом я не позволял себе ни удовольствий, ни развлечений, поддерживает меня и часто помогает в минуту отчаяния» [Пайс, 1989 стр. 50].
Эйнштейна поддерживала в годы студенчества его тетушка из Генуи: каждый месяц он получал от нее чек (по тогдашней терминологии, вексель) на сто швейцарских франков. Сумма, конечно, не велика, но цены в Цюрихе позволяли на нее прожить и даже откладывать ежемесячно по двадцать франков на будущий взнос, необходимый для получения швейцарского гражданства. От вюртембергского, а стало быть, от немецкого гражданства он отказался, заплатив всего три марки. В январе 1896 года он официально стал человеком без гражданства. В таком статусе он оставался следующие пять лет, пока в феврале 1901 года не получил швейцарское гражданство, став гражданином города Цюриха и кантона Цюрих. Правда, за это «удовольствие» нужно было заплатить гораздо дороже – 800 франков. Эту сумму и пытался накопить юный студент.
Как же прожить месяц на оставшиеся 80 франков? Абрахам Пайс приводит типичные цены на жилье в Цюрихе из газеты «Tagesblatt der Stadt Zürich» за 1895 год:
«Маленькая меблированная комната — 20 швейцарских франков в месяц, двухразовое питание в пансионе — 1 франк 40 сантимов в день. Комната получше с пансионом — 70 франков в месяц» [Пайс, 1989 стр. 50].
И делает обоснованный вывод: «Средства Эйнштейна были скромными, но не скудными». Самого студента Политехникума скудость средств никогда не выводила из равновесия. Его вполне удовлетворяла маленькая комнатка, где из мебели были только стол, шкаф и два стула. Свое отношение к богатству он сформулировал предельно четко:
«Комфорт и благополучие никогда не были для меня самоцелью. По-моему, этот этический базис служит идеалом и для свиного стада. Доброта, красота и правда — вот идеалы, которые освещали мой жизненный путь, вновь и вновь возрождая в моей душе радость и мужество. Жизнь показалась бы мне пустой, если бы не было у меня чувства душевного родства с людьми, разделяющими мои взгляды, если бы я не мог заниматься изучением объективной реальности, вечно неуловимой и недосягаемой, и в сфере искусства и в научных исследованиях. С юных лет я презираю банальные цели человеческих устремлений: богатство, успех, роскошь» [Зелиг, 1964 стр. 37-38].
В первый и второй студенческие годы Эйнштейн снимал скромную комнату у Генриетты Хеги (Henriette Hägi) по адресу Унионштрассе 4 (Unionstrasse 4), третий год он был постояльцем у Штефании Марквальдер (Stephanie Markwalder), вдовы управляющего университетской психиатрической клиники в Цюрихе. В последний студенческий год Эйнштейн снова вернулся к Генриетте Хеги на Унионштрассе[6].
Памятная доска на доме на Унионштрассе 4 в честь Альберта Эйнштейна
Вначале Штефания Марквальдер проживала в оставшейся ей от мужа большой квартире в районе Шанценберг (Schanzenberg), недалеко от университета, три комнаты она сдавала временным жильцам. Когда ее дом перешел к кантональной школе, она переехала в более скромную квартиру по адресу Клосбахштрассе 87 (Klosbachstrasse 87), в которой две комнаты предназначались для постояльцев. Альберт Эйнштейн снимал самую маленькую из них, но с отдельным входом. Комната была как раз по его скромным средствам. Дочь Штефании Сюзанна Марквальдер в письме Карлу Зелигу рассказала о быте их ставшего потом знаменитым постояльца:
«Обедал он обычно в столовых, где не продавали спиртного. Однако часто обед его состоял из куска яблочного или сливового пирога, который он покупал в соседней булочной и съедал в своей комнате. На десерт была длинная сигара Бриссаго» [Зелиг, 1964 стр. 34].
