(главы из книги)
(продолжение. Начало в № 6(42) и сл.)
От редакции. Жизни и творчеству Льва Давидовича Ландау посвящены многие материалы нашего портала. Отметим для удобства читателя некоторые из них:
Юрий Румер. ЛАНДАУ
http://berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer7/Rumer1.htm
Геннадий Горелик. Подлинный Ландау. (по поводу рецензии М. Золотоносова на книгу Коры Ландау-Дробанцевой, МН, 2002, вып. 30)
http://berkovich-zametki.com/Nomer27/Gorelik1.htm
Элла Рындина. Кто же вы, Давид Львович Ландау?
http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer4/Ryndina1.htm
Борис Горобец. Круг Ландау (главы из книги)
http://berkovich-zametki.com/2006/Starina/Nomer6/Gorobec1.htm и далее
Геннадий Горелик. Ландау + Лифшиц = ... Ландафшиц
http://berkovich-zametki.com/Nomer20/Gorelik1.htm
Игорь Ландау. Мой ответ "ландауведам"
http://berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer6/Landau1.htm
Геннадий Горелик. Тамм и Ландау, физики-теоретики в советской практике
http://berkovich-zametki.com/Nomer21/Gorelik1.htm
Геннадий Горелик. Треугольник мнений и фактов вокруг одного академического вопроса
http://berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer6/Gorelik1.htm
Элла Рындина. Из архива Софьи Ландау
http://berkovich-zametki.com/2008/Starina/Nomer4/Ryndina1.php
Катя Компанеец. Записки со второго этажа
http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer10/Kompaneec1.php
Борис Кушнер. Трансцендентность человеческой души
http://berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer5/Kushner1.htm
Геннадий Горелик. Квадратура круга Ландау (о книге Б. Горобца «Круг Ландау», М., 2006)
http://berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer3/Gorelik1.htm
Борис Зельдович. Замечательно интересная и содержательная книга
http://berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer3/Zeldovich1.htm
Содержание
Историю этих портретов см. ниже, в разделе Ненаписанный тройной портрет
Здесь даны очерки только о тех ученых, принадлежащих к школе Ландау в широком смысле, которых я видел сам: непосредственное зрительное и слуховое наблюдение важно для восприятия личности. Из них хорошо знал только Е.М. Лифшица, с которым тесно общался на протяжении четверти века. Рядом с нами жила семья А.С. Компанейца, которого видел множество раз во дворе дома и иногда у нас в гостях; его детей Катю и Дмитрия я хорошо знал, прочел рукописные воспоминания об их отце, предоставленные мне Дмитрием. Неоднократно видел И.М. Лифшица, В.Л. Гинзбурга, И.М. Халатникова, приходивших в гости к Е.М. Лифшицу. Однажды присутствовал на ужине, где был А.А. Абрикосов; однако его воспринимаю прежде всего по телефильму о нем и устным рассказам. Однажды видел и слышал А.Б. Мигдала — на дне открытых дверей в МИФИ в 1959 г.; его воспринимаю главным образом по прекрасному сборнику воспоминаний.
Письмо сестры о детстве братьев
Два брата, ставшие впоследствии знаменитыми на весь мир академиками-физиками, родились в Харькове незадолго до Октябрьской революции в семье известного врача-гастроэнтеролога профессора Михаила Ильича Лифшица (1878–1934), автора ряда медицинских книг. Отец скоропостижно умер в возрасте 55 лет. Возможно, оба сына унаследовали от отца склонность к сердечно-сосудистым заболеваниям, вследствие которых они умерли: один — в 65, а другой в 70 лет, задолго до наступления истинной старости, сохраняя до конца свой интеллектуальный и творческий потенциал.
Мать братьев Берта Евзоровна (1885–1976) носила в девичестве фамилию Мазель, что по-еврейски (на иврите и на идише) означает счастье, удачу. Дома она занималась хозяйством и воспитанием обоих детей — Жени и Ильи. Второго брата в детстве звали Лелей, а в профессорском возрасте ученики и сотрудники называли Ильмехом. Его ученик М.И. Каганов рассказывал о следующем эпизоде: «Школьная подруга встретила на улице после многолетнего перерыва Берту Евзоровну. Придя домой, подруга сказала мужу: “Подумай, какая Берточка врунья. Говорит, что два ее сына академики и оба лауреаты Ленинских премий”» [Каганов, 1998]. Действительно, это — редчайший случай в истории науки, а в истории теоретической физики, по-видимому, единственный, когда оба родных брата достигли предельных высот в своей профессии. При этом ни один из них не занимал номенклатурных постов в партийно-административной системе своей эпохи, не был даже членом правящей партии (в отличие от немалого числа других ученых школы Ландау). Все определялось исключительным талантом братьев и удачным выбором профессии. А также встречей c Ландау первого из братьев. Второй из них был также связан с Ландау, но в гораздо меньшей степени.
Семья дала детям идеальное воспитание и образование. Эта сторона формирования личности братьев описана в письме, которое было прислано из Харькова после кончины Е.М. Лифшица его двоюродной сестрой Марией Семеновной Абезгауз Зинаиде Ивановне Горобец-Лифшиц в ответ на просьбу последней поделиться воспоминаниями о семье Лифшицев. Вот это письмо. В нем немало колоритных бытовых подробностей, характеризующих раннюю жизнь двух выдающихся ученых, а также в целом их семью, принадлежавшую к научной элите ранней советской эпохи.
«Дорогая Зина,
Много болезней мучает людей. Самые страшные бывают один раз. А такие, средние, просто делают жизнь нестерпимой — получается прозябание. Это страшнее. Засасывает эта неинтересная жизнь. Тем более все чаще обращаешься к прошлому, когда было все интересно, светло и радостно, хотя бы на душе.
Женя — это личность. Такие встречаются редко... и что-нибудь о нем рассказать людям, которым это интересно, надо.
В 1924 году, после смерти нашего папы — земского врача в Белоруссии — за нами приехали и забрали нас в Харьков дядя — Михаил Ильич — Женин отец. В это время Але было 8 лет, мне 3 года, Жене 9 лет, Лёле 7 лет. С этого времени мы вместе росли. Женя и Лёля были с детства не сходны по характеру. Лёля был похож на маму Берту Евзоровну. Она была очень красивая, способная и образованная женщина. Знала несколько иностранных языков и всю жизнь, прожив 92 года, была в доме опрятная, в платье и в туфлях на среднем каблучке. Не помню ее в халате и в тапочках.
Женя был внешне и по характеру похож на отца. Михаил Ильич был очень образованным человеком, известным профессором медицины не только на Украине, но и в Союзе. Он лечил Балицкого — наркома внутренних дел Украины, консультировал Дзержинского, Фрунзе, и других членов Украинского правительства. По характеру Михаил Ильич был немногословен. Он был одним из лучших врачей-гастроэнтерологов в Союзе. Часто бывал в заграничных командировках и брал с собой семью. Прекрасно знал английский язык. В семье говорили с детьми по-английски, поэтому они владели им хорошо. Кроме того, у них с детства вплоть до 1937 года был прекрасный преподаватель английского языка Хордон. Это был англичанин-эмигрант. В семье была прекрасный преподаватель музыки Алиса Николаевна Гольденгер, которая привила им музыкальный вкус и любовь к музыке, а способности у них были незаурядные. Они даже писали музыку и думали, что будут музыкантами. Но они просто были талантливыми людьми, и к чему бы ни прикасались, все было для них доступно и легко воспринималось.
Женя поступил в школу в 6 класс, до этого он занимался дома с учителями. В школе-семилетке он проучился всего два года (6 и 7 класс). Окончил школу, когда ему было 14 лет, и поступил в Химический техникум, в котором прозанимался два года.
Зимой 1930–31 г. работал в Биохимическом отделении Института питания.
Осенью 1932 года, семнадцати лет, поступил на Физико-механический факультет Харьковского механико-машиностроительного Института. Через два месяца перешел на второй курс, а летом 1933 г. закончил Институт, сдав зачеты по всем дисциплинам и защитив дипломную работу. Осенью 1933 г, в восемнадцати лет, поступил в аспирантуру при Украинском физико-техническом институте по специальности теоретическая физика, где работал под руководством Ландау.
Во время учебы в Институте и до 1939 г., когда Женя переехал в Москву, его товарищами были Шура Ахиезер, Саша Компанеец, Женя Ком (талантливый физик, погиб на фронте). Ландау приехал в Харьков в 1933 году и быстро заметил Женю и подружился с ним. В компании они всегда были вместе. Аля была с ними близка, компания у них была одна. В компании всегда было шумно и весело, придумывались интересные игры. В квартире в Харькове на ул. Артема 18 семья Жени занимала второй этаж дома — 7 комнат. Особенно интересными всегда были детские именины. Кроме близких родственников были друзья детей. На этих именинах были театрализованные выступления детей, разыгрывались интересные шарады и загадки. Во всем этом Женя и Лёля принимали очень активное участие. <…> Запомнились шарады, придуманные ими:
1. Все дети становятся рядом и у всех на груди приколота бумажка с буквами «ЛЬ», что означало: «МЫ с ЛЬ».
2. Шарада «Эразм Роттердамский». Она разгадывалась следующим образом: все дети становились и кричали хором «Э», что означало «Э разом» (по-украински разом означает вместе). Дальше мальчик подходил к девочке и рукой тер ей ротик, что означало «Рот тер дамский».
Было много разных игр, шарад, выступлений, играли свои «творения» на пианино — вот такой мир царил в семье. Было много игр — настольный теннис, кегли, крокет, привозилось из-за границы много интересных игр (настольных), которыми приходили играть много детей.
Аля ясно помнит, что Лёля защитил кандидатскую диссертацию в 19 лет, а докторскую в 27 лет. А когда защитил Женя, не помнит. <Е.М. Лифшиц защитил кандидатскую диссертацию тоже в 19 лет в 1933 г., а докторскую в 24 года в 1939 году в Ленинградском Университете. — Прим. Б.Г.>. Но это тоже неспроста, этому есть причина. Наверное, Лёля, как более словоохотливый и общительный, чаще об этом говорил. Лёля в силу своего мягкого характера много разговаривал с людьми, которые были ему мало интересны, но проявляли к нему интерес. Женя как человек более принципиальный, очевидно, своими успехами делился мало и только в узком кругу людей… Это проявление его скромности.
В 1934 году умер отец Жени и Лёли. Эту смерть вся семья перенесла очень тяжело. Дядя (отец Е.М.) любил объединять родственников и прекрасно к ним относился. На праздники собиралось вместе человек 20–25. Особенно хорошо дядя относился к нашей маме, самой младшей своей сестре Анне Ильиничне. И, кстати сказать, женился он на подруге нашей мамы — Берте Евзоровне (матери Е.М.) — также студентке этого факультета, которая блестяще закончила Университет. Они обе закончили его по высшему баллу.
Характер Жени в детстве — не очень общительный, углубленный в себя, но живой и общительный с приятелями, сначала детьми, а в дальнейшем взрослыми друзьями. С детства намечалась свойственная ему в дальнейшем черта характера — принципиальность. Мнение свое отстаивал всегда до конца, был сдержан, но суждения его часто были безапелляционными.
Среди наших знакомых детей первый велосипед появился у Жени. Тогда это было редкостью, он на нем быстро ездил.
После знакомства с Ландау они всегда были в одной компании, и Женя был под влиянием его обаятельной личности — кумира интеллектуальной молодежи Харькова <Харьков был в 1918–1934 столицей Советской Украины. — Прим. Б.Г.>. Женя был ему очень предан. Запомнилось Але одно высказывание Дау: “Жениться не надо никогда”. После этого он быстро женился на Коре. “И детей никогда не надо иметь, а если они появятся, то надо их выставить в форточку”. Ну и, наверное, вслед за этим высказыванием быстро родился Игорь. Не знаю, каким образом в этом он влиял на Женю. Думаю, что никак.
В 1939 году Женя вместе с Ландау переехали в Москву. Квартира Лифшицев в Харькове оставалась полностью их, так как была выписана государственная дарственная грамота, и если бы не война, то тетя Берта, даже будучи одна, осталась бы в своей 7-комнатной квартире и в ней бы умерла. Лёля жил с Натой и Лидой (первая жена И.М. Лифшица и их дочь) в этой квартире вплоть до 1941 г., поэтому много событий, связанных с Лёлей, помнится больше, тем более что после эвакуации Лёля вернулся в Харьков. Да и вообще Лёля с детства был очень общительным, компанейским, веселым, открытым, прекрасно рисовал, сочинял стихи, мазурки, влюблялся в Алиных подруг. Кстати, Лёля Березовская(первая жена Е.М.) была Алина подруга. Поэтому о Лёле больше вспоминается разных историй. Например, Лёля в детстве много ел, от него прятали еду, так как он был полным ребенком, мечтал быть колбасником, чтобы есть колбасу сколько угодно (видно, она раньше была вкуснее). Женя ел мало, был худой. Как старший брат он был более независимый. У Жени и Лёли была очень хорошая библиотека. Я уже писала выше, что был настольный теннис — пинг-понг. Играли на большом столе в столовой. Это была большая 45-метровая комната, в которой после войны жила мама Жени и Лели вместе с Вовой (племянник Е.М.). Он приехал из Минска и поступил в Харьковский университет на биологический факультет. Жил он с тетей очень дружно. Тетя в последнее время много болела, и Женя очень быстро и много раз приезжал из Москвы, быстрее, чем Лёля с километрового расстояния в Харькове. Лёля считался добрее Жени, но это было только внешнее впечатление. У Жени, кроме всего, было развито чувство долга. Очевидно, это чувство долга проявлялось во всех поступках Жени до конца его жизни.
Подпись.
* * *
Его неоценимый вклад в развитие фундаментальной науки,
теоретической физики, блестящее решение труднейших вопросов
твердого тела, космологии получили мировое признание.
Академик Н.Н. Боголюбов[1]
Справка. Е.М. Лифшиц родился 21 февраля 19 15 года в Харькове. Окончил семилетку и в 1929 г. поступил в Химический техникум. В 1932 г. поступил на физико-механический факультет Харьковского механико-машиностроительного института, который закончил летом 1933 г. и поступил в аспирантуру к Л.Д. Ландау. В 1934 г., в возрасте 19 лет защитил кандидатскую диссертацию. Докторскую диссертацию защитил в 1939 г. В 1933–38 гг. работал в Украинском (Харьковском) физико-техническом университете под руководством Ландау, а с 1939 г. и до конца жизни — в Москве в Институте физических проблем. Автор классической теории неустойчивостей в расширяющейся Вселенной (1946). Выяснил, что неустойчивость плотности на ранней стадии Вселенной явилась причиной ее нынешней ячеистой структуры в виде галактик и их скоплений. Получил (совместно с И.М. Халатниковым и В.А. Белинским) общее космологическое решение уравнений общей теории относительности (Премия имени Л.Д. Ландау, 1974). В результате выяснилось наличие случайных осцилляций Вселенной вдоль трех направлений на начальной стадии ее возникновения, после Большого взрыва. Создал полную теорию ферромагнетизма (1935, совместно с Л.Д. Ландау). Разработал теорию молекулярных сил, действующих между конденсированными телами (1954–58, Ломоносовская премия). Создал (совместно с Л.Д. Ландау и Л.П. Питаевским) 10-томный курс теоретической физики, книги которого изданы на 20 языках (Ленинская премия, 1962). В составе группы сотрудников ИФП под руководством Ландау (совместно с И.М. Халатниковым, С.П.Дьяковым и Н.Н. Мейманом) участвовал в Советском Атомном проекте, производя сложнейшие расчеты КПД ядерной и термоядерной бомб (Сталинская премия, 1954). Академик АН СССР (1979) и член Лондонского Королевского общества (1982; до него в Общество было избрано всего пять советских ученых). Скончался 29 октября 1985 г. во время операции на сердце.
Прошло почти 20 лет со дня смерти Е.М. Лифшица. Логика истории науки такова, что рано или поздно находятся биографы любых исторических личностей, призванные запечатлеть их в общечеловеческой памяти, создавая тем самым культурный слой своей эпохи. Конечно, среди собираемого материала бывает немало «мусора», малозначительных фоновых событий, выдумок, встречаются даже фальшивки. Постепенно формируется некая равнодействующая, сходящаяся с той или иной степенью точности к истине. Другого пути нет. Читатель мемуарной литературы должен понимать, что историограф не может предоставить официально заверенных документов по каждому описываемому событию. Нередко вообще не существует никаких, даже незаверенных документов, и события описываются лишь на основе устных воспоминаний очевидцев. Но часто информация исходит даже не от непосредственных свидетелей, а от тех, кто слышал об этом от других. Как сказал поэт, Нобелевский лауреат:
Те, кто знали, как было дело,
Уступают место другим,
Тем, кто знает совсем немного,
И даже меньше, чем мало,
Зная в итоге ноль.
Вислава Шимборская, «Конец и начало»
С учетом этих оговорок я приступаю к описанию тех во многом неизвестных или мало кому известных событий, которые, надеюсь, небезразличны для историков науки и читателей, интересующихся нашей темой.
Сначала о литературных источниках, в которых содержатся биографические сведения о Е.М. Лифшице. Научные достижения Е.М. Лифшица суммированы в недавно вышедшем сборнике его трудов и охарактеризованы академиком Л.П. Питаевским на девяти страницах Предисловия к этой книге [Труды Е.М. Лифшица, 2004]. Большая статья о Е.М. Лифшице, физике и человеке, написанная Я.Б. Зельдовичем и М.И. Кагановым, вышла после его смерти в Англии в биографической серии, посвященной членам Лондонского Королевского общества (оно ведет свое начало от Ньютона и признано элитой мировой науки) [Zeldovich & Kaganov, 1990]. Та же статья в несколько других версиях перепечатана в Собрании трудов Е.М. Лифшица, изданных на английском языке [Perspectives…, 1992], в книге М.И. Каганова [1998] и в двух выпусках журнала «Преподавание физики…» [1999; 2002]. Кроме того, в 1995 г., в год 80-летия Е.М. Лифшица вышла подборка материалов о нем в журнале «Природа»[2]. О диаде Ландау–Лифшиц рассказывается также в журнальных и газетных статьях [Горелик, 2002] и. [Горобец, 2002; 2003]. Вот, пожалуй, почти все.
Хочу здесь осветить мало кому известный фрагмент научной биографии Е.М. Лифшица. Недавно в его архиве мною было найдено письмо академика Я.Б. Зельдовича профессору М.И. Каганову, написанное от руки на английском языке. Яков Борисович написал его 9 сентября 1986 г., находясь на отдыхе в Крыму, в п. Гаспра. В конце письма, озаглавленного «Космологические исследования Е.М. Лифшица», есть примечание по-русски: «Мусик! Это мой кусок в статью о Жене для Roy. Soc. <…> Остальное — о курсе теорфизики в целом, о структуре ферромагн. и т.п. пишите сами или привлеките других. Покажите Халату после перепечатки».
Обнаруженный текст Я.Б. Зельдовича был предназначен для статьи о Лифшице в биографической серии членов Лондонского Королевского общества. Такого рода статьи заказываются от имени Общества его членам, которых просят написать об ушедших из жизни членах этого Общества. Я.Б. Зельдович получил такой заказ и написал свою часть — то, что ему ближе по тематике, про космологию — затем попросил М.И. Каганова написать остальное. Случилось так, что указанный материал Я.Б. Зельдовича не вошел в их большую статью с М.И. Кагановым. Для восстановления исторической справедливости и пополнения научного наследия как Е.М. Лифшица, так и Я.Б. Зельдовича, обнаруженный материал был переведен мной на русский язык и передан для напечатания в журнал «Земля и Вселенная» [2001]. Кроме того, он был напечатан в оригинале на английском и в переводе на русском языке в двух выпусках журнала «Преподавание физики…», целиком посвященных Е.М. Лифшицу [1999, 2002]. В своей статье Я.Б. Зельдович популярно, почти без математики излагает главные выводы теории неустойчивостей в ранней Вселенной — один из самых важных научных результатов Е.М. Лифшица, который постоянно цитируется в учебной и научной литературе.
У главной работы Е.М., выполненной в 1946 году, было два источника вдохновения. Первый и очевидный был связан с написанием «Теории поля» — второго тома знаменитого Курса теоретической физики Ландау–Лифшица. Каждый том этого энциклопедического Курса давал как саму теорию физических явлений, так и ее важнейшие приложения. Во второй части «Теории поля» дается сжатое изложение общей теории относительности (ОТО), релятивистской теории гравитации. По сравнению с другими, более объемными книгами представление этой теории у Л–Л (Ландау–Лифшица) отличается своей глубиной, оставаясь в то же время кратким и наглядным. Так, Л–Л дают новую трактовку псевдотензора энергии-импульса гравитационного поля. Не буду останавливаться на всех других оригинальных моментах этого теоретического представления.
Наиважнейшее применение ОТО реализуется в космологии, теории Вселенной как единого целого. Именно на это и указал впервые Эйнштейн.
В СССР теоретическая космология ведет свое начало от знаменитых работ А.А. Фридмана. И потому естественно, что Л–Л должны были обдумать, в каком виде включать космологию в «Теорию поля». Вообще Ландау скептически относился к наблюдательным астрофизическим данным. Ему принадлежит такой афоризм: «Астрофизики часто ошибаются, но никогда не сомневаются». В первой работе Хаббла его постоянная оценивалась как Н=564 км/c Mпс. Это значение вошло в расчет возраста Вселенной и дало 2.109 лет (меньше возраста Земли!). И это подтверждало скептицизм Ландау. Тем не менее, следовало предоставить читателям все теоретические возможности, что и было осуществлено Ландау и Лифшицем в их книге.
Но был также и второй источник вдохновения для Лифшица в предпринятой им работе. В 1930–40-е годы Ландау вовсю применял мощный метод малых возмущений. Так, однажды Ландау предложил автору этих строк изучить стабильность пламени с помощью этого метода. К сожалению, мне не удалось решить эту проблему, и тогда Ландау решил ее сам; это решение — одно из красивейших в теории горения.
Тот же подход Ландау предложил применить и Лифшицу для решения проблемы слабых неустойчивостей во фридмановской модели однородной и изотропной Вселенной. Но на сей раз исследователь оказался достаточно сильным, и поставленная задача была им решена. Так в 1946 году появилась первая работа Е.М. Лифшица по космологии.
Важность полученных им результатов нисколько не уменьшилась за прошедшие 40 лет и сохранится еще на многие предстоящие годы. Исследование было проведено Лифшицем в самом общем виде — для всех трех классических случаев: закрытой, плоской и открытой (гиперболической) модели Вселенной. Вещество Вселенной подчиняется уравнению состояния р=р(r) <p* — давление, r — плотность вещества во Вселенной>. (Много лет спустя в связи с теорией Большого взрыва и инфляционного раздувания вследствие когерентных полей, данное допущение было модифицировано: р=р(r ,s)или р=р(ji
); e =S(ji,) (последнее приводит к обобщению, но не к отмене результатов, полученных Лифшицем).
); e =S(ji,) (последнее приводит к обобщению, но не к отмене результатов, полученных Лифшицем).
В самом общем виде Лифшиц проводит классификацию возможных видов возмущения: 1) скалярное, вследствие неустойчивости плотности; 2) векторное, вследствие вращательных возмущений; 3) тензорное, связанное с гравитационными волнами в изотропном пространстве.
В отличие от обычной теории возмущений для статических равновесных систем, в задаче Лифшица рассматривается эволюционирующая, расширяющаяся Вселенная. Второй и третий типы возмущений выходят за рамки ньютоновской теории тяготения. Были получены результаты первостепенной важности: оказалось, что конечный по величине вихрь, возникающий за конечный промежуток времени, несовместим с малыми вихревыми возмущениями в начале расширения Вселенной. Следовательно, наблюдаемое вращение галактик возникло за счет каких-то нелинейных процессов много позже!
Что касается гравитационных волн, то результат оказался противоположным: они могли служить эффективными малыми возмущениями. Поиск первичных гравитационных волн представляется исключительно трудной, но в то же время важнейшей и интереснейшей проблемой грядущих десятилетий. Однако наиболее важным результатом (Лифшица) явилось исследование скалярных возмущений (плотности), поскольку именно они определили структуру Вселенной. Мы знаем, что звезды, галактики, скопления галактик распределены в пространстве неоднородно — это и есть видимый эффект первоначальных возмущений плотности. Лифшиц пришел к следующему результату в отношении эволюции возмущений плотности (т.е. для скалярного случая возмущений): dr/r ~ t2/3 × a(t), где а — характерный размер Вселенной <радиус кривизны>.
На первый взгляд здесь возникает несоответствие с классическим результатом Дж. Джинса: dr/r ~ exp{l t), где l =
, полученным в рамках ньютоновской теории. В 1946 году Лифшиц писал, что возрастание возмущений плотности, действительно, различно в ОТО и в ньютоновской теории тяготения. Вскоре недоразумение было снято работой Боннэра и др. Применив технику малых возмущений к расширяющейся материи в ньютоновской теории, они получили результат, отличный от результата Джинса, но совпадающий с результатом Лифшица. Это не стало неожиданностью, так как ньютоновская теория служит асимптотическим приближением для ОТО. Но вот что замечательно в психологическом отношении: классический (нерелятивистский) результат был впервые получен Лифшицем с самого начала релятивистским, а не классическим подходом.
