Нашу героиню не взяли в израильскую армию, но приняли работать на Первый канал. Нью-Йорк показался ей тоскливым, Израиль — родным, а Москва — веселой. Монолог об окружающей ее жизни, которая ярче любого сценария.
«Дорогу осилит идущий»
Мне очень нравится мое имя. Я считаю его одним из самых красивых имен на свете. Поскольку я жила в разных странах, оно очень просто воспринимается для любой культуры. Лизой меня назвали в честь моих прабабушек — и у мамы, и у папы было такое совпадение: их бабушек звали Елизаветами. То есть у маминой бабушки было еврейское имя Лея, но по паспорту она была Елизаветой.
В детстве передо мной всегда ставили установки «не бойся мечтать», «дорогу осилит идущий», «через тернии к звездам». Установки «хорошо учись» или «слушайся старших» передо мной никогда не ставили. Мои родители были настроены очень романтично. Они сами были еще молодыми и по складу неконсервативными. Меня всегда учили быть независимой, хотя они сами страдали от плодов такого воспитания.
У мамы в детстве была мечта играть на пианино, она начала ходить в музыкальную школу и бросила через три-четыре года. И после этого уже во взрослом возрасте себя за это страшно корила. И, когда я была маленькая, решила отдать меня в музыкальную школу, чтобы это как-то компенсировать.
Я с самого начала устроила маленький саботаж. В музыкальную школу был конкурс. Родители меня специально подготовили к выступлению, разучили со мной популярную в те годы песню «Прекрасное далеко», а я решила сделать маленькую подлость и вместо этого исполнила «Вихри враждебные веют над нами», хотя в шесть лет коммунисткой не была. Более того, пела я на слух —«вихри врожденные». Но меня все равно приняли.
С ненавистью ходила какое-то время, потому что за мной следили. Потом, когда стала постарше, начала прогуливать. На меня все жаловались, играла я отвратительно. Единственным достоинством было умение красиво ставить руки. И я полностью повторила мамину судьбу, бросив все после трех с половиной лет учебы. И с тех пор во мне вызывает отвращение фраза: «Сделал дело — гуляй смело!» Это когда я хотела гулять, а мама заставляла меня заниматься. Уже тогда я поняла, что меня трудно заставить делать что-то, что изначально не хочу.
Американская история
Первые 10 лет я прожила в Москве, а в 1992 году родители решили уехать в Америку. Так, следующие пять лет мы прожили в Нью-Йорке. Перед отъездом это казалось мне таким большим приключением — я еще плохо понимала, что такое эмиграция и что она за собой влечет. Но в Америке это поняла сполна. Развеиваются многие мифы. Вначале после серой Москвы сразу после перестройки изобилие игрушек, одежды меня, как девочку, очень впечатлило. Но потом, несмотря на детский в общем-то возраст, Нью-Йорк начал казаться городом невероятно тоскливым и бездушным. Бездушным — не то что жестоким. Этого как раз не было. Но не было в нем какой-то изюминки, внезапности. В отличие от Москвы, которая всегда мне казалась веселее. Я очень скучала по Москве, несмотря на быструю и довольно легкую адаптацию в Америке. Мне не хватало чувства юмора у людей, каких-то более глубоких вещей. С подростковым возрастом это ощущение только усилилось. Сейчас я понимаю, что, возможно, что-то не ценила, потому что в Америке люди четко ставят себе цели и четко к этим целям идут. Это не место для рефлексирования. Не Москва, не Израиль и даже не Европа. Зато Америка поощряет людей, которые ставят эти цели, и не будет создавать тебе препятствий, как, например, в Израиле.
Мы прожили пять лет по студенческой визе — мама училась в аспирантуре и работала, папа тоже работал. А я жила совершенно обычной бруклинской жизнью. В силу специальностей — папа-врач, мама-преподаватель — жили мы нормально. Я окончила 9-й класс. Но, как только нам была положена грин-карта, родители от нее отказались. Из Америки мы вернулись в Москву — родителям там тоже было скучно жить.
В Нью-Йорке взаимоотношение полов оказалось куда более свободным и раскованным, хоть я и была помладше. Россия — консервативнее. Я говорю про подростковый возраст, когда все еще было поверхностным. В Америке меньше каких-то штампов, там личная жизнь бурлила у всех, а в Москве лишь у «избранных», это немного смешило.
Израильские мечты
В Москве после Америки мы прожили всего два с половиной года. У меня были две амбиции, между которыми я не могла определиться: либо театральный институт, либо журфак МГУ. Я занималась с репетитором, готовилась. Но при поступлении на журфак получила за сочинение 5/2 — двойку за грамотность. В театральные институты поступить тоже не удалось. Начала работать в московских журналах. Был такой журнал «Иностранец». И еще старый, с советских времен журнал «Ровесник», со множеством приложений. При этом моя жизнь в Москве мне наконец-то очень нравилась. И тут на радостях родители объявляют, что через несколько месяцев мы эмигрируем в Израиль. Я сказала, что никуда не поеду. Но мое семнадцатилетнее мнение мало кого интересовало.