Дом на Клосбахштрассе 87, где снимал комнату Альберт Эйнштейн
О качестве сигар, которые позволял себе курить Эйнштейн, можно судить по воспоминаниям Макса фон Лауэ, приехавшего в 1907 году в Берн специально для того, чтобы познакомиться с молодым автором теории относительности:
«Они гуляли и разговаривали часами, и Эйнштейн в какой-то момент предложил ему сигару, и Лауэ вспоминал, что она была такой мерзкой, что я „случайно“ уронил ее в реку» [Айзексон, 2016 стр. 191]
Эйнштейн умел нравиться женщинам. Сюзанна Марквальдер продолжает:
«Когда ко мне приходили подруги, он с удовольствием пил с нами чай и галантно провожал девушек домой» [Зелиг, 1964 стр. 34].
Единственное, что злило хозяйку квартиры, это рассеянность Эйнштейна: он постоянно забывал ключи от комнаты, и среди ночи звонок и громкий голос будили ее: «Это Эйнштейн, я опять забыл ключи». Однако на него невозможно было долго сердиться. Сюзанна вспоминает:
«Но этот темпераментный, непосредственный человек был так обаятелен, что вновь и вновь завоевывал ее сердце. Так было и тогда, когда он вернулся после каникул из Милана, по-мальчишески бесцеремонно внес свой потрепанный чемодан в переднюю, говоря: „Попробуете еще раз или сразу вышвырните меня за дверь?“» [Зелиг, 1964 стр. 34-35].
Музыка
Отдельно нужно сказать о музыкальных увлечениях Эйнштейна. Как бы ни был скуден его багаж, скрипка в футляре всегда была с ним. Он музицировал охотно, организуя дуэты, трио и квартеты из имевшихся в наличие музыкантов, любителей или профессионалов. Время благоприятствовало таким страстным поклонникам музыки. Это сейчас музыка окружает нас чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Она льется из телевизоров и радиоприемников, с экранов кинотеатров, из динамиков компьютеров, ноутбуков и телефонов… А тогда радио- и телевизионный эфир молчал, кино было немым, интернет еще не был известен. Звукозапись была в зачаточном состоянии, даже патефон появился только в 1907 году. На концерты профессионалов не каждый день пойдешь, да и не везде они были доступны. Поэтому потребность послушать классическую музыку в повседневной жизни удовлетворяли именно такие, как Эйнштейн, хорошие музыканты-любители, готовые играть при первой возможности. Их охотно приглашали в гости для организации домашних концертов. Когда студент Эйнштейн снимал комнату в квартире Марквальдеров, он обычно играл под аккомпанемент юной Сюзанны. Она вспоминала:
«По вечерам нередко устраивались импровизированные концерты, в которых Эйнштейн блистал своим искусством скрипача. Охотнее всего он играл Моцарта, а я аккомпанировала ему как умела. У меня до сих пор сохранились фортепьянные сонаты, которые подарил мне господин Эйнштейн с надписью: „В знак преданности и уважения“. Техника у меня была очень неважная, но он проявлял большую снисходительность. В крайнем случае только скажет: „Ну, вот, Вы опять остановились, как осел на горе!» Укажет смычком то место, с которого надо снова начать, и мы весело продолжаем!» [Зелиг, 1964 стр. 32-33].
Неуважительного отношения к музыке он не прощал никому. Как-то вдова, жившая над квартирой Марквальдеров, попросила присутствовать вместе с двумя дочерьми на вечернем музицировании Альберта и Сюзанны. Но с первыми звуками музыки гостьи, расположившиеся на диване, принялись стучать вязальными спицами и шептаться, подбирая спустившиеся петли. Сюзанна рассказала про немедленную реакцию Альберта:
«Эйнштейн демонстративно захлопнул мои ноты и уложил скрипку в футляр. На вопрос старшей из наших посетительниц: „Разве вы больше не будете играть?“, Эйнштейн саркастически ответил: „Мы не смеем мешать Вам работать!“» [Зелиг, 1964 стр. 33].