, полученным в рамках ньютоновской теории. В 1946 году Лифшиц писал, что возрастание возмущений плотности, действительно, различно в ОТО и в ньютоновской теории тяготения. Вскоре недоразумение было снято работой Боннэра и др. Применив технику малых возмущений к расширяющейся материи в ньютоновской теории, они получили результат, отличный от результата Джинса, но совпадающий с результатом Лифшица. Это не стало неожиданностью, так как ньютоновская теория служит асимптотическим приближением для ОТО. Но вот что замечательно в психологическом отношении: классический (нерелятивистский) результат был впервые получен Лифшицем с самого начала релятивистским, а не классическим подходом.
Эти результаты и поныне являются основой в исследованиях Вселенной. Конечно, остается много трудностей на пути к полной количественной теории (квантовой гравитации). Одна из них связана с неизвестной природой скрытой массы. И все же можно не сомневаться, что в ближайшие десятилетия такая теория будет создана. Спектр же скалярных и тензорных возмущений (и соответствующих относительных величин) даст ключевую информацию о самой ранней, инфляционной стадии развития Вселенной.
В последние 10 лет жизни Лифшиц вернулся к ОТО. Вместе с коллегами (В. Белинским и И. Халатниковым, а также братом, Ильей Лифшицем) Евгений Лифшиц исследовал природу сингулярности. Любопытно, что самое начало этой истории было каким-то нескладным: Ландау и Лифшиц показали, что сингулярность неизбежно возникает в синхронной системе координат. Они сделали вывод о нефизичности, фиктивности сингулярности, обусловленной пересечением координатных линий. Это не приводило ни к бесконечной плотности, ни к каким-либо иным реальным свойствам сингулярного состояния. В течение некоторого времени Ландау и Лифшиц придерживались мнения (неверного), что вообще не существует никаких реальных сингулярностей (в самых широких классах систем, не обладающих особыми свойствами симметрии).
Однако вскоре Пенроуз, Хоукинг и другие показали точными геометрическими методами, что сингулярность с неизбежностью возникает. По крайней мере, возникает область с чрезвычайно высокой плотностью вещества. В сущности, они пришли к возможности возникновения черных дыр и к беспредельному сжатию вещества внутри них. Тогда встал вопрос: каковы законы изменения метрики, скорости, давления, плотности при возникновении черных дыр? Проблема оказалась труднейшей. И в процессе ее решения были получены (Лифшицем с коллегами) крайне неожиданные результаты. Оказалось, что сжатие вещества происходит анизотропно вдоль трех осей, с осцилляциями вдоль них и стохастической сменой главного направления. Здесь было бы неуместно пытаться выразить в деталях эти сложнейшие результаты.
В последние годы жизни Лифшиц неоднократно выступал на различных международных конференциях с изложением этих результатов. И каждый раз в каждом новом месте его энтузиазм горячо разделяли его слушатели.
Строго говоря, быть может, в реальной космологии картина не совсем такая, быть может, осцилляции Лифшица происходят внутри самой черной дыры и не наблюдаемы снаружи. Однако остается в высшей степени элегантный математический результат. Существует такой штамп: «рукописи не горят». Он применим и к математическим формулам безупречной красоты, которые рано или поздно найдут применение, возможно, совсем неожиданное. Думаю, что у модели сингулярности, созданной Лифшицем с коллегами, многообещающее будущее.
Продолжая обобщения, можно сказать: жизнь каждого индивидуальна и никто не может ее воспроизвести. Но в некотором тонком и самом широком смысле такие примеры, как жизнь Лифшица, полностью отданная науке, имеют общую значимость для всего человечества. Жизнь не может быть воспроизведена в смысле буквальном, однако само осознание того, что существовал человек, столь цельный и светлый, как Е.М. Лифшиц, делает все человечество немного лучше.
1. Как известно, закон сохранения энергии обусловлен однородностью времени, а закон сохранения импульса — однородностью пространства Вселенной. В теоретической физике энергию и импульс системы записывают в виде 4-псевдотензора. 4-мерный тензор (4-тензор) это упорядоченный набор из 16 скалярных компонент в виде таблицы 4
. Строки и столбцы таблицы есть 4-векторы, состоящие в данном случае из трех пространственных и одной временнóй координаты. Тензоры применяют для описания криволинейных пространств; как известно из ОТО, в космологических масштабах пространство искривляется вследствие гравитации.
. Строки и столбцы таблицы есть 4-векторы, состоящие в данном случае из трех пространственных и одной временнóй координаты. Тензоры применяют для описания криволинейных пространств; как известно из ОТО, в космологических масштабах пространство искривляется вследствие гравитации.
Истинными векторами являются, например, сила и скорость. К псевдовекторам относятся момент силы и угловая скорость, которые получаются как векторные произведения истинных векторов. Как известно, выбор направления с точностью до противоположного у векторного произведения делается условно. Отсюда — первая часть термина: псевдо. При переходе от правой системы координат к левой меняется на противоположное направление одной из координатных осей, это преобразование называют операцией отражения. Соответственно псевдовектор тоже меняет свое направление на противоположное, в отличие от истинных векторов. Различие истинного тензора и псевдотензора формулируется аналогично, поскольку псевдотензор состоит из псевдовекторов. При изменении системы координат каждая компонента 4-тензора вычисляется по особым правилам путем суммирования произведений последовательных компонент 4-векторов.
Законы сохранения импульса и энергии получаются в ОТО из требования равенства нулю производных от компонент 4-псевдотензора по его четырем координатам — трем пространственным и одной временнóй. Ландау и Лифшиц показали, что в общем случае в присутствии гравитационного поля псевдотензор в уравнениях ОТО должен учитывать общий импульс системы, состоящий из импульса материи и импульса гравитационного поля. Решение уравнений достигается специальным выбором системы пространственно-временных координат (см. параграф 96 «Теории поля» Ландау–Лифшица).
2. Обозначены: р – давление, 
плотность вещества во Вселенной, 
средняя плотность энергии , 
потенциал поля тяготения, 
– скорость его изменения (производная по времени), i — номер координаты.
плотность вещества во Вселенной, средняя плотность энергии , потенциал поля тяготения, – скорость его изменения (производная по времени), i — номер координаты.
3. Первые два вида нарушений поясняются на рисунке. Движение среды при двух видах возмущения плотности (а, б) и вихревых возмущениях (в, г) . Показаны векторы скорости возмущений в расширяющейся Вселенной (само расширение не показано).
Третий вид возмущений (на рисунке его нет) заключается в том, что задаются малые возмущения гравитационного поля относительно покоящейся материи, распределенной в пространстве в среднем однородно. Математически Лифшиц задает возмущения тензора энергии-импульса 
и метрического тензора gik , который описывает геометрию пространства (см. «параграф 115 «Теории поля»). Последний характеризует расстояния между любыми точками 4-мерного пространства-времени, которые называются интервалами между событиями. Решив тензорное уравнение с учетом возмущения, Лифшиц приходит к фундаментальному выводу о возможном влиянии на геометрию пространства нашей Вселенной первичных возмущений гравитационного поля, возникших вблизи сингулярности.
и метрического тензора gik , который описывает геометрию пространства (см. «параграф 115 «Теории поля»). Последний характеризует расстояния между любыми точками 4-мерного пространства-времени, которые называются интервалами между событиями. Решив тензорное уравнение с учетом возмущения, Лифшиц приходит к фундаментальному выводу о возможном влиянии на геометрию пространства нашей Вселенной первичных возмущений гравитационного поля, возникших вблизи сингулярности.
4. Сингулярность — это особое состояние нашей Вселенной в «момент ноль», когда произошел Большой взрыв и началось расширение Вселенной, с формированием материи и полей из сингулярного поля. Это состояние характеризуется фантастической плотностью порядка 1094 г/см3, энергией порядка 1019 Гэв, температурой порядка 1032 К. Указанное состояние называют общей или космологической сингулярностью. Но во Вселенной есть и локальные сингулярности, возникающие в центральных частях черных дыр.
5. С целью физического пояснения новых свойств космологической сингулярности, обнаруженных в последнем цикле работ Е.М. Лифшица (совместно с И.М. Халатниковым и В.А. Белинским), стоит привести отрывок из книги Я.Б. Зельдовича и И.Д. Новикова «Строение и эволюция Вселенной» [С. 615]:
«При рассмотрении космологической сингулярности в прошлом, в начале расширения, нет специальных оснований полагать, что характер расширения описывается наиболее общим решением <Лифшица>, а не каким-нибудь специальным, вырожденным. Характер расширения в этом случае определяется начальными условиями сингулярности, которые мы не знаем и которые могут определить характер расширения в соответствии с каким-либо специальным решением, а не наиболее общим. Одну из таких возможностей — интенсивное рождение пар частиц-античастиц вблизи сингулярности, приводящее к изотропному расширению (в отличие от анизотропного в общем виде у Е.М. Лифшица и соавторов) мы рассмотрим далее. Но, конечно, решение, описывающее наиболее общий характер расширения от сингулярности, представляет громадный интерес для понимания того, что происходило в действительности. Помимо этого следует подчеркнуть, что именно общее решение <Лифшица–Халатникова–Белинского> описывает коллапс — сжатие к сингулярности космологической модели (если расширение сменяется сжатием, т.е. если 
, где 
— критическая плотность вещества во Вселенной), а также коллапс отдельного тела, сжавшегося под свой гравитационный радиус».
, где — критическая плотность вещества во Вселенной), а также коллапс отдельного тела, сжавшегося под свой гравитационный радиус».
6. Допустим, все это показалось читателю слишком сложным и абстрактным. Тогда в заключение изменим рациональный физический вектор повествования на иррациональный лирический. И приведем несколько строф о сингулярностях, которые ассоциированы в сознании автора с описываемыми образами героев.
(1) Памяти Я.Б. Зельдовича
Звучит оркестр струнный.
Печален мир подлунный
и зал колонный.
Волной уходит гений
в туннель без светотеней,
в мир бесфононный.
Хотя в науке юны
И зыбки суперструны,
Трещат каноны.
Космическая пена
вскипает. Марш Шопена…
И лик парсуны.
(2) Нет давно Ландау, нет и Лифшица.
На Земле сменился знак полярности.
Унеслись их души к сингулярности
И на волнах памяти колышутся.
(3) Есть во Вселенной черные дыры.
Белых дыр, оказалось, нет.
Из черных дыр не выходит свет,
В них прошлое нашего мира.
Время стекает в черные дыры
и застывает в них.
Это Ангелов смерти квартиры
с Дьяволом на двоих.
(Б. Г.)
7. Еще одно любопытное примечание. Доктор физико-математических наук А.А. Самохин (ИОФАН) рассказал мне следующий эпизод. Он как-то присутствовал на докладе по решению космологических уравнений, который в Черноголовке делал И.М. Халатников. По какой-то причине Е.М. Лифшиц на самом докладе отсутствовал. После доклада Халатникову стали задавать вопросы из зала, на одном вопросе он, что называется, «поплыл». В этот момент в дверях появляется Лифшиц. На ходу, еще даже не успев сесть на место, Лифшиц, слышит часть ответа Халатникова и резво перебивает его: «Ты что это говоришь?». Халатников: «Я не понял вопроса». Лифшиц: «А зачем тогда отвечаешь?»
Журнал экспериментальной и теоретической физики (ЖЭТФ) — главный физический журнал СССР и России и один из самых известных и уважаемых в мире науки. На такой уровень его вывели в середине ХХ столетия П.Л. Капица и Е.М. Лифшиц.
История ЖЭТФ началась с Журнала Русского Химического Общества и Физического Общества при Императорском С.-Петербургском Университете. Через год журнал разделился на Физическую и Химическую части. С 1878 по 1930 год журнал выходил под названием «Журнал Русского физико-химического общества» (ЖРФХО), а в 1931 г. получил свое нынешнее название. Главными редакторами ЖЭТФ были последовательно А.Ф. Иоффе, Л.И. Мандельштам, С.И. Вавилов и Н.Н. Андреев. С июня 1955 г. до своей смерти в 1984 г. этот пост занимал П.Л. Капица. Он сразу же предложил Е.М. Лифшицу стать его заместителем в редколлегии ЖЭТФ. Е.М. согласился и оставался постоянно действующим первым заместителем главного редактора ЖЭТФ вплоть до своей кончины в октябре 1985 г. Он осуществлял оперативное руководство журналом. Это означало: ежедневное руководство редакцией, состоявшей вначале из двух, а позже из семи человек; первичную оценку поступающих статей и подбор рецензентов; переписку с авторами; рабочие контакты с руководством в Издательстве АН СССР; подготовку материалов к ежемесячной редколлегии. Эта работа была штатная, зарплата Е.М. равнялась зарплате старшего научного сотрудника, доктора наук, занимающего полставки.
П.Л. Капица и Е.М. Лифшиц добились того, что ЖЭТФ стал единственным научным журналом в СССР, который получил право выходить без лимита на объем. (В то время все журналы были государственными, их бюджет и объем строго планировались.) Это позволило печатать материалы очень быстро, со сроком ожидания примерно 6 месяцев, т.е. на уровне лучших журналов в мире.
С 1960-х гг. ЖЭТФ стал первым среди советских журналов, который стали переводить целиком на английский язык. И он стал первым журналом в СССР и вторым в мире после «Physical Review» по индексу цитирования. Ежегодно в журнал поступало около 800 статей объемом до 21 страниц каждая. Из них отклонялись 40–50% статей, не соответствующих уровню или тематике журнала. Печататься в ЖЭТФ было не только важно и престижно с научной точки зрения, но еще и потому, что авторы получали гонорары за издание англоязычного перевода в США. Они выплачивались в сертификатах Внешторгбанка СССР, на которые можно было приобретать дефицитные импортные товары в знаменитых инвалютных магазинах «Березка». (Прошу прощения за чисто личную подробность. Таким путем Е.М. Лифшиц купил и подарил мне к 40-летию финский вельветовый синий пиджак, который ношу до сих пор.)
Руководство журналом осуществлялось на основании «Положения о ЖЭТФ», инструкций и решений редколлегии, зафиксированных в протоколах. Приведу здесь две выписки, показавшиеся мне наиболее интересными, цитирую их по книге М.И. Каганова.
Выписка первая:
«О порядке публикации статей членов редколлегии.
Подтвердить ранее установленный порядок об обязательном рецензировании статей членов редколлегии».
Не думаю, что подобные пункты есть в регулирующих документах всех или даже большинства других журналов, т.е., что все статьи членов редколлегии направляются рецензентам нужного профиля, причем не своим же членам редколлегии и на условиях строгой конфиденциальности.
А теперь опишу одно из поучительных в человеческом отношении событий, связанных с ЖЭТФ, Е.М. и рецензированием. Сам я в ЖЭТФ не печатался (не та профессия). Но как-то раз рассказал Е.М. о том, что один из моих друзей (это был профессор Л.В. Бершов, специалист по ЭПР кристаллов) со мной поделился следующим досадным происшествием. Он с соавторами представил свою лучшую за несколько лет работу в ЖЭТФ. С его слов, результаты были новыми, достоверными, авторитетные «ЭПР-щики» советовали послать статью именно в ЖЭТФ, авторы старались написать статью именно в стиле ЖЭТФ и т.д. Но статью отклонили. Очевидно, редакция послала ее некомпетентному рецензенту, который не разобрался и дал отрицательный отзыв. Е.М. обещал мне все это проверить. Через несколько дней он сказал мне следующее. «Я, естественно, не назову вам имени рецензента. Но могу точно сказать, что это вполне авторитетный в данной области человек. Более того, он даже как-то ранее выступал в соавторстве с авторами этой статьи. Так что рецензент был нами выбран правильно и непредвзято. А вообще можете передать своим друзьям, что я знаю сколько угодно случаев, когда отрицательные рецензии пишут друг другу «научные друзья», если они уверены в соблюдении анонимности».
Выписка вторая:
«О порядке рецензирования явно бессмысленных или безграмотных статей.
Считать необязательным детальное рецензирование и посылку автору подробного отзыва на явно безграмотные и бессмысленные статьи, ограничиваясь констатацией отсутствия в них научной ценности. Рекомендовать авторам таких статей обращаться за консультацией в научно-исследовательские институты» (Цит. по книге [Каганов, 1998. С. 131]).
Остро актуальными остаются те проблемы редакторской политики в научной литературе, о которых рассказывается в письме Е.М. Лифшица профессору Г. Бэтчелору, главному редактору «Journal of Fluid Mechanics», выходящего в Лондоне (я перевел его с английского):
«Дорогой профессор Бэтчелор, я приступаю к подготовке к переизданию “Гидромеханики” (т. VI Курса), который Вы любезно рецензировали 20 лет назад. Сейчас передо мной стоит трудная задача, так как уже нет Ландау.
Естественно, что моей первейшей задачей является ознакомление с той огромной информацией, которая содержится в томах “Journal of Fluid Mechanics”. Так, я ознакомился с Вашей редакционной статьей в юбилейном издании JFM. Сам я уже более 25 лет работаю редактором ЖЭТФ. (Главным редактором является П.Л. Капица, а я — его рабочим заместителем); и поскольку мои взгляды на редакционную политику подобны Вашим, у меня возникло желание написать Вам.
Я так же, как и Вы, убежден, что сейчас существует больше журналов, чем это необходимо, и что научная общественность должна обсудить, по крайней мере, проблему дальнейшего увеличения их числа. Каждый новый журнал лишь понижает порог качественного критерия принятия статей, так что все больше “отходов” проникает в научную литературу и засоряет ее. Конечно, прогресс науки стремителен, и все же разрастание периодической литературы превышает действительные нужды современной науки. Последнее отражается не столько в увеличении полезной, истинно научной продукции, сколько в гораздо большей степени — в возрастании числа тех, кому нужно доказывать, что они не зря получают свою зарплату. И я думаю, что здесь лежит причина убогого уровня научных журналов, который Вы справедливо констатируете (разрешите выразить мнение, что в этом отношении JFM — выдающееся исключение, и я восхищен достижениями его Редколлегии, тем более что прекрасно знаю все трудности работы с авторами).
Я также убежден, что коэффициент отклонения (статей) — подходящий показатель ответственности Редколлегии. В наши дни писателей больше, чем читателей, и первейший приоритет Редактора — стоять на страже интересов читателей. Главным источником засорения научной периодики являются вовсе не ошибочные работы (добросовестные заблуждения всегда, конечно, будут встречаться в научной работе), а статьи, которые можно характеризовать русской поговоркой “переливание из пустого в порожнее”; именно их нужно безжалостно отклонять. Возможно, Вам будет интересно узнать, что коэффициент отклонения в ЖЭТФ составляет 0,48. Что касается роли рецензентов, то мы на них смотрим как на необходимых советчиков, однако окончательное решение всегда остается за Редколлегией, и она несет за него всю ответственность. Нередко наши решения противоположны мнению рецензентов, причем в обоих направлениях.
С глубоким уважением и наилучшими пожеланиями к Вам и Вашему со-Редактору Профессору Моффатту,
Искренне Ваш Е.М. Лифшиц».
Е.М. был остроумным человеком, ценил нестандартные шутки, тонкие анекдоты, неожиданные формулировки, однако в своей редакционной практике был строг, сух и краток, не допускал вольностей и двусмысленностей, в частности, розыгрышей в стиле А.Б. Мигдала. Приведу один из понравившихся мне примеров, реализации которого, к сожалению, воспрепятствовал Е.М. Лифшиц. Ученик Мигдала И.И. Гольдман выполнил работу, показавшую новые возможности наблюдения эффекта Ландау–Померанчука–Мигдала. Здесь важно то, что ранее именно Гольдман предложил назвать этот эффект многократного рассеяния ядерного излучения тройным именем. Далее он рассказывает: «Так я окрестил эффект в одной работе, и это привилось. <…> Если электроны высокой энергии получены на ускорителе, то они будут входить в вещество из воздуха или вакуума. Тогда будет существенным открытое впервые Гинзбургом и Франком переходное излучение. Это надо учесть наряду с многократным рассеянием. Получив результат, я напечатал статью в ЖЭТФ в 1960 г. Первоначально я озаглавил ее “Эффект Гинзбурга–Франка–Ландау–Померанчука–Мигдала”. Расчет был на то, что название попадет в книгу рекордов Гиннеса. Но Евгений Михайлович Лифшиц, редактор ЖЭТФ, настоял на названии, более прозаичном» [Воспоминания…, 2003. С. 164]. Очевидно, Е.М.Лифшиц не хотел допускать на поле журнала упражнений в стиле «физики шутят», и в данном случае придавать рекламную громкость не такому уж известному физическому эффекту. А все-таки жаль, что впервые в мире не появился эффект с пятью фамилиями!
Заключая, можно сказать об авторитете ЖЭТФ фразой физика-теоретика Э.И. Андрианкина, одного из учеников А.С. Компанейца: «Физику-теоретику стыдно не иметь публикаций в ЖЭТФ» (заимствовано из рукописи «Анналы теоротдела ИХФ»).
После переезда в Москву в 1939 г. Е.М. Лифшиц стал жить со своей женой Еленой Константиновной Березовской (ниже иногда используется сокращение Е.К.) в одной квартире с Ландау и его женой Корой. Расскажу об этом чуть подробнее, потому что на этот счет существует своеобразная версия К.Ландау, естественно, антилифшицевская, напечатанная в ее книжке: «…была еще неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 119].
Что можно сказать? Бывает нелегко опровергать искаженные события, если они тонко прописаны и умело направляются в нужное русло мастерской рукой. Но в приведенной фразе авторши — поток животной ненависти к Е.М. и в то же время — ноль умения соблюсти хотя бы видимость правдивости. Рассмотрим же для примера этот случай — с точки зрения самых простых, известных каждому человеку, жившему в советскую эпоху, формальностей и реальностей.
Ландау переезжает в Москву из Харькова в 1937 г. и получает от Института физпроблем 5-комнатную квартиру — в двух этажах, с двумя туалетами на каждом. Не многовато ли на одного человека да еще в перенаселенной столице нашей Родины (?!). Даже на двоих? Хотя последнее не должно учитываться жилищными органами, поскольку официально Ландау распишется с Корой только в 1946 г. и, значит, квартиру выделяли на него одного? Ландау, конечно, физик весьма известный. Но он еще не академик, не Герой Соцтруда, еще далеко до начала Атомного проекта с его огромными привилегиями ученым. (Да и то… Для сравнения: Я.Б. Зельдович — «номер три» из ученых в Атомном проекте, после Курчатова и Харитона — даже став академиком и трижды Героем, имея большую семью с тремя детьми, не жил в двухэтажной квартире в Москве; в его квартире я бывал, это хорошая 4-х-комнантная квартира на Воробьевском шоссе, в полукилометре от дома Ландау.)
Так что вряд ли Лифшиц взял да и приехал в столицу СССР и сам собой «нахально стал жить со своей женой» в огромной квартире Ландау. На самом деле Е.М. Лифшица вызвал в Москву П.Л. Капица как директор ИФП. И для проживания официально выделил ему две комнаты в той же ведомственной институтской квартире, где уже был прописан Ландау. Лифшица прописали в комнатах нижнего этажа, а Ландау — в трех комнатах верхнего этажа (каждого со своим туалетом). Разумеется, с Ландау Капица считался, и потому у Ландау наверняка спрашивали, кого из соседей он предпочтет. Конечно, Ландау выбрал именно Лифшица, так как был инициатором приглашения последнего для совместной работы в Москве. Они уже были не только близкими сотрудниками,, но и соавторами статей и одной книги, наконец, просто близкими друзьями.
Возможно, Капица обещал Ландау со временем отдать ему всю эту квартиру. Действительно, впоследствии Ландау ее получил. Тогда Лифшицу тоже улучшили условия, он получил три комнаты на верхнем этаже в том же доме в квартире № 1. Точь-в-точь повторилась прошлая ситуация. В нижнем этаже у Лифшица, в этой опять-таки по существу коммунальной квартире жила другая семья (не помню чья). Если кому-нибудь будет интересно посмотреть, чтó это за квартиры — могут свободно зайти в квартиру № 1: она уже давно нежилая, в ней размещается теоротдел ИФП. В квартире же Ландау ныне живет заместитель директора ИФП профессор Л.Б. Луганский (вместе с ним недавно жил его сын, знаменитый пианист Николай Луганский).
…В известной степени Е.М. жил в нашем обществе в условиях самоцензуры и «внутренней эмиграции». Братья-академики Е.М. и И.М. Лифшицы не подписали ни одного письма или статьи советских ученых с осуждением кибернетики, генетики, Солженицына и Сахарова. Е.М. доставал и читал почти всю более или менее примечательную нелегальную и полузапретную (с грифом «Для служебного пользования») литературу. Основным поставщиком ее был его друг профессор Я.А. Смородинский. Е.М. давал читать эту литературу З.И. и мне, приветствовал интерес к ней. Поэтому еще в юности я прочел все тома У.Черчилля «Вторая мировая война» (они были с грифом ДСП, и Е.М. их брал у Капицы), подшивки журнала «Былое» с воспоминаниями Б.Савинкова, повестью Б.Пильняка («Повесть о непогашенной луне»), самиздатскую напечатанную на машинке антилысенковскую рукопись Жореса Медведева. Позже, в 1970-е гг., он давал мне на несколько дней взятую у друзей (источник не назывался) книгу политзаключенного Эдуарда Кузнецова о попытке угона самолета в Израиль. Доставались все вышедшие к тому времени книги Солженицына, в том числе «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛаг» (эмигрантского издательства «Посев»), «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург (на машинке). Изредка что-то удавалось достать и мне, тогда я передавал это для прочтения Е.М. Последними были «Технология власти» Авторханова и «Остров Крым» В.Аксенова.
