Данилевские отец и сын уже четвертый год сидели в глухом отказе. Последний раз в ОВИРе им сказали: 'Ваш выезд за границу нецелесообразный. Устраивайтеся на работу, или будете привлечены за тунеядство.'
Летом шабашили по колхозам. В тот год на монтаж травосушилки увязался с ними и я. Взяли охотно, поскольку у меня была своя машина. Мне поручали самую тяжелую и монотонную работу, и меня это вполне устраивало.
Данилевские отец и сын уже четвертый год сидели в глухом отказе. Последний раз в ОВИРе им сказали: 'Ваш выезд за границу нецелесообразный. Устраивайтеся на работу, или будете привлечены за тунеядство.'
Летом шабашили по колхозам. В тот год на монтаж травосушилки увязался с ними и я. Взяли охотно, поскольку у меня была своя машина. Мне поручали самую тяжелую и монотонную работу, и меня это вполне устраивало.
В тот день я обслуживал бетономешалку по кличке 'машка'. Первым делом я выбил из машки старый бетон и вымыл изнутри емкость, похожую на большую кувшинку, смазал подшипники солидолом. Мы подружились. Машка исправно выдавала на гора раствор, я медитировал вокруг с шуфелем на длинной ручке.
'Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился...'
Мужичонка появился заполдень. Он неспешно протащил мимо нас за угол большого старого сарая овцу. Минут через двадцать он, довольно грубо, за ногу, протащил еще одну, а потом еще. В четвертый раз из любопытства я пошел за ним следом и увидел за сараем три овечьих туши. На моих глазах он, зажав овцу между ног, запрокинув ей голову, небольшим ножом резал горло.
“Что случилось?” — в один голос спросили Данилевские, увидев мое лицо, когда я вернулся на рабочее место.
На пятой овце я выключил бетономешалку и в наступившей тишине Данилевский младший прокричал: 'Слышишь, мужик, здесь нельзя ходить!'
Мужик остановился, выпустил овцу, которая тут же убежала назад в стадо и спросил:
— Это еще почему?
— Здесь строительная зона. Посторонним проход воспрещен.
— Да ладно вам, хлопцы, тут колхоз, места всем хватае.
Он посмотрел на нас внимательно, понял и спросил:
— Может хотите печеночки?
— Чего?
— Печоночки свежей овечьей. Только пакет дайте или банку пустую.
— Да, пошел ты нахуй со своей печеночкой, — сказал Данилевский младший.
— Ну, как себе хотите, – ответил мужик без всякой обиды. Но овец мимо нас таскать перестал, и делал свою работу, другим, дальним путем, так что бы мы его не видели.
Закончили затемно. Ночевали в старом брошенном деревенском доме без электричества, развели костер и стали готовить ужин. Я взял фонарь и ушел к колодцу за водой, когда вернулся, то увидел мужичка, который сидел возле костра и что–то жарил на огромной людоедской сковородке. Встретившись с моим взглядом он улыбнулся и сказал:
— Я вот подружиться пришел. Сейчас есть будем.
Данишевский старший достал из рюкзака бутылку водки и уже через пол часа приняв на грудь 100 граммов я с удовольствием ел свежую овечью печенку.
— Тебя Володька зовут? Значит тезки. Давай за это еще раз выпьем.
Выпили.
— А чего ты на меня обиделся. За овечек? Думаешь мне не жалко. Только председатель сказал что бы я все стадо порезал за сегодня. В бухгалтерии посчитали, что не выгодно овец держать. Раньше все было выгодно, а сейчас все не выгодно.
— И ты все стадо порезал? – спросил я у него.
— Да, все стадо 42 штуки, сказал он и улыбнулся.
— А почему ты?
— А почему нет. Я мужик свободный, на любое дело годный. Ладно, давай за ихнюю память.
Открыли вторую бутылку. Выпили еще.
— Я извиняюся, а вы кто будете?
— В смысле?
— Какой нации?
— Евреи.
— И ты то же? — спросил он у меня участливо.
— Тоже, — ответил я печально.
— А совсем не похож. Они похожи, а ты не похож. Только что жалостливый.
Данилевский младший достал из машины спидолу и, не стесняясь постороннего, настроил ее на Голос Америки.
— Ну, что там брешут? – спросил мужичок.
— Задаются вопросом, просуществует ли СССР до 1984 года.
— Как это? Так уже 85–й на дворе.
— Ты смотри, как быстро время идет, – притворно воскликнул Данилевский младший. Все засмеялись.
— Смеетеся надо мной, над деревенским дурнем – сказал мужичок беззлобно. — Ну, смейтеся на здоровье. Не часто увидишь, как жиды смеются. Тут ваших до войны много жило. А сейчас никого.
— Куда делись?
— Всех побили.
— Немцы?
— Какие там немцы. Tех немцев три человека на мотоцикле из району приехали. А так все наши сами зробили. Сами согнали, сами побили. Да и откуда тем немцам было знать кто жид, а кто нет. Однако ж ни кого в живых не оставили.
Там в лесочке их братская могила. Один полковник вашей национальности из Минска приезжал и плиту привез и оградку поставили. Но писать на плите 'евреи' ему не позволили. Написали советские граждане. А какие они советские, когда только два года тут Советы стояли, а раньше Польша была. Они даже по–русски не умели разговаривать.
— Почему полковник? Он что в мундире ходил?
— Не, он с войны полковник. А так гражданский. Начальником цеха там у Минске на заводе был. Это я его так полковником звал. Ему нравилася.
Мы з им подружилися. Я ему помогал. Ночевал у меня. Коньяком угощал. Он каждый год ездил, убирал, красил. У него здесь вся семья лежит. А в восьмидесятом годе приехал и привез мне в подарок свое ружье. На что оно мне, я и стрелять то не умею. Сказал, что попрощаться приехал. Уезжает в этот ваш, я извиняюся, Израиль и всю семью свою новую увозит. Боится.
Попросил за могилой смотреть. А чего там смотреть. Наши это место не трогают, красти там нечего.
А что уехал, правильно сделал. Не любят вас здесь. Никогда не любили и любить не будут.
— Да, мы знаем – сказал Данилевский младший.
— Володя, а ты в армии служил? – спросил я осторожно.
— Не, не служил.
— A в колхозе кем работаешь?
— Да, никем. Инвалидность у меня. Хочу работаю, а хочу нет.
— А что у тебя за болезнь такая?
— Неизлечимая. Я — дурной.
После такого признания мы надолго замолчали.
Я, к тому моменту, немного опьянел и поэтому решился на вопрос:
— Скажи, Володя, как ты думаешь, почему нас не любят?
— А кого они любят, они сами себя не любят. Да на что вам та любовь. Когда волка любят, з его собаку робят. Вы лучше скажите мне, как это можна стать евреем?
— Володя, ты в самом деле хочешь стать евреем?
— Ну, а что тут такого?
— Зачем?
— Да уехать отсюда. Остохуело все до невозможности.
Данилевский младший, услышав этот вопрос заметно оживился.
— Напишешь заявление. Две фотокарточки три на четыре без головного убора. Рекомендации от двух евреев.
— Где ж взять?
— Мы тебе дадим. Год походишь в кандидатах.
— А что делать?
— Как что. Заниматься сионизмом..
Комментариев нет:
Отправить комментарий