Отправляясь в гости, Эйнштейн всегда брал скрипку с собой и нередко музицировал с хозяевами. Например, у профессора Штерна, в доме которого он был частым и желанным гостем. Однажды летом Эйнштейн услышал через балконную дверь звуки фортепьянной сонаты Моцарта. Недолго думая, он схватил скрипку и как был в домашней одежде, выскочил на улицу. Через несколько секунд к звукам фортепьяно прибавилось пение скрипки. Об этом эпизоде тоже рассказала Сюзанна Марквальдер:
«Вернувшись, Эйнштейн воскликнул с восхищением: „Да это же прелестная барышня! Я буду часто играть с ней“. Позже познакомились с пианисткой и мы. Это была уже немолодая фрейлен Вегелин; спустя несколько часов она явилась к нам в черном шелковом платье и робко спросила, кто этот странный молодой человек. Мы успокоили ее, сказав, что он безобидный студент. Она нам рассказала, как сильно испугало ее появление незнакомого юноши, который ворвался к ней в квартиру с криком: „Играйте, играйте дальше“» [Зелиг, 1964 стр. 33-34].
Еще в одном доме в Цюрихе любил музицировать Альберт Эйнштейн. У его дальнего родственника Альберта Карра, торговавшего зерном, жена Луиза обладала великолепным меццо-сопрано, училась в базельской консерватории и могла профессионально исполнять сложные вокальные партии. Она часто выступала вместе с Эйнштейном, который особенно «любил старинные итальянские канцонетты Витоли, Корелли, Вивальди, Локателли, а также арии Генделя» [Зелиг, 1964 стр. 36].
Из рассказов Сюзанны Марквальдер мы узнаем, что в студенческие годы Эйнштейн любил кататься с друзьями на парусной лодке по Цюрихскому озеру. Иногда в эту компанию приглашали и Сюзанну. Она отмечала:
«Помню, когда ветер стихал и паруса опадали, Эйнштейн доставал из кармана записную книжку и что-то в ней писал. Но стоило повеять легкому ветерку, и он вновь был готов управлять парусами» [Зелиг, 1964 стр. 33].
Любовь к отдыху под парусами ученый сохранил на всю жизнь. Когда он выбирал место под Берлином для своего летнего домика, главным условием было наличие поблизости озера. В результате летний домик был построен в местечке Капут, и Эйнштейн проводил много времени под парусами, но уже на своей яхте. Об этом он сообщал своей бывшей квартирной хозяйке, с которой переписывался, уже переехав в Берлин. Ее дочери, Сюзанне Марквальдер, Эйнштейн ответил на письмо уже на закате своей жизни, 23 декабря 1950 года. В письме из Принстона он назвал ее мать «доброй, а порой и снисходительной женщиной» [Зелиг, 1964 стр. 35-36].
Товарищи
Эйнштейн умел дружить. Со многими своими друзьями он познакомился именно в студенческие годы и сохранил дружбу на всю жизнь. Одним из таких друзей стал Марсель Гроссман, сын состоятельных родителей, его отец владел фабрикой, выпускающей сельскохозяйственные машины. В «Автобиографических набросках» Эйнштейн вспоминал:
«В эти студенческие годы развилась настоящая дружба с товарищем по учебе, Марселем Гроссманом. Раз в неделю мы торжественно шли с ним в кафе «Метрополь» на набережной Лиммат и разговаривали не только об учебе, но и, сверх того, о всех вещах, которые могут интересовать молодых людей с открытыми глазами. Он не был таким бродягой и чудаком, как я, но был связан со швейцарской средой и в пределах возможного не потерял внутренней самостоятельности. Кроме того, он обладал в избытке как раз теми данными, которых мне не хватало: быстрым восприятием и порядком во всех отношениях. Он не только посещал все лекции, которые мы считали важными, но и обрабатывал их так замечательно, что если бы его тетради перепечатать, то их вполне можно было бы издать. Для подготовки к экзаменам он одалживал мне эти тетради, которые служили для меня спасательным кругом; о том, как мне жилось бы без них, лучше не гадать» [Эйнштейн, 1967b стр. 351-352].
