Яир Шелег.

 

Профессор Йишаяhу Лейбович был интеллектуалом, который любил всех злить: он требовал одностороннего ухода из Иудеи и Самарии, происходящее около Стены плача  считал идолопоклонством и проповедовал религиозные убеждения, которые были бы абсолютно свободны от каких-либо личных интересов. Его экстремистские высказывания привлекали большое количество аудитории, но также усложнили его жизнь так, что он был вынужден отказаться от государственной премии Израиля. Через 25 лет после его смерти мы решили проверить, что осталось от его интелектуального наследия.

Понятие «культурный герой», наверное, было сшито для них. Самые обсуждаемые персоналии своего времени: писатели, поэты, раввины и художники. Все Государство, иногда весь еврейский народ, с интересом следили за их словами и действиями.

Толпы людей стекались на их «шоу». Но, конечно, великое испытание наступало после их смерти. Удавалось ли им влиять на нас даже после того, как их больше нет среди нас? Востребованы ли произведения, которые они создали, их мысли, идеи?

В серии статей мы попытаемся изучить, что осталось от некоторых из наших величайших «культурных героев» спустя десятилетия после их смерти? И на этой неделе: профессор Йишаяhу Лейбович, скончавшийся 25 лет назад.

 

Интеллектуал в центре противоречий

Если мы назовем профессора Лейбовича «спорным», это, вероятно, будет рассматриваться как «Преуменьшение века». Профессор химии из Рехавии[1], который уже в пятьдесят выглядел глубоким стариком, был Великим Провокатором израильского общества, особенно после Шестидневной войны и до дня своей смерти. Ни один студент-анархист в свои двадцать не спровоцировал таких скандалов. Студенческая газета Еврейского университета называется «Уста ослицы»[2] с момента ее создания до сегодняшнего дня — потому что Лейбович говорил, что «если вы привяжете осла к забору университета на три года, он в итоге получит степень бакалавра».

 

Перес и Лейбович, 1994

 

В эти три десятилетия Лейбович получил известность благодаря двум упорным сражениям, которые он вел: одному — за уход Государства Израиль с территорий, оккупированных во время Шестидневной войны (Он обосновывал это тем, что по его мнению, власть над над не имеющими гражданства палестинцами представляет собой этическую проблему, к которой добавится и демографическая, если эта власть задержится на долгий срок. Из-за этих двух проблем Лейбович считал, что уход из Иудеи и Самарии должен быть совершен в одностороннем порядке, не ожидая мирного договора, в который он в любом случае не верил).  Второе сражение — было за отделение религии от государства и за то, чтобы не применять законы религии к нерелигиозным людям.

В этих двух сражениях он не брезговал использованием самых резких выражений: Стена плача, освобождение которой вселило огромный энтузиазм и в атеистов тоже, была для него «дискостеной» (не священным и сокровенным местом поклонения, а скорее дискотекой, из-за суетных празднеств, проводимых там). Раввина Шломо Горена, чей образ с шофаром у Стены стал одним из символов войны, Лейбович называл «паяц, трубящий в шофар». Голда Меир, премьер-министр, которая отказалась вести переговоры с Анваром Садатом о компромиссе, который мог бы предотвратить войну в Йом Кипур, была «старой каргой» (она была всего на пять лет старше Лейбовича). Свою борьбу за отделение религии от государства он объяснял тем, что на данный момент «религия является наложницей государства». И, конечно же, апофеозом стало то, что он назвал солдат ЦАХАЛ, которые ежедневно сталкиваются с военным значением контроля над миллионом палестинцев, «юдо-нацистами».

Последнее выражение лишило Лейбовича израильской государственной премии. В 1993 году, в правительстве Рабина, Шуламит Алони была министром образования, и под ее руководством изобретатель «юдо-нацистов» был признан достойным самой престижной награды государства. Страна была так потрясена, что даже сам премьер-министр, который также занимал пост министра обороны и прослужил в рядах ЦАХАЛ много лет, в т.ч. на посту начальника генштаба в 1967 году, объявил, что если награда будет вручена Лейбовичу, он не намерен присутствовать на церемонии. Через несколько дней лауреат заявил об отказе от почетной премии — таким образом Израиль избежал прецедента бойкота этой церемонии премьер-министром.

