Автор: Ирина Кравченко
Она была как её Вероника из «Летят журавли». Вечно любящая и вечно живая, совсем по названию пьесы Виктора Розова, положенной в основу фильма. Эта роль словно навсегда внушила Самойловой, что всё возможно, если, конечно, верить. И, презрев обстоятельства взрослой жизни, она верила.
Однажды на вопрос, как вспоминает войну, которую встретила девочкой, Татьяна Самойлова ответила, что они с мамой в эвакуации обе тяжело заболели. И подытожила: война – это болезнь
То, что противно природе человеческой, для Самойловой было болезнью. Об этом, собственно, и картина «Летят журавли»: в судьбу героини Вероники вторгаются хаос и мрак, надвигающиеся на всё вокруг.
Но потому «Журавли» и стали легендарными, что в них впервые после войны так проникновенно было показано, как волей-неволей противостоит ей обычный человек. Как он, несмотря на то что беда всеобщая, оказывается один в поле воин, потому что сам, своими силами, какие у него есть, должен всё преодолеть. Даже если этот «воин» − юное создание, совершенно вроде не пригодное ни для какой борьбы. Но именно просто человек и побеждает нечеловеческое, и слабость, нежность, слёзы оборачиваются самой большой стойкостью. Конечно, надо было найти исполнительницу главной роли, чтобы в ней вся слабая-сильная жизнь сконцентрировалась. Самойлова подходила на эту роль волшебно.
…Она ушла в день своего рождения. Сошлись начало и конец, замкнулся круг, нарисовалось волшебное кольцо. Что всё-таки не случайно, поскольку гармония, стремящаяся к идеальной со скоростью света, – то, с чем ассоциируется Самойлова. Только гармония не в привычном её понимании ровности и гладкости, это называется скукой. У нашей же героини отношение к жизни оказалось ровно противоположным, и ей явно не было скучно. Нет, всякие завихрения, которые почему-то считаются необходимыми для вдохновения, её не привлекали.
Её тяга к гармонии заключалась вот в чём: в жажде проживать жизнь без остатка. И жизнь, ценящая подобные намерения, довольно рано принялась девушку одаривать. В стране только-только стало возможным дышать, народ ещё отвыкал от состояния невесомости, когда у Татьяны появились «Журавли». Поначалу просто фильм, ничего вроде особенного. После показа картины Хрущёву раздалось его недовольство, что вполне могло означать: закрывайте лавочку. Но картину отправили в Канны, и всемирная слава вдруг явилась к Самойловой, ничего такого не ожидавшей. Татьяна, видимо, совсем не была готова к тому, что она, юная, слабая здоровьем (болела туберкулёзом), хоть и весёлая, задорная, но застенчивая девочка, потрясёт воображение европейцев, много «звёзд» повидавших, и заинтересует голливудских деятелей. Американцы потом искали Самойлову, но свои «не выдали» и никуда девушку не отпустили. Впоследствии у нашей героини из значительных ролей оказалось всего две: в «Неотправленном письме» и в «Анне Карениной».
Но самое главное она сыграла: жизнь посильнее всего будет, недаром Татьяна так доверяла ей. Вот и её Вероника и Анна – сама жизнь. И обе любят до самозабвения. Просто взять и сыграть такое нельзя, если внутри нет, а у Самойловой – было. Любовь для неё оказалась тем, без чего прожить невозможно. И – ничего сопутствующего, вроде отношения к себе по принципу «ах, какая женщина!» или желания «дорогой оправы» такому же бриллианту: кабацкая пошлость была Самойловой чужда напрочь. Только любовь, страсть, чтобы до жара в груди, шума морского прибоя в ушах и головы в облаках. Романтиком она была, чистым, беспримесным романтиком.