В Израиле я первые три месяца проплакала и писала длинные письма друзьям. В итоге я стала тем человеком, который страшно полюбил Израиль и адаптировался от А до Я, а вот родители в Израиле во многом разочаровались. Но при всей любви к Израилю я стала и первым человеком в семье, который в 2008 году уехал в Москву. Решила, что мне нужна самореализация. В Москве у нас оставалась квартира. И бабушка. Я поехала на месяц, и как раз подвернулась вакансия на Первом канале, и меня туда взяли. Я бы сама не поверила.
Поначалу единственное, что скрашивало мысли об эмиграции, было страстное желание пойти в израильскую армию. Это была мечта. Я очень хотела сфотографироваться с автоматом «Узи» в солдатской форме. Я хотела служить, считала, что это очень почетно. Через две недели жизни в Израиле я узнала, где расположена военная база и как до нее добраться. Вышла не на той остановке. Всюду — колючая проволока. На иврите не знаю ничего, кроме «шалом». Пыталась объясниться на английском. Дошла. Объяснила. Мне говорят: «У тебя — автоматическое освобождение!» — «Ну и что? Разве из-за этого я не имею права служить?» Какая-то солдатка стала чуть ли не кричать на английском: «Ты что — сумасшедшая?! Тебе НЕ НАДО служить! У тебя же есть освобождение!» Не добившись своего, я села в автобус и уехала обратно. Решила, что, раз не получилось, пойду поступать в университет. А через несколько лет мне пришло официальное письмо от армии, что если я хочу служить, то меня будут рады видеть в своих рядах. Но было поздно. Расхотелось.
Училась в очень «левом» университете, общалась с богемой, тоже левой, но я сама никак не могу назвать себя левой. Хотя легко считать себя правой, сидя в России, уехав из Израиля, испугавшись войны. Есть в этом некая двойная мораль.
Московские израильтяне
Странный феномен: русские люди, вернувшиеся из Израиля, как-то слишком тщательно и неестественно подчеркивают свою принадлежность к Израилю. Одно дело, когда ты — «русский» в Израиле, живешь там давно и разговариваешь со своими такими же «русскими» друзьями, вставляя словечки на иврите, потому что тебе это привычно. Это естественно. Другое дело, когда ты в Москве, мы все говорим по-русски, и вдруг… В этом нет никакой культурной потребности! Это не то, что у человека нет достаточно слов, чтобы себя выразить. Это — немножко странные понты.
Я не против общин. Мне лично некомфортно в общине. Любой. Но я, на самом деле, считаю, что каждый выбирает, что он хочет. Община дает тебе ощущение силы и иллюзию покоя. Особенно если строится вокруг личности, а эта личность собирает вокруг себя других личностей. Как «Гугл». Но, когда человек сам себя ограничивает, в этом присутствует некий страх — «мир большой, и страшно пробовать». А тут ты искусственно защищен.
Я открыто хожу и с хамсой, и с маген-давидом, и с «Хай». Правда, однажды меня спросили: «Это — собачка?».
В Израиле у меня был один очень странный момент. На лекции по истории кинематографа присутствовал весь наш поток — человек 200. Наш преподаватель, известный израильский кинокритик, рассказывал про кино в нацистской Германии, показывал гадкие, глумливые кадры плохих носатых евреев. И вдруг все как-то ахнули, а я подумала: «Сколько же мы, евреи, настрадались! И никто этого не понимает». И вдруг через секунду ловлю себя на мысли, что почти все вокруг — евреи.
Если я со своей нееврейской подругой пойду смотреть «Список Шиндлера», мы обе будем плакать. Но каждая будет плакать над своим. Потому что для меня это — мое, а для нее это — что-то ужасное, чему очень сопереживаешь в силу этого ужаса, но все-таки чужое, не ее.
Конфликты, критика, неравенство
Я, в принципе, не верю в равенство. Последний раз я боролась за равенство (и поняла, что за равенство бороться не стоит, а стоит делать свое дело и надеяться, что оно принесет пользу) в младших классах школы. Это было на уроке английского. Я прочитала текст, а читала вслух я всегда хорошо. На всех языках. Учительница поставила мне четверку. Я не расстроилась — никогда не гонялась за оценками. Но сразу за мной вызвали мою подругу Нину, дочку завуча английского языка. Нина читала явно хуже меня, запиналась, а ей поставили пять. После урока я подошла и спросила: «Почему такая несправедливость?» На что учительница сказала: «Лиза! Какая же ты язва! Нина же — твоя подруга!» И мне, действительно, стало стыдно. Но ведь я хотела, чтобы оценку повысили мне, а не снизили Нине!