 

Вызов религиозному богословию

В отличие от большинства интеллектуалов, Лейбович не ограничивался написанием газетный статей или подписыванием различных петиций. Главным образом его известность исходила от публичных выступлений, в которых он постоянно устраивал своим зрителям шоу — «Ужасы Лейбовича». Сгорбленный, похожий на колдуна из братьев Гримм, старик. Он говорит тихо, а затем внезапно голос повышается, и он стреляет в зал одной из своих любимых фраз — упомянутых ранее или других. И зрители тают, как будто слышат эту фразу впервые .

Публика валила толпами, как на бенефис прославленного актера; И на самом деле — он был действительно хорошим актером. На интеллектуальных ристалищах, где присутствовал Лейбович, залы были переполнены. Обычно он был последним в очереди выступающим, потому что организаторы знали, что только так они смогут удерживать аудиторию до конца, и когда он выходил на сцену или когда подходила его очередь говорить, он не подводил.  В заслугу ему будет сказано, что даже в весьма преклонном возрасте он всегда принимал каждую просьбу выступить в самом отдаленном месте страны. Часто он просто принимал группы людей или отдельных лиц, которые хотели услышать его мнение по той или иной проблеме. После его смерти была опубликована подборка писем, в которых он отвечал на различные вопросы, как если бы он был своего рода «гуру», который знает на всё правильный ответ. Символичным было то, что свои последние часы на этом свете, в возрасте 91 года, он проводил, ведя в богословский спор со студентом ешивы, которого он встретил на улице.

Но помимо политических провокаций, которые потрясали общественное мнение вообще, Лейбович особенно волновал национально-религиозное сообщество — из-за теологии. Здесь нужно сказать, что в какой-то момент между 1950-ми и 1960-ми годами, Лейбович изменил свою религиозную концепцию от начала до конца, но обе версии глубоко возмутили его религиозных слушателей.

В годы, предшествовавшие созданию Государства, и в последующее десятилетие ,Лейбович был большим сторонником цели «Галахического государства», т.е. он считал, что государство Израиль должно действовать в свете еврейского религиозного закона. Но его условие состояло в том, что Галаха должна адаптироваться к переходу от норм еврейской общины к нормам суверенного государства, которое должно заботиться обо всех аспектах жизни. Для него это означало, например, общее разрешение на все, что суверенное государство должно делать в субботу — военную и полицейскую деятельность, а также гражданскую деятельность министерства иностранных дел — и без патентов диаспоры «шабес гой» или электронных решений института «Цомет».

Позже — некоторые утверждают, что из-за разочарования в отсутствие отклика на его первоначальное видение и признание, что галахический образ жизни не сможет сформировать государственное гражданство, — он перешел в противоположную крайность (переворот, который он упорно отрицал на протяжении всей своей жизни): теперь речь шла не только о полном отделение религии от государства, включая неучастие государства в финансировании культовых мероприятий и религиозных учебных заведений (чего не требуют даже секулярные экстремисты), но и о концепции, противопоставляющей религиозную веру любым человеческим ценностям.   По его мнению, если человек ожидает, что Всевышний исцелит близкого ему человека, или обеспечит ему материальный достаток, то это идолопоклонство, поскольку он должен поклоняться Всевышнему из чувства долга, а не для удовлетворения какого-либо личного интереса. Лейбович, также противопоставлял религию нравственности, утверждал, что самым замечательным выражением веры во всех святых книгах иудаизма было согласие Авраама принести в жертву своего сына, поскольку при этом Авраам доказал, что религия превосходит человеческую этическую ценность, в том числе любовь отца к своему сыну.

 