Гроссман был первым, кто предсказал Эйнштейну большое будущее:
«Спустя несколько дней после их первой беседы Марсель, сидя за обеденным столом в доме своих родителей, сказал: „Этот Эйнштейн будет когда-нибудь великим человеком“» [Зелиг, 1964 стр. 32].
Не только своими образцовыми конспектами лекций Гроссман помог другу. Ещё дважды его помощь была бесценна: в 1902 году он помог безработному Эйнштейну найти постоянное место работы и в 1912-м нашел нужную математическую форму для рождавшейся общей теории относительности.
Близким Эйнштейну человеком стал еще один однокурсник — Якоб Эрат, после смерти отца приехавший в Цюрих с матерью в 1896 году для учебы в Политехникуме. На лекциях он сидел, как правило, рядом с Эйнштейном и быстро подружился с ним. В отличие от блестящего Марселя Гроссмана, Якоб соображал медленно и перед предстоящими экзаменами впадал в настоящую депрессию. Мать Эрата жаловалась Альберту, что ее сын страшно боится экзаменов. На что Эйнштейн преспокойно отвечал: «Зачем же страх? Либо человек знает, либо не знает. Дело совершенно ясное!» [Seelig, 1960 S. 68]. К матери Эрата, живой и доброй женщине, Эйнштейн испытывал нескрываемую симпатию. Когда ему требовалась душевная поддержка, когда он в своей цыганской жизни хотел почувствовать тепло домашнего очага, он без приглашения заходил домой к Эратам на улицу Рёстлиштрассе 47 (Röslistrasse 47). Однажды он появился там с толстым шарфом вокруг шеи. Мать Эрата заметила его еще в саду дома и через окно спросила:
— Вы простудились, господин Эйнштейн?
— Да, немного.
— Что у Вас вокруг шеи?
— А, это коврик с нашего комода [Seelig, 1960 стр. 68].
После получения диплома Якоб Эрат получил место ассистента профессора Рудио, защитил докторскую диссертацию и работал преподавателем математики и астрономии в кантональной школе в Винтертуре, втором по величине городе кантона Цюрих. Одному из первых биографов Эйнштейна Карлу Зелигу Эрат рассказывал:
«Если Эйнштейн хорошо ко мне относился, то это, наверное, потому, что у нас были одинаковые взгляды на многие проблемы. Будучи человеком свободомыслящим, он подходил ко всем вопросам критически, но всегда проявлял большую тактичность. <…> Он не хотел казаться не таким, каким был. С юных лет Эйнштейн перестал считаться с чужими мнениями и предрассудками, поэтому и в спорах на религиозные темы он производил впечатление неподкупного и объективного человека, но всегда проявлял терпимость» [Зелиг, 1964 стр. 38-39].
В Цюрихе Эйнштейн познакомился еще с одним человеком, ставшим его близким другом на всю жизнь — Микеле (иногда пишут на французский лад Мишель) Анжело Бессо. Он был на шесть лет старше Альберта, изучал математику и физику в Риме, а потом поступил на инженерное отделение Политехникума в Цюрихе. Их жизненные пути не раз пересекались, какое-то время Бессо работал в том же Патентном ведомстве, что и Эйнштейн, но даже вдали друг от друга они поддерживали связь, обмениваясь подробными письмами. Переписка Бессо и Эйнштейна – ценнейший источник сведений о великом физике. Через семейство учителя Йоста Винтелера и его жены Паулины Эйнштейн и Бессо, можно сказать, породнились: сестра Эйнштейна Майя вышла замуж за их сына Пауля. А Микеле Бессо женился на старшей дочери Винтелер – Анне. К этому можно добавить, что другая дочь Винтелер – Мария – была первой любовью самого Эйнштейна.