Первое сильное чувство накрыло Татьяну ещё в театральном училище: Вася Лановой, лирический красавец, ей в пару. Ничего им, видимо, друг от друга не нужно было, кроме любви, хорошо, что быт обеспечили родители молодой жены. Но, как во всякой паре, где повседневное не слишком важно, дети так и не родились. Самойлова страдала от этого, потом выздоравливала от наваждения: лечилась самой жизнью и кино, которое для неё тоже была жизнь. Ребёнка она родила только годы спустя. Единственный сын Митя рос без отца, точнее, Татьянин папа стал ему отцом. А родной, Эдуард Машкович, симпатичный мужик, по сию пору, когда рассказывает о бывшей жене, выглядит как человек растерянный: налетел ветер, лёгкий, южный, закружил – что это было?.. Старалась Самойлова и ещё раза два создать семью, но тоже навсегда не вышло.
На съёмках фильма "Неотправленное письмо". 1959 год
Может, потому, что вечной любви не бывает? Но попробовал бы кто-то объяснить это Самойловой. Она неосознанно, но верила во всепобеждающую жизненную силу, потому и не боялась ничего… Однако у жизни свои законы, в ней как-то не получается всё время лететь вперёд, на крыльях весеннего ветра. Человек ведь не журавлик. И Татьяна устала, даже заболела на нервной почве, так это характеризуется на земле.
Кино же с некоторого времени в ней больше почти не нуждалось: в наших краях редко бывает оттепель, когда все, и женщины, и даже мужчины, узнают себя в Веронике. И Каренина у нас одна, второй раз не сыграешь. А любовь… Ну что любовь? Она как птица − летает где хочет.
С тех пор, очень давних, лет тридцать тому, если не больше, она отстранилась, что ли. Если так – значит, будет так, свыше это лучше знают. Жила, не жаловалась, ездила по стране с выступлениями – любимым делом занималась, с людьми встречалась, деньги зарабатывала, потом тосковала по уехавшему в Америку сыну, волшебно красивому, умному. Но и о разлуке с Митькой, если бы не принялись спрашивать журналисты, никому из посторонних, скорее всего, не рассказала бы. В последние годы телевидение и впрямь вспомнило о ней, делало передачи – и получало на редкость достойные ответы на любые вопросы. В духе «у меня всё хорошо, о чём вы?».
И у неё действительно всё было хорошо.
Младший брат Татьяны Самойловой
Алексей
– Тане повезло с самого начала. Она родилась в 34-м, уже шли репрессии, в доме, где жила наша семья, постоянно кого-нибудь забирали, но папу (известного актёра Евгения Самойлова. - Прим. авт.) не взяли. Наверное, потому, что он был сталинским лауреатом, много снимался в кино, был всенародно любимым артистом – сложно было его тронуть.
Отец советовал вам учиться на актёра?
− Папа, наоборот, говорил и Тане, и мне, что нам не надо идти в эту профессию. «Для того чтобы работать в театре, надо двадцать четыре часа в сутки сохранять физическое и психическое здоровье, надо быть готовым к любым перегрузкам». Он это умел, поэтому много работал.
А чем занималась мама?
− Семьёй. Дом был на ней. Мама получила хорошее образование. По профессии она инженер, но прекрасно знала литературу, изобразительное искусство, музыку. У неё оказались по-другому устроены мозги, нежели у меня, Тани или папы. Более рациональная была, более приспособленная к жизни. С одной стороны, жалко, что она не занималась своей карьерой, почти не работала, с другой – папа без мамы пропал бы. Примеров актёрских много.
Стал бы выпивать?
− Он и выпивал. Но если утром предстояла репетиция, накануне не прикасался к спиртному. Вставал в 4−5 часов утра и готовился репетировать. Поэтому дело не в том, что мама папу от чего-то удерживала, − она обеспечивала ему прочный семейный тыл. Занималась бытом, домработниц у нас не было. Отказалась от собственной карьеры и о нас троих заботилась с утра до вечера.
Евгений Валерианович ценил её усилия?