На следующий урок английского пришла большая делегация учителей, мне велели встать и сказали перед всем классом: «Посмотрите, какая Ненюк язва! Она попрекнула учителя, посмела сказать, что учитель несправедливо поставил оценку! Дети, кто-нибудь из вас так думает?» Советская школа. Естественно, никто так не думал. Так меня публично предали анафеме. И я поняла: за равенство нужно бороться тихо. А лучше — вообще не бороться.
Конфликт — еврейский способ общения. Раньше я очень любила драмы. В том числе в своей жизни. Даже любое нестоящее событие я старалась превратить в драму. Мне казалось, что это порождает много адреналина, скрашивает жизнь и придает значимость вещам. А сейчас в силу возраста и жизненного опыта я, наоборот, стараюсь уходить от драм. Потому что происходит более чем достаточно реальных драм и не по нашей воле, чтобы еще провоцировать драмы искусственно и подпитываться ими. И я больше стала ценить покой. А драмы можно, например, придумать на бумаге.
И я предпочитаю не критиковать. Меня за что только не критиковали! Очень часто — за иронию (особенно мужчины). А в России вообще иронии приходится наступать на горло. Особенно нужно быть осторожной с начальниками. Даже если у них есть чувство юмора, твоя работа зависит от них. В отличие от Израиля, где ты можешь иронизировать с начальником на любые темы, подкалывать, называть Йоси, Шмулик. Но, в принципе, в Москве отношения куда более простые, чем в Израиле. Их можно выстраивать. Русские люди при внешней угрюмости намного менее агрессивные.
В детстве я всегда мечтала стать великим человеком, чтобы мне поставили памятник. А сейчас я мечтаю создать… детей. Возраст пришел. Великим человеком я уже стала, можно приниматься и за детей (шутка). Так меняются цели. Хочется самореализоваться и как женщина, и как творческая единица.
Светлые рабочие будни
Я работаю в отделе кинопроизводства Первого канала — мы делаем сериалы и кино. Совсем недавний, новый отдел. Пока находится в стадии запуска. Мне предложили идею для сериала, я, в свою очередь, предложила разработку идеи. Вроде бы ее восприняли положительно. Так что есть над чем работать. В нашем отделе дают читать и редактировать сценарии и проекты других людей, потому что ты, прочитав, можешь многое добавить, заметить сюжетные огрехи или другие вещи, которые могли бы улучшить этот продукт. Так что я — сценаристка.
Когда ты пишешь прозу, то можешь позволить себе относиться к этому с трепетом и любовью, с какими-то ревностными чувствами. Ты понимаешь, что это в каком-то роде твое детище. Роман, повесть, рассказ — самодостаточная вещь, в которой ты — царь и господин. А сценарий — это «полуфабрикат», к которому нельзя слишком прикипать: ты можешь представлять себе это сколь угодно прекрасным, но из хорошего сценария можно сделать плохой фильм. А вот из плохого сценария хорошего фильма не сделаешь.
И ты должен быть готов к тому, что твой сценарий могут резать по живому, на полпути, возможно, полностью менять курс. С одной стороны, неблагодарный труд. Но с другой — это прекрасно, если твой талант — воображение и тебе предоставляют возможность его реализовать.
Хочу продолжать писать сценарии, но я бы хотела писать, издавать книги. Первая цель — собрать достаточное количество рассказов, чтобы издать книгу. Снимать фильм я бы не хотела — слишком много мороки. Режиссер — непростая специальность. Мне нравится именно писать, придумывать истории. И я надеюсь продолжать писать сценарии, чтобы по ним снимали, и писать прозу, чтобы ее публиковали чаще. Но это творческие, профессиональные амбиции, а на первом месте — амбиции семейные. Как говорил Фрейд, счастливый человек — тот, кто доволен своей семьей и доволен своей работой. Действительно, не придерешься!
Лиза Ненюк родилась в Москве, выросла в Нью-Йорке и в 17 лет иммигрировала в Израиль. Прожила в Израиле восемь лет и окончила киношколу Тель-Авивского университета. В 2008 году вернулась в Москву. Работала редактором – монтажером кино в сфере международной дистрибуции и закупок кино и телепродукции. В настоящий момент публикует рассказы и работает сценаристкой на Первом канале.
"Москва-Иерушалаим"
А.К. 1-ый канал, где она работает, лежбище пропагандонов и юдофобов. Как там может работать еврейка, побывавшая в Израиле и США, - ЗАГАДКА.
Комментариев нет:
Отправить комментарий