Марсель Гроссман, Альберт Эйнштейн, Микеле Бессо
Еще один цюрихский знакомый Эйнштейна сыграл определенную роль в его жизни – Фридрих Адлер (Friedrich Adler), сын основателя социал-демократической рабочей партии Австрии Виктора Адлера. Возможно, из-за знакомства с Адлером Эйнштейн в свой последний студенческий год посещал лекции по основам национальной экономики и социальным последствиям свободной конкуренции. Фридрих Адлер был ровесником Эйнштейна и прибыл в Цюрих на год позже него. Он изучал химию и физику, но не в Политехникуме, а в университете, располагавшемся до 1914 года в том же здании, что и Поли. Цюрихский университет был открыт в апреле 1833 года, и уже через несколько лет женщинам было дано разрешение учиться в нем. С открытием медицинского факультета в университет хлынул поток девушек из разных стран, особенно много из царской России, где учеба в университетах была чисто мужским делом.
Первой девушкой, защитившей в 1867 году в Цюрихе докторскую диссертацию по медицине, стала Надежда Суслова, родом из села Панино Нижегородской губернии. Ее отец был крепостным у графа Шереметева, потом освободился и стал успешным предпринимателем, дал детям – сестрам Надежде и Аполлинарии (Полине) – хорошее образование. У Полины был страстный роман с Достоевским, продолжавшийся несколько лет, потом она вышла замуж за Василия Розанова. Надежда в 1864 году уехала в Швейцарию и жила в Цюрихе по адресу Платтенштрассе 14 (Plattenstrasse 14). После изменения нумерации домов в 1893 году этот дом получил номер 50. Именно в этом доме снимала комнату Милева Марич, прежде чем стала женой Альберта Эйнштейна [Schwarzenbach, 2005 стр. 41].
Эйнштейну нравилось, что Цюрих – город с разнообразным по составу населением, треть которого составляли иностранцы. В 1900 году 68 процентов населения были протестанты, 29 процентов – католики, 1,8 процента – евреи. Самую большую колонию иностранцев составляли немцы – их было в городе 31 тысяча, за ними шли итальянцы – 5350 и граждане Австро-Венгрии – 4547 человек [Schwarzenbach, 2005 стр. 33]. И у Фридриха Адлера, и у Альберта Эйнштейна жены не были урожденными швейцарками. Рожденная в Сербии Милева Марич, на которой Альберт женился в 1902 году, имела гражданство Австро-Венгрии. А женой Адлера в 1903 году стала рожденная в Литве Катя Германишская, подданная Российской империи. Катя изучала физику в Цюрихском университете, и посещала вместе с будущим мужем лекции Германа Минковского, которые слушали и Альберт Эйнштейн с Милевой Марич. Слушателей непростых лекций Минковского было немного, не удивительно, что молодые люди сблизились и подружились.
Несмотря на страстную пропаганду социалистических идей, которую вёл темпераментный Адлер, Эйнштейн оставался в стороне от какой-либо партийной жизни. Он часто повторял фразу: «Для меня загадка, как может интеллигентный человек приписать себя к какой-либо партии» [Seelig, 1960 стр. 164].
Со своей стороны, Адлер уверял Зелига, что «Эйнштейн – социалист в душе» [Seelig, 1960 стр. 164]. Показательно, что Фридрих Адлер в 1898 году переехал в квартиру своей подруги, бывшей студентки Цюрихского университета Розы Люксембург, на Песталоцциштрассе 37 (Pestalozzistrasse 37) после того, как она уехала в Германию бороться за права пролетариата. Ее убили в Берлине в начале 1919 года. «Она была слишком хороша для этого мира», — сказал Эйнштейн, когда узнал об этом злодеянии [Seelig, 1960 стр. 163].
Альберт Эйнштейн избегал не только партии, даже в студенческие объединения он никогда не вступал. Он признавался:
«Мое страстное стремление к социальной справедливости и чувство социального долга всегда находились в странном противоречии с явным отсутствием потребности в тесном общении с отдельными людьми и целыми коллективами. Я самый настоящий „одиночка“ и никогда не отдавал безраздельно своего сердца государству, родине, друзьям и даже собственной семье; я был к ним привязан, но всегда испытывал неослабевающее чувство отчужденности и потребность в одиночестве; с годами это только усиливается… Человек такого склада, разумеется, частично утрачивает непосредственность и беззаботность, но зато он обретает полную внутреннюю независимость, равнодушен к мнению других людей и не поддается искушению строить свое равновесие на столь шаткой основе» [Зелиг, 1964 стр. 38].