− Папа был признателен маме, но по-своему: вслух на эти темы особенно не распространялся. Они с Таней были, по сути, одиночками. И каждый из них старался никого на свою «территорию» не пускать, даже маму. Да и она не лезла в папину жизнь. Папа был преданным семье человеком. Любил маму. Они встретились совсем молодыми. Мама была на отдыхе под Ленинградом, пришла на концерт, где папа читал «Медного всадника», и захотела познакомиться с исполнителем. Папа в неё влюбился, и было за что: обаятельная брюнетка с раскосыми глазами – такие же были у Тани – и подтянутой фигурой. Спустя год, когда маме ещё не исполнилось двадцати лет, родилась Таня.
К кому из родителей она была ближе?
− К матери, просто потому, что отец почти всё время проводил в театре или на съёмках.
Писали, что Зинаида Ильинична руководила жизнью дочери…
− Нет-нет-нет, Таней руководить было невозможно. Она была свободным человеком. Делала что хотела. Конечно, не в кадре, но в жизни – да.
Какой ваша мама была по характеру?
− Мягкой, но строгой: проступков не прощала. Наказания были простыми, но действенными. Вот она всё приготовила к моему дню рождения, позвали гостей, а я провинился в школе. Мама вечер отменила, позвонила приглашённым и сказала, что праздновать ничего не будем.
Дочь она наказывала?
− Нет, Таня была прилежной девочкой. Много читала, ходила в театры, в музеи. Профессионально занималась балетом. Не могу сказать, что училась на пятёрки: лучше всего успевала по тем предметам, которые ей нравились. По литературе, например.
Старшая сестра занималась вами?
− У нас одиннадцать лет разницы. Когда я подрос, Таня уже барышней была, со своей компанией, училась в театральном институте, в кино снималась. Ей не до меня было. Я больше времени проводил с мамой, но и, когда мог, рядом с Таней.
Мама ей сильно помогала?
− Да. Они вместе проводили много времени. Мама сопровождала Таню во всех поездках на съёмки «Анны Карениной».
Её быт там организовывала?
− Быт и так был организован. Мама просто поддерживала Таню. И подсказывала ей что-то по роли: я же сказал, что у неё хорошая голова была, образование. У нас в семье никто ни над кем не трясся, у всех была свобода действий, но чётко знали, что можно, а чего нельзя. Мама не вмешивалась в жизнь Тани, но опекала её до своего последнего дня.
Опекала, может, ещё и потому, что подтверждались слова вашего отца о тяжести актёрской профессии?
− Проработав несколько лет в театре, я ушёл из него, потому что понял: актёрство не для моей натуры. Но у меня и работ таких не было, как у Тани, и такой славы. Она за короткий промежуток времени сыграла четыре главные роли в кино и после перегрузки заболела: случилась тяжелейшая депрессия. Нервное истощение было. Пришлось лечиться. Да, папа оказался прав: ни я, ни Таня ни психологически, ни физически не были готовы к актёрской профессии. Он уже всё в ней испытал и знал, о чём говорил. Постоянной работы в театре Таня точно не вынесла бы − она сыграла всего две роли, – поскольку театр требует большого напряжения сил. Но и в кино Тане было нелегко, даже не на съёмках. Таня исполнительная была, к тому же терпела все трудности, которые случались в экспедициях: то снимали в горящей тайге, то на сильном холоде, когда она отморозила пальцы. Однако самое сложное начиналось после выхода картины: встречи и поездки, раздача автографов, расспросы про личную жизнь. А она закрытым человеком была. И папа тоже стеснялся повышенного к себе внимания. Когда выходил из дома в магазин или ещё в какое общественное место, то одевался так, что его невозможно было узнать. А Таня ездила на такси, метро вообще не любила. Хотя пользоваться транспортом ей в свободное время не нужно было: всё находилось поблизости от её дома, те же рестораны, в которых она обедала. Таня жила отдельно от нас, бытом не занималась, почти не готовила, убирала у неё приходящая женщина. Когда она снималась, у неё времени не было на домашние дела. Мы с ней в те годы почти не виделись.