Для молодого поколения, не знакомого с ощущениями читателя подобных книг в 1960–70-е гг., могу сказать следующее. Главная опасность при обнаружении или доносе состояла не в аресте, за чтение самиздата не сажали. Но в КГБ стали бы требовать назвать источник подобной литературы, а при отказе — почти наверняка лишили бы допуска к закрытым научно-инженерным работам, не допустили бы и до преподавания в вузах, даже школах Москвы (могли разрешить — в школе в провинции). Научная работа физиков, химиков, математиков, геологов на 80–90% велась по закрытым темам. Они требовали для допуска как минимум так называемой «формы 3» (допуск к материалам для служебного пользования и отраслевым секретам) или нередко даже «формы 2» (допуск к документам, составлявшим государственную тайну не высшего уровня; у нас в институте она требовалась, например, для командировки на месторождение редкометалльного сырья и знакомства с отчетами по его переработке). За лишением «формы» следовало увольнение с работы, недопущение к защите диссертации и т.п., т.е. профессиональный финиш, «беруфсфербот».
Не раз с риском для себя Е.М. привозил из-за границы запрещенные книги. В 1968 г. провез через советскую таможню и подарил мне книгу на английском языке о Шестидневной войне и победе Израиля. Кстати, помню, как в дни этой войны мы ежедневно слушали радио «Коль Исраэль» на русском языке. Я покупал доступные в Москве газеты французской и итальянской компартий «Юманите» и «Унита», в которых публиковались репортажи об этой войне. В них впервые мы увидели фотографии легендарного командующего израильскими войсками генерала Моше Даяна. Одну из фотографий одноглазого генерала я отдал Е.М., чтобы он мог показать ее своим приятелям-физикам.
Однажды, в начале 1970-х на конференции в Международном центре теоретической физики в Триесте Е.М. познакомился с крупнейшим израильским физиком-теоретиком Ювалем Нееманом, с которым, в частности, имел место следующий примечательный разговор с глазу на глаз. Во время прогулки Нееман рассказал Е.М. некоторые подробности Шестидневной войны, в которой он принимал непосредственное участие как заместитель министра обороны Израиля Моше Даяна. Е.М. выражал большое беспокойство за будущее маленького Израиля во враждебном океане арабского окружения. После некоторых колебаний он задал Нееману вопрос об израильском атомном оружии, который как раз в то время начал обсуждаться в мировой прессе: как относиться к таким слухам? При этом деликатный Лифшиц, спохватившись, тут же добавил: «Правильно ли я понимаю, вероятно, такие вопросы вообще не стоит задавать компетентному лицу?» Немного помолчав, Нееман сказал: «Вы правильно понимаете». Приехав в Москву, Е.М. рассказал по секрету нам с матерью об этой встрече и об умолчании Ю.Неемана. И добавил, что ответ скорее всего можно расценить как оптимистический сигнал.
Е.М. мечтал о возможности хотя бы раз посетить Израиль. В те времена это можно было осуществить только путем невозвращения из-за границы (куда Е.М. иногда выезжал), либо вследствие непреклонной борьбы за репатриацию в Израиль. Такое восхождение (как говорят израильтяне) удалось с большим трудом, потерями и ожиданием в течение многих лет нескольким крупным физикам-теоретикам («олимам», т.е. взошедшим на вершину — вернувшимся на этническую родину): Марку Азбелю, Александру Воронелю, Науму Мейману. Е.М. откровенно говорил, что он не готов ни к подобной борьбе, ни к разрыву со своей живительной средой обитания — школой Ландау, Институтом физических проблем, ЖЭТФом; наконец, к разрыву с близкими.
Но существовал и тот рубеж, немалый и рискованный, на который Е.М. готов был выйти и принять бой во имя научных истин. В 1955 г. на сессии в АН СССР, посвященной 50-летию теории относительности, он выступил с докладом. В докладе открыто прозвучало идеологически вредное, еретическое с точки зрения тогдашней государственной философии положение о расширяющейся Вселенной и ее возрасте. Отдел науки ЦК КПСС, осуществлявший текущий контроль за идеологией и поведением ученых, тут же отреагировал. Он письменно указал Академии наук на недопустимость таких выступлений советских ученых и обвинил прежде всего основного докладчика — Е.М. Лифшица. Упомянул и поддержавших его ученых — Гинзбурга, Ландау и Зельдовича [Блох, 2001. С. 343; документ см. ниже, в Приложении]. В результате власти долго еще вычеркивали Лифшица из списков участников зарубежных научных конференций. И только в 1960-х годах он получил разрешение ездить за рубеж — почти всегда за счет приглашающей стороны или за свой счет. Человек, внесший крупный вклад в обороноспособность страны (получивший за это Сталинскую премию и орден Красной Звезды), прославивший на весь мир ее науку своим Курсом теоретической физики, не удостаивался быть командированным этой самой страной на международные конференции по этой самой науке. Туда ездили в основном верноподданные научные ничтожества (хотя бывали исключения). И это тоже был известный парадокс советской эпохи.
Каким был Е.М. в деловых отношениях? Я выделяю его абсолютную обязательность и высочайшую производительность труда. За много лет делового общения с Е.М. (в 1960–1970-х гг.) в качестве редактора (в техническом смысле) двух его книг на русском языке и шести книг во французском переводе, выпускаемых издательством «Мир», мы встречались с ним множество раз. Уславливались о встречах для согласования наработанного пакета из нескольких десятков страниц. Встречи обычно назначались в редакции ЖЭТФ. Ни разу выдающийся ученый не отменил и не перенес встречу с молодым человеком. Ни разу он не опоздал ни на минуту. Мало того, он никогда не отвлекался во время нашей с ним работы за столом (как это обычно бывает с другими людьми) ни к телефонным звонкам, ни по внезапно появившимся неотложным делам — таковых просто не могло быть на уровне организованности и обязательности этого человека. В это время он также не отвлекался на другие редакционные дела. Впрочем, окружающие знали деловые принципы Е.М. и не обращались к нему, когда он был занят с посетителем. Он был на 100 процентов поглощен делом, которое делалось в данную минуту. И потому оно делалось необычайно быстро. Согласование примерно 50–60 страниц текста длилось всего минут 20. Е.М. схватывал мгновенно суть вопроса и тут же находил решение. В первый раз я предпринял попытку убедить его в чем-то путем более подробного обсуждения (как это обычно и бывает). Но она была моментально пресечена.
Однажды, как помню, я начал доказывать, что слова «при интегрировании по дороге теряется одно из значений…» следует заменить на стандартное «при интегрировании по данному пути теряется…». Е.М. ответил: «Оставьте, как есть. Читателю понятно. А я не Лев Толстой». Я продолжал настаивать, что, да, хотя и понятно, но не принято. Он жестко ответил: «Борис, редактор предлагает, а окончательное решение принимает автор». Сам он был выдающимся редактором и многому меня научил. Помню его афоризм: «Основной инструмент редактора — вычеркивание». С тех пор в сложных случаях я так и делаю и тоже советую авторам почаще пользоваться этим инструментом.
Обучение у Е.М. редакторскому ремеслу имело для меня и обратную сторону. Я стал предъявлять слишком высокие требования к многим десяткам редакторов и авторов (в т.ч. моих соавторов). Никто из них не приближался по уровню к Е.М. Лифшицу. Многие из них были покладисты, доброжелательны или ленивы, они доверяли мне все делать самому, в процесс изготовления и правки текста почти не вмешивались. Но попадались и самоуверенные и даже агрессивные бездари — с ними приходилось идти на конфликт. Иногда я им рассказывал про Лифшица-редактора. Разумеется, это их только злило еще больше. Но у меня на душе становилось легче, и я выходил из игры, хотя и с потерями, но не без морального удовлетворения.
Не без колебаний перехожу к последней, чисто личной части своего рассказа о Е.М. Лифшице, о событиях, которые никогда не освещались в печати. Однако теперь мне это представляется необходимым, чтобы стало ясно, на каком высоком нравственном уровне находился этот человек.
Близкие отношения между Евгением Михайловичем и Зинаидой Ивановной Горобец-Лифщиц, моей матерью, с 1978 г. официальной его женой, возникли в 1948 г., когда З.И. пришла в Институт физпроблем работать заведующей библиотекой. Ее туда рекомендовала директору Анатолию Петровичу Александрову друг их семьи Мария Николаевна Харитон, которая в 1940-е гг. была старшим другом и советчиком моей матери. С самого начала отношения Е.М. и З.И. не были секретом для жены Е.М. Елены Константиновны (Е.К.) Березовской. Где-то год спустя З.И. дала понять о них и моему отцу Соломону Борисовичу Ратнеру. О последнем здесь говорить не буду, у него тоже была своя яркая личная жизнь. А их совместная жизнь с З.И. сложилась неважно, и в 1957 г. они официально разошлись к радости обоих их сыновей.
Теперь объясню малопонятное для меня и окружающих, внешне толерантное, хотя по существу, естественно, негативное отношение супруги Лифшица к его отношениям с З.И. Ведь последняя пара, например, открыто появлялась на людях, ежегодно ездила совместно на месяц в отпуск — в Крым, на Кавказ, в Прибалтику, обычно вместе с Ландау. Скорее всего, окружающие (и я для себя тоже) объясняли это реализацией теории свободной любви, которую исповедовал и пропагандировал Ландау, имевший подавляющее влияние на свое окружение. Однако истина была совсем в ином. И лежала она не в плоскости абстрактной теории, а в объеме глубокой и конкретной тайны, своего шкафа со скелетом.
Эта тайна была известна в 1940–70-е гг. лишь двум–трем ближайшим к Е.М. людям, в том числе его сестре, жившей в Харькове, Марии Семеновне Абезгауз. После смерти Е.М. она приезжала к нам в Москву, и этой темы касались в моем присутствии, вспоминая Е.М.
Евгений Михайлович и Елена Константиновна (Леля) полюбили друг друга перед войной. Она была медиком (патологоанатомом), военнообязанной. Когда она уходила на фронт, работать в госпитале, оба дали друг другу слово: дожидаться конца войны и потом пожениться. Война закончилась, и Елена Константиновна демобилизовалась. Как только она приехала в Москву, то сразу сказала Евгению Михайловичу, что не хочет его обманывать и просит простить: она ждет ребенка, беременность длится уже около трех месяцев. Так сложилась ее фронтовая жизнь (подробностями я не интересовался). Е.М. ответил, что остается верен данному ей слову. Е.К. заявила о готовности прекратить беременность, хотя это было тогда запрещено законом. Е.М. ответил, что делать этого нельзя, что она и так достаточно рисковала жизнью на фронте, что он готов усыновить (или удочерить) будущее дитя и что ребенок об этом не узнает. Вот такая романтическая история вкратце.
В 1946 г. родился Миша Лифшиц. В возрасте 16 лет при получении паспорта он сменил фамилию на Березовский, чтобы было легче поступить в медицинский институт, где для лиц с еврейскими фамилиями шансы снижались. По паспорту Миша также взял русскую национальность матери. Да и в физику он не пошел (в отличие от сына Ландау). Таким образом, Миша, сам не зная того, не оставил в себе от отца ничего, кроме отчества. Он поступил в мединститут, благополучно его закончил и с тех пор работает патологоанатомом. Были слухи, что ему протежировал многолетний друг матери академик А.И. Струков, главным патологоанатом Красной Армии, а потом и СССР. В книге Коры подробно пишется о близких отношениях Е.К. с известным патологоанатомом профессором И.Я. Рапопортом, причем это якобы не было секретом и от Е.М. (в духе ландауской теории свободной любви). Пишу для того, чтобы понять природу того многолетнего положительного баланса, который сумели создать в своей семье Е.М. и Е.К. Точно по афоризму Ландау: «Брак это кооператив, и к любви он не имеет никакого отношения».
Но любовь между Е.М. и Е.К., конечно, была, и довольно долго — примерно первые лет десять. Затем они долго и достойно жили в своем «кооперативе». Достойно они и расстались в 1978 г., когда умерла мать Е.М. и И.М. Лифшицев, которая после переезда из Харькова много лет жила в семье Е.М. Она была в курсе наличия у Е.М. «гражданской» жены. В то же время сын не хотел травмировать мать изменением привычного уклада жизни в семье Елены Константиновны, вместе с любимым внуком — о происхождении Миши бабушка, кажется, не знала. При разводе Е.К. поставила Е.М. условие: найти ей хорошую квартиру, причем рядом с квартирой сына (которую Е.М. купил Мише ранее, при его женитьбе). В течение более полутора лет подбирались и отвергались варианты. Наконец, с огромным трудом в результате сложного клубка обменов это условие было выполнено. С удовлетворением вспоминаю, что я со своей квартирой тоже вошел в «клубок», и мне удалось помочь Евгению Михайловичу. Введенная в схему новая двухкомнатная квартира стала решающим моментом, после чего наиболее требовательные стороны согласились на обмен. Но Миша не захотел жить рядом с матерью. Через полгода после переезда он обменял свою квартиру на более выгодный вариант и уехал от Е.К. довольно далеко.
В конце 1970-х годов у Евгения Михайловича начались серьезные проблемы сердечно-сосудистого характера. К 1985 году его состояние ухудшилось настолько, что потребовалась операция по шунтированию сердца. В СССР тогда делалось очень мало таких операций. Письмо от его друга и издателя Роберта Максвелла с приглашением сделать эту операцию в Англии «затеряли» советские бюрократические инстанции. Операцию делал хирург В.С. Работников в 15-й городской больнице Москвы. У него была репутация хорошего специалиста. Но он не умел делать операции на «сухом» сердце достаточно быстро, не более чем за 20 минут. Это стало известно позже. Сердце Е.М. было отключено на целых 30 минут, после чего его не смогли снова «завести».
На прощании выступали несколько человек. Но мне запомнились только академик Р.З. Сагдеев — он обратился персонально к моей матери и его слова были особенно теплыми — и академик И.М. Халатников. Он сказал замечательно: «Дау физики боялись, Евгения Михайловича они стеснялись, старались при них вести себя прилично. Запреты сняты, Теперь их нет обоих…»
Среди массы пришедших сочувственных телеграмм и писем особенно выделялась телеграмма академика Н.Н. Боголюбова, присланная в Институт физпроблем:
«Дорогие коллеги. С чувством глубокой скорби узнал о безвременной кончине выдающегося советского физика Евгения Михайловича Лифшица. Его неоценимый вклад в развитие фундаментальной науки, теоретической физики, блестящее решение труднейших вопросов твердого тела, космологии получили мировое признание. Память об этом замечательном ученом, педагоге, авторе (вместе с Л.Д. Ландау) классического курса теоретической физики навсегда останется в сердцах его коллег, товарищей и учеников. Передайте мои самые искренние соболезнования семье покойного. С глубоким уважением — Н.Н. Боголюбов.
Е.М. Лифшиц похоронен на Кунцевском кладбище в Москве, филиале элитного Новодевичьего кладбища, в ста метрах от могилы брата. На обеих могилах — по черному надгробному камню. После смерти они опять рядом.
Обычно два раза в год, на день рождения и на день смерти Е.М. мы с матерью и моим братом Евгением приходим на могилу Е.М. Пока была жива Елена Константиновна, встречали ее там. Она всегда была одна. Мы молча стояли по разные стороны от могилы. Потом шли к могиле Ильи Михайловича, потом — к могиле их общего друга академика Александра Иосифовича Шальникова.
Незадолго до операции Е.М. завещал все имущество своей жене Зинаиде Ивановне. Но сказал ей: «Если сочтешь нужным, отдай мои новые “Жигули” Мише, у него старая машина. З.И. так и сделала. Миша поблагодарил. Но потом выяснилось, что нужно заплатить налог на дарение, составивший более месячной зарплаты профессора того времени. Миша попросил, чтобы это сделала З.И. Она заплатила. У них сохранились добрые отношения. Изредка он звонил, примерно раз в год ее навещал, приходил даже с дочерью Аленой. Потом как-то пришел один, рассказал, что у него крупные семейные неприятности, он вынужден развестись. Затем он опять женился.
Года два спустя после смерти Е.М. Миша пришел к З.И. и сказал, что папа где-то хранил золотые монеты, оставшиеся еще от деда, Михаила Ильича. З.И. ответила, что о монетах не знает. Возможно, папа их продал, чтобы купить Мише квартиру или потратил их на обмен квартир, или же на новую машину, купленную незадолго до операции. Описываю эти меркантильные дела, потому что стоит опубликовать всю историю семьи с целью показать, насколько благороден был Е.М. Лифшиц. Между тем, это явно следовало сделать после выхода пресловутой книги Коры. Книги, в которой Е.М. Лифшиц оклеветан, обвинен в воровстве (?!) и в других гнусностях. В книге, в которой все трое лиц, причастных к ее изданию (жена, сын и племянница) не побрезговали печатать прямые ругательства в адрес Е.М. и З.И.. Конечно, не стоит обижаться на этих лиц. Можно припомнить на этот счет известный анекдот о Пифагоре[3]. Но отвечать на крупные публикации необходимо.
Подчеркну, что, в отличие от меня, не желая публикации фактов о личной жизни Е.М., З.И. не хотела травмировать Мишу. Сначала я с ней соглашался. Но недавно сказал: «Решай, что дороже — защищать честь оклеветанной исторической личности, твоего мужа, либо молчать, сохраняя комфорт Миши, который даже на кладбище к отцу не ходит». И решил опубликовать эту необычную историю, чтобы сотни тысяч читателей книг Ландау–Лифшица смогли узнать, насколько высокого нравственного уровня был соавтор Ландау, на которого льет грязь семейство последнего.
Справка. И.М. Лифшиц родился 13 января 19 17 г. в Харькове. В 16 лет поступил на физико-механический факультет Харьковского механико-машиностроительного института. Одновременно занимался в Консерватории. В 1935–1936 гг. экстерном сдал экзамены по программе отделения математики физико-математического факультета Харьковского государственного университета. В 1937–1969 гг. работал в УФТИ, где с 1941 г. заведовал теоротделом. С 1944 г. профессор ХГУ, а с 1964 — профессор МГУ. С 1968 г. и до конца жизни — заведующий теоротделом Института физпроблем в Москве, где до него эту должность занимал Л.Д. Ландау. Первые публикации И.М. Лифшица — по математике. Первая научная работа по теоретической физике — «Теория рассеяния Х-лучей кристаллами переменной структуры». В 22 года защитил кандидатскую, а в 25 лет — докторскую диссертацию. В 1948 г. избран членом-корреспондентом АН Украины, а в 1960 г. — АН СССР. В 1970 г. избран академиком АН СССР. Лауреат Ленинской премии (1967) за теорию электронных спектров металлов. Создал теорию квантовых кристаллов и жидких кристаллов. Лауреат премии им. Л.И.Мандельштама. Предсказал фазовый переход «двух-с-половинного рода» (1960) и создал теорию зародышеобразования. Создал теорию электронных спектров неупорядоченных систем (премия Ф.Саймона Английского физического общества, 1962), физическую теорию полимеров и биополимеров. Основные монографии: «Электронная теория металлов» (И.М. Лифшиц и др., М.: Наука, 1971); «Введение в теорию неупорядоченных систем» (И.М. Лифшиц, С.А. Гредескул, Л.А. Пастур, М.: Наука, 1982).
* * *
Сравнение двух приведенных биографических справок о братьях Лифшицах показывают, насколько они похожи по научной судьбе. Между тем, из приведенного выше письма их двоюродной сестры видны и явные личностные различия. Я не владею материалом для создания сколько-нибудь целостного портрета Ильи Михайловича (ниже И.М.), и потому приведу лишь несколько мозаичных фрагментов из его жизни. Отмечу, что большую главу об И.М. написал его ученик и друг профессор Моисей Исаакович Каганов (ныне живет в США) [1998].
«Больше 35 лет я был близок к И.М.», — пишет Каганов. Далее, перефразируя высказывание Больцмана о Кирхгофе, он продолжает: «В его жизни не было великих событий. Великие события происходили в его голове». Приведу ряд выдержек из мемуаров Каганова, в которых дается глубокая и нестандартная характеристика основных человеческих качеств И.М.
«Сейчас “принято”, описывая прожитую жизнь (свою или чужую, к кому автор хорошо относится) утверждать или намекать, что герой повествования был диссидентом. И.М. не был диссидентом. В том смысле, что не делал публичных заявлений о своем несогласии с происходящим в стране. Но никогда не выступал “за”, не говорил бессмысленных, точнее, имеющих лишь смысл клятвы верности, слов <…>. Непроизношение трафаретных, стертых слов и фраз — очень важная характеристика <…>. Примером поведения для И.М. служили П.Л. Капица, И.Г. Петровский, М.А. Леонтович. <…>. Была у И.М. важная черта: он “не лез в начальство” <…>. Его честолюбие (а он был честолюбив) удовлетворялось научными достижениями и, возможно, собранной им коллекцией марок — одной из лучших в СССР».
О коллекционировании марок добавлю один эпизод. И.М. был одним из наиболее уважаемых филателистов в СССР. Дважды его коллекции получали высшие награды — медали — на филателистических выставках, в частности, коллекция «классики» (европейских марок XIX века) считалась лучшей в СССР. Ее денежная стоимость была очень высока. В связи с этим в начале 1970-х гг. имела место попытка ограбления квартиры И.М. в здании МГУ на Ленинских горах. И.М. тогда не было дома. В квартиру позвонил и требовал открыть дверь «сотрудник КГБ». Его жена Зоя Ионовна Фрейдина проявила мужество и находчивость, не поддавшись на совсем не очевидную провокацию. «Гость» предъявил через дверную щель удостоверение прапорщика КГБ. Однако супруга И.М. сообразила, что к академику, да еще без предварительного уведомления, должен был бы явиться старший офицер, а не унтер. Она успела прочесть фамилию и звание прапорщика в удостоверении, которое прибывший показал ей через смотровую щель. Заявила, что пусть ей позвонит из органов начальник отдела, а так дверь она не откроет. «Гость» ушел. Она позвонила в КГБ, где ей подтвердили, что никаких людей к Лифшицу не посылали и вопросов к нему не имеется. Сообщили в милицию. Прибывший наряд установил, что грабитель проник незамеченным через черный вход элитного здания. Зое Ионовне дали понять, что она по всей вероятности спасла свою жизнь, не открыв двери.
После кончины И.М. Лифшица в журнале «Филателия в СССР» (октябрь, 1983) был помещен некролог, написанный от имени редакции его знакомым, геологом и историком науки, а также известным филателистом А.М. Блохом. В некрологе были слова о «редкой душевной доброте, сердечности и доброжелательности Ильи Михайловича».
Оба брата Лифшицы были знатоками классической музыки. Они учились музыке с детства. Е.М. неплохо играл на рояле, а И.М. стал почти профессионалом. Он даже получил специальное музыкальное образование. Но Е.М. перестал заниматься музыкой в 12 лет, сказав: «У Лельки это лучше получается». И.М. до конца жизни не расставался с роялем. Как вспоминает Каганов, И.М. «играл дома или на отдыхе, если в санатории был хороший рояль. Играл Моцарта, Шопена, Баха, Бетховена, а из современников — Прокофьева».
В кругах, близких к Ландау, И.М. Лифшиц считался экспертом по математике, благодаря своему базовому математическому образованию и блестящему владению математическим аппаратом. К нему нередко прибегали как к арбитру на семинарах, если возникало затруднение у самого Ландау. «И.М. легко разговаривал с математиками, и математики легко разговаривали с И.М. — они понимали друг друга. В 50–70-е гг. создавалось то, что потом получило название “современная математическая физика”. В ее создании, благодаря общению с математиками, несомненна роль И.М. Лифшица» [Каганов, 1998]. <Имеется в виду широкий класс новых математических методов, специально разработанных для решения задач квантовой электродинамики и хромодинамики. Эта область гораздо шире классической математической физики, которая занимается решением дифференциальных уравнений в частных производных с использованием специальных функций. — Прим. Б.Г.>.
Далее Каганов пишет: «Никогда Ильмех не раздражался, не понукал, не удивлялся непонятливости учеников. Готовность разъяснять, учить, а не поучать, делали его замечательным руководителем. Его превосходство над учениками было очевидно, но ощущали это мы — ученики – а не он — учитель. Точнее, конечно, ощущал, но не проявлял. От него никто не слышал окрика, насмешки. Похоже, он всегда боялся задеть человеческое достоинство того, с кем говорил, даже если видел некомпетентность своего собеседника».
В книге М.И. Каганова приводится следующее необычное наблюдение о подготовке И.М. Лифшица к лекциям, интересное для современных вузовских преподавателей:
«Обладая энциклопедической памятью в физике, умея почти, как никто, импровизировать у доски, И.М. серьезнейшим образом готовился к лекциям. Попытки договориться с И.М. о встрече или даже о разговоре по телефону за день до лекции, а тем более — в день лекции <…> всегда кончались вежливым отказом: “У меня лекция…”».
Добавлю, что недавно я прочел о таком же отношении к лекциям академика Г.Л. Ландсберга и рассказал об этом своим коллегам, которые очень удивились. Сейчас нам приходится нередко читать по две лекции в день на разных курсах, а затем в тот же день проводить еще два-три семинара с решениями задач. Кто-то после этого идет на вечерние курсы для абитуриентов. Все быстро согласились, что практическое применение в современной России упомянутого условия двух академиков привело бы к немедленному краху всей системы высшего образования, построенной на чудовищной эксплуатации преподавателей государством (дорабатывается старый советский ресурс, а новые преподаватели почти не появляются). Тема эта безнадежная, но упомянуть о принципе подготовки к занятиям двух выдающихся ученых ХХ века я счел уместным.
