В березовой роще с КГБ
Материал любезно предоставлен Tablet
Сколько себя помню, идея прав человека была частью среды, в которой я рос. Библейский завет «Правды, правды ищи» я воспринял, делая упор на ивритской форме глагола в повелительном наклонении как адресованный мне лично: на мой взгляд, он требует действий от каждого из нас. Студентом в Гарвардской школе я был свидетелем того, как великие правозащитники то в университетских аудиториях, то в зале суда отстаивали свободу личности. Получив диплом, я влился в их ряды — стал юристом в армии, а затем по поручению правительства США читал в разных странах мира лекции о правах человека. Я также был президентом филадельфийского отделения Американского союза защиты гражданских свобод. Своих детей мы учили говорить на иврите с детства, и я был президентом их ивритской школы.
Вот почему, когда в 1974 году Филадельфийская ассоциация адвокатов организовала первую поездку юристов прямо из Филадельфии в Советский Союз, рейсом авиакомпании «Аэрофлот», мы откликнулись на призыв. Визит наш планировался как визит дружбы юристов и судей для встречи с нашими коллегами в Москве и Ленинграде.
Мы с моей женой Шуламит навьючились джинсами, пластинками, книгами и всем прочим, что в Советском Союзе можно было сбыть и так поддержать отказников, которых вытурили с работы за то, что они подали заявления на выезд в Израиль. Привезли мы и ивритские книги, запрещенные в СССР. А я — профессор конституционного права — захватил и свои записи, где была цитата из Ленина, гласившая, что антиправительственные высказывания разрешать не следует.
Заселившись в гостиницу в Москве, мы взяли все, что только могли дотащить, и пошли пешком в дом номер 15 на улице Горького, там была квартира Владимира и Маши Слепак — центр движения советского еврейства в Москве.
Там собрались отказники, которым была насущно необходима наша помощь. Меня как юриста и профессора права попросили на публичных встречах, запланированных организаторами нашей поездки, обращаться к советским юристам и судьям и привлекать внимание к мытарствам отказников. Одним из самых вопиющих было дело еврейского врача Михаила Штерна: его обвинили в отравлении русских детей — хорошо известная утка родом из средневековья. Среди прочих в квартире Слепаков был и Анатолий Щаранский, история о судебном преследовании которого советскими властями впоследствии еще прогремит на весь мир.
Чтобы записать информацию и просьбы отказников, Шуламит дала мне блокнот карманного формата с угрюмым орангутангом на обложке в надежде, что советская полиция решит — в таком блокноте не может быть ничего серьезного. Я делал записи на иврите, опять же в надежде, что советская полиция его не знает. Отказники писали в основном на русском, а я заранее выучился на нем читать, чтобы записывать полученную от них информацию. Некоторые писали на английском. Чуть ли не на последних страницах моего блокнота встречается имя «Щаранский Анатолий» и адрес — он написал его по‑русски и по‑английски.
В тот вечер я не сказал с Щаранским и двух слов, ведь его имени не было в списке, который нам вручили в Филадельфии, когда нас готовили к поездке. Нам сказали, что самые важные из отказников — Владимир Слепак и Алик Гольдфарб: оба свободно говорили по‑английски и были главным связующим звеном с западной прессой. Их сообщения о борьбе советского еврейства играли огромную роль: давали Кремлю понять, что о любом нарушении прав человека и даже советского законодательства будет во всех подробностях известно во всем мире. Я должен был сосредоточиться на текущих судебных делах и неотложных просьбах отказников.
Когда Гольдфарба выпустили, он написал нам из Израиля, что в движении советского еврейства в Москве его преемниками по части контактов с западной прессой стали Дина Бейлина и Анатолий Scharansky (так он написал эту фамилию) и что мы должны помогать им так же, как и ему, а именно — прежде всего побуждать западную прессу публиковать их имена и имена других отказников, которым незамедлительно угрожала кара советских властей. Гольдфарб добавил, что у Щаранского в Израиле жена, Авиталь; ей дали разрешение на выезд после свадьбы, а мужу отказали.
После чего мы, сообща со многими и многими во всем мире, не один десяток лет помогали борьбе евреев в России за отъезд.
* * *
Тогда, в наш первый вечер в СССР, на квартире Слепаков отказники подчеркивали: поскольку я американский юрист и профессор права, русские судьи непременно отнесутся к моим словам серьезно. Александр — или просто Саша — Лунц, видный интеллектуал и математик, настойчиво уверял: если я публично опровергну обвинение, предъявленное доктору Штерну, тот будет спасен.