Фридрих Адлер окажется важным действующим лицом в драме назначения Эйнштейна экстраординарным профессором Цюрихского университета, о чем у нас речь впереди.
«Веселый зяблик»
У Альберта Эйнштейна был счастливый дар – он не мог долго ощущать себя несчастным. Он знал за собой эту особенность. В мае 1901 года в письме цюрихскому профессору Альфреду Штерну, в доме которого он в годы студенчества регулярно обедал, Альберт признавался, что, по сути, он оптимист:
«Мне отлично известно, что я веселый зяблик и никак не склонен к меланхолии, разве только тогда, когда страдаю расстройством желудка или чем-либо подобным…» [Зелиг, 1964 стр. 43].
Своей простотой и наглядностью выражение «веселый зяблик» (по-немецки «lustiger Fink») может ввести читателя в заблуждение. Даже такой знающий человек, как один из первых биографов Эйнштейна на русском языке Борис Григорьевич Кузнецов понимал это выражение, так сказать, в прямом смысле, как веселую маленькую певчую птичку, которая беспечно распевает свои песенки и не печалится ничем. Кузнецов далее пишет:
«Живо представляешь себе «веселого зяблика», без средств к существованию, без перспектив постоянной службы, находящегося «вне себя от радости» от перспективы получения работы на два месяца и пешей прогулки по горам Шплюгена к месту этой работы. Эйнштейн принадлежал к счастливым натурам, которые легко переносят огорчения, но очень живо и радостно ощущают самую незначительную удачу» [Кузнецов, 1963].
А в другом месте Кузнецов противопоставляет «веселого зяблика» могучему и трагическому мыслителю:
«Даже «веселый зяблик» времен Аарау, Цюриха и Берна был мыслителем, одним из величайших мыслителей всех времен, и игривые пассажи Моцарта могли занимать такое большое место в интеллектуальной и эмоциональной жизни молодого Эйнштейна, потому что они скрывали глубочайшие трагические, поистине фаустианские коллизии» [Кузнецов, 1963 стр. 643].
В интерпретации выражения «веселый зяблик» уважаемый Борис Григорьевич допустил ошибку, неверно понял швейцарский жаргон молодого Эйнштейна, только несколько месяцев назад получившего швейцарское гражданство. Так поверхностно понимать выражение «веселый зяблик», значит совершенно не чувствовать речь Эйнштейна. Эйнштейн был остроумный, ироничный, иногда даже циничный собеседник, но никогда не сюсюкал и не жеманничал. Представить себе, что он сравнивает себя с маленькой певчей птичкой — это все равно, что вообразить, что он говорит «я кушаю» и «мое творчество». У Эйнштейна был богатейший немецкий язык, сравнимый по разнообразию словаря и точности выражений с языком Томаса Манна. За школьные и студенческие годы в Аарау и Цюрихе он обогатился многими местными, швейцарскими выражениями и оборотами. «Веселый зяблик» — это один из них. Означает бродягу, проходимца, цыгана, люмпена. Вот бродягой или цыганом Эйнштейн, не имевший ни работы, ни дома, мог. А «птенчиком», «зябликом», «ласточкой» или «лапочкой» не мог! Язык не поворачивался бы так сказать. И не слышать этого — явный просмотр уважаемого биографа.
Но вернемся к Эйнштейну. Такая особенность характера заставляла быстро забывать всё плохое, что с ним случалось, вытеснять из памяти все следы неприятных событий. Ни в «Автобиографических заметках», написанных в 1949 году [Эйнштейн, 1967a], ни в «Автобиографических набросках», написанных в 1954-м и опубликованных уже после его смерти [Эйнштейн, 1967b], нет ни слова о периоде после защиты диплома в Цюрихе в 1900-м и до зачисления его в штат Федерального патентного ведомства в Берне в 1902-м. Это был в материальном отношении один из самых трудных периодов его жизни: финансовая помощь тетушки из Генуи прекратилась с окончанием студенчества, а постоянного места работы он никак не мог найти.