Хочу привести еще одно высказывание, сравнивающее стили профессионального общения И.М. Лифшица и Л.Д. Ландау с их окружением. Я попросил своего коллегу Б.Д. Рубинского, посещавшего в конце 1950-х и в 1960-х гг. семинар Ландау, что-нибудь о нем сказать. Он ответил, что продолжал посещать этот семинар и тогда, когда его стал вести И.М. Лифшиц. Если Ландау на семинаре позволял себе обращаться с выступавшими очень резко, иногда даже грубо, порой дело доходило до крика, то Илья Михайлович вел себя всегда в высшей степени интеллигентно, мягко и доброжелательно, при нем атмосфера семинара стала гораздо спокойней.
Множество достойных людей нашли работу, получили медицинскую помощь, были выбраны в Академию благодаря А.Б. И много подонков было остановлено.
А.М. Поляков, член-корр. РАН
Многие говорили, что А.Б. — человек эпохи Возрождения <…>. И.М. Лифшиц, увидев домашнюю мастерскую А.Б., <…> где он занимался не только скульптурой, но и дутьем и многими другими премудрыми ремеслами, воскликнул:
— Да ты просто Леонардо да Винчи!
А.Б. быстро ответил:
— До Леонардо недовинчиваю.
Справка: Аркадий Бенедиктович (Бейнусович) Мигдал (1911–1991). Физик-теоретик, академик (1966). Родился в г. Лиде (Белоруссия). В 1920-х гг. семья переехала в Ленинград, и Мигдал поступил на физический факультет Ленинградского университета. В 1933 г. был арестован и провел 70 дней в тюрьме, находясь под следствием по делу своего отца, обвиненного в операциях с иностранной валютой. После освобождения работал инженером на заводе «Электроприбор», восстановился в ЛГУ и продолжил учебу на вечернем отделении. Окончил университет в 1936. В 1936–37 гг. был сначала дипломником, а затем аспирантом у М.П. Бронштейна, арестованного и в 1938 г. расстрелянного. Работа с Бронштейном предопределила научную судьбу Мигдала как физика-теоретика. Первые работы Мигдала выполнены по взаимодействию нейтронов с атомами. Разработал метод «встряхивания», который применил для расчетов вероятности ионизации атома при столкновении с нейтроном и электронных переходов в атомных оболочках, происходящих при альфа- и бета-распаде ядер. В 1943 г. Мигдал как один из самых талантливых физиков, кандидатов наук, стал «Сталинским докторантом» (таких в то время в СССР было всего четверо) Института физпроблем под научным руководством Ландау (1943–45 гг.).
Мигдал предсказал гигантский дипольный резонанс, возникающий при колебаниях нейтронов относительно протонов и создал его теорию, что положило начало новому разделу ядерной физики. Есть сведения о принципиальной роли Мигдала в разработке созданной Ландау теории сверхтекучести гелия: Мигдал, по-видимому, первым выдвинул идею о квазичастицах-фононах в гелии и провел соответствующие расчеты. В 1945 г. Мигдал переходит в секретную Лабораторию № 2 АН СССР (позже—Институт атомной энергии имени Курчатова). Принимает участие в Атомном проекте СССР. Совместно со своим учеником Г.И. Будкером создает метод расчета гетерогенного реактора, исходя из идеи, выдвинутой им совместно с Ландау, о том, что уран в замедлителе может испускать быстрые нейтроны и поглощать медленные нейтроны, поддерживая управляемую реакцию. Создает теорию поглощения гамма-излучения бесконечной средой с многократным рассеянием, которая была использована для разработки средств биологической защиты реактора.
А.Б. Мигдала высоко ценил Курчатов, который назначил его начальником знаменитого теоретического «Сектора 10». Он разрешил Мигдалу заниматься фундаментальными проблемами ядерной физики по личному выбору, наряду с решением конкретных расчетных задач по Атомному проекту. В ИАЭ Мигдал проработал до 1971 г., когда он перешел в ИТФ имени Ландау. Одновременно с 1944 г. Мигдал — профессор кафедры теоретической физики МИФИ. Он — один из основоположников МИФИ, ведущего вуза в СССР, готовившего кадры для ядерной физики, промышленности и вооружения.
К основным теоретическим достижениям Мигдала относятся также: эффект Мигдала–Ватсона в теории сильных взаимодействий; метод коллективных переменных для описания плазмы; квантовое кинетическое уравнение для тормозного излучения релятивистских электронов; метод функций Грина в теории многих тел в ядерной физике; теория электрон-фононного взаимодействия в металлах, которая явилась фундаментом для объяснения сверхпроводимости в теории БКШ (Мигдал, по мнению Ландау, стоял в шаге от создания микроскопической теории сверхпроводимости, но его опередили Бардин, Купер и Шрифер, причем Бардин несколько раз сослался на работы Мигдала в своей Нобелевской лекции); идея сверхтекучести ядерной материи и проблема пионного конденсата в ядрах. Он — автор монографий: «Теория конечных ферми-систем и свойства атомных ядер», «Приближенные методы квантовой механики» (совместно с В.П. Крайновым), «Метод квазичастиц в теории ядра», переведенных на английский язык, многих научно-популярных изданий, среди которых выделяется книга «Поиски истины» (Москва, 1983).
Создал научную школу физиков-теоретиков ядерщиков: Г.И. Будкер, В.М. Галицкий, А.И. Ларкин, С.Т. Беляев, В.И. Коган, В.Г. Вакс, А.М. Поляков, Э.Е. Саперштейн, В.А. Ходель, А.А. Лушников, В.П. Крайнов, И.И. Гольдман, Д.Ф. Зарецкий, С.А. Хейфец, С.П. Камерджиев, Д.Г. Ломинадзе, Б.Т. Гейликман и другие.
В 1990 г. у Мигдала был обнаружен рак желудка. С октября 1990 г. и до кончины 9 февраля 1991 г. он лечился и работал в США, в Принстоне, живя у сына, известного физика-теоретика профессора Александра Аркадиевича Мигдала. Урна с прахом А.Б. Мигдала захоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.
Нелегко написать очерк о человеке, которого в жизни видел только один раз, и то издалека (на дне открытых дверей в МИФИ в 1959 г.). И нужно ли предпринимать эту попытку, если существует прекрасная книга о А.Б. Мигдале с воспоминаниями людей, которые его близко знали? [Воспоминания об академике А.Б. Мигдале, 2003]. Мой ответ самому себе был такой: Все дело в том, насколько тебя заинтересовала, даже заинтриговала конкретная личность, насколько этот человек масштабен и необычен; считаешь ли ты, что сможешь внести свой вклад в сохранение исторической памяти о нем, расширяя круг ознакомившихся читателей. На все эти вопросы я уверенно отвечаю «да», потому что испытал восхищение, прочитав блестящую книгу о А.Б. Мигдале, которая постоянно цитируется в данном очерке. Благодаря этой книге я открыл для себя человека, к сожалению, уже ушедшего, но необычайного. И как крупнейшего физика, оставившего глубокий след в истории советской науки. И как личность, наделенную сочетанием таких редких человеческих качеств, как порядочность и гражданское мужество, отзывчивость и щедрость, высокая культура и огромный созидательный диапазон в необычно широком спектре, охватывающем науку, искусство и, что совсем редко встречается у ученых, физическую культуру организма, личность со спокойно-веселым философским отношением к жизни и даже — внешне — к смерти.
Пусть нижеследующие строки будут лишь конспектом выборочных эпизодов и оценок прошедших времен и лиц, переданных со слов первосвидетелей, написавших то, чего я не мог знать, но прочел о Мигдале. Даже если мне не удастся избежать фрагментарности и некоторой поверхностности, все равно стоит постараться донести до заинтересованных читателей образ и облик Мигдала. Тем более, что книга о нем издана мизерным тиражом, реально доступным лишь для физиков, связанных с Курчатовским институтом и МИФИ.
Итак… После поступления Мигдала в докторантуру к Ландау в 1943 г. последний оценил теоретический уровень и зрелость докторанта столь высоко, что счел излишним для Мигдала сдавать экзамены теорминимума. «В широком понимании А.Б. <так называли Мигдала его ученики. — Б.Г.> относил себя к школе Ландау и обсуждал с ним свои главные работы, но его отношение к Дау было своеобразным, — пишет академик С.Т. Беляев. — Ценя свою независимость и самостоятельность, А.Б. держался немного обособленно и старался подчеркнуть различия стилей работы» [Воспоминания …, 2003. C. 16].
Ландау как-то высказался так: «Мигдал гораздо талантливее своих результатов» [Там же, С. 236]. Сомнительный комплимент. Как знать, быть может, у Ландау он ассоциировался с той значительной, а некоторые физики считают, что даже ключевой ролью, которую Мигдал сыграл в создании самой знаменитой из работ Ландау, его «Нобелевской» теории сверхтекучести. Затронутая тема щепетильна, но небезразлична для истории физики. Не менее важно и общечеловеческое стремление к поиску истины и справедливости. Поэтому стоит привести здесь свидетельства по затронутому вопросу, содержащиеся в заметках трех известных физиков-теоретиков, которые слышали слова и видели расчеты самого Мигдала.
Ученик Мигдала А.М. Поляков, член-корреспондент РАН: «Вообще физическая интуиция была главной силой А.Б. Много лет назад я перечитывал великую работу Ландау по теории сверхтекучести. И присвистнул, прочитав небольшую сноску. Ландау начинает с гипотезы, что главные элементарные возбуждения в квантовом гелии являются фононами и вычисляет их теплоемкость. Гипотеза эта фундаментальна и глубоко нетривиальна, ее прямое следствие — сверхтекучесть. В сноске написано, что это вычисление было сделано А.Б. Мигдалом за год до этого. Конечно, дальше Ландау развивает теорию с гениальной силой, но начало положено А.Б. Я спросил его, как было дело. Он сказал, что Ландау не советовал ему публиковать этот результат, так как полной теории не было и, кроме того, ответ противоречил эксперименту (как мы сейчас знаем, по второстепенной причине). У Ландау в это время, видимо, был замысел полной теории, и он нервничал <…>. К сожалению, как сказал мне А.Б., эта ссылка не попала в немецкий вариант статьи. И у гениев бывают слабости».
Интересно, что похожее пересечение с Ландау произошло еще раз в теории ферми-жидкости. «В середине 50-х А.Б. написал свою, может быть, самую важную работу о ферми-системах. Он ввел точное определение квазичастиц с помощью методов квантовой теории поля — что уже было довольно революционно. Он доказал, что распределение квазичастиц имеет скачок на поверхности Ферми. Это означало, что сложные ферми-системы можно рассматривать как газ квазичастиц. Ландау развил эту идею головокружительно, его теория — основа современной теории твердого тела, А.Б. этого сделать бы не смог. Но он был первопроходцем» [Там же, С. 59].
Другой ученик Мигдала доктор физ.-мат. наук В.А. Ходель излагает свои соображения о том же событии следующим образом: «Дело было в 1940 <?> году. А.Б. работал тогда в Институте физпроблем и занимался теорией жидкого Не-4. Летом перед отъездом в горы он рассказал своему начальнику Л.Д. Ландау о результатах, касавшихся длинноволновой части спектра возбуждений и вклада ее в термодинамику жидкого Не-4. Черновик этой работы сохранился до сих пор. А когда осенью А.Б. вернулся с гор, задача действительно была решена: к мигдальским фононам были добавлены ротоны, и более того, соответствующая статья уже отправлена в печать. Справедливости ради следует сказать, что автор отметил заслуги предшественника. В этом можно убедиться, взглянув в ее текст, приведенный на с. 361 первого тома сочинений Л.Д. Ландау. Вдобавок А.Б. получил неоспоримое право для постановки своих знаменитых розыгрышей» [Там же, С. 54].
Наконец, еще один из учеников Мигдала профессор И.И. Гольдман вспоминает день 11 февраля 1990 г. в Вашингтоне. «А.Б. заговорил о Ландау. Мне показалось, что его отношение к Дау изменилось, и он подтвердил это. А.Б. вспомнил годы докторантуры, когда он показал свой расчет теплоемкости жидкого гелия Ландау (в работе о сверхтекучести у Дау есть сноска, где он благодарит Мигдала за этот расчет). А.Б. с горечью говорил, что он рассказал Дау больше, чем это. На мой вопрос, отчего он сам не опубликовал свои соображения, он ответил, что Дау дал ему, А.Б., понять, что такое исключено, что это его, Дау, работа» [Там же, С. 163].
Замечу, что в книге А.М. Ливановой о Ландау, в которой прекрасно излагается на популярном уровне энергетика квазичастиц как основа теории сверхтекучести, оригинальность этого принципа приписывается, естественно, самому Ландау, и нет ни слова о Мигдале. А ведь Ливанова писала свою книгу, постоянно консультируясь с Е.М. Лифшицем, и, как я помню, он считал эту книгу очень хорошей. Вероятно, указанная книга писалась по канонам соцреализма — о герое только хорошее.
Главной целью научной жизни Мигдала в течение многих лет было создание теории сверхпроводимости, сначала в металлах, а позже — в ядерной материи. Он выдвинул фундаментальную идею о возможности взаимного притяжения электронов в металлах при учете обмена фононами между ними. Тем самым в 1956 г. он стоял в шаге от решения проблемы сверхпроводимости. Академик А.И. Ларкин констатирует, что «А.Б. до работы Фрелиха понял, что обмен фононами приводит к притяжению между электронами. Открытие изотопического эффекта подтвердило его догадку, что фононы важны для сверхпроводимости. <…> АБ передавал свой разговор с Боголюбовым: — “Как жаль, что я не догадался сделать Ваше каноническое преобразование, когда понял, что фононы вызывают притяжение между электронами”. На это Боголюбов ответил: “А я сделал это каноническое преобразование в 1947 году, но не знал про фононы, а с кулоновским отталкиванием <т.е., с учетом лишь его> получил нулевой результат”» [Там же, С. 41–42]
Когда в 1957 г. Бардин, Купер и Шриффер создали свою микроскопическую теорию сверхпроводимости (теория БКШ), конечно, это было личной драмой Мигдала. Академик С.Т. Беляев так вспоминает реакцию Ландау на это событие: «Ландау упрекнул меня и Галицкого: “Знаю, что А.Б. за журнальными публикациями не следит, но почему вы не указали ему на заметку Купера. Ведь после этого для А.Б. ничего не стоило сделать все остальное. У него все было готово..”. Ландау мы ничего не возразили, но потом Галицкий мне сказал: “Говорил я А.Б. об этой работе, он ее не воспринял”» [Там же, С. 15]. Очевидно, это был решающий просмотр Мигдала, стоивший ему Нобелевской премии (она, как известно, была вскоре присуждена авторам теории БКШ).
«Сделав так много в физике, он не был лауреатом ни Ленинской, ни Государственной премий, ни Героем Социалистического Труда, <…> но его популярность среди физиков была очень высокой», — констатирует Д.Н. Воскресенский [Там же, С. 121].
В 1966 г., когда Ландау был уже неизлечимо болен, состоялись очередные выборы в Академию наук. Мигдал был выдвинут Курчатовским институтом. Жена Ландау так описывает условную поддержку Мигдала со стороны Ландау. Об этом его попросил И.Я. Померанчук, также уже смертельно больной: «— Учитель <…>, ты ведь знаешь, я никогда тебя ни о чем не просил <…>. Сейчас у меня просьба. Пожалуйста, проголосуй за Мигдала <…>. Он достаточно талантлив, он должен стать академиком. — Чук, я не могу тебе отказать. Я проголосую за Мигдала. Его талант этого стоит, хотя наука понесет ущерб. Он разленится и бросит работать. Даю тебе слово: голосую за Мигдала по твоей, Чук, просьбе» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 443].
А.Б. Мигдал был близко знаком с А.Д. Сахаровым еще с 1948 г., когда он высоко оценил кандидатскую работу Сахарова и стал оппонентом при защите его диссертации. Ученики Мигдала вспоминают следующие эпизоды, относящиеся к периоду правозащитной деятельности Сахарова.
Академик Л.Б. Окунь: «В политике А.Б. участия не принимал. Но когда в январе 1981 г. Андрея Дмитриевича Сахарова сослали в Горький, А.Б. очень переживал за него. Его беспокойство достигло предела, когда в ноябре 1981 г. Андрей Дмитриевич объявил голодовку, требуя, чтобы невесту сына Елены Георгиевны Боннер Лизу Алексееву выпустили за границу. Политбюро уступать не собиралось. А.Б. обсуждал со мной эту ситуацию ежедневно. Наконец, мы решили идти на прием к вице-президенту Академии Е.П. Велихову. Когда секретарь пригласила нас войти в кабинет, А.Б. неожиданно сказал: «Подождите меня, я лучше пойду один». Вышел он примерно через полчаса. Разговор оказался безрезультатным. Тогда А.Б. встретился со своим старым знакомым, Вадимом Робертовичем Регелем, который был близким другом семьи президента Академии А.П. Александрова, и попросил объяснить жене последнего, что если в результате голодовки Сахаров умрет, то имя ее мужа в истории будет покрыто вечным позором. Разговор подействовал: Александров поговорил с Брежневым, и 8 декабря, добившись своего, Сахаров прекратил голодовку»[5]. (Как пишет в «Аргументах и фактах» (2005, № 51) известный историк Рой Медведев: «Достоверно известно, что если информации о диссидентах удавалось дойти до Брежнева, он, как правило, решал дело в их пользу. Моего брата Жореса освободили из “психушки” именно таким образом».)
Профессор Д.Н. Воскресенский: «Помню, однажды в период горьковской ссылки А.Д. Сахарова Аркадий Бенедиктович вернулся домой возбужденный. “Знаете, что спросил меня директор бассейна?” — начал он с порога. — “А этот ваш Сахаров, он что, ненормальный?” Я ему ответил: “Да, он ненормальный. Его ненормальность в его честности и порядочности”. <…> Именно А.Б. Мигдала А.Д. Сахаров попросил быть своим доверенным лицом в период выборной кампании» [Там же, С. 123].
Профессор А.М. Поляков: «В глухие годы А.Б. ходил на приемы к А.П. Александрову, пытаясь помочь Сахарову и Орлову[6], смелостью которых он восхищался. Однажды я получил из ЖЭТФ на рецензию статью Сахарова. Я написал что-то сверхположительное (и статья была напечатана). Но работа мне не очень нравилась, и я поделился этим с А.Б. (как обычно, не придерживая язык). А.Б. очень рассердился и сказал: “Саша, о великих людях и святых в таком тоне не говорят”» [Воспоминания … , 2003. C. 60].
Профессор М.И. Монастырский: «В 1975 году А.Б. категорически отказался подписываться под письмом, клеймящим А.Д. Сахарова. Вместе со своим учеником академиком С.Т. Беляевым они поплатились за это Ленинской премией» [Там же, С. 198].
А вот в каких словах тот же факт описывает другой ученик Мигдала В.М. Осадчиев: «<…> домой к АБ явился вдруг, без звонка, академик М. [7] С предложением подписать “бумагу осуждения”. Ответ был чрезвычайно резким: “Разве я когда-нибудь или кому-нибудь давал повод обращаться ко мне с подобными предложениями?”
Как только началась перестройка, А.Б. сразу же написал письмо секретарю ЦК КПСС А.Н. Яковлеву, передал через помощника <…> призыв к проявлению мудрости новых руководителей <по отношению к Сахарову> <…>. В этот период он стал смотреть телевизор, политику и новости <…>. “Я могу здесь такое увидеть! В Америке подобного не увидишь <…> Там телевидение глупое, неинтересное”» [Там же, С. 104].
И.И. Гольдман вспоминает, что в 1970-е гг. А.Д. Сахаров нуждался в санаторном лечении (это было уже после его яростной газетной травли). Решить этот вопрос в пользу опального ученого было непросто. «А.Б. обратился к Н.Н. Боголюбову и тот устроил Сахарова в санаторий» (через члена Политбюро ЦК КПСС В.В. Гришина) [Там же, С. 158].
Вот яркий и поучительный эпизод, связанный с поступлением сына Мигдала Саши и двух его друзей, А.Полякова и С.Гурвица, в МФТИ в 1961 г.
Рассказывает Поляков: «Саша Мигдал и я выиграли первый приз для 11-классников (а мы были в девятом). Аспиранты, организаторы олимпиады, добились разрешения для нас сдавать вступительные экзамены в МФТИ. Экзамены мы сдали, но темные силы в МФТИ попытались их аннулировать. Тут и случилось важное событие: А.Б. решил вмешаться и заодно познакомиться со мной. Мои впечатления были ошеломительны. Он показался мне сверхчеловеком <…>. А.Б. пришлось бороться за нас с Сашей и нашего друга Сережу Гурвица, тоже сдавшего экзамен (нашу попытку поступления в МФТИ А.Б. обозначил словами: “Три жида в два ряда”). Он пошел на прием к какому-то высокому партийному начальнику. Тот сказал: — Не беспокойтесь, Аркадий Бенедиктович, давайте мы примем вашего сына и забудем об этой истории. — А.Б. ответил: — Я не хочу, чтобы мой сын начинал жизнь с подлости. <…> Все утряслось <…>» [Там же, С. 58].
«<…> ему подарили набор очень хороших резцов для его токарного станка, и А.Б. подарку был рад, но переживал, что это слишком ценный подарок от не очень близкого человека. При этом А.Б. вспоминал, что когда другой человек вместе с просьбой об отзыве прислал ящик хорошего грузинского вина, А.Б. отзыв дать отказался, а вино пришлось выпить, чтобы не испортилось» [Там же, С. 47].
М.Б. Гейликман высказывает об идеологии Мигдала следующее глубокое суждение: «Времена не выбирают <…>. Но А.Б., живя в тоталитарном государстве, был поразительно свободен. Политическая несвобода бывает разная. Одни люди до доклада Хрущева по разным причинам не понимали, в каком государстве они живут, другие все понимали, но потратили значительную часть своей жизни на разъедающие разговоры на “московских кухнях” и таким образом позволили советскому режиму отнимать у себя умственные силы на ненависть к нему. А.Б. все понимал, но тратил свое время в основном на другое: на науку, альпинизм, женщин, подводное плавание, мотоциклы, надувные яхты, стеклодувное дело, скульптуру. В определенном смысле это было инакомыслием даже по отношению к инакомыслию» [Там же, С. 213].
Что касается женщин, раз уж о них упомянул М.Б. Гейликман, приведу лишь одну цитату из воспоминаний И.И. Гольдмана. «Мы <с В.В. Судаковым> познакомились с двумя круглолицыми киевлянками и стали с ними встречаться. Ландау заметил это и прочел нам лекцию о том, как следует ухаживать за прекрасным полом. Лекция была, как всегда у Дау, полна блеска и остроумия. Я рассказал об этом Мигдалу. Он без восторга бросил: «Нашли, у кого учиться!» [Там же, С. 165].
Об отношении А.Б. Мигдала к национальному вопросу тот же И.И. Гольдман пишет: «После семинара в Мерилендском университете <…> один профессор спросил А.Б.: “Какова ваша национальность?” А.Б. ответил: “Я — русский”. На обратном пути <…> я сказал: “А я помню вашего брата Мулю, вашу маму Рахиль Соломоновну”. А.Б. поправил меня: “Ее звали Рахиль Аркадьевна, и меня назвали в честь ее отца, как принято у евреев”. Возможны два толкования. Национальность А.Б. зависела от того, кто его собеседник. Или — его брат и мать были еще связаны с еврейской традицией, а сам А.Б. — с русской» [Там же, С. 162].
Еще два замечания на эту же тему. Ученик А.Б. доцент МИФИ В.М. Осадчиев пишет: «В период второй волны иммиграции в Израиль А.Б. сформулировал свою позицию: “По паспорту я еврей, но Родина моя здесь, здесь я родился и живу. Во-первых, я не знаю языка, а во-вторых, я не чувствую чего-либо особенного в принадлежности к национальности”» [Там же, С. 109].
Академик А.И. Ларкин вспоминает о Мигдалах, отце и сыне: «Когда Саша в 16 лет получал паспорт, А.Б. говорил, что Саша сам должен решать, какую национальность выбрать, но он ему советует записаться по матери русским, так как хочет, чтобы Саша занимался наукой, а “пятый пункт” будет этому мешать» [Там же, С. 47].
Замечу, что подобный вопрос Ландау решал иначе, он считал, что его сын «Гарик должен записаться евреем, если хочет сохранить фамилию Ландау. А если желает быть русским, то пусть меняет фамилию на Дробанцев» [Рындина, Интернет].
Когда я спросил Д.А. Компанейца, который знал Мигдала лично, каким, на его взгляд, у меня получился этот очерк, он ответил: «Прилизанным». В целях некоторого приближения к реальности приведу рассказ Б.Л. Иоффе о том, как А.Б. Мигдал в 1960 г. был оппонентом на его докторской диссертации. Он послужит иллюстрацией к любимому выражению Мигдала о себе самом: «Мигдал может опоздать, но он не может подвести».
«Когда я встречал А.Б., он говорил мне, что вот-вот сядет читать диссертацию, позовет меня, и мы с ним будем много работать, но ведь еще есть время? Наконец, когда до защиты осталось две недели, я сам позвонил А.Б. и спросил. Не могу ли я ему быть полезен. “Да, да, конечно, - сказал А.Б., — позвоните в начале будущей недели”. Я позвонил. – “Мы непременно должны с Вами встретиться. Что если в четверг? Но сначала позвоните”. Я позвонил в четверг. А.Б. весь день не было дома, он появился только поздно вечером. ”Давайте встретимся в субботу, позвоните мне часов в 11”. (Защита была назначена на утро в понедельник.) Звоню в субботу. А.Б. предлагает встретиться в воскресенье в 12. Звоню в воскресенье в 11. Жена говорит мне: ”Аркадий Бенедиктович ушел в бассейн, позвоните после обеда, часа в 3-4”. Звоню после обеда. Жена говорит: ”Аркадий Бенедиктович спит. Позвоните часов в восемь”. Наконец, в восемь я дозваниваюсь. А.Б. приглашает в девять. Приезжаю. А.Б. радостно приветствует меня и объясняет: «Я понимал, что мне предстоит большая и трудная работа, и я должен быть в хорошей форме. Поэтому я решил с утра сходить в бассейн. Придя из бассейна, я сел обедать и мне захотелось выпить водки. Ну, а после водки захотелось спать. Но теперь мы с вами хорошо поработаем». На следующий день на Ученом совете А.Б. был вовремя, и отзыв был при нем. Мигдал не подвел!» [Иоффе, с.87].