Лунц был сыном советского юриста, когда‑то во Франции отец его выиграл дело о возврате драгоценностей Романовых Советскому Союзу. Он был близким другом Щаранского и гордился тем, что превосходно знает классическую русскую литературу и культуру. Была у него и еще одна отличительная черта: он возводил свою родословную к Раши, французско‑еврейскому комментатору еврейской Библии Х века.
Нас пригласили на пикник: супруги Слепак, Гольдфарб и Саша Лунц, наши новообретенные друзья‑отказники, отмечали праздник Суккот — в ознаменование 40 лет скитания детей Израиля по пустыне после исхода из египетского рабства.
На метро, на автобусе и километра полтора пешком, преодолевая ручьи и грязные поля, мы добрались до березовой рощи, где уже собрались от 75 до 100 человек. Установили самодельный стол из бревен, уставили его праздничными угощениями. Мужчины и мальчишки играли в футбол на лесной поляне, дети вовсю резвились. Нас встретили объятиями и поцелуями.
Вскоре все сошлись на праздничную молитву. Лунц вручил мне маленький израильский сидур — молитвенник — и попросил прочесть кидуш, традиционную еврейскую молитву на праздник Суккот. Только уже вернувшись домой, мы, проявив отснятые мной пленки, заметили, что на два кадра попал Анатолий Щаранский. Вот он — в кепке и сером свитере.
Внезапно настроение переменилось. Толпа притихла, веселье начисто прекратилось. Футбольный матч прервали, дети кинулись к взрослым — тем, кто оказался поближе. Мы остолбенели. Что происходит?
Разгадка не замедлила себя ждать: появились сотрудники КГБ — правда, замаскированные под крестьян, в грубых сапогах и с огромными палками. Они тыкали палками в землю — делали вид, что ищут грибы.
Разумеется, их целью было навести страх. Уже известны были случаи, когда они сильно избивали отказников, и в тот день как минимум один человек из нашей компании все еще хромал: некоторое время назад бандюги из КГБ сломали ему ногу.
У меня тут же взяли сидур и передали его студенту Элияу Эссасу, которого исключили из ешивы при московской синагоге после того, как он подал заявление на выезд в Израиль. Он произнес молитву на иврите с переводом на русский: иначе его могли обвинить в том, что он произносит какую‑то противозаконную речь.
Я поскорее отошел в сторонку и как можно незаметнее поднял фотоаппарат повыше: хотел заснять выглядевших весьма угрожающе кагэбэшников, но отказники меня остановили: они боялись, что нас всех арестуют, да еще и изобьют. Тогда я направил фотоаппарат так, чтобы казалось, что я снимаю Эссаса, а вовсе не кагэбэшников в нескольких метрах от него. Но на самом деле я поступил наоборот — сфокусировал объектив на задний план с кагэбэшниками.
Эссас дочитал кидуш. Пикник окончился.
Мы ушли, гордо распевая под враждебными взглядами ивритские песни: нам придавала силы храбрость наших собратьев‑евреев, нас укрепляли слова библейского пророка Михея «В‑эйн махрид» — «И никто не устрашит их». Три года спустя, в холодном декабре 1977‑го, я снова приехал в Москву, чтобы помочь Анатолию Щаранскому: его взяли под стражу, обвинив в шпионаже в пользу США — такое преступление каралось смертной казнью. Президент Джимми Картер счел обвинения заведомо ложными. Ученые, знавшие Щаранского, организовали кампанию в его поддержку.
Я уговорил декана Школы права Темпл, признанного специалиста по международному праву Питера Лиакураса поехать со мной в Россию — помочь Щаранскому, а прежде всего убедить обвинителей, что заключение Щаранского нарушает как советские законы, так и международное право.
В Москве мы договорились о встрече с членами Московской коллегии адвокатов, а на самом деле офицерами КГБ. Приведя все правовые аргументы, мы в придачу предложили организовать в Москве летнюю учебную программу по образцу финансировавшихся из США программ Школы права Темпл в других странах. Русским страх как хотелось заполучить американские деньги, но мы поставили условием освобождение Щаранского. Мы цитировали русский Уголовный кодекс — его мы захватили с собой из Юридической библиотеки Темпла — в доказательство того, что тюремное заключение Щаранского нарушает законы СССР. Мы упирали на то, что профессура Школы права Темпл не потерпит такой несправедливости.
Они, презрительно ухмыляясь, ответили: «Через несколько месяцев фамилию Щаранский никто и не вспомнит!»
Анатолия Щаранского выпустили из СССР через мост в Берлине — по этому мосту он перешел пешком из русской в американскую зону. Русские велели ему идти по мосту на тот берег, к американским силам, по прямой, но он пошел к свободе зигзагами.