В результате из-за бесконечной круговерти вокруг фильма «Летят журавли» Таня признавалась, что этот фильм у неё уже в печёнках сидит!.. Притом что, конечно, какие-то поездки ей, безусловно, нравились, прежде всего по Франции после выхода на экраны «Журавлей». Таня возвратилась в прекрасном настроении.
А к приглашению поработать в Голливуде как отнеслась?
− Просто пришла в Союз кинематографистов и сказала: зовут сниматься в Америку − за пять лет в пяти главных ролях. А наши ответили американцам, что актриса Самойлова невероятно занята. Хотя Таня в те годы была в простое.
Переживала, что в Америку не пустили, что ролей не давали? Её легко было обидеть?
− Нелегко. Ни папу, ни Таню. Она просто посылала обидчика на три буквы, и всё. Выбить из колеи её было трудно, настолько в ней преобладало внутреннее спокойствие. Впрочем, у неё был, конечно, темперамент, был даже авантюризм. Она могла быть весёлой, заводной. Но по большей части оставалась невозмутимой, чем пошла в отца. Мало говорила и больше слушала. Самодостаточной была. Так что испортить ей настроение отсутствием ролей было сложно, тем более что она, когда не снималась, много ездила с выступлениями по стране.
А когда занималась воспитанием сына Мити?
− Поначалу он рос в нашей семье, потом его отдали в интернат: Эдик Машкович, Митин отец, создал другую семью, Таня много работала, папа тоже, мама болела гипертонией, давление за двести поднималось. Интернат был хорошим: мы платили в месяц 65 рублей, а я, например, получал 69. Мы навещали Митю, он к нам приезжал.
Как он воспринимал свою жизнь вне дома?
− Переживал, когда его отдали в детский сад, а уже в интернате – нет. Но в какой-то момент мы всё равно решили, что мальчику нужна семья, и забрали его. Ему уже было лет четырнадцать. Наш папа Митю официально усыновил, и он жил у нас до армии.
И кто же больше всех повлиял на него?
− Наша мама. В выборе профессии – Митька стал врачом – стопроцентно. Он поступал в медицинский институт, в первый год недобрал одного балла и отправился в армию. После возвращения познакомился со своей будущей женой. Уже наступали новые времена. Митя и его девушка поженились и уехали в Америку.
Почему Татьяна Евгеньевна не уехала к сыну?
− Не знала языка. И не умела водить машину: в Америке без этого жить невозможно.
Но в гости-то…
− У Мити была скромная квартира, он одно время не работал, работала только его жена. И жить там, повторю, без знания языка и вождения машины нельзя. Что бы Таня стала делать? Сидеть дома?
Побыла, хотя бы немного, рядом с сыном.
− Но сын работал двадцать четыре часа в сутки! Ей вообще не надо было туда ехать. Зачем? И Митя ведь приезжал сюда два раза.
Одна из таких встреч состоялась на телевидении, в известной программе. Татьяна Евгеньевна ради встречи с сыном и пошла туда?
− Да, чтобы увидеть Митю, потому что телевизионщики всё устроили сами, оплатили ему приезд. Таня ждала этой встречи.
А она понимала, что её позвали ради любопытства публики? Вашу сестру не донимали разговоры, вдруг возникшие вокруг её имени в последние годы?
− У Тани была своя жизнь, своё восприятие жизни, для неё эти передачи и их ведущие не существовали. Ей пообещали, что прилетит Митя. Пообещали хорошо заплатить, что в Таниной денежной ситуации, очень непростой, было далеко не лишним. Мы на телевизионные деньги ремонт в её квартире сделали. Но больше я на телевидение не пойду: мои слова смонтировали так, что эффект получился прямо противоположным.
Татьяна Евгеньевна не говорила вам, что о чём-то жалеет?