Вот, что рассказывают о розыгрышах, инсценированных Мигдалом, в которых он был великим мастером и мог бы поспорить со знаменитым мистификатором композитором Никитой Богословским. Опишем эти инсценировки, пронумеровав их.
Два розыгрыша были осуществлены на семинаре Ландау. Рассказывает академик А.И. Ларкин.
(1) «Помню, приходит к А.Б. домой Я.А. Смородинский и говорит: “Завтра 1 апреля, а вы какой-то наукой занимаетесь”. После долгой подготовки, якобы сотрудница иностранного отдела Академии наук позвонила Ландау и сказала: “В Москву прилетел японский физик Кикучи, он хочет встретиться с вами, можно ли дать ему ваш телефон?” Потом Смородинский голосом Кикучи позвонил Ландау и сказал, что он с его соавтором Ямогучи сделали дальнейшее развитие теории ферми-жидкости и заметили, что амплитуда зависит от порядка предельного перехода. Через час или два Ландау позвонил Мигдалу и сказал: “Прилетел Кикучи, он не такой уж дурак, он сделал наблюдение про амплитуду, как и вы, завтра он придет в Физпроблемы”. На следующий день (1 апреля) все собрались, а Кикучи нет. Когда возмущенный Ландау собрался звонить в Академию, Мигдал заметил: “А, может, Кикучи здесь?”»
(2) «Через год А.Б. и Б.М. Понтекорво сочинили письмо, которое последний якобы получил в Дубне от Паули. В этом письме “Паули” сообщал о новых результатах, якобы подтверждавших теорию, которую недавно опубликовали Гайзенберг и Паули. Понтекорво позвонил Ландау, и на следующий день (1 апреля) Е.М. Лифшиц зачитал это письмо на семинаре Ландау. Замечание Ландау: “Я давно веду паразитический образ жизни — сам чужих работ не читаю, а прошу их мне рассказывать. Но сейчас я понял, что паразитировал на трупе. Как можно было не заметить работу таких великих людей?” В перерыве Понтекорво уговорил Леву Окуня разъяснить, что данные, о которых писал “Паули”, могут быть разъяснены и без теории Гайзенберга— Паули. В конце семинара А.Б. не выдержал и сказал, что первые буквы абзацев в письме “Паули” образуют слово “Дураки”» <естественно, по-английски, а может быть, по-немецки, в рассказе это не поясняется. — Б.Г.>
«Помню, раз А.Б. спросил меня: “Вот Миша Урин считает, что я, устраивая балаган, подрываю свой авторитет. А Вы как считаете?” Я ответил, что в моих глазах его авторитет от балагана только растет» [Ларкин, там же, С. 45].
(3) «Хорошим розыгрышам А.Б. радовался, даже если сам был их объектом. Он любил рассказывать, как при сборах на Кавказ друзья подсунули ему в рюкзак телефонную книгу Москвы с запиской: “Телеграфируй знак и величину разности между числом Ивановых и Рабиновичей”. Тогда такие книги были редкостью. А.Б. книгой гордился, выкинуть ее было жалко. Пришлось нести ее через высокие горные перевалы» [Там же].
(4) Как-то А.Б. получил письмо от «зарубежного физика». Тот писал, что подготовил, было, приглашение Мигдалу приехать для доклада, с оплатой за счет приглашающих, но в последний момент передумал: «Мне передали, что Вы плохо отзываетесь о моих работах, поэтому я вынужден отменить свое приглашение». А.Б. кипел: «Кто мог передать?» Пока Саша не сказал: «С первым апреля, папа!»
(5) и (6) «При жизни И.В. Курчатова спасало то, что А.Б. имел прямой выход на Игоря Васильевича, а тот высоко ценил А.Б. и всегда старался выполнять его просьбы» [Там же, С. 80]. Он даже допускал розыгрыши, в которых сам становился их объектом. Академик С.Т. Беляев вспоминает о том, как Мигдал договорился с Курчатовым о том, что к нему на прием придет грузинский математик Н.М. Полиевктов-Николадзе. «А.Б. вошел в кабинет один, немного изменив внешность (подтянув ниткой нос и взлохматив шевелюру) и стал представляться с грузинским акцентом. Курчатов только в процессе беседы понял подвох и расхохотался» [Там же, С. 16]. Подобный сценарий повторился еще раз, когда Мигдал участвовал в одном очень секретном совещании у Курчатова, куда он пришел, изменив внешность. Присутствие «постороннего» вызвало переполох у представителя первого отдела, тот доложил Курчатову, который не сразу, но опознал Мигдала и очень веселился. Эти две сценки характеризуют не только самого Мигдала, но и человеческий облик Игоря Васильевича Курчатова, представляющегося нам фигурой отдаленно-возвышенной и таинственно-мистической.
(7) Перлом «коллекции» розыгрышей с участием Мигдала, в котором он выступал пассивной стороной, как «жертва», является инсценировка, разыгранная А.А. Абрикосовым и И.М. Халатниковым; ее пересказ приведен в подразделе 6.6.6 о Халатникове.
(8) и (9) Невозможно обойти обмен язвительными розыгрышами между А.Б. Мигдалом и Я.Б. Зельдовичем на литературном поприще. Вот, что о них рассказывает профессор И.Н. Мишустин.
«А.Б. попросил меня передать Я.Б. экземпляр своей книги “Приближенные методы квантовой механики”. Он при мне сделал дарственную надпись, которая меня несколько шокировала…
Половых излишеств бремя тяготело над тобой,
Но теперь настало время для политики иной.
Твоя новая тематика — астро-космо-математика.
Поэт Олейник
На следующий день я передал книгу Я.Б. Он прочитал надпись, усмехнулся и ничего не сказал. Но Я.Б. был не из тех, кто оставляет что-то без ответа <…>. Примерно через год после этого Я.Б. Зельдович и В.С. Попов направили в УФН большой обзор, посвященный рождению электронно-позитронных пар в сильных полях. В конце введения было приведено двустишие:
Могучий и громадный далек астральный лад.
Желаешь объясненья — познай атомосклад.
Поэт Хлебников
В процессе прохождения рукописи через редакционные этапы кто-то разгадал скрытый смысл этого стихотворения <Выпишите первые буквы слов. — Прим. Б.Г.>. Когда статья была уже набрана, редактор потребовал от авторов убрать стихотворение. Это означало бы для них выплату большого штрафа за перебор статьи. Авторы отказались и предложили компромисс. Слово “Желаешь” было заменено на “Ты ищешь”. Но и за это небольшое изменение Зельдович должен был заплатить 150 рублей, немалые деньги по тем временам. А.Б. <…> долго смеялся. Особенно забавляло его то, что Зельдович заплатил штраф» [Там же, С. 117].
Однако на этом история не закончилась. В 1983 г. вышла научно-популярная книга А.Б. Мигдала «Поиски истины». В ней на с.61 есть такой «безобидный» абзац. «Иногда стремление к самовыражению проявляется настолько сильно, что занятия одной только наукой оказывается недостаточно. Макс Планк был хорошим пианистом. Эйнштейн играл на скрипке. Ричард Фейнман играет на барабане богно. Один наш известный физик пишет стихи: «… Желаешь объяснения — познай атомосклад!» (Физикам эта строчка подскажет его имя.)». Исчерпывающая, хотя и не очевидная даже для физиков отгадка помещена на предыдущей странице в виде рисунка. На нем изображен астроном, сидящий задом наперед на Пегасе. Он смотрит в телескоп, установленный в штативе, укрепленном на огромной заднице коня. Лысый астроном в круглых очках очень похож на Я.Б. Зельдовича (см. во вклейке).
Любой, кто пишет о А.Б. Мигдале, обязательно рассказывает о высоком уровне его спортивности, необычной для ученого. Замечательно, что эта сторона облика Мигдала важна не только для его личностной характеристики, но и для общества в самом широком смысле. Достаточно констатировать, что А.Б. Мигдал - спортсмен — альпинист и пловец — создал Всесоюзную федерацию подводного спорта СССР и был ее первым Председателем, имевшим членский билет под номером 1. Он заимствовал и внедрил в нашей стране технику и экипировку для подводного спорта (акваланги), организовал вокруг себя группу энтузиастов, которая быстро увеличивалась, благодаря присоединению к ней ученых, спортсменов, военных, артистов (упомянем такого известного его сподвижника, как профессор С.П. Капица). Мигдалом был отснят первый советский документальный фильм на тему подводной природы, который назывался «Над нами Японское море». Он пользовался громадной популярностью. В связи с этим рассказывают о забавном эпизоде: когда фильм показывали в ИАЭ, то в зал заранее набилось столько народа, что пришедшему к моменту начала сеанса директору Института академику А.П. Александрову не нашлось места, чтобы нормально сесть. И Мигдалу потом пришлось перед ним извиняться.
А.Б. Мигдал занимался на профессиональном уровне и скульптурой. Его произведения не раз выставлялись. Подаренные им некоторые работы — горельефы Эйнштейна, памятная доска в честь Померанчука и др. — заняли постоянные места в интерьерах физических институтов. (Во вклейке см. фотографию автопортрета Мигдала, вырезанного из дерева.) Мигдал первым высказал идею о том, чтобы надгробный памятник Ландау был заказан Эрнсту Неизвестному. Вместе с Капицей и Халатниковым они ездили к великому скульптору — смотрели наброски, уточняли детали.
Наконец, хочется процитировать нетривиальные суждения А.Б. Мигдала о духовной жизни у нас в стране и за границей, а также несколько тонких наблюдений, характеризующих известных ученых.
Сын А.Б. Мигдала Саша вспоминает, как они с отцом обсуждали одного из крупнейших советских физиков NN <из контекста ясно, что имеется в виду Н.Н. Боголюбов>: «…перед нами был научный психологический вопрос: как математик NN, автор выдающихся работ по статистике и теории поля, мог сморозить такую чушь <речь идет об обсуждении вопроса о теории конформной симметрии, разработанной с участием А.А. Мигдала> <…> Мы оба были поклонниками NN как ученого. <…> папа восхищался его теорией сверхпроводимости и рассказывал мне, как NN посрамил семинар Ландау своим блестящим докладом о канонических преобразованиях. <…> Моя гипотеза о том, что он — дурак, не сходилась с фактами, и папа предложил более корректную гипотезу ума второго рода: <…> “Ум первого рода — говорить умные слова, ум второго рода — делать умные поступки. У NN когда-то был ум первого рода, но потом он перешел во второй. Думаешь, ему интересно знать, сколько параметров у конформной группы? Он занимается “большой наукой”, где политическая сторона важнее научной. Тебе бы не помешало поучиться у него уму второго рода”».
«Кстати, о цинизме. Когда я уехал в Америку, <…> папа сказал мне на прощание: “Тебе больше всего будет не хватать русской душевности”. <…> Через несколько месяцев я написал ему: “Не знаю, как насчет душевности, но нашего веселого цинизма мне не хватает”. (Очевидно, меня заедала политическая корректность — американская версия ума второго рода.) Он мне ответил: “А тот веселый цинизм, которого тебе не хватает, и есть та самая душевность” <…>» [Там же, С. 65].
О том, как бы отнесся А.Б. Мигдал к эпохе, в которую вступила новая Россия, наверное можно приблизительно судить, взяв за основу слова его сына. Их излагает Е.В. Нетесова, редактор книг А.Б. Мигдала: «Через пару лет после начала российских реформ Саша Мигдал — Александр Аркадьевич — заметил, что если б А.Б. дожил до этих событий, несостоятельность либералов, демократов стала бы для него очень тяжелым ударом. Может быть, это он как-нибудь перенес бы, но при всей своей, мало сказать, неприязни к советской власти, никогда не простил бы нынешним российским властям, как минимум, одного: полного пренебрежения фундаментальной наукой» [Там же, С. 241].
С этим суждением, кстати, перекликаются слова сына еще одного крупнейшего советского физика академика Г.Л. Ландсберга. В книге о А.Б. Мигдале профессор Л.Г. Ландсберг высказывается, естественно, от своего собственного имени, но само это имя слишком хорошо известно и потому следующее суждение неизбежно воспринимается как экстраполяция взглядов его великого отца: «Сегодня много говорят об эпохе рационализма, о новых государственных и геополитических задачах. Я же совершенно уверен, что здесь прежде всего отражается преступная слепота власти и общества, не понимающих, что такое фундаментальная наука, которая создавалась у нас многими блестящими научными школами несколько десятилетий, а разрушается менее чем за 10 лет. Они просто не понимают, что, оставляя страну без фундаментальной науки, они лишают ее надежды и будущего. При катастрофе надо прежде всего спасать мозг жертвы, а не содержимое туго набитых чужих кошельков <…>. Достучаться до людей с примитивным сознанием просто невозможно, и все слова отскакивают от них за полной ненадобностью» [Там же, С. 176].
И.Б. Куликов, сын репрессированного друга А.Б. Мигдала, живший в его семье как в убежище в течение года, констатирует, как бы подводя итоги этого нашего фрагментарного эссе о А.Б. Мигдале: «Редкий сплав мужества, чести и благородства был в этом человеке».
Заниматься фундаментальной наукой так же выгодно, как делать добро.
Человек, не знающий и не желающий знать основных законов науки, потенциально опасен в наше время, которое мы называем научно-технической революцией.
Физик-теоретик должен отвечать не «не знаю», а «не пробовал».
Физику нужно чувствовать животом.
Надо искать аргументы против себя. Аргументы за всегда найдутся сами.
Талант — как деньги: либо он есть, либо его нет. Но в отличие от денег талант нельзя заработать.
Скромность — удел бездарностей.
Глубокая мысль выигрывает от упрощения. Однако в науке, как и в искусстве, простота требует усилий.
Чтобы избежать застоя, желательно, по крайней мере, раз в десять лет, менять направление своих изысканий, возможно, даже очень круто.
Главное, не, сколько человек зарабатывает, а, сколько он тратит.
Копи в жизни ощущения, а не вещи!
Общество, которое неспособно ценить тренированный интеллект, обречено.
Не надо говорить о неправильных результатах, работах и авторах, просто не надо на них ссылаться.
Отдых надо включать в расписание как часть рабочего дня.
Книги существуют не для того, чтобы их читать, а для того, чтобы иметь возможность их читать.
Водка должна обладать индивидуальностью.
В женщинах много красоты, но мало свободы. Единственная свобода, какую можно взять у женщины, это выбрать другую женщину.
Разброс внутри одной нации больше, чем между нациями.
Звание академика компенсирует то, что я беспартийный и еврей.
Смысл жизни не в том, чтобы прийти к цели кратчайшим путем, а в том, чтобы как можно больше почувствовать и увидеть по пути.
Отношения с учениками складываются всегда одинаково: начинается с восхищенья учителем — в этот период ученик впитывает то, что ты знаешь и умеешь; но это быстро сменяется критическим отношением, и часто наступает отчуждение. Иногда ученик, боясь показаться угодливым, впадает в хамство, забывая о том, что между угодливостью и хамством лежит большая область интеллигентных отношений. Со временем отчуждение сменяется зрелой любовью, прощающей недостатки. Словом, как с детьми. Я горжусь, что среди моих учеников нет доносчиков и карьеристов.
Ландау ушел от нас уже много лет назад, но мало к кому я столь часто возвращаюсь и возвращаюсь в мыслях <…>. Не могу это объяснить только дружескими чувствами к Ландау, его поистине трагическим и горьким концом. Тут важно другое — Ландау был уникальным физиком и учителем физиков. Поэтому отношение к нему неразрывно связано с отношением к самой физике, такой дорогой и близкой многим из нас. <…>
…не уверен, что Ландау дал бы мне даже 3-й класс по его шкале.
«Гинзбург – не мой ученик, он примазался».
Справка: Виталий Лазаревич Гинзбург (р. 1916) — физик-теоретик, академик АН СССР и РАН, член Лондонского Королевского общества, лауреат Нобелевской премии (за теорию сверхпроводимости — 2003), Ленинской премии (за то же, но раньше — 1966), Сталинской премии 1-й степени (за предложение дейтерида лития как термоядерного горючего в водородной бомбе—1953), премий Л.И. Мандельштама (1947) и М.В. Ломоносова (1962). Родился в Москве. Окончил физфак МГУ (1938). Научный сотрудник теоретического отдела ФИАН (1940) и его заведующий (с 1971). Руководитель общемосковского «гинзбурговского семинара» для физиков-теоретиков (1952-2001, всего 1700 заседаний). Создал квантовую теорию эффекта Вавилова–Черенкова (1940). Теоретически открыл переходное излучение (1946, совместно с И.М. Франком). Предложил термодинамическую теорию сегнетоэлектричества (1945). Построил полуфеноменологическую теорию сверхтекучести (1958, совместно с Л.П. Питаевским). Автор целого ряда пионерских теоретических исследований в астрофизике (физика Солнца, квазаров, пульсаров, нейтронных звезд, гравитационный коллапс) и физике космических лучей. Один из основоположников радиоастрономии (примерно с 1946).Стоит первым среди советских (и российских) физиков по цитируемости в мире. Автор многих научных монографий, а также двух научно-популярных и биографическо-публицистических книг: «О физике и астрофизике» (1995) и «О науке, о себе и о других» (2003).
В.Л. Гинзбург считает себя учеником в первую очередь академика И.Е. Тамма, он был его докторантом [2003, С. 394]. Но своим Учителем, причем с большой буквы, В.Л. называет также Ландау [Воспоминания…, 1988. С. 94]. Хотя он, к его сожалению, и не сдавал экзамены теорминимума, но был постоянным и активным участником семинара Ландау, считался там своим.
Мне, пожалуй, не приходилось читать мемуарных и, одновременно, научно-популярных книг, написанных столь содержательно и ярко, как книги В.Л. Гинзбурга [1995; 2003]. Могу употребить еще немало определений, не стесняясь превосходных степеней. В этих двух книгах читатель может найти автобиографические сведения о В.Л. и очерки о многих физиках ХХ века, в том числе и близко связанных с темой Ландау. Помещенные в книгах научно-популярные обзоры упрощенно, хотя и не вполне популярно, описывают физические явления, открытые В.Л. или при его участии. Представлен перечень и сделан обзор наиболее актуальных проблем (их около тридцати), которые в настоящее время решаются в микрофизике, макрофизике и астрофизике. Кроме того, в этих книгах даны рельефные историко-научные и характерологические портреты многих выдающихся физиков современности: И.Е. Тамма, Л.И. Мандельштама, С.И. Вавилова, А.Л. Минца, Г.С. Ландсберга, Е.К. Завойского, А.А. Андронова, Н.Д. Папалекси, И.М. Франка, М.В. Келдыша, А.Д. Сахарова, М.С. Рабиновича, Я.Оорта, Л.Д. Ландау, Е.М. Лифшица, а также зарубежных гигантов: А.Эйнштейна, Н.Бора, Р.Фейнмана. Наряду с этим помещены статьи об отношении В.Л. ко многим общественным проблемам — религии, лженаукам, борьбе идеологий в постсоветской России. Откровенно обсуждается ряд тонких и щепетильных проблем: об отношении к научному приоритету и цитированию, о возникавших на этой почве коллизиях между известными учеными; о возрастной активности научных работников и их праве претендовать на сохранение должностей и постов, а также избираться в академики и член-корры; о тех действительных причинах (а не распространенных домыслах), по которым советские ученые не получили нескольких заслуженных ими Нобелевских премий и т.д.
Чтобы читателю было ясно, насколько своеобразной и неожиданной иногда оказывалась позиция В.Л., приведу несколько эпизодов и ряд цитат из его книг — произвольно, по своему вкусу. Если же читателю не понравится, он сможет легко исправить ситуацию, обратившись к самим книгам В.Л. — они, по счастью, достаточно распространены и доступны.
Большое впечатление производит тема А.Д. Сахарова, переписка с ним и дискуссии. Меня поразило откровенное, резко критическое отношение В.Л. к личности Е.Г. Боннэр, второй жены Сахарова, активной диссидентки. «Те, кто читал мою статью “О феномене Сахарова”, — пишет Гинзбург, — понимают, что я весьма критически отношусь к Е.Г. Боннэр Но такой бездны, которая открылась из письма Татьяны Андреевны <дочь Сахарова от первого брака> Солженицыну, я не видел. <…> задеть Е.Г. Боннэр у нас сейчас все боятся. <…> Быть может, <…> еще не время сейчас бросать тень на Избранницу Сахарова, а тем самым, пусть и косвенно, на него самого» [Гинзбург, 1995, с. 501].
В свое время, прочтя обе книги В.Л. и находясь под их впечатлением, я поделился этим с профессором Е.П. Левитаном, заместителем главного редактора журнала «Земля и Вселенная». Он предложил мне написать об этих книгах для библиографического раздела журнала. Таким образом, в двух номерах журнала за 1998 г. появились довольно пространные статьи-рефераты об обеих книгах В.Л. Гинзбурга. В процессе их подготовки я раза три разговаривал с В.Л. по телефону и получил от него обе книги с дарственными надписями. Очно с В.Л. я, к сожалению, не общался. Но по его книгам и по тому, что слышал о нем от Е.М. Лифшица и от своей матери, В.Л. Гинзбург для меня — образец огромного таланта, совести и порядочности в науке и жизни. К тому же В.Л. был первым, и долгое время оставался единственным из физиков, принадлежащих к окружению Ландау, кто выступил в печати в защиту Е.М. Лифшица (в журнале «Преподавание физики…», 2000, № 18), оболганного в книге Коры Ландау-Дробанцевой [1999]. (Позже выступил также академик Е.Л. Фейнберг [2002]).
В 1948 г. И.В. Курчатов привлек к разработке водородной бомбы академика И.Е. Тамма, который вошел в Атомный проект вместе со своей группой теоретиков из ФИАН в составе: С.З. Беленького, В.Л. Гинзбурга, Ю.А. Романова, А.Д. Сахарова, Е.С. Фрадкина и, позже, В.Я. Файнберга. Все слышали о А.Д. Сахарове как «отце» советской водородной бомбы, но почти никто не знает, что новое вещество термоядерной взрывчатки придумал В.Л. Гинзбург. В Главе 4 об этом уже упоминалось: идея В.Л. Гинзбурга считается «второй главной идеей», позволившей сделать термоядерную бомбу (две другие главные идеи были сахаровскими).
Идея В.Л. состояла в следующем. Американцы использовали в качестве исходного термояда смесь жидких дейтерия и трития. Но тритий – сильно радиоактивен и быстро распадается. Полупериод его распада примерно 12 лет, поэтому в природе трития нет. Наработка трития происходит на специальных заводах, она крайне дорогая. Тритий ожижается при температуре ниже – 2530С. Поддерживать все взрывное устройство в боеготовом состоянии очень трудно. Именно поэтому первая американская водородная «бомба», взорванная в 1952 г. чуть раньше советской, не была собственно бомбой. США взорвали неподвижную установку размером с трехэтажный дом, построенную на атолле в Тихом океане.
Дейтерид лития LiD, предложенный В.Л. Гинзбургом как исходное вещество для реакции высокотемпературного синтеза, – это твердое вещество, изотопный аналог гидрида лития LiH, хорошо известного химикам. Только обычный литий 7Li с атомным весом 7 (три протона плюс четыре нейтрона) заменен в нем на изотоп 6Li (три протона плюс три нейтрона), а водород Н – на его устойчивый изотоп дейтерий D. Специалистам, работавшим над бомбой, запрещалось упоминать дейтерид LiD в разговорах даже между собой, и они называли его «Лидочкой».
По схеме Гинзбурга почти весь тритий создается из дейтерида лития с того момента, когда в нем начинается реакция термоядерного синтеза. Для запуска этой реакции требуется чуть-чуть трития (его закладывают заранее) и температура в десятки миллионов градусов, которая создается мгновением раньше вследствие атомного взрыва плутония. Далее часть атомов изотопа 6Li успевает вступить в термоядерную реакцию с полученными свободными нейтронами и образовать тритий. Этот тритий тут же соединяется с дейтерием, в результате чего и высвобождается энергия водородного взрыва. Для непрофессионала самое удивительное, что, до того как все устройство разлетится, в течение половины микросекунды успевают произойти несколько различных цепных реакций в чередующихся сферических слоях из химической, ядерной и термоядерной взрывчатки (немного подробнее об этом говорится в Гл.4, в подразделе «Термоядерная слойка»).
В первой советской «водородке», взорванной 12 августа 19 53 г., прореагировать успевало лишь несколько процентов термояда; мощность бомбы оказалась около 400 килотонн тротилового эквивалента. И лишь в бомбах, испытанных в 1955 г., была достигнута гигантская мощность взрыва в несколько мегатонн. Вскоре ученые с конструкторами научились создавать устройства в десятки и даже сотни мегатонн.