Вскоре Щаранский приехал в Вашингтон для встречи с президентом Рональдом Рейганом. Мы с Шуламит вместе с Александром Лунцем — этот недавно получивший свободу советский еврейский отказник жил у нас — поехали в столицу нашей страны, чтобы повидаться с Щаранским перед его встречей с Рейганом. Я стал было напоминать Щаранскому, кто мы: ведь сколько лет утекло с нашей последней встречи в Москве. Он тут же остановил нас и сказал, что за решеткой видел нас каждый день, потому что в его камеру в Москве тайно передали снимок, на котором мы с его женой Авиталью — наш сын Гидон сфотографировал нас в Иерусалиме. Благодаря этой фотографии, сказал Анатолий, он каждый день здоровался с нами.
* * *
В тот день, 11 февраля 1986 года, Натан Щаранский впервые приехал в Израиль. Выставка «Сила протеста: борьба за освобождение советских евреев», привлекающая внимание к историям обычных американцев, которые с необычайной отвагой помогали советским евреям, прошла в Национальном музее американской еврейской истории. Натан Щаранский, его дочь Рахиль, Малкольм Хоунлейн и Элан Карр на выставке обсудили тему «Как борьба советского еврейства может повлиять на борьбу с антисемитизмом и вдохновить ее» 15 марта — в годовщину того дня, когда Щаранский был арестован КГБ.
Пикник отказников
Йосеф Бегун о редких фотографиях: на них — сделанных прямо на глазах у кагэбэшников — запечатлены теплота взаимоотношений, радость и гордость своим еврейством.
Я очень мало был знаком со Щаранским до того, как его посадили в тюрьму. Меня арестовали на той же неделе, что и его. Ему дали большой срок: приговор вынесли за «измену родине», и еще один Б‑г знает, какие обвинения ему припаяли. Я преподавал иврит, но работа эта была неофициальная, так что мне предъявили обвинения в тунеядстве — имелась такая статья в Уголовном кодексе. Нас взяли в 1977 году, когда начались гонения на нонконформизм, или диссидентство. Просто хватали всех, кто был заметен, кого хотели наказать для острастки другим. Я получил два года ссылки на Колыме.
Арестовали нас в основном по той причине, что мы были сионистами. «Разжигание эмиграционных настроений», «подстрекательство к отъезду из Советского Союза» — так они называли это в своих вердиктах. В глазах советской власти сионизм был страшным злом, и за него сурово наказывали в течение всей истории Советского Союза. Он противоречил их идеологии.
Далеко не все, кто бывал на этих встречах под открытым небом, являлись отказниками. Часто это были просто друзья, которым хотелось побыть в обществе евреев. Это вселяло чувство, что ты среди своих, с другими евреями, в обстановке, где ты можешь говорить открыто — об Израиле и обо всем прочем. Это вселяло в тебя чувство внутренней свободы.
Те, у кого есть внутренняя свобода, понимают: даже если ты навеки несвободен физически (скажем, в тюрьме), то, если ты свободен внутренне, тебе понятно, зачем ты находишься в этой тюрьме. Ты сидишь в ней во имя чего‑то, что для тебя важно. Так что эти годы лишений и физической несвободы ты переносил легче. И ты начинал понимать кое‑что, выходящее за пределы «нормальной» советской реальности. Ты начинал понимать, что лишен нормальных вещей, таких, как свобода информации (свобода знать, что где происходит) или свобода передвижения (выезда за границы твоей страны). Ты видел постоянную ложь, антисионистскую пропаганду, порождавшую антисемитизм в обществе вокруг тебя. Ты начинал беспрерывно ощущать это. Ты чувствовал себя несвободным, но различал путь, который приведет тебя к свободе.
Я часто говорю, что неевреи тоже понимали, что живут за железным занавесом, при диктатуре, но у них не было способа оттуда вырваться. У евреев в то время был свет в конце тоннеля. Мы знали, чего хотим, нас поддерживали американские евреи, и это вселяло в нас веру в то, что наше дело правое.
Юлий Кошаровский — вот он на фото, в синем свитере… Общение с ним доставляло мне огромное удовольствие. Нас объединяла духовная близость, очень много значившая. Мы на многое смотрели одинаково. Прежде всего, мы оба изучали иврит. А этим занимались не все. Многие уделяли больше внимания политической борьбе, принимали участие в демонстрациях или писали письма и петиции, требуя дать нам право на эмиграцию. Это делали все мы, это было важно для всех нас. Но был также вопрос, как в тебе зарождается еврейство. Когда в какой‑то момент ты понимал, что хочешь уехать в Израиль, что Израиль — страна, которая тебе по сердцу, что Израиль — страна со своей культурой и своим языком, ты начинал изучать иврит. Через иврит тебе открывался доступ к религии и много чему еще.