− Нет, внутренне Таня, по-моему, была спокойна. Она, думаю, понимала: всё, что могла сделать, − сделала. Если бы даже снялась в одной-единственной картине «Летят журавли» − этого было бы достаточно. На Западе − ещё и в смысле денег. А здесь… Хотя после картины Тане присвоили высшую категорию и положили ставку − 450 рублей, большие деньги по тем временам. Но это когда было… И всё равно Таня на жизнь не жаловалась, говорила только, что наступило бездарное время.
С кем она была в последние годы? С кем общалась кроме вас и Мити?
− Мама умерла в середине 90-х, отец жил со мной. Работал до 93 лет. Бодрый был, с ясной головой. Они с Таней созванивались, она к нам приезжала. С подругами встречалась. Каждый день ходила в Гильдию киноактёров, там всё время видела кого-то из своих коллег, было с кем поговорить. Таня умела просто получать удовольствие от жизни: гуляла, общалась с людьми, смотрела ночные телепрограммы, только умные. Она почти всё время была в собственных мыслях. Привыкла жить своей жизнью, размеренно, без напряжения.
И не отчитывалась вам в том, что делает?
− Нет, да я и не каждый день бывал у неё. Только в последние два года стал ей помогать. Приезжал и уезжал, некогда было сидеть у неё. К тому же у Тани был сложный характер. Но я абстрагировался и делал для неё то, что должен был делать.
Однажды отдельность её существования привела к тому, что Самойлову искали всем миром…
− Она просто уехала в больницу, никого не предупредив. Я искал её повсюду. Нашёл. Возмущался, что врач не сообщил мне. Сказал Тане, что беспокоить её не буду, а когда она захочет мне позвонить, пусть звонит. Она так и делала.
То, что она в свой день рождения опять оказалась в больнице, не было связано с той шумихой в прессе, которая предшествовала её юбилею?
− Наверное, Таня нервничала. К тому же она перед тем долго болела. Хотя мы с ней поехали в дом отдыха, хорошо провели там время, поэтому настрой у неё был хороший. Потом её вновь положили в больницу. 4 мая − день Таниного рождения, 6-го собирались отмечать её 80-летие. 3-го я договорился, что Таню отпустят домой на три дня. На следующий день я приехал и узнал, что её перевели в другую больницу, на аппарат искусственной вентиляции лёгких. Вскоре Таня умерла.
В свой день рождения. Что-то есть в этом, подсказывающее, что жизнь, несмотря ни на что, прожита гармонично.
Митя не думает вернуться в Россию?
− Он кардиохирург и, если ему предложат здесь хорошо оплачиваемую работу, приедет. У него в Москве много друзей. И Танина квартира полностью готова, он может в ней жить.
Как сейчас Мите, после ухода мамы?
− Он говорит: «Пока я не осознал, что её нет». Я, по правде сказать, тоже.
Валерия Гущина, директор Гильдии актёров кино России
На маленькой сцене перед экраном – зал был обыкновенный, небольшой – сидел отец Татьяны, известный актёр Евгений Самойлов, а дочь стояла рядом с ним. Шёл 89-й год, и наша только что созданная Гильдия актёров устроила в Доме Ханжонкова вечер, посвящённый творчеству Татьяны Самойловой. Я вела этот вечер и во вступлении сказала, что перед нами − великие актёры. Смотрю, Татьяна Евгеньевна не садится. И вот она обратилась ко мне: «Позвольте я скажу несколько слов». Подошла к микрофону: «Добрый вечер. Сейчас на этой сцене находится только один великий артист – мой папа. А я посижу в зале, поскольку ещё не достойна того, чтобы меня называли великой». И ушла со сцены.
Потом я поняла: Таня чётко осознавала, какое место занимает в профессии. Поскольку ни в чём, наверное, так не понимала, как в ней. Она была прежде всего актрисой, абсолютной. Всё в ней было устремлено к актёрскому существованию. И ремесло отвечало ей взаимностью: она сыграла роли, лучше которых и желать не надо, к ней рано пришла слава, всемирная, не снившаяся её коллегам. Но тут вмешалась советская чиновничья машина, и киносудьба Самойловой была сломана.