Тяжелые ответы

Что осталось от всего этого 25 лет спустя? Профессор Ави Саги, сотрудник философского факультета Университета Бар-Илан и старший научный сотрудник Института Шалома Хартмана, который сам был очень близок к Лейбовичу в разные периоды его жизни, говорит, что «Лейбович — это исчезающий образ. Я вижу, что поток вопросов ко мне объяснить идеи Лейбовича, который был при его жизни, или в годы сразу после его кончины, уменьшается. Молодые ученые больше не хотят писать о нем, — в первую очередь, потому что большая часть его популярности исходила от того, что он отвечал в реальном времени на конкретные вопросы, возникающие в публичном дискурсе, что принуждало людей слушать его.  После смерти, конечно, такой возможности нет. Даже в отношении его идей люди поняли, что вопросы, которые поднимал Лейбович, были интересными и важными, но его ответы, позиции, которые он представил как безошибочную истину, вовсе не являются философски необходимыми и не выдерживают испытания подлинной еврейской традицией и законом.  Он пытался убедить людей принять крайнюю рамбамистическую модель из «Морэ невухим», в которую даже сам Маймонид не очень верил. Согласно Лейбовичу, истинная вера требует, чтобы человек стоял перед Господом только с чувством долга. Не просите Его ни о чем и не чувствуйте к Нему ничего, ибо все другое — «идолопоклонство». Эта доктрина не является философски необходимой и, конечно, не соответствует самому еврейскому этосу. Евреи обращаются к Богу во втором лице, и даже люди, чей Бог абсолютно абстрактен, могут чувствовать ‘святой трепет’ во время молитвы, из-за чувства «беседы» и надежды на ответ. Модель Лейбовича на самом деле является резкой радикализацией протестантской религиозной модели».

Раввин Илай Офран, раввин кибуца Явне и глава предармейских подготовительных курсов «Руах ha-саде», внук Лейбовича, был в седьмом классе, когда умер его дедушка (в августе 1994 года). Конечно, он не очень хорошо его помнит и, конечно же, он не беседовал с ним на философские темы: «Я прочитал его книги после его смерти. И, честно говоря, в семейных воспоминаниях о пожилых людях в семье, бабушка Грета является гораздо более доминирующей фигурой, чем дедушка, а воспоминания о дедушке фокусируются на семейной сфере. Тот факт, что он был публичной фигурой, является лишь декорацией».

 

Раввин Илай Офран

 

Тем не менее, о наследии деда р. Офран говорит: «Самый важный пункт для понимания дедушки — это четкое различие, которое он делает между «интересами» и «ценностями». Это центральная ось всех его идей. Для него интерес — это все, что нужно для удовлетворения своих потребностей, в то время как ценность — это способность делать что-то по собственному, абсолютно свободному выбору, даже если это бесполезно. Поэтому религиозная идентичность или религиозный акт, направленный на получение интереса — здоровья, средств к существованию, детей — вещь неправильная, и уход с «территорий» по мирному соглашению — это не правильно, но должно быть сделано, ибо «так надо». Но большинству людей это трудно принять. Это было трудно при жизни Лейбовича и еще труднее сейчас, когда все смешалось и никто не говорит на языке, разделяющем ценности и интересы».

Правда в том, что разрыв, о котором говорит Офран, также обнаруживается и между ним и его дедом. Офран изучал психологию и, среди прочего, является практикующим клиническим психологом. Его дед презирал саму специальность, известную как «психология», которая целиком посвящена объяснению поведения людей не по ценностным, а по интересантским причинам. Офран: «Психология, которую он знал и да — презирал, происходит от Фрейда, который, в крайнем смысле, считал ценности чушью, которую мы самим себе рассказываем, и, в конце концов, если вы будете копать глубже, вы обнаружите, что все было разработано для удовлетворения интересов. Но еще при жизни Фрейда появились и альтернативные концепции».

 

Легитимизация экстремистов

Профессор Исраэль Эльдад, который был постоянным оппонентом Лейбовича в интеллектуальных баталиях по всей стране, еще при его жизни упрекал его в том, что «никто не стал накладывать тфиллин под влиянием Лейбовича, потому что невозможно ассоциироваться с такой холодной, ‘технической’ религиозной концепцией». Правда в том, что на протяжении многих лет я встречал людей, которые утверждали, что пришли к религиозному образу жизни именно после чтения статей Лейбовича, но это были действительно редкие случаи. Конечно, эта концепция не соответствует современной — «нео-хасидской» — религиозности, зацикленной на поиске «религиозной эмоции» и того, с чем человек «соединяется», часто за счет приверженности галахической дотошности.

Противопоставление Лейбовичем религии и морали еще более проблематично. С одной стороны, он был крайним моралистом, который требовал ухода с «территорий» по моральным соображениям, даже если это будет сделано не в рамках мирного соглашения. Но этот аргумент он развил с общефилософской т.з. Как еврейский богослов, Лейбович утверждал, что религиозные обязательства должны перевешивать любые моральные обязательства. Некоторые утверждают, что при всей ненависти Лейбовича к «Гуш-Эмуним» и крайне религиозным правым в целом, его концепция фактически узаконивает любой фундаменталистский акт, который будет совершаться по религиозным причинам. Профессор Пинхас Шиффман, религиозный юрист, даже утверждал, что с этой точки зрения модель Лейбовича, узаконила Баруха Гольдштейна, людей, планировавших взрыв «Золотого купола», а также убийц из ХАМАС и ИГИЛ.