Кошаровский был одним из ведущих преподавателей иврита. Я тоже в какой‑то момент активно преподавал иврит. Возможно, это нас и свело. Мы одинаково понимали, как важно распространять еврейскую культуру. Прежде всего это придавало нашей жизни смысл. Мы сидели в отказе, за нами постоянно вели слежку, у нас отняли возможность работать по специальности и многое другое. Но это открыло перед нами доступ к массиву еврейской культуры. Мы распространяли всевозможные запрещенные материалы, перевели целый ряд книг, материалы, поступавшие из‑за рубежа.
Владимир Слепак (с бородой) и его жена Маша (склонила голову ему на плечо) — двое из величайших лидеров движения отказников.
Элияу Эссас — на этой фотографии он в центре — был нашим религиозным наставником и одним из видных лидеров религиозной ветви нашего движения. Мало кто из отказников интересовался религией. В те давние времена, в начале 1970‑х, в нашей группе религией интересовался, пожалуй, только он. Он был из Литвы, и его семья ассимилировалась не настолько, как мы, остальные. Он учился в синагоге в Москве, там была группа, что‑то вроде маленькой ешивы.
На раннем этапе нашего движения религия играла незначительную роль. Мы все были ассимилированными и нерелигиозными людьми и ничего не знали о религии. Никто не ел мацу и не имел ни малейшего понятия, скажем, о празднике Ханука. Но пока мы сидели в отказе, мы многое узнали. Эссас и другие, знавшие толк в религии, организовывали и вели семинары, и мы начали посещать их и понемножку учиться. Мы провели в отказе десять лет или даже больше, у нас было время на учебу.
С Эссасом я был хорошо знаком, потому что в определенный момент заинтересовался идеями, на которые опиралось еврейское движение, основами нашей истории и духовности. Но поначалу наше движение было совершенно нерелигиозным. Скорее, это было еврейское диссидентство и требование отпустить нас на землю наших праотцов.
О том, что я еврей, я узнал в пять лет, от детей на улице. В разгар игры они ни с того ни с сего стали на меня орать, выкрикивали, что я еврей. Этим словом они хотели оскорбить меня. Я взбеленился: что это значит, почему вдруг я еврей? Не понимая значения этого слова, всякий, кого им называли, знал, что это оскорбление и оно выставляет тебя плохим человеком в глазах других.
Этот опыт антисемитизма был решающим: большинство осознали свою еврейскую идентичность. Потому что в итоге, ко времени, когда в конце 1960‑х — начале 1970‑х началось это движение, чуть ли не все мы были взрослыми людьми. Все мы имели высшее образование, мы были профессионалами и имели работу. Мы были, как говорится, «нормальными советскими людьми». Но это желание уехать рождалось главным образом из‑за того, что мы осознавали: мы живем в стране, где существует ярый антисемитизм на всех уровнях — и на уровне народа, и на уровне государства. На уровне государства ты ощущал это, подавая документы в университет или заявление о приеме на работу. Это ощущали все. Это был решающий фактор нашей идентичности.
Наше желание уехать началось с неприятия советской общественно‑политической реальности, с осознания того, что мы живем в несвободной стране. Но особенный еврейский пунктик — это желание уехать в Израиль… Многие из нас даже не знали, что это за государство, в чем его особенности. Для меня это было осознание того, что я еврей и по этой причине почему‑то ниже других. Меня это угнетало, и я жаждал вырваться из этой системы.
Израиль притягивал многих, хотя люди мало что про него знали и узнавали о нем только из советской антиизраильской пропаганды. Пропаганда вечно талдычила: Израиль такой‑сякой, Израиль агрессивный, Израиль расистский, Израиль дружит с империалистической Америкой. Но на многих государственная пропаганда оказывала обратное воздействие. Люди уже понимали, в какой стране мы живем. Мы все понимали, что живем в стране со лживой пропагандой, искажающей все. Мы понимали, что она направлена против Израиля. И после 1967 года Израиль стал для нас страной, которую многие начали считать своей. Он стал чем‑то вроде нашей команды, команды, за которую мы можем болеть.
Быть сионистом означало желание жить в стране, где еврей не стыдится своего еврейства, желание жить, ничего не тая, уважать себя и пользоваться уважением окружающих. Желание, чтобы у тебя была своя страна, желание не быть чужаком, на которого другие смотрят с презрением. Презрение могло быть открытым или полускрытым, но его ощущали все. Слова «сионист» и «сионизм» я узнал лишь позднее, но вначале это было интуитивное желание жить среди евреев и быть человеком, который может гордиться тем, что он еврей, а не человеком, который вынужден это скрывать.
Комментарии к фотографиям Йосефа Бегуна. Запись Изабеллы Табаровски.
Оригинальная публикация: In a Birch Forest, With the KGB
Комментариев нет:
Отправить комментарий