Как Таня к этому отнеслась? Она никогда не жаловалась. По-моему, даже не заметила изменившихся обстоятельств: при всей своей скромности она, совершенно справедливо, ощущала себя актрисой мирового уровня. Так и жила. Например, захотев пойти на какой-нибудь спектакль – она любила театр, его атмосферу, – не просила нас, в гильдии, достать ей билет, а звонила непосредственно в театральную дирекцию: «Вас беспокоит Татьяна Самойлова. Я хотела бы сегодня посмотреть «Три сестры». Там, конечно, отвечали: «Да-да, Танечка, мы вас ждём». Для неё было важно именно так посетить театр.
Спустя много лет после того вечера, о котором я рассказывала вначале, Таню пригласили на фестиваль «Дух огня». Понимая её отдалённость от всего, устроители попросили, чтобы кто-нибудь из гильдии полетел вместе с нею. Полетела я. Во время одного из мероприятий Танечке вынесли жёлтую лисью шубу. Но то ли сопроводили подарок торопливыми словами, то ли накинули ей эту шубу на плечи слишком быстро, но Таня сказала: «Я не ношу таких шуб», − и сбросила её. Это был не каприз: она хотела почитания, которого заслуживала. Хотела, наверное, если дарят шубу, то чтобы её не просто набросили на плечи − преподнесли.
Таня часто лежала в больницах, и по состоянию здоровья, и когда ей становилось нестерпимо одиноко. Она звонила врачу, лечившему её лет тридцать, говорила, что дурно себя чувствует, и привычно ехала в больницу. А оттуда, с медицинского поста, могла позвонить нам в гильдию: «Лерочка? Пришлите мне кого-нибудь, я хотела бы соку, несколько яблок и, пожалуй, свежего творожку. Да, пришлите мне». Кого прислать, куда? На следующий день я перезванивала в отделение: «Танечка, значит, привезти вам сок, творожок…» Но для неё та просьба уже не имела значения, потому что не в яблоках и не в соке было дело: думаю, Тане нравилось на глазах у медперсонала позвонить кому-то с какой-либо просьбой, чувствуя себя достойной особого обхождения.
Помогавших ей Таня никогда не благодарила. Никогда и никого. Считала, что большой актрисе обязаны оказывать знаки внимания, что она не должна ни в чём нуждаться. «Лера, я принесла вам больничный», − говорила, приходя к нам в гильдию. «Зачем? Танечка, мы же общественная организация, мы больничные не оплачиваем…» – «Нет, я была в больнице, оплатите». Полагала, что мы должны это сделать, поэтому я брала у неё больничный, всё равно ведь мы оказывали ей материальную помощь.
Самойлову рисовал Пабло Пикассо, и не только...
У Тани были свои представления о том, как должна жить известная актриса, что ей приличествует. На своё 75-летие, которое мы праздновали, она пришла в тёмных очках. На мой удивлённый вопрос, зачем она в таких очках, ответила: «Сегодня мой юбилей, я хочу выглядеть как актриса». Только потом мне пришло в голову: может, в её выборе таились отголоски Каннского кинофестиваля, когда молодая Татьяна Самойлова шла по красной дорожке под восхищённые возгласы гостей и вспышки фотоаппаратов? Тогда ведь солнцезащитные очки были атрибутом западных звёзд: женщины-актрисы выходили в них на публику. Известная актриса, в понимании Тани, должна была вести особенный образ жизни. Она не стала бы жарить дома яичницу, а пошла бы в ресторан и там заказала её. Если у известной актрисы хорошее настроение, она, несмотря на маленькую пенсию, выпьет в ресторане рюмочку дорогого коньяку. Потому что это красиво. Приходя к нам в гильдию, Таня не снимала той подаренной ей лисьей шубы, которую она всё-таки взяла, так и сидела в ней часами. Потому что известные актрисы ходят в мехах. Танечка любила красивую атмосферу, хотела красоты. Она уже попробовала её в молодости и отречься от неё не могла. Но на эту красоту денег у неё не было. Хотя Таня, вопреки тому, что нередко писали о ней, не бедствовала: ей всегда помогали. Всегда те или иные люди были готовы создавать ей комфортные условия жизни. Но деньги оставались для Тани незнакомым понятием. Вот она пришла к нам в обновке с Тишинского рынка: «Нравится?» − и называла цену в три раза большую, чем вещь стоила. Видимо, торговки думали, что Самойлова богата. Но были те, кто относился к ней с почитанием. Например, Таня ходила в кафе возле её дома, и хозяин заведения никогда не брал с неё денег.