Саги и Офран разделяют резкую критику в отношении Лейбовича в этом вопросе. Офран: «Это больше всего беспокоит меня во всем наследии деда. Мне очень трудно с ней согласиться. Как ни парадоксально, эта позиция как раз и является тем, что, по-видимому, узаконивает всех религиозных экстремистов, евреев и неевреев, которые совершают все ужасные поступки и которых презирал дед».

Саги говорит, что эта моральная позиция не только абсурдная, но и антиеврейская: «Я однажды процитировал ему критические замечания Шиффмана  и утверждение, что его и «Гуш Эмуним» концепции морали по сути идентичны. Лейбович сказал мне: ‘Разница в том, что их Бог находится в мире, и они действительно верят, что он повелевает им что конкретно делать, тогда как мой Бог — вне мира, так что только я поклоняюсь Ему, а не Он мне.’  Я сказал ему: вы действительно думаете, что вся еврейская религия может основываться на такой отвлеченной концепции?

Более того: любой, кто хотя бы немного владеет еврейскими источниками, знает, что преобладает мнение, что «природная мораль»(«дерех эрец») предшествует Галахе и Торе. Человек в первую очередь привержен естественной морали, и галахическая заповедь — это только дополнение к естественной морали. Иногда встречаются и другие крайние позиции, но в еврейской традиции их считают маргинальными, даже если сейчас они некоторым образом возрождаются.»

 

Члены «Брит халуцим»  вносят свитки Торы в кибуце Родгас (Явне) в Петах-Тикве.

 

Религиозное мировоззрение Лейбовича фактически обрело импульс, возвратясь к его более ранним взглядам — ​​требованиям радикальных галахических изменений в свете радикальных изменений реальности, т.е. с переходом к суверенитету еврейского народа на еврейской земле. Галахический дискурс, по крайней мере, в религиозно-национальной общественности, сейчас занят необходимостью придать суверенитету галахическое значение. Но, возможно, из-за того, что Лейбович-«политик» стал парией, даже поддерживающие необходимость соответствующих галахических изменений игнорируют Лейбовича и тот факт, что именно он был одним из пионеров данной концепции.

Офран: «Я встречаю раввинов, которые прямо говорят мне: твой дед был прав. Недавно это сказал мне раввин, находящийся на одной из самых высоких раввинских должностей в государственной службе. Он пригласил меня в свой кабинет и сказал, что ‘только теперь, с позиции, на которой я нахожусь, я понимаю, насколько невозможно решить глубинные проблемы с помощью традиционного метода решений технических задач, и требуется фундаментальное изменение подхода, как и предсказывал твой дед’. Однако, дед не понимал, что религиозное общество не может это явно признать.  В конце концов, все ‘государственные галахот’, разработанные раввином Гореном, который был одним из наиболее ненавистных моему деду, и раввином Исраэли и многими другими, фактически идут в том же направлении. Они расширяют до абсурда такие термины, как «пикуах нефеш» и другие, для достижения желаемого результата, который позволяет государственным системам работать в Субботу. Однако они поняли, что мир Галахи не может принять явную демонстративную ересь, идущую вразрез с положениями «Шульхан арух», но только фактические отклонения от него, в качестве исключения».

 

Он не поддавался эмоциям

Что побудило Лейбовича сформулировать свою позицию разрыва между религией с одной стороны, и моралью и жизнью в целом, с другой? С т.з. Лейбовича, это, конечно, нелегитимный вопрос. Как уже упоминалось, он относился к идеологиям как к чему-то чистому и определенному и не пытался объяснить их с помощью психологии. Но Саги, тем не менее, пытается объяснить: «Прежде всего, нужно сказать, что он получил очень строгое воспитание, глубокий фундамент чувства долга, который не принимает подчинение чувствам.  Но, помимо этого, мне кажется, это связано с той огромной ролью, которая для него играла религия. Он действительно верил всей душой. И я думаю, что он сознательно стремился кастрировать свой (и других) религиозный эрос — из-за боязни потерять контроль. В некотором смысле, это напоминает современника Лейбовича, Гершома Шолема, который был также резким его противником, который также имел сильную религиозную страсть, и из чувства угрозы он направил ее в интеллектуальный мир исследования Каббалы.»