Об этом периоде становления великого физика пойдет речь в следующих публикациях.
Литература
Einstein, Albert. 1901. Folgerungen aus den Capillaritätserscheinungen. Annalen der Physik. 1901 г., Т. 309 (3): 513–523.
ETH-Bibliothek. 2021. Studium am Polytechnikum in Zürich (1896–1900). ETH Zürich. [В Интернете] 2021 г. [Цитировано: 19 Mai 2022 г.] https://library.ethz.ch/standorte-und-medien/plattformen/einstein-online/studium-am-polytechnikum-in-zuerich-1896-1900.html.
Kollros, Louis. 1956. Errinerungen eines Kommilitonen. [авт. книги] Carl (Hrsg) Seelig. Helle Zeit — dunkle Zeit, S. 17-31. Zürich : Europa Verlag, 1956.
Lemmerich, Jost. 1982. Max Born, James Frank, der Luxus des Gewissens: Physiker in ihrer Zeit. Wiesbaden : Reichert, 1982.
Schwarzenbach, Alexis. 2005. Das verschmähte Genie. Albert Einstein und die Schweiz. München : Deutsche Verlags-Anstalt, 2005.
Seelig, Carl. 1960. Albert Einstein. Leben und Werk. Eines Genies unserer Zeit. Zürich : Europa Verlag , 1960.
Айзексон, Уолтер. 2016. Альберт Эйнштейн: его жизнь и его Вселенная. М. : АСТ: Corpus, 2016.
Зелиг, Карл. 1964. Альберт Эйнштейн. Сокращенный перевод с немецкого. М. : Атомиздат, 1964.
Кузнецов, Б.Г. 1963. Эйнштейн: Жизнь. Смерть. Бессмертие . М. : Наука, 1963.
Пайс, Абрахам. 1989. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна: Пер. с англ./Под ред. акад. А. А. Логунова. М. : Наука, гл. ред. физ.-мат. лит., 1989.
Эйнштейн, Альберт. 1967a. Автобиографические заметки. Собрание научных трудов в четырех томах. Том четвертый, с. 259-293. М. : Наука, 1967a.
Эйнштейн, Альберт. 1967b. Автобиографические наброски. Собрание научных трудов в четырех томах. Том четвертый, с. 350-356. М. : Наука, 1967b.
Примечания
[1] Это право Политехникум получил в 1908 году, а первые собственные доктора появились в 1909-м. Об этом см. ниже.
[2] Экзаменационные ведомости, письма ректора и матрикулы студентов Политехникума хранятся в архиве библиотеки института, их копии выложены в интернет [ETH-Bibliothek, 2021].
[3] В книге Абрахама Пайса говорится, что «в журнале физико-математического факультета политехникума записано серьезное предупреждение Эйнштейну за пропуски лабораторных занятий» [Пайс, 1989 стр. 51]. Это явная неточность. Не говоря уже о том, что вместо факультетов в Политехникуме были отделения, предупреждение Эйнштейну было внесено в его личный матрикул, а не в какой-то выдуманный общий журнал.
[4] В русском языке слово «абитуриент» обозначает человека, поступающего в ВУЗ, в отличие от немецкого, где это слово обозначает сдающего в гимназии экзамены на аттестат зрелости. В основе слова «abitur» лежит латинское «abiturus» – тот, кто должен уйти. То есть «абитур» – это выход из школы, а вовсе не поступление в институт. Но язык развивается по своим законам, не всегда совпадающим с законами житейской логики
[5] В русском переводе книги Карла Зелига его ошибочно назвали Эшли [Зелиг, 1964 стр. 23].
[6] Утверждение Уолтера Айзексона, будто Эйнштейн «жил в студенческом общежитии» [Айзексон, 2016 стр. 61] явно ошибочно, так как не подтверждается ни одним документом и противоречит известным фактам.
Комментариев нет:
Отправить комментарий