Так что единственное, в чём она нуждалась, − это человеческое участие, но, по большому счёту, Танечка была одинока. Помню, как она шла по нашей Васильевской улице, где жила, в мокрой шубе, погружённая в свои думы… Судьба предопределила ей быть актрисой и соответственно себя ощущать – отстранённо от повседневного существования. Сын на одном из юбилеев матери сказал мне, что его воспитала бабушка. Почему Таня его не растила? Жизни бытовой, повседневной она не понимала, не умела с ней управляться. Потому что жила в своём мире. Мир был фантастическим, но мало кто оказался готов постоянно поддерживать в Танечке ощущение, что вокруг неё – атмосфера, достойная прославленной актрисы. Таня чаще оставалась в своём придуманном мире одна. Она подолгу сидела в гильдии, куда постоянно приходят люди, и, когда кто-то из гостей говорил ей, как ему приятно её видеть, словно становилась моложе на несколько лет. Выпить у нас чаю и съесть пирожного она не соглашалась: «Нет-нет, я сыта». Ей необходимо было только общение. Мы не всегда могли уделить ей достаточно внимания, потому что дел много. Вырвешься из их потока, скажешь: «Танечка, ну снимите шубу, жарко!» − и ей, наверное, было достаточно. Но обычно она просто сидела в стороне, молча: посидит-посидит, посмотрит на людей, послушает их и уйдёт. Нам сейчас так её не хватает! Её молчаливого присутствия. Её чувства собственного достоинства, которое не позволяет показать своих переживаний. Вспоминаю, как она смотрела в Доме кино американский фильм «Анна Каренина». Голова у неё всё наклонялась, наклонялась… Вдруг Таня встала и тяжёлой походкой пожилой женщины ушла из зала. Мне показалось, что на неё нахлынули воспоминания о времени, когда она сама снималась в роли Анны. Но о том мы от Тани не услышали ни слова.
Только раз я почувствовала её волнение. В последние годы она была лишена больших праздников, точнее, приходила на них как зритель. Когда её пригласили на Московский кинофестиваль, сначала растерялась, но потом согласилась. Ей привезли дорогой наряд, от модного дизайнера одежду. Одно платье Таня отвергла, второе, наконец, выбрала. Перед открытием я пришла к ней, чтобы сопровождать её, и застала в будничной одежде. «Танечка, мы должны идти, мы пойдём по дорожке!» − «По какой дорожке?» Но оделась, поехали. И перед самым выходом на красную дорожку сказала: «Не пойду!» Она испугалась, потому что долгое время не появлялась при большом скоплении народа. Мы попросили выйти вместе с ней актрису Галину Абрамову. Таня нашла её взглядом и пошла…
Во время прощания с Танечкой на глазах её бывших мужей были слёзы. Василий Лановой на мой вопрос, выйдет ли он на сцену, прислал мне записку: «Нет». Он сидел в зале. Но потом вдруг стремительно поднялся на сцену, за ним вышел Эдуард Машкович. Красивые мужчины, любившие её!
Так что, несмотря ни на что, главное в её жизни сбылось: и любовь, и кино. И для нас она осталась необыкновенной, легендарной и живой.
фото: ФГУП "Киноконцерн "Мосфильм"/FOTODOM; GETTY IMAGES/FOTOBANK; личный архив А.Е. Самойлова
Комментариев нет:
Отправить комментарий