В.Л. Гинзбурга наградили Сталинской премией и орденом Ленина. Он был молод, и не значился в первом ряду исполнителей, он даже работал не на объекте в КБ-11, а в Москве, в ФИАНе — поэтому Героя ему не дали. С 1952 г. Гинзбурга отстранили от участия в Проекте — то ли потому, что он женился на репрессированной Нине Ивановне Ермаковой, то ли потому, что на дальнейших стадиях разработки требовались главным образом специалисты для расчетов, виртуозы математической физики, — «а это не моя стихия», как пишет сам В.Л. [2003].
Снова обратимся ненадолго к литию. В своей популярной передаче на телевидении в конце 2003 г. профессор С.П. Капица, знакомя телезрителей с новым лауреатом Нобелевской премии, подчеркнул именно эту, почти никому не известную «литиевую» работу В.Л. Гинзбурга как его огромный вклад в оборонный потенциал СССР. Содержание стабильного изотопа 6Li в природном литии составляет 7,5%, технология его выделения относительно несложна и недорога по сравнению с технологией трития и даже с технологией разделения изотопов урана. После взрыва первой советской водородной бомбы, как пишет Гинзбург, «американцы обнаружили 6Li в атмосфере, и это их поразило» [Гинзбург, 2003. С. 376]. Разобравшись в чем дело, они начали делать аналогичные бомбы.
Интересно, что степень секретности в СССР была настолько высока, что о своем решающем вкладе в водородное оружие не знал в течение многих лет даже сам В.Л. Гинзбург. Получив награду после испытания, он, конечно, понимал, что нечто из сделанного им было использовано — но что именно и в какой степени, не знал.
«Узнал я от И.Н. Головина <заместителя И.В. Курчатова.> и то, что даже он до недавнего времени не знал о моей роли в создании “водородки” <…>, не знал даже Б.П. Константинов, руководивший созданием установки для разделения изотопов лития (хотя <…> это делалось как раз для осуществления моего предложения)», — пишет В.Л. Гинзбург [2003,C. 374].
Не знал об истинной роли лития в Атомном Проекте также очень известный в стране ученый с той же фамилией, но из другой научной области — геологии. Хотя именно его научно-производственная работа (во главе большого трудового коллектива) обеспечила почти весь прирост запасов литиевых руд в СССР. Это был Анатолий (Натан) Ильич Гинзбург (1917-1984), родственник и друг В.Л. Гинзбурга. Два слова о нем. Оба Гинзбурга тесно общались друг с другом, жили одно время в соседних квартирах. А.И. Гинзбург был выдающимся геологом, геохимиком и минералогом, первооткрывателем нескольких редкометалльных месторождений, в рудах которых содержалось, в частности, много лития в минералах — сподумене, петалите и лепидолите (порядка 0,1% Li20). За открытие месторождений и освоение новых типов промышленных месторождений лития, цезия, бериллия, цезия, тантала и ниобия А.И. Гинзбург получил Сталинскую премию (1948), а позже Государственную премию (1972).
Помню, как Виталий Лазаревич приехал к нам в Институт минерального сырья (ВИМС) в начале марта 1992 г. на одно из ежегодных «Гинзбурговских чтений», проводимых в память о А.И.Гинзбурге. В.Л. выступил с подробными воспоминаниями об Анатолии Ильиче.
Мне посчастливилось быть много лет одним из близких сотрудников А.И. Гинзбурга, работая в руководимом им отделе минералогии ВИМС. В частности, одна из двух диссертаций, которыми мы с ним совместно руководили — моего аспиранта И.В. Прокофьева — была посвящена поиску и разработке новой технологии обогащения именно литиевых руд крупнейшего в СССР месторождения Вишняковского в Восточной Сибири. В связи с секретностью при выполнении и защите этой работы были организационные трудности. В частности, нельзя было помещать в статьях результаты анализов содержания лития в рудах. Меня возмущали разные мелкие придирки со стороны 1-го (режимного) отдела института, тормозившие ход дела и казавшиеся бессмысленными. Особенно досаждал мелочными придирками и недоброжелательностью заместитель начальника 1-го отдела С.Е. Литкенс, — все знали, что он был разжалованным полковником МГБ. В начале 1990-х гг., когда были опубликованы секретные протоколы допросов Ландау, я прочел в них, что одним из троих следователей НКВД, кто вел допросы Ландау в 1938 г., был именно Литкенс [Горелик, 1991]. В опубликованной служебной записке отмечено, что «Литкенс — убеждал, по 12 часов…» (подробнее см. в Гл. 3). Литкенс был уволен из органов после смерти Сталина и даже исключен из КПСС. Но не за дело Ландау, а за послевоенное дело нескольких юношей, в числе которых был Анатолий Жигулин, ставший впоследствии известным поэтом. Жигулин написал книгу «Серые камни», в которой рассказал об этом деле. Примечательна некоторая аналогия с делом Ландау— Кореца. Группа воронежских комсомольцев тоже выпустила листовку с осуждением сталинских извращений социализма, за что и была репрессирована. Работая в ВИМС, дважды Литкенс подавал заявления о восстановлении в партии, последний раз после снятия Хрущева, но ему оба раза отказывали. Он умер в начале 1990-х гг.
Однажды в 1970-х гг. я спросил у А.И. Гинзбурга: «Ну ладно, они секретят весь уран, потому что действуют старые инструкции. Но литий-то при чем?» Анатолий Ильич ответил: «Мне Виталий говорил, что литий используется в ракетном топливе». Как видим, дело было в другом.
Как В.Л. Гинзбург в физике, так и А.И. Гинзбург был огромным авторитетом и центром притяжения масс минералогов и геохимиков во всем СССР. В его честь названы два минерала – гинзбургит и натанит. А написанные здесь строки — дань памяти еще одной исключительной личности. И хотя они имеют лишь косвенное отношение к теме Ландау, но еще раз демонстрируют тот факт, что «мир тесен», и что самые талантливые ученые СССР, в их числе Ландау и оба Гинзбурга, оказывается, работали в одном и том же Проекте по созданию ядерного оружия. Естественно, не зная об участии друг друга.
Для основной темы нашей книги важна развернутая оценка Л.Д. Ландау, данная В.Л. Гинзбургом.
Приведу сначала цитату, впечатляющую необычностью суждений и их синтезом [Гинзбург, 1995].
«Л.Д. Ландау был совершенно исключительной личностью. Из всех людей, которых я сам видел или знал, могу сравнить Ландау лишь с Ричардом Фейнманом <…>. Конечно, в нашем веке жили великие физики — Эйнштейн, Бор, Планк, Шредингер, Гейзенберг, Дирак. Ландау, несомненно, не превосходил их своими научными достижениями и сам оценивал себя правильно, ставя упомянутых и некоторых других физиков выше себя “по достижениям”. Он отводил себе более скромное место. И если я выделяю Ландау из всех, то потому, что оценка его “класса 2” складывается из многих ингредиентов. Во-первых, это научные достижения. Научные достижения Ландау первоклассны — это квантовая теория жидкостей (в частности, теория сверхтекучести гелия), теория фазовых переходов и ряд других прекрасных работ. Во-вторых, это редкая универсальность знаний, знание всей физики. И, в-третьих, он был Учителем с большой буквы. Учителем по призванию. Произведение трех таких “множителей” исключительно велико».
Единственная общая работа Ландау и Гинзбурга — это макроскопическая теория сверхпроводимости и одноименное уравнение Гинзбурга–Ландау. Но зато это Нобелевская работа! Выше, в параграфе «Скрижали Ландау» уже приведены популярные пояснения указанной теории. А сейчас давайте посмотрим на то, как она создавалась. Наверное, многим будет интересно узнать, каково в ней было распределение ролей и относительное участие обоих знаменитых соавторов. В приводимой истории есть замечательные и поучительные моменты. Вот, что пишет о ней сам Гинзбург.
«<…> когда лет 20–25 назад ко мне обратились из библиографического журнала «Current Comments» с просьбой осветить историю появления работы [29][10] я ответил отказом. Мотивировал отказ тем, что мое изложение могло бы рассматриваться, как попытка преувеличить свою роль. Да и вообще не хотелось доказывать, что я действительно полноценный соавтор, а не студент или аспирант, которому Ландау “дал тему”, а по существу все сделал сам <…>. Нашу работу часто цитировали (и цитируют) как работу Ландау и Гинзбурга, хотя в качестве авторов в заглавии статьи указаны Гинзбург и Ландау. Разумеется, я никогда и никому не делал “представлений” на этот счет, да и вообще это мелочь, но все же считаю подобное цитирование с перестановкой фамилий авторов некорректным. И, конечно, оно было бы некорректным и в том случае, если бы моя роль и в самом деле была второстепенной. Но я так не считаю, не считал так и Ландау, что было хорошо известно в его окружении и вообще в СССР».
Здесь, возможно, В.Л. Гинзбург даже несколько преувеличивает вклад Ландау. Судите сами. Гинзбург пишет: «<…> может сложиться впечатление, что моя роль в создании 
-теории <так он именует теорию Гинзбурга–Ландау. — Прим. Б.Г.>. была даже больше роли Ландау. Но это не так, ибо не следует забывать, что в основе всего лежала общая теория фазовых переходов второго рода, развитая Ландау еще в 1937 г.».
-теории <так он именует теорию Гинзбурга–Ландау. — Прим. Б.Г.>. была даже больше роли Ландау. Но это не так, ибо не следует забывать, что в основе всего лежала общая теория фазовых переходов второго рода, развитая Ландау еще в 1937 г.».
Далее. Ядром всей теории является -функция, играющая в ней роль «параметра порядка». В книге Гинзбурга поясняется: в теорию фазовых переходов II-го рода «всегда входит некоторый параметр (параметр порядка 
), в равновесии отличный от нуля в упорядоченной <сверхпроводящей> фазе и равный нулю в неупорядоченной фазе» <с обычной проводимостью>. «Идею ввести в качестве параметра порядка некоторую “эффективную волновую функцию сверхпроводящих электронов” Ландау одобрил».
-функция, играющая в ней роль «параметра порядка». В книге Гинзбурга поясняется: в теорию фазовых переходов II-го рода «всегда входит некоторый параметр (параметр порядка ), в равновесии отличный от нуля в упорядоченной <сверхпроводящей> фазе и равный нулю в неупорядоченной фазе» <с обычной проводимостью>. «Идею ввести в качестве параметра порядка некоторую “эффективную волновую функцию сверхпроводящих электронов” Ландау одобрил».
Далее начинается главное. Гинзбург подробно обсуждает природу принципиального коэффициента е/с при члене А с векторным потенциалом, входящем в основное уравнение теории. Если бы они с Ландау тогда догадались, что в этом коэффициенте должна быть еще двойка! Это означало бы, что в сверхпроводимости участвуют спаренные электроны. Но в то время «<…> идея о спаривании и, главное, о реальности такого спаривания была далеко не тривиальной». Гинзбург с Ландау оценили численный коэффициент как величину, скорее всего, от 2 до 3. И лишь разработанная в США 6 лет спустя теория БКШ показала, что электроны в сверхпроводящем состоянии, действительно, могут соединяться в куперовские пары, преодолевая силы кулоновского отталкивания.
с векторным потенциалом, входящем в основное уравнение теории. Если бы они с Ландау тогда догадались, что в этом коэффициенте должна быть еще двойка! Это означало бы, что в сверхпроводимости участвуют спаренные электроны. Но в то время «<…> идея о спаривании и, главное, о реальности такого спаривания была далеко не тривиальной». Гинзбург с Ландау оценили численный коэффициент как величину, скорее всего, от 2 до 3. И лишь разработанная в США 6 лет спустя теория БКШ показала, что электроны в сверхпроводящем состоянии, действительно, могут соединяться в куперовские пары, преодолевая силы кулоновского отталкивания.
Поясним еще смысл основного параметра 
(каппа), который рассчитывают по теории Гинзбурга–Ландау путем численного интегрирования. Принципиальный момент состоит в том, что для чистых металлов-сверхпроводников I рода:<1/
, тогда как для сплавов-сверхпроводников II рода: >1/. При этом Гинзбург подчеркивает, что «теория поведения сверхпроводников II рода на основе -теории была построена в 1957 г. Абрикосовым».
(каппа), который рассчитывают по теории Гинзбурга–Ландау путем численного интегрирования. Принципиальный момент состоит в том, что для чистых металлов-сверхпроводников I рода:<1/, тогда как для сплавов-сверхпроводников II рода: >1/. При этом Гинзбург подчеркивает, что «теория поведения сверхпроводников II рода на основе -теории была построена в 1957 г. Абрикосовым».
И, наконец, еще один любопытный момент истории сверхпроводимости, с одной стороны, весьма тонкий с точки зрения психологии авторского приоритета, а с другой — типичный в ученом мире. Приведем обширную цитату (с некоторыми пропусками) из книги самого В.Л.
«В 1964 г. я ехал из Кисловодска на поезде, был один в купе, скучища, и я начал “атаковать” — перебирал возможности для сверхтекучести и сверхпроводимости в нейтронных звездах. <…> По приезде посоветовался с Д.А. Киржницем, мы занялись этим вопросом и опубликовали заметку. Я считаю, что она и была первым ясным указателем в этой области, коснулись мы и вопроса о вихревых нитях при вращении звезды. Когда я докладывал эту работу в Новосибирске, А.Б. Мигдал сказал, что “он уже обращал внимание” на сверхтекучесть нейтронных звезд и дал мне ссылку. В действительности, в одной его статье 1959 г. есть фраза о том, что сверхтекучесть ядерной материи может проявиться внутри звезд <…>. О нейтронных звездах нет ни слова <выделено мной, — Б.Г.>. В каком-то смысле ясно, что А.Б.М. просмотрел эту возможность, о сверхтекучести же ядерной материи и до него говорили. Но Мигдал — “приоритетчик”, и “сшил из этого шубу”. О сверхтекучести и сверхпроводимости (для протонов) в нейтронных звездах стали много писать, и, смотрю, появились ссылки на Мигдала, а нас и забыли.[11] В общем, я плевал на это <…>. Но, встретив как-то Д.Пайнса, я сказал ему <…>. И что же выяснилось? Пайнс статьи Мигдала явно даже не видел, а (это я уже догадываюсь) по просьбе Мигдала стал на него ссылаться и, как часто бывает, приоритет Мигдала был “adopted by repetition” <принят благодаря последующим повторениям. — Б.Г.>). Вообще многие борются за приоритет, добиваются цитирования и т.п. Я, если и борюсь, то, как правило, только тем, что сам на себя ссылаюсь, но агитировать, просить, упрекать считаю постыдным» [Гинзбург, 2003. C. 398].
В.Л. Гинзбург организовал свой семинар по теоретической физике в 1952 г. Семинар проводил заседания в ФИАНе еженедельно по средам, приблизительно 40 семинаров в год. За полвека прошло ровно 1700 заседаний семинара. В 2001 г. В.Л. закрыл свой семинар, сказав, что ему пора завершить эту форму работы в физике из-за преклонного возраста. Семинар Гинзбурга в целом был чрезвычайно популярен в СССР (и России). На него приходили не только теоретики. Бывали даже вовсе не физики, когда на семинаре ставились на обсуждение какие-либо общенаучные проблемы. Например, помню доклад Е.Л. Фейнберга на тему о двух путях научного поиска — дедуктивном и индуктивном. Евгений Львович в нем доказывал, что несхоластический индуктивный метод научных умозаключений имеет право на жизнь в точных науках не меньшее, чем формально-логический дедуктивный метод, столь любимый математиками. (О полезности указанной работы [Фейнберг, 1981], могу судить по личному опыту человека, далекого от теоретической физики, но уже не раз ссылавшегося на выводы Е.Л. Фейнберга в своих научных работах по минералогии и в одном случае — по лингвистике.)
Вероятно, будет интересным узнать мнение о семинаре и его руководителе от человека, в течение многих лет близко знавшего В.Л. Гинзбурга и тесно с ним сотрудничавшего, даже опубликовавшего в соавторстве с В.Л. монографию по теории плазмы. Я имею в виду одного из крупнейших физиков-теоретиков из ФИАН-ИОФАН, профессора физфака МГУ А.А. Рухадзе[12].
«Прежде всего я хочу отметить, что 1952 году В.Л. Гинзбург основал свой семинар… <который> очень скоро перерос в городской многолюдный семинар. В теоротделе <ФИАНа> были и другие семинары, в частности, семинар И.Е. Тамма, работал тогда и знаменитый семинар Л.Д. Ландау. Но они были парадными, на них рассказывались завершенные работы, семинар Ландау к тому же был “злым”. Семинар же В.Л. Гинзбурга, во-первых, был очень доброжелательным и таковым остался до сих пор, а во-вторых, в то время он был рабочим, на нем рассказывались незавершенные работы, поэтому после этих семинаров люди уходили с зарядом новой активности, особенно докладчики. На этих семинарах часто формулировались задачи, и даже определялось, кто и как их должен решать».
«Еще одна черта В.Л. Гинзбурга мне очень нравилась, — пишет А.А. Рухадзе, — и я ей тоже старался подражать: обсуждать с людьми все интересующие их проблемы. <…> Очень привлекательной является и широта натуры В.Л. Гинзбурга: он не жаден и легко делится как своими научными идеями, так и чисто материальными ценностями. Как-то, в 1968 году, он получил заказ написать обзор для “Хандбух дер Фюзик” по распространению радиоволн в ионосфере Земли. Он позвал меня и предложил написать этот обзор, поскольку сам давно этой проблемой не занимался, но “отказаться от такого заказа — глупо”. Я написал, он внес свой посильный вклад, прочитав рукопись и сделав ряд замечаний, и любезно согласился быть соавтором, поскольку в противном случае неизвестно, опубликован ли был бы обзор вообще. Другими словами, не испугался своим именем помочь мне. Вместе с тем, понимая, что вклад его мал, он полностью отказался от своей доли гонорара. Не взял он гонорар и с русских изданий этого обзора в виде книг, опубликованных в издательстве “Наука” в 1970 и 1975 годах. Особенно мне нравилась в В.Л. Гинзбурге его смелость. Порой казалось, что он ничего не боялся, смело высказывал свои мысли и заступался за других, отказывался делать что-либо, что считал неправильным, хотя прекрасно понимал, чем это могло кончиться для него. Я еще раз хочу отметить, что эту черту его характера считаю следствием влияния И.Е. Тамма, общаясь с ним, трудно было не стать “Дон-Кихотом”».
«Что мне не нравилось в В.Л. Гинзбурге? — продолжает Рухадзе. — В первую очередь, его национальная ориентация. Как-то он сказал, что “«при прочих равных условиях» он к себе, естественно, возьмет еврея”. Мне кажется, что следствием этого же является и то, что он всегда старался подчеркнуть, что является учеником Л.Д. Ландау, а не И.Е. Тамма. А жаль, в школе Ландау к нему относились свысока, несколько снисходительно. И.Я. Померанчук его даже назвал “красавчиком”» [Рухадзе, 2003. C. 31].
Позволю себе прокомментировать высказывание А.А. Рухадзе о национальной ориентации. А что тут, собственно, необычного, неестественного? Такая ориентация, кстати, если и проявляется у Гинзбурга, то, наверное, в меньшей степени, чем у многих представителей малых наций. Разве средне-статистический грузин или армянин, израильтянин или кто-то еще не взял бы на работу в первую очередь своего земляка, причем при далеко не равных прочих условиях? И это повсюду считается нормальным. А ведь Гинзбург еще и подчеркнул: «при прочих равных условиях». Понятно, что указанное свойство имеет биологическое происхождение: оно нужно для выживания рода, вида, подвида, нации, семьи — нужно помогать своим. Действительно, это противоречит воспитанию в духе идеалистического интернационализма, который являлся частью официальной идеологии СССР и который во многом в себя впитали поколения советских людей (наверное, и мы с А.А. Рухадзе). Это было замечательно. Вместе с тем, на бытовом уровне даже в прошедшую интернациональную эпоху часто срабатывал противоположный, нормальный, социально-биологический, национально ориентированный фактор. Другое дело, что в интеллигентских кругах часто присутствует двойная мораль: публично декларируется национальное равенство, а на деле реализуются заметные национальные приоритеты, в чем, однако, никогда не признаются в печати или на публике.[13]
Оставаясь в рамках гинзбурговской темы и обсуждая поднятый А.А. Рухадзе вопрос, должен отметить еще один нетривиальный элемент. Хорошо известно, какую резкую дискуссию вызвал в российском обществе последний двухтомный труд А.И. Солженицына «Двести лет вместе». Какой поток обвинений в антисемитизме обрушился на великого писателя со стороны «политкорректных» представителей интеллигенции в России. Перечислять их не хочется, упомяну только две погромные антисолженицынские статьи, написанные штатным западным пропагандистом Марком Дейчем на страницах «Московского комсомольца» (2004). И замечательно, что на защиту Солженицыны встали опять-таки Гинзбурги. Во-первых, в той же газете «МК» была вскоре помещена хлесткая отповедь, написанная женой Александра Гинзбурга (от имени их обоих), одного из самых героических, реальных правозащитников-подпольщиков в СССР периода 1960-70-х гг., отсидевшего несколько сроков в лагерях (а не в эмиграции в Европе, на радиостанции, как Дейч). Во-вторых, Виталий Лазаревич Гинзбург, который написал, что, прочитав книгу А.И. Солженицына «Двести лет вместе», он не обнаружил в ней признаков антисемитизма, хотя и не согласен с рядом моментов [Гинзбург, 2003. C. 474]. Лично для меня и, Надеюсь, для многих людей тоже, вопрос с солженицынским «антисемитизмом» после этого закрыт окончательно.
Что касается замеченного А.А. Рухадзе подчеркивания Гинзбургом того, что он — ученик Ландау, то у меня из книг самого Гинзбурга не сложилось такого впечатления. В.Л. самокритично пишет о себе: «Я считаю, что математические способности у меня просто ниже средних, аппаратом я всегда владел и владею плохо. Задачи (в смысле задач из задачников) я всегда решал плохо. <…> Теорминимума Ландау я не сдавал и, если бы и сдал, то с очень большим трудом» [Гинзбург, 2003. C. 396]. Действительно, безукоризненность владения математическим аппаратом считалась в школе Ландау обязательной. Может быть, это и стало причиной того снисходительного отношения к Гинзбургу со стороны некоторых учеников Ландау, о котором пишет Рухадзе. К тому же Гинзбург был для них в известной степени человеком со стороны, от Тамма. Сам В.Л. в двух автобиографических книгах говорит о Тамме особенно тепло и подчеркнуто уважительно.
Совершенно особое место в «ландауведении» (сам термин введен В.Л. Гинзбургом) занимает его обширная, на 20 страниц «Заметка» о Ландау. Работать с этим материалом для меня очень непросто по следующей причине этического свойства. В книге В.Л. Гинзбурга [2003, С. 299] есть подстраничная сноска, в которой говорится: «В связи с этой книгой <имеется в виду книга Коры Ландау-Дробанцевой [1999]> я написал заметку «Еще раз о Льве Давидовиче Ландау и еще кое о чем», не предназначенную для публикации. Она написана небрежно и, главное, не хочется копаться во всем этом. Однако записка имеется у нескольких лиц, и когда-нибудь может оказаться полезной для биографии Ландау».
У меня «Заметка» оказалась потому, что В.Л. сам счел нужным принести ее З.И. Горобец-Лифшиц. На 1-й странице «Заметки» есть такие слова «<…> ясно, что в “ландауведении” не сказано последнее слово — еще будут появляться различные материалы (и, к сожалению, “материалы”, т.е. разная чушь). Поэтому я решил написать не для печати, но в основном для тех, кто может еще захотеть внести вклад в “ландауведение”, а если более серьезно, то кое-что из неопубликованного». На последней странице «Заметки» написано еще определеннее: «Известное изречение “рукописи не горят”, конечно, неверно — очень многое сгорело (в смысле пропало). Но этот текст скорее всего сохранится и, возможно, кем-то когда-то будет использован или даже опубликован. На этот случай еще раз подчеркну, что писал, “как пишется”, 1, 2, 3 мая 1999 г., и пусть будущие читатели, если они будут, меня не ругают за небрежность изложения и т.п.».
Раз В.Л. пишет, что его «Заметка» не предназначена для печати, то и публиковать ее без разрешения автора не полагается. Но в какой мере на нее можно ссылаться и цитировать?
И вот мне представился случай задать этот вопрос самому В.Л. В мае 2003 г. в нескольких номерах израильского русскоязычного еженедельника «Окна» вышли мои материалы под общим названием «Обратная сторона Ландау». (Кстати, это броское название было придумано в редакции, и со мной его не только не согласовали, но даже не сообщили об этом заранее.) Я послал эти материалы В.Л., и через Зинаиду Ивановну получил очень хороший отклик и приглашение позвонить. Я позвонил В.Л. и, поблагодарив за его оценку, спросил, не заметил ли он ошибок в названной серии статей. Было приятно услышать лестную для меня оценку. В.Л. не нашел, что название слишком уж неудачное, подчеркнул, что, самое главное, что я провел эффективную, убедительную линию защиты Е.М. Лифшица, оклеветанного женой Ландау. Он указал мне на пару ошибок-опечаток, в частности, в знаке неравенства для параметра «каппа» в письме Лифшица Бардину, но добавил при этом, что одобряет публикацию этой переписки, а также письма Ландау своей жене с угрозой развода. Конечно, я был рад получить такую ободряющую оценку от столь уважаемого во всем мире человека.