Я спрашиваю Офрана, если бы он сегодня встретился со своим дедом, что бы он сказал ему? Он отвечает: «Что он не понимает людей. Невозможно создать такую ​​резкую и окончательную дихотомию между идеями и потребностями людей. В реальности то, что движет людьми — это таинственное сочетание идеологии, психологии и социологии, а не просто реализация «чистых» ценностей.»

Откровенные провокации дедушки, Офран не приписывают непониманию человеческой души. «Именно это говорит, что он прекрасно понимает человеческую душу. Он очень хорошо знал, что провокация — лучшее средство привлечения внимания. С другой стороны, когда вы говорите ‘юдо-нацисты’, вы привлекли внимание, но потеряли слушание. Вы отдалили аудиторию от своих взглядов. Но убедить публику в своих взглядах никогда не было его целью. Он искал возможности сказать правду. Он не воспринимал себя как политика, который должен на что-то повлиять, но как пророка — не в том смысле, что ему открылся Бог, а в том смысле, что он был привержен истине, не в каким-либо интересам или желанием влиять на общество. В нем было, сознательно и осознанно, что-то глубоко индивидуальное и глубоко оппозиционное.»

Этот элемент также выделяется в его биографии. В молодости Лейбович был одним из ведущих членов группы «Союза религиозных пионеров»(«Брит халуцим датиим»), «йеке-версии» ( «йеке» — в Израиле — общее прозвище евреев, выходцев из немецкоязычных стран — прим. переводчика) «Бней Акива», состоящей из молодых евреев, родившихся в Германии, которые еще там обучались жизни в кибуце и сельскохозяйственной работе. Они были фактическими основателями «ha-Кибуц ha-дати».  Лейбович был одним из лидеров этой группы. Даже когда члены группы иммигрировали в Израиль и были в основном рассеяны в религиозных кибуцах, в течение многих лет он все еще считался ее самым главным идеологом. В 1950-х годах он провел много субботних мероприятий в качестве лектора в религиозных кибуцах. Но потом он отошел от них, своих лучших друзей, как в концептуальной, так и в личной сфере.

Саги: «Однажды у меня с ним произошел в этой связи знаменательный случай. Когда он был вынужден отказаться от Премии Израиля, друзья организовали ему ‘Альтернативную Премию Израиля’. На церемонии выступил, среди прочих, Арье Фишман, историк ‘ha-Кибуц ha-дати’, который рассказал о снижении популярности Лейбовича среди членов этой организации. Когда мы вышли из зала, я спросил Лейбовича: “Почему, вы перестали дружить, и почему вы остаетесь связаны только с Элиэзером Гольдманом (профессором еврейской философии, который был также важным мыслителем и членом кибуца Сде Элияhу —  прим. автора)”. Я увидел слезы на его глазах, и он начал объяснять мне, что это произошло из-за резни в Кафр-Кассеме».

Профессор Акива Эрнест Симон, также современник Лейбовича, однажды говорил о трагедии своей жизни, когда «с людьми, с которыми я молюсь, я не могу разговаривать (потому что они не терпят его пацифистские взгляды — прим. автора), а с людьми, с которыми я разговариваю, я не могу вместе молиться». Подобная и, возможно, даже более серьезная трагедия постигла и Лейбовича.  Религиозное сообщество, где он был выдающимся мыслителем и активистом, принимало его, пока он говорил о «государстве Галахи», но оно отвернулось от него, когда он заговорил о «Дискостене» и «юдо-наци».  С другой стороны, со светскими левыми, у которых Лейбович был почитаемой звездой, потому что он не стеснялся резко высказываться против оккупации и даже призывал отказываться служить на «территориях», он не только не мог молиться, но и не мог обсуждать свои религиозные взгляды. Если бы он попытался исправиться, он, вероятно, стал бы меньшей «звездой», чем он был. Его взгляды на абсолютное превосходство религиозного закона над моральными ценностями не могли быть приняты его светскими поклонниками, и получилось так, что для большинства он остался, по большому счету, парией.

 

«Макор ришон», 16 октября 2019 года

(перевод и примечания — команда сайта «Дагеш»)

[1] — квартал в Иерусалиме

[2]  — Бамидбар 22:28