Далее я задал В.Л. вопрос о возможности ссылаться на его «Заметку». Ответ был неожиданным. В.Л. сказал примерно так: «Считайте, что я разрешаю Вам опубликовать эти материалы после моей смерти». Понятно, что комментировать это место я не хочу. Но главное, я убедился в следующем. Во-первых, из записки он не делает секрета для широкой публики, что было подтверждено В.Л. в вышедшем вскоре 3-м издании его книги, в которой он сам рассказывает о написании им этой «Заметки». Во-вторых, я понял из разговора, что лица, имеющие эту «Заметку», могут ее «умеренно цитировать», что сами будущие авторы должны решать, что стоит цитировать, а что — нет. Догадаться же о том, какие именно места в «Заметке» «написаны небрежно», по выражению самого В.Л., по-моему, нетрудно. Они выделяются в тексте по наличию нескольких колоритных инвектив, которые иногда применяет автор в отношении отдельных лиц, а также (что труднее учесть) по «степени интимности» затронутых событий. Указанными двумя качественными фильтрами я и собираюсь воспользоваться при избирательном цитировании обсуждаемого материала, полученного от непосредственного и авторитетного свидетеля.
Много места в «Заметке» посвящено пост-катастрофическому, последнему периоду жизни Ландау. Так, констатируется, например, что «Наум Натанович Мейман <…> говорил, что, по его мнению, Дау даже не мог читать. И я поверил, ибо читающим Дау не видел. А из Записок Симоняна и “книги Коры” очевидно, что Дау читал газеты и журналы. Правда, Дау прогнал Наума, кажется, на довольно ранней стадии за защиту Жени (ниже Женя это Е.М. Лифшиц). М.б., тогда Дау и не читал».
Далее приведу обширную цитату, в которой В.Л. высказывает свое мнение об основном мотиве лиц, осуществивших публикацию «книги Коры».
«Теперь о книге Коры. Какой-то ее текст ходил по рукам давно. Мне дал его Халат <И.М. Халатников> и, кажется, он у нас сохранился. Опять же кажется, что тот текст не совпадает с опубликованным». <…> Когда мы (мы это Нина <Нина Ивановна Ермакова, жена В.Л. Гинзбурга> и я) были в Израиле <…>, то видели в газете (кажется, в тех же “Окнах”) отрывки из воспоминаний Коры, и там было написано что-то в таком роде: публикация И.Л. Ландау, т.е. Гарика. Читал я с отвращением и возмущением. Зачем это публиковать, зачем лезть в личную жизнь и знать, например, как Кора залезла в шкаф, когда Ландау принимал свою любовницу? <…> Спросил по телефону <в издательстве “Захаров”, Москва>, не Гарик ли дал рукопись, и понял, что это так. Кстати, зря спрашивал, ибо потом заметил, что <…> “копирайт” принадлежит И.Л. Ландау. Итак, книга — его публикация. Зачем? <…> Не понимаю, не могу себе представить, чтобы я или кто-либо из моих друзей публиковал подробности личной жизни своих родителей. А гипотеза — деньги».
Следующая цитата с купюрами.
«Вначале книгу Коры мне было просто противно читать. Как-то особенно раздражало бесконечное “Даунька”. <…> такого обращения я не слышал, публично она называла его Дау. В книге я заметил массу неточностей и глупостей, но заниматься их разбором и обсуждением нет никакой охоты. Важно главное — каковы мотивы поведения Коры. <…> У нас (имею в виду сотрудников и учеников Дау, тех, с кем пришлось говорить) сложилось такое убеждение: Кора решила, что Дау умрет <сразу после автокатастрофы> и, оберегая себя и Гарика, “ждала у телефона”. Когда выяснилось, что Дау выжил, она испугалась, что Дау ее бросит, и она потеряет все блага. Поэтому резко изменила свое отношение, взвалив воз на себя».
Далее В.Л. дает новую версию ответа на вопрос, почему Кора стала сразу отсекать Лифшица от пришедшего в сознание Ландау. Поясню: ранее я слышал три основные версии: (1) Кора ненавидела Лифшица, потому что он пытался помешать ее браку с Дау, и теперь воспользовалась возможностью ему отомстить; (2) Кора боялась, что Лифшиц будет форсировать план развода Дау с Корой, рассказывая ему о том, что она его бросила в самый критический период; (3) Кора не хотела вносить деньги на лечение Ландау в первый экстренный период, когда он был без сознания, когда Лифшиц инициировал создание общественного фонда на лечение Ландау. Теперь она боялась, что ей выставят счет и, как тогда говорили, действовала по стандартной схеме: должник ссорится и перестает общаться с кредитором, уходя от оплаты (не станет же Лифшиц с ней судиться!).
Все три версии не противоречат друг другу, но каждая из них по отдельности узковата. Говоря художественно, все эти три варианта — в купеческом духе, по Островскому. В.Л. Гинзбург же дает, на мой взгляд, более общее решение — в психологическом духе, по Достоевскому: «<…> увидев, что Дау будет жить, Кора поняла: теперь-то он будет принадлежать только ей. Какие уж тут любовницы у него искалеченного. А она будет иметь все то, чего хотела, но не могла при здоровом Дау. И она боролась за власть над Дау <выделено мной,— Б.Г.> (отсюда систематические дискредитации Жени, полное его “отлучение”). Вся книга <Коры> пронизана ненавистью к Жене <Е.М. Лифшицу>. Она видела в нем конкурента, он мешал ей управлять Дау. Переполнена оскорблениями и инсинуациями по адресу “Женьки”<…>. Опровергать весь этот бред нет охоты. Свое мнение о Е.М. Лифшице я сообщил в своих статьях [Гинзбург, 2003]».
Добавлю, что в последней книге В.Л. Гинзбурга (2003) есть одна малозаметная, но важная для нас сноска на С. 306, в которой говорится: «<…> нападки на Е.М. Лифшица, содержащиеся в книге вдовы Л.Д. Ландау, я считаю клеветническими (см. журнал “Преподавание физики в высшей школе”, № 18, с.25 (2000))».
Дело в том, что в указанном журнале опубликована развернутая позиция В.Л. Гинзбурга в отношении пресловутой книги Коры и образа Лифшица, прорисованного в ней. Этот документ — первая официальная публикация В.Л. на данную тему. Между тем, малотиражный журнал «ПФ», не фигурирующий пока в Интернете, выпускается Московским Педагогическим Государственным Университетом (бывшим МГПИ им. Ленина, где в 1950-е гг. преподавал Е.М. Лифшиц) и распространяется в основном по вузам, его достать довольно трудно. Поэтому я еще несколько раз направлял в печать упомянутый важный документ (см. ниже, в библиографии статьи на мою фамилию в еженедельнике «Алфавит» [2002], в уже упоминавшихся «Окнах» [2003]). Сейчас опять привожу его полностью.
Ответ академика В.Л. Гинзбурга на вопрос главного редактора журнала «Преподавание физики в высшей школе» профессора В.А. Ильина (М., изд. Моспедгосун-та , 2000, № 18. C. 74)
Вопрос: Как бы Вы могли прокомментировать книгу Коры Ландау-Дробанцевой в плане освещения в ней личности и роли Е.М. Лифшица?
Ответ: Если бы я хотел ограничиться одним словом, то просто назвал бы написанное Корой о Е.М. Лифшице клеветой. Однако раз уж я взялся отвечать на Ваш вопрос, то целесообразно сделать это более подробно.
Появление книги Коры и воспоминаний врача К. Симоняна[14] несомненно весьма важны для понимания последнего, трагического периода в жизни Л.Д. Ландау. Это побудило меня не только прочесть оба упомянутых сочинения, но в какой-то мере и прокомментировать их в «записке» под названием «Еще раз о Льве Давидовиче Ландау и еще кое о чем». Эта «записка» не предназначена для печати и была послана лишь нескольким друзьям и знакомым. От мысли же послать что-либо в печать я отказался. Насколько знаю, никто другой также ничего не написал. В общем, это понятно — книга Коры отвратительна (мне, во всяком случае), и ее разбор означал бы погружение в ванну с дерьмом. Будущему серьезному биографу Л.Д. Ландау придется это сделать, но это другой вопрос.
Что же касается оставшихся еще в живых коллег и друзей Е.М. Лифшица, то их долг высказать свое мнение о попытках Коры представить Е.М. Лифшица в самом неблаговидном свете и как человека, и как физика. Свое отношение к этим попыткам я выше уже охарактеризовал словом «клевета».
Позволю себе сообщить также, что уже писал о Е.М. Лифшице (ниже Е.М.), в частности, в связи с Л.Д. Ландау[15]. Изложенных там мнений и оценок не изменил. Процитирую здесь лишь один отрывок из книги «О физике и астрофизике» (с.380):
«Если бы меня спросили, то к друзьям Ландау я с уверенностью отнес бы только Е.М. Лифшица. Раза два (правда, когда Ландау был болен) я видел со стороны Е.М. проявление к нему тех очень теплых чувств, которые характеризуют истинную дружбу. Со стороны Ландау я таких проявлений не видел по отношению к кому бы то ни было. Конечно, это ничего не доказывает, такое часто проявляется лишь в чрезвычайных обстоятельствах, а многие не любят демонстрировать свои теплые чувства. Но почему-то думаю, хотя в этом и не уверен, что Ландау вообще подобных чувств обычно не питал».
Книга Коры убедила меня в правильности последнего суждения или, во всяком случае, в большой его вероятности. Е.М. был по-настоящему предан Дау, действительно его любил. О чувствах Дау, пока он был здоров, я выше уже написал, но с полной уверенностью судить не могу. После аварии Дау оказался в руках Коры, и она его всячески настраивала против Е.М. Она боялась влияния Е.М., пыталась его устранить и, к сожалению, добилась своего. Это тоже была трагедия (думаю, не только для Е.М., но и для Дау) и подлая интрига со стороны Коры. Хотел было написать подробнее, но прямо рука не поднимается. Да и что здесь еще объяснять?
Еще раз отошлю читателя к своим статьям и подчеркну для нефизиков только одно. Уже после аварии с Дау Е.М. закончил гигантскую работу по завершению Курса теоретической физики. Ему помогали Л.П. Питаевский (и в одном случае В.Б. Берестецкий), но все равно он продемонстрировал и высокую преданность делу и очень высокую квалификацию как физика. Последнее будет всем ясно и из собрания трудов Е.М., которое вскоре должно появиться и на русском языке.
В общем, те, кто хотят узнать что-либо правдивое об Е.М. Лифшице, книгу Коры могут просто игнорировать.
Я — прежде всего (first and foremost) американский гражданин.
А.А. Абрикосов[16]
Справка: Алексей Алексеевич Абрикосов (р. 1928) — физик-теоретик, академик, Нобелевский лауреат, один из самых успешных учеников Ландау. Родился в СССР, в семье крупнейшего патологоанатома, академика и Героя Социалистического Труда Алексея Ивановича Абрикосова (1875–1955). А.А. Абрикосов закончил физический факультет МГУ. Работал в ИФП, в теоротделе Ландау (до середины 1960-х гг.), затем в ИТФ. Преподавал на кафедре физики низких температур МГУ, заведовал кафедрой теоретической физики Московского института стали и сплавов. Незадолго до эмиграции стал директором Института физики высоких давлений (ИФВД АН). В апреле 1991 г. эмигрировал в США, где работает и поныне в Аргоннском университете (Лемонт). Лауреат высших советских и международных премий: Ленинской (1962) и Государственной премий (1982), премии имени Ф.Лондона (1972). Нобелевскую премию (2003) получил за теорию сверхпроводников II рода, созданную им почти целиком еще при работе в СССР.
А.А. Абрикосов
Интересные подробности о начале научного пути А.А. Абрикосова сообщает его близкий друг академик И.М. Халатников.
«В то время <1951 г.> был у нас молодой аспирант (ныне академик) — Алёша Абрикосов. Ландау хотел оставить в институте этого талантливого молодого человека и пошел к А.П. Александрову, чтобы договориться. Алёше предстояло через полгода или год защищать диссертацию. Но вскоре А.П. сообщил Ландау: “Абрикосова оставить нельзя, возражает Бабкин” <генерал-лейтенант МГБ, уполномоченный Совета министров в ИФП как организации, вовлеченной в Атомный проект>. Дело в том, что у матери Абрикосова было отчество Давидовна. Отец Абрикосова — академик, известный патологоанатом. Мать — тоже патологоанатом, но не столь высокого ранга. Бабкин объяснил Александрову, что раз отчество матери — Давидовна, то из этого следует, что Абрикосов, по-видимому, племянник Льва Давидовича Ландау и поэтому оставлять его в институте никак нельзя.[17] Абрикосов стал устраиваться в Институт физики Земли и даже успел сделать хорошую работу по внутреннему строению планеты Юпитер — классическое исследование по металлическому водороду. Но тут вдруг в газете «Правда», на первой странице, появляется огромный некролог с портретом маршала Чойбалсана, вождя монгольского народа. Некролог, естественно, подписан вождями нашего народа. И, как было принято, дополнялся медицинским заключением.
Если вы доберётесь до подшивки «Правды» за 1952 год, то узнаете, что 14 января в СССР прибыл маршал Чойбалсан. <руководитель Монголии>. Маршал был очень болен и спустя две недели после приезда скончался. Под медицинским заключением о смерти стояли, среди многих других, подписи обоих патологоанатомов Абрикосовых. Мать Абрикосова допустили к исследованию трупа Чойбалсана! Это произвело такое впечатление на Бабкина, что назавтра он дал разрешение взять сына Абрикосова в институт. Таким образом, газетная публикация повлияла на развитие советской теоретической физики» [Халатников, 1993].
Самое главное достижение А.А. Абрикосова — теория сверхпроводящих сплавов, относящихся к сверхпроводникамII рода. Как известно с середины 1930-х гг., чистые металлы — сверхпроводники I рода — вытесняют магнитное поле при сверхнизких температурах. Это — один из основных эффектов сверхпроводимости, он был открыт Львом Васильевичем Шубниковым, погибшим в 1937 г. (см.в Главе 2), а позже переоткрыт Мейснером и вошел в историю под именем последнего. Из-за этого эффекта первооткрывателю сверхпроводимости (в 1911 г.) голландцу Гейке Камерлинг-Оннесу не удалось получить сильных магнитных полей в сверхпроводящей ртути, через которую был пропущен сильный ток. Если электросопротивление проводника падает почти до нуля, то, казалось бы, и ток, а вместе с ним и создаваемое им магнитное поле можно увеличивать неограниченно. Однако при некотором небольшом критическом магнитном поле сверхпроводимость разрушается. Другими словами, металл в сверхпроводящем состоянии ведет себя как идеальный диамагнетик. Если же поместить сверхпроводник во внешнее магнитное поле, то его проникновение внутрь сверхпроводника скачком разрушает сверхпроводящее состояние последнего, переводя его в нормальный металл.
В отличие от сверхпроводника I рода, сверхпроводник II рода — этот термин введен Абрикосовым — имеет неоднородный состав. К сверхпроводникам II рода относятся некоторые сплавы металлов, вещества с примесями, керамические вещества. Магнитное поле не вытесняется из их неоднородного макрообъема. В таком сверхпроводнике энергетически выгодным и устойчивым оказывается возникновение очень тонких областей нормально проводящей фазы, которые ориентированы вдоль магнитного поля. Экспериментально такая фаза была впервые обнаружена все тем же Шубниковым в 1935–1936 гг. в УФТИ. В его память некоторые физики, в т.ч. Е.М. Лифшиц, называют эту фазу «шубниковской фазой» (см. ниже письмо Лифшица Бардину), однако, к сожалению, в международном сообществе этот термин игнорируется.
В 1952 г. А.А. Абрикосов теоретически впервые обосновал идею о существовании сверхпроводников II рода, а впоследствии разработал глубокую теорию их промежуточного состояния и магнитных свойств, введя представление о двух критических полях, нитях и вихрях в этом состоянии. В расчетах А.А. Абрикосов исходил из созданной в 1950 г. макроскопической теории сверхпроводимости Гинзбурга–Ландау. Он показал, что в реальном веществе сверхпроводникаII рода, помещенного в магнитное поле, смешанное состояние состоит не из слоев, как первоначально предполагалось, а из сверхпроводника, пронизанного нормально проводящими нитями радиуса в доли микрометра, т.е. порядка размера куперовской пары. Такие нити несут основной магнитный поток. Но часть потока все же выходит за пределы нитей, захватывая сверхпроводящую фазу. Вот эта-то часть и генерирует кольцевые (вихревые) токи, окружающие каждую нить, названные «абрикосовскими вихрями» в сверхпроводниках II рода. В свою очередь указанные вихри не пускают магнитный поток глубже внутрь сверхпроводящей фазы из-за эффекта Мейснера. Замечательно, что описанные нити удалось увидеть в электронный микроскоп. На торцевом срезе сверхпроводника, припудренном контрастным порошком ферромагнетика, порошок сгущается в местах выхода вихрей и демонстрирует периодическую структуру с треугольными ячейками (подробнее см., например, в научно-популярной статье С. Транковского в журнале «Наука и жизнь» [2004, № 2]). Отметим также, что открытая в 1986–1987 гг. высокотемпературная сверхпроводимость была обнаружена в керамиках, относящихся как раз к сверхпроводникам II рода. Очевидно, что дальнейшее открытие материалов с все большей критической температурой перехода в сверхпроводящее состояние будет происходить именно среди сверхпроводниковII рода. Именно они будут все шире внедряться в практику новых технологий. Таким образом, сверхпроводники II рода, в теории которых ведущую роль сыграл А.А. Абрикосов, являются одним из крупнейших открытий второй половины ХХ века.
Не умаляя выдающейся роли А.А. Абрикосова, необходимо добавить следующее. Говоря о Нобелевской премии 2003 г., В.Л. Гинзбург не раз отмечал, что в состав лауреатов заслуживал быть включенным еще и Лев Петрович Горьков (советский академик, ученик Ландау, эмигрировавший в США в начале 1990-х гг.). Уже после создания микроскопической теории сверхпроводимости «БКШ» именно он показал, что эффективный заряд в основном уравнении Гинзбурга–Ландауе* точно равен двум электронным 2е, и, таким образом, в этом уравнении фигурирует именно куперовская пара электронов — тем самым макроскопическая теория и микроскопическая теория сходятся (научно-популярное пояснение см. подробнее в подразделе о В.Л. Гинзбурге, а также в Гл. 5). Л.П. Горьков был также соавтором ряда принципиальных работ Абрикосова по теории сверхпроводников II рода. Однако поскольку Нобелевскую премию, не могут присудить коллективу из более чем трех авторов, то «пострадал» Горьков. Третьим лауреатом, присоединенным в 2003 г. к Гинзбургу (общая теория сверхпроводимости) и Абрикосову (теория сверхпроводников II рода) стал американец Дж. Леггет (теория сверхтекучести изотопа гелий–3 из-за спаривания атомов со спином, равным 1). Поскольку американские физики вообще получают Нобелевские премии раз в десять чаще, чем российско-советские, то как следствие и американских ученых, номинирующих (называющих) кандидатуры на следующие «Нобелевки», также на порядок больше — и вряд ли отсутствует корреляция между гражданской принадлежностью номинантов и номинирующих. О «русской проблеме» с Нобелевскими премиями можно прочесть в книгах В.Л. Гинзбурга [2003, С. 408] и А.М. Блоха [2001]. Что касается данного случая, то в фиановских кругах рассказывают, будто бы А.А.Абрикосов много лет проводил свою активную «избирательную кампанию» среди западных ученых, которые обычно номинируют кандидатов по физике на Нобелевскую премию; при этом он всячески рекламировал роль Л.П. Горькова и принижал роль В.Л.Гинзбурга (подчеркиваю, что эти сведения получены неофициально и не имеют доказательной силы).
Попытаемся теперь дать набросок личностного портрета А.А. Абрикосова. На игральной карте из колоды, подаренной Лифшицем Ландау к 50-летию, приведены шутливо доработанные фотографии его учеников. Абрикосов изображен в виде валета в черной маске, закрывающей глаза, и с ножом в руке. Вполне понятно, что хотел сказать этим автор подарка, сделанного еще в 1958 г. Однако Е.М. Лифшиц тогда еще не мог предполагать, какая жестокая дуэль с человеком в маске ему предстоит 20 лет спустя. Причем сражаться придется не за себя, а «за честь нашего общего Учителя», как выразился сам Лифшиц. Но об этом — чуть позже.
Нельзя не признать, что Алексей Алексеевич это не только очень крупный физик, но и сильная личность, способная на необычные поступки. Одним из самых ярких моментов его жизни был головокружительный роман с французской красавицей Ани, который начался в конце 1960-х годов. Назвать его головокружительным можно не только в обычном переносном смысле, но и в прямом, так как начался он во время покорения одной из вершин Кавказа. Перескажу это частично со слов А.А. Абрикосова (из фильма о нем), а частично со слов Е.М. Лифшица и Д.А. Компанейца.
В то время у Е.М. Лифшица были хорошие отношения с А.А. Абрикосовым. И однажды я присутствовал на званом вечере у нас дома в Москве, в микрорайоне Зюзино, куда были приглашены несколько физиков с женами, в том числе и А.А. Абрикосов со своей новой женой Ани. Она почти не говорила по-русски, поэтому Е.М. Лифшиц попросил меня вести с ней какую-нибудь светскую беседу по-французски. Мне, действительно, удалось рассмешить Ани рассказом пары анекдотов [18].
Детали романа А.А. Абрикосова и Ани могут быть не совсем точными. Но общий смысл сохранен близким к истине. Абрикосов «увел» Ани у французского физика-теоретика Нозьера. История началась на Кавказе, в Бакуриани. Доктор Филипп Нозьер приехал с женой на симпозиум по низким температурам. Ани была тоненькой и стройной дамой с экзотической внешностью кинозвезды. У нее с Филиппом было двое детей. Отцом Ани был француз, а матерью вьетнамка. Для альпинистов-любителей среди участников симпозиума было устроено восхождение на одну из вершин. В группе оказались Абрикосов и Ани. Филипп не пошел. Кто-то вспоминает, что его вроде бы покусали местные собаки. (Позже в узком кругу Абрикосов поднял тост за здоровье собак и пояснил компании, что эти замечательные собаки знали, кого кусать, в результате они позволили ему остаться наедине с Ани.)
Далее рассказывает сам А.А. Абрикосов (в телефильме). Они добрались до вершины. Там стоял ящик с общей тетрадью, где расписывались покорители вершины. Абрикосов написал: «Один из нас посвящает это достижение нашей первой леди». И расписался. Перевел надпись ей. Роман бурно стартовал… Когда Абрикосов позже находился в длительной командировке во Франции, то заявил в советском посольстве об их с Ани намерении вступить в брак. Чиновники, естественно, ответили в духе официальной советской морали, что такое поведение советского гражданина предосудительно, и что он должен немедленно вернуться в СССР. Тогда Абрикосов поставил ультиматум: либо ему регистрируют брак с Ани, либо он не вернется. Совработники принялись «давить на психику» с помощью обычных штампов. Мол, как вы смеете так говорить, СССР дал вам все — бесплатное образование, хорошую работу и так далее. Вас так много лет учили!» Абрикосов ответил: «Я тоже много лет учил». Он дал понять, что обе стороны — в расчете. Натолкнувшись на решительный отпор, власти в Москве дали в конце концов Абрикосову разрешение на брак с Ани.
Е.М. Лифшиц с восхищением рассказывал об этом необычном поступке А.А. Абрикосова, его твердой линии поведения. Брак с Ани продолжался 13 лет. Но, по словам Абрикосова (из телефильма), «это только у Пугачевой в песне можно превратить жизнь в цветы. На самом деле превратить жизнь в кинофильм нельзя». Они расстались и, кажется, Ани вернулась к своим детям и Ф.Нозьеру.
Через несколько лет отношения Е.М. Лифшица и А.А. Абрикосова безнадежно испортились. Это произошло тогда, когда Лифшиц, единственный из учеников и друзей Ландау, бросился на защиту последнего. Он считал до конца своих дней, что Абрикосов возвел напраслину на Ландау: якобы он решил приписать себе приоритет открытия вихрей в сверхпроводниках. Этот конфликт между двумя учениками Ландау начался с того, что в 1978 г. брат Е.М. Лифшица Илья Михайлович показал ему статью А.А. Абрикосова в журнале «Классики цитирования». Братья были крайне удивлены ее содержанием. Причина станет ясной из двух писем, которыми обменялись Е.М. Лифшиц и американский физик Дж. Бардин (дважды лауреат Нобелевской премии).
Профессору Дж. Бардину
Иллинойский Университет, Урбана, США
Дорогой профессор Бардин,
В статье, направленной в журнал «Классики цитирования», А.А. Абрикосов снова (после того, как он это сделал несколько лет назад в своей Лондоновской статье) обвиняет Л.Д. Ландау в воспрепятствовании в 1952 г. публикации его работы о вихревой структуре сверхпроводников; по словам Абрикосова, Ландау признал свою вину после появления статьи Фейнмана о вихревых нитях в жидком гелии, убедившись в ее тождественности с идеями Абрикосова. Эти обвинения были впервые выдвинуты лишь после смерти Ландау, когда он сам уже не может на них ответить. Я считаю своим долгом перед памятью своего учителя и друга сообщить факты, позволяющие мне со всей ответственностью заявить о ложности этих инсинуаций.
1. Зная в течение многих лет характер отношения Ландау к своим ученикам, я не могу представить себе, чтобы он, оказавшись причиной умаления достижений кого-либо, молчал бы об этом; скорее он был бы первым, признавшим свою вину. Между тем Ландау никогда и никому ничего подобного даже не упоминал, — в том числе В.Л. Гинзбургу (своему соавтору по теории, лежащей в основе работы Абрикосова) и И.М. Халатникову, работавшему в то время в тесном контакте и с Ландау, и с Абрикосовым.
2. Истинная история о том, каким образом Ландау узнал о квантованных вихрях, такова. В феврале 1955 г. была опубликована работа Ландау и моя, в которой мы пытались объяснить свойства вращающегося жидкого гелия слоистой структурой[19]. Но уже в мае того же года Ландау сообщил мне о том, что он пришел к выводу о неправильности такого объяснения, и изложил построенную им теорию нитевидной вихревой структуры. Уже была написана статья с изложением этой работы, когда в том же мае, в Москве был получен том 1 «Прогресса в физике низких температур» со статьей Фейнмана о том же. Естественно, что статья Ландау не была передана им в журнал, и он никогда не заявлял по этому поводу никаких приоритетных притязаний. Если я упоминаю теперь об этой истории, то лишь с целью иллюстрации абсурдности утверждений Абрикосова: поверив им, надо было бы признать, что Ландау не только воспрепятствовал публикации Абрикосова, но еще и пытался присвоить его результаты.
3. Статья Абрикосова (ЖЭТФ, 32, 1442, 1957) поступила в редакцию лишь в ноябре 1956 г. — через 18 месяцев после появления работы Фейнмана. В примечании на первой странице этой статьи указано, что идея о том, что сплавы представляют собой сверхпроводники со значениями параметра k> 1/Ö2, была впервые высказана Ландау. Никаких упоминаний о предшествующих идеях самого Абрикосова о квантованных вихрях в статье нет, но в ее §2 подробно обсуждается аналогия между вихревой структурой сверхпроводников и вихревыми нитями в жидком гелии, причем о теории последних идет речь как о теории Онсагера и Фейнмана.
В статье Абрикосова содержится также жалоба на несправедливость применяющегося в литературе термина «шубниковская фаза». Лев Васильевич Шубников впервые открыл экспериментально (в 1937 в Харькове) это состояние сверхпроводников и описал его наблюдаемые свойства. Деятельность Шубникова преждевременно прервалась в том же году. Увековечивание имени этого замечательного физика в названии открытого им явления представляется мне полностью уместным и справедливым.
.Я направляю это письмо Вам как наиболее выдающемуся ученому в области сверхпроводимости в надежде, что Вы смогли бы сообщить его содержание тем коллегам, которые заинтересовались бы этим предметом.
Сердечный привет.
Ваш Е.М. Лифшиц.
(Перевод с английского сделан Е.М. Лифшицем)
Ниже следует ответ Дж. Бардина (перевод с английского Б. Горобца)
.
Профессору Е.М. Лифшицу
Институт Физических проблем Академии наук СССР,
Москва, 117334, Воробьевское шоссе, 2, СССР
«Дорогой профессор Лифшиц,
Спасибо большое за Ваше письмо. Я не видел того журнала, на который Вы ссылаетесь, но поищу статью, о которой идет речь.
Я собираю материалы для книги или обзора по истории сверхпроводимости, которую я собираюсь написать в будущем, и Ваше письмо является весьма ценным для этого. Тщательное прочтение статьи <Абрикосова> от 1957 года подтверждает Вашу версию. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы история затронутого Вами вопроса отражала истинную последовательность событий. Если у Вас появятся какие-либо еще соображения по истории сверхпроводимости, то для меня было бы ценным узнать о них.
С самым высоким уважением к Вам, искренне Ваш
Дж. Бардин
* * *
А вот что рассказывает о квантовых вихрях сам А.А. Абрикосов в телефильме, посвященном ему после присуждения Нобелевской премии; он был показан по каналу «Культура» на российском телевидении 9 декабря 2004 г.
Алексей Алексеевич, с его слов, в 1952 г. пришел к Ландау со своей идеей о квантовых вихрях в сверхпроводниках. Ландау с ней не согласился. Абрикосов не стал публиковать свои теоретические соображения и расчеты. Но несколько лет спустя вышла статья Р.Фейнмана о вихрях в сверхтекучем гелии. «У нас тогда существовал такой дух, — говорит А.А., — что, мол, все, что сделано по гелию в каком-нибудь другом месте, а не в ландауской группе, это все вранье. И не читали. А я прочитал <статью Фейнмана>». Далее А.А. пришел к Ландау и сказал: «Дау, почему вы согласились с Фейнманом и не согласились тогда со мной? Я вам то же самое показывал». — «Вы мне что-то другое показывали», — ответил Ландау. — «Ах, другое! Тогда я достал и сунул ему (sic.). И тогда он признал, что это то же самое». (Последние фразы записаны дословно: это прямая речь А.А. Абрикосова в телефильме. — Прим.Б.Г.).
Отметим, что в книгах В.Л. Гинзбурга [1995; 2003], где довольно подробно описывается история работ по сверхпроводимости в 1940–50-х гг., также нигде не упоминается о том, что Абрикосов предлагал идею квантовых вихрей раньше, чем Фейнман. Во всяком случае, Лифшиц корректен в констатации того, что Абрикосов не обсуждал эту идею ни с ним, ни на семинаре Ландау, не обсуждал он ее даже с Гинзбургом, автором общей теории сверхпроводимости, на основе которой Абрикосов делал расчеты. Значит, обсудив ее с Ландау, больше он ни с кем обсуждать идею не стал. На ландауский семинар не вынес, так как на него вообще не выносились незавершенные работы. Могло ли такое быть? Думаю, что в принципе могло. Вполне возможно, что это была одна из рабочих гипотез А.А. Абрикосова. После обсуждения с высшим авторитетом (Ландау) он ее отбросил. Так вообще происходит с множеством рабочих идей и гипотез у любого ученого.
Обратимся теперь к самому позднему источнику — статье Г. Горелика [Интернет, 2005], в которой А. А. Абрикосова снова разъясняет затронутую тему.
Во-первых, в статье цитируются слова из нобелевской лекции:“К идее вихревой структуры я пришел в 1953 году, но публикация была отложена, поскольку Ландау вначале не согласился с идеей в целом. Только после того, как Р. Фейнман опубликовал свою статью о вихрях в сверхтекучем гелии (1955), и Ландау принял идею вихрей, он согласился с моим выводом, и я опубликовал мою статью в 1957 году.”
Г.Горелик пишет: «Я попросил А.А. Абрикосова уточнить его слова и поставил вопрос прямо: Что фактически означают слова “была отложена“? Кто отложил публикацию? Вы сами – из-за того, что не нашли, как ответить на какие-то возражения Ландау? Или Ландау просто административно запретил, сказав что-то вроде: “Не вздумайте эту чушь печатать!“? И Вы, зная, что у ворот ЖЭТФа стоит цербер Дау – Е.М. Лифшиц, не стали даже и пробовать? Или какой-то третий вариант? Вот ответ А.А. Абрикосова:
“Это — тонкий вопрос. Мы, ученики Ландау, доверяли ему больше чем нашему собственному суждению, и никогда даже не пытались опубликовать что-либо, с чем он не соглашался. Однажды, намного раньше, мне удалось в подобной ситуации придумать простой довод, который убедил его. Но в этот раз речь шла о новом понятии, и никакого простого вывода невозможно было изобрести. Поскольку я верил в новое понятие, я положил бумаги в стол “до лучших времен ”. Кроме того, я был занят тогда другой проблемой, которую считал намного более важной“.
Так что ни о каком административном запрете речи нет. А что физик считает важным и как он преодолевает авторитет наличного знания – это обычные слагаемые всякого научного открытия.
Мнение Яноуха о несостоявшемся открытии Абрикосов прокомментировал так:
“Сейчас есть тенденция все в коммунистической России связывать с политикой. Это - ошибка. В группе Ландау политика не играла никакой роли. Я не помню ситуацию с Шапиро, но определенно это не имело ничего общего с политикой. Подозреваю, однако, что подобное представление всего происходившего в советской России само есть политика“.
И таким образом суммировал свое отношение к учителю:
“Когда Дау понимал что-то в физике, то это было необыкновенно глубокое понимание, значительно глубже, чем у большинства его коллег. Но это давалось ему нелегко, а потому рассказать ему что-то новое было довольно трудно, тем более что у самого рассказчика такого глубокого понимания, как правило, не было. Уж такого от него наслушаешься — упаси господь, а потом со словами ‘Если вы такое будете мне говорить, я совсем с вами о науке разговаривать не буду!’ он просто выбегал из комнаты. Удар двери — и его уже и след простыл. А на следующий день: ’Так где мы с вами остановились?’. Ясно, что такое не всякий мог вытерпеть. В общем, школа у Дау была суровая, но я, во всяком случае, своими успехами в основном обязан ему и никогда этого не забуду“».
Далее в статье Г. Горелика приводится текст ответа ему А.А. Абрикосова, присланного по электронной почте:
«Абрикосов изложил свою версию событий (email, 11 Jan 2005 ):
“Из письма Лифшица может создаться впечатление, что я воспользовался идеей Ландау о квантовых вихрях и напечатал ее под своим именем. Прежде всего, хочу отметить, что моя статья была напечатана в ЖЭТФ в 1957 году с полного согласия Ландау. Это было за 5 лет до автокатастрофы. Я впервые рассказал Ландау о своей работе в 1953-1954 годах. Он не согласился с ней, и, поскольку я не сумел придумать объяснения ‘на пальцах’, я эту работу отложил до лучших времен. Когда же он прочитал работу Фейнмана 1955 года, то пришел в комнату, в которой находились я и Халатников, и сказал: ‘Конечно, Фейнман прав, а мы с Женькой заврались’ (в своих выражениях он не щадил и себя самого). Речь шла о неправильной работе Ландау и Лифшица, напечатанной в 1955 году и упомянутой в письме Лифшица. В отличие от И.С. Шапиро, моя работа не была закончена, и написанной статьи у меня не было. Когда, после статьи Фейнмана, Ландау согласился с основной идеей, я закончил теорию и сравнил ее с экспериментами на сверхпроводящих сплавах. Получилось блестящее согласие. Когда Ландау услышал об этом, он воскликнул: ‘Я так и думал, что в сплавах каппа больше, чем единица на корень из двух!’. Хотя это нигде не было напечатано, но я, из почтения к своему учителю, добавил сноску к своей статье, которую Лифшиц использовал как единственный аргумент в пользу своей версии. Никогда я не слышал от Ландау никакого упоминания его идеи о вихрях, и никаких печатных материалов на эту тему не существует. Неужели если бы Ландау намекнул мне об этой идее, я бы не отметил это в своей статье, и сам Ландау так бы ее пропустил!? Поскольку я писал свою статью уже после Фейнмана, то я, конечно, на него сослался. Кстати, к тому времени выяснилось, что эта идея еще раньше пришла в голову Ларсу Онсагеру, но была напечатана в виде дискуссии на какой-то конференции. Конечно, я сослался и на него“.
“Из письма Лифшица может создаться впечатление, что я воспользовался идеей Ландау о квантовых вихрях и напечатал ее под своим именем. Прежде всего, хочу отметить, что моя статья была напечатана в ЖЭТФ в 1957 году с полного согласия Ландау. Это было за 5 лет до автокатастрофы. Я впервые рассказал Ландау о своей работе в 1953-1954 годах. Он не согласился с ней, и, поскольку я не сумел придумать объяснения ‘на пальцах’, я эту работу отложил до лучших времен. Когда же он прочитал работу Фейнмана 1955 года, то пришел в комнату, в которой находились я и Халатников, и сказал: ‘Конечно, Фейнман прав, а мы с Женькой заврались’ (в своих выражениях он не щадил и себя самого). Речь шла о неправильной работе Ландау и Лифшица, напечатанной в 1955 году и упомянутой в письме Лифшица. В отличие от И.С. Шапиро, моя работа не была закончена, и написанной статьи у меня не было. Когда, после статьи Фейнмана, Ландау согласился с основной идеей, я закончил теорию и сравнил ее с экспериментами на сверхпроводящих сплавах. Получилось блестящее согласие. Когда Ландау услышал об этом, он воскликнул: ‘Я так и думал, что в сплавах каппа больше, чем единица на корень из двух!’. Хотя это нигде не было напечатано, но я, из почтения к своему учителю, добавил сноску к своей статье, которую Лифшиц использовал как единственный аргумент в пользу своей версии. Никогда я не слышал от Ландау никакого упоминания его идеи о вихрях, и никаких печатных материалов на эту тему не существует. Неужели если бы Ландау намекнул мне об этой идее, я бы не отметил это в своей статье, и сам Ландау так бы ее пропустил!? Поскольку я писал свою статью уже после Фейнмана, то я, конечно, на него сослался. Кстати, к тому времени выяснилось, что эта идея еще раньше пришла в голову Ларсу Онсагеру, но была напечатана в виде дискуссии на какой-то конференции. Конечно, я сослался и на него“.
Если Г. Горелик выяснил, как я думаю, истину в 2005 г., то почему другим это нельзя было сделать на полсотни лет раньше? Прежде всего, как мне кажется, упрек надо адресовать А.А. Абрикосову. Почему он молчал при жизни Ландау и выступил в печати на эту тему только в конце1970-х гг.? Именно это и привело к выступлению Е.М. Лифшица в защиту Ландау. Должен признаться, что раньше я автоматически доверял версии Е.М. Лифшица. Я и сейчас не сомневаюсь в его искренности. Он обожествлял Ландау и готов был фанатично биться за его «честь» там, где другие проявляли осторожность. Так и в данном случае. В творческом сознании Абрикосова, наверное, что-то вызревало на тему о вихрях. Ведь не выдумал же он эту историю с нуля.
В результате возникла пожизненная вражда этих двух учеников Ландау. Прискорбно.
В заключение этой истории позволю себе пересказать анекдот «от Абрикосова». Этот мини-рассказ с элементом черного юмора я услышал из источника, просившего его не называть. Якобы один физик-академик Х. (икс) как-то ехал в автомобиле с А.А. Абрикосовым из аэропорта в Москву. За рулем сидел Абрикосов. Неожиданно на шоссе выскочил заяц. Абрикосов резко затормозил. «Что, Алеша, не смог бы задавить зайца?» — спросил спутник. — «Конечно, нет». — «Что, вообще никакого живого существа?» — «Наверно, Лифшица смог бы», — ответил Абрикосов.
Пытаясь охарактеризовать общественное лицо А.А. Абрикосова, нельзя обойти его известный призыв, обращенный к ученым России эпохи Ельцина, эмигрировать из страны. Смысл призыва в том, что настоящим, профессионально ценным ученым нужно быстрей уезжать в страны Запада. Только так им удастся сохранить себя для науки. Надо спешить, так как в России дела идут все хуже, а Запад — не резиновый. Сам он так и поступил, бросив в тяжелейший момент свою кафедру в МИСиС и Институт физики высоких давлений, в котором был директором. Автору книги известно, что многие сотрудники этих научных коллективов осудили эмиграцию Абрикосова, оставление им руководящих постов. Статья Абрикосова с идеологическим обоснованием этого его поступка и призывом следовать его примеру была опубликована в начале 1990-х гг. в «Известиях» (к сожалению, я не сохранил номер газеты и не помню ее даты). Она вызвало отрицательную реакцию ряда известнейших физиков, в частности, В.Л. Гинзбурга и Ж.И. Алферова. Академик Л.Д. Фаддеев так высказался в печати о подобном поведении научной интеллигенции, правда, не называя никого по имени: «Среди тех, кто относит себя к интеллигенции, много предателей».
Юридически право на эмиграцию — бесспорно. Материальная и иногда идейная мотивация эмигрантов тоже понятны. Но важно и то, в каком тоне они впоследствии высказываются о бывших соотечественниках и о стране, в которой провели основные годы жизни, не обязательно самые худшие. В этом смысле ученые, так или иначе связанные со школой Ландау, эмигрировавшие в США, ведут себя по-разному. Наряду с А.Абрикосовым, в США из учеников Ландау ныне живут и занимаются физикой И. Дзялошинский, Л. Горьков, пишет мемуары М.Каганов. Профессор Аргоннского университета в Лемонте Алекс Абрикосов — так он себя теперь называет — получил американское гражданство лишь в 68-летнем возрасте. Сразу после получения им Нобелевской премии он разъяснил журналистам, что он «отныне и навсегда — американец» (его собственные слова). Поэтому он отказался приехать в Россию, где их с В.Л. Гинзбургом планировал принять у себя президент Путин. Другой вопрос, почему что в результате отказа Абрикосова президент не пригласил к себе «оставшегося в одиночестве» В.Л. Гинзбурга. В этом, А.А. Абрикосов, конечно, не виноват.
К сожалению, я лишь отрывочно коснусь здесь одного из самых ярких ученых лиц школы Ландау, так как мало что знаю помимо стандартного справочного поля о нем. Но несколько нестандартных «зарисовок» попытаюсь включить в рассказ об этом необычном человеке.
И.М.Халатников
Справка: Исаак Маркович Халатников (р. 1919 в Днепропетровске) — физик-теоретик, академик (1984), выдающийся ученый и организатор науки. Родился в Днепропетровске. Окончил Днепропетровский госуниверситет (1941). Поступил в аспирантуру в ИФП к Ландау осенью 1945 г. Научный сотрудник теоретического отдела ИФП (1945–65). Основатель Института теоретической физики имени Л.Д. Ландау (пос. Черноголовка Московской обл.) и его первый директор (1965–92). Выполнил циклы теоретических исследований по сверхпроводимости, теории квантовых жидкостей, квантовой теории поля (релятивистская асимптотика функций Грина для электрона и фотона), статистической физики (метод суммирования бесконечного числа диаграмм Фейнмана). Совместно с Е.М. Лифшицем и своим аспирантом В.А. Белинским провел цикл исследований по космологии, в результате которого было найдено общее решение уравнений Эйнштейна вблизи сингулярности (премия имени Ландау, 1974) (см. о содержании работы подробнее в заметке Я.Б. Зельдовича о Е.М. Лифшице в подразделе 6.2.1.). Не только ученик, но и близкий друг Ландау.
В блестящей научной карьере И.М. Халатникова было два его самых главных общественно значимых дела: участие в Советском Атомном Проекте и создание Института теоретической физики имени Ландау. Коснусь и того, и другого, к сожалению, фрагментарно. О первом из этих дел рассказывает сам И.М. Халатников. <Фрагменты из интервью И.М. Халатникова об участии группы Ландау в Проекте помещены также в главе 4, а полный текст интервью опубликован в источниках, указанных в ссылке [Халатников, 1993]>
«Меня можно считать «сталинским учёным» — я получил первую Сталинскую стипендию и последнюю Сталинскую премию. В 1939 году были учреждены Сталинские стипендии для студентов — тоже для поднятия престижа науки. И в Днепропетровском университете я получил Сталинскую стипендию среди первых. Мама моя была очень горда, я стал необыкновенно богат, мог угощать девушек шоколадными конфетами».
«В аспирантуре у Ландау я должен был начать учиться летом 1941-го. Но уже конец войны я встретил начальником штаба зенитного полка. Неизвестно, сумел бы я вернуться в физику, не прогреми американские атомные взрывы. Советским руководителям было ясно, кому адресован гром, и поэтому Капице удалось объяснить, что физики стали важнее артиллеристов. Меня отпустили, в сентябре 1945-го я приехал в Институт физических проблем и занялся физикой низких температур. До следующего лета никаких разговоров об атомном проекте до меня не доходило, сам я занимался всем этим с большим интересом. Моей задачей было служить координатором между Ландау и математиками. Математики получали от меня уравнения в таком виде, что о конструкции бомбы догадаться было невозможно. Такой был порядок. Но математикам и не требовалось этого знать. Известно, что среди главных характеристик атомной бомбы — критическая масса, материал и форма “взрывчатки”. В общем виде такую задачу никто и никогда до нас не решал. А мне удалось получить необычайной красоты интерполяционную формулу. Помню, Ландау был в таком восторге от этого результата, что подарил мне фотографию с надписью: “Дорогому Халату...”, она у меня хранится до сих пор.
Расчёты водородной бомбы мы вели параллельно с группой А.Н. Тихонова в отделении прикладной математики у Келдыша. Задание на расчёты, которое нам дали, было написано рукой А.Д. Сахарова. Я хорошо помню эту бумажку — лист в клеточку, исписанный с двух сторон зеленовато-синими чернилами. Лист содержал все исходные данные по первой водородной бомбе. Это был документ неслыханной секретности, его нельзя было доверить никакой машинистке. Несомненно, такого варианта расчёта в 1950 году американцы не знали. Хорош он или плох, это другой вопрос, но они его не знали. Если и был в то время главный советский секрет, то он был написан на бумажном листке рукой Сахарова. Бумажка попала в мои руки для того, чтобы подготовить задания для математиков.
В “Воспоминаниях” Сахарова сказано, что в Институте прикладной математики как-то утеряли документ, связанный с водородным проектом. Малозначащую, пишет, потеряли бумажку. А начальник первого отдела — после того, как к нему приехал высокий чин из госбезопасности и с ним побеседовал, — покончил жизнь самоубийством. Андрей Дмитриевич приводит это как пример нравов: человек расстался с жизнью из-за того, что потерял малозначащую бумажку. В действительности, я знаю, что потеряли ту самую бумажку, которая у нас, в Институте физпроблем, в течение месяца или двух хранилась в первом отделе. Всего одна страничка. Я не раз держал её в руках и помню, как она хранилась: в специальных картонных обложках как документ особой важности. Чтобы продолжить расчёты в группе Тихонова, эту бумагу переслали в отделение прикладной математики. И там утеряли. Андрей Дмитриевич к тому времени был уже на Объекте и, может быть, не знал, что именно пропало. А это была всего одна страничка, на которой значилась вся его идея — со всеми размерами, со всеми деталями конструкции и с подписью “А.Сахаров”. За время моей работы в спецпроекте я не помню других случаев утери каких-либо документов. Пропал всего один. Но какой!
Я знал об этом случае. И того человека из первого отдела помню — приходилось иметь с ним дело. Добродушный человек, средних лет, в военной форме без погон. Женщину, которая с ним работала, наказали, уволили. Не исключено, что бумажку эту сожгли по ошибке, — какие-то секретные бумаги, черновики постоянно сжигали. Может быть, она хранилась не так тщательно, как у нас, — всего лишь какая-то страница, да ещё написанная от руки».
Дальше И.М. Халатников пишет, что вскоре после смерти Сталина, когда Ландау решительно отказался продолжать участвовать в Атомном проекте, его «пригласил И.В. Курчатов. В его кабинете находились Ю.Б. Харитон и А.Д. Сахаров. И три великих человека попросили меня принять у Ландау дела. И Ландау попросил об этом. Хотя к тому времени было ясно, что мы свою часть работы сделали <подробнее о ней см. в Главе 4>, что ничего нового, интересного для нас уже не будет, но я, естественно, отказать не мог. Скажу прямо, я был молод, мне было 33 года, мне очень льстило предложение, полученное от таких людей. <…>. Я принял от Ландау его группу и вычислительное бюро. <…>
После ухода со сцены Берии возникла совершенно очевидная проблема — Капице следует вернуть институт. <Предысторию увольнения Капицы из ИФП см. в Главе 4.> . Вопрос обсуждали в институте, обсуждали и наверху, в Политбюро. Но имела место сильная оппозиция людей, причастных к атомным делам, — Малышева, Первухина. Может быть, они не хотели, чтобы Капица имел отношение к этой деятельности. Он был, по их представлениям, полудиссидент. В ЦК решили не отдавать институт Капице.
И тут я проявил инициативу, побежал к Ландау и сказал: “Дау, дело плохо. Нужно писать коллективное письмо физиков”. Мы написали письмо на имя Хрущёва, в котором обосновывали необходимость возвращения института Капице. Может быть, это было первое письмо в истории нашей страны, в котором интеллигенция коллективно обращалась к правительству. Письмо, подписанное двенадцатью известными физиками — академиками и член-коррами, — произвело впечатление. Но вернуть институт Капице удалось дорогой (для меня лично) ценой. Мою группу, занимающуюся бомбой, вместе с вычислительным бюро передали в Институт прикладной математики. Это было для меня личной трагедией, я привык к атмосфере уникального заведения <ИФП>. К тому же физику в математическом институте найти место было нелегко... Наконец, в работе, связанной с ядерным оружием, интересных проблем для физиков уже не осталось. Я пожаловался на свою судьбу Курчатову, написал письмо А.П. Завенягину, министру Средмаша. Написал, что как физик я сделал всё, что мог, и не вижу, чем ещё могу быть полезен атомной программе. Мне разрешили вернуться. С высокой должности заведующего лабораторией я вернулся в ИФП на должность старшего научного сотрудника. Но был счастлив, что могу работать рядом с Ландау и Капицей».
В период необратимой болезни Ландау и связанной с этим неизбежной перестройкой в ландауской школе И.М. Халатников выдвинул и воплотил в жизнь идею создания общесоюзного Института теоретической физики АН СССР (в Киеве параллельно работал Институт теоретической физики АН Украинской ССР по руководством Н.Н.Боголюбова). Напомню, что впервые аналогичная идея была высказана самим Ландау еще в 1935 г. в Харькове, но ему не позволили ее осуществить (см. Гл. 2). В книге Коры говорится, что якобы П.Л. Капица тоже как-то предложил Ландау создать свой отдельный институт. Но Ландау отказался из чувства благодарности к Капице, забравшего его из тюрьмы на поруки.
В 1960-е гг. идею о создании института теоретиков, работающего по ландауским принципам, начали осуществлять ученики Ландау: И.М. Халатников, А.А. Абрикосов, Л.П. Горьков и И.Е. Дзялошинский. В то время шло освоение нового наукограда в пос. Черноголовка. Там продолжал строиться и развиваться филиал знаменитого Института химической физики АН СССР. Проект осуществлялся под научной эгидой директора ИХФ, Нобелевского лауреата академика Н.Н. Семенова. Непосредственно руководил строительством и оснащением нового научного центра заместитель Семенова еще со времен войны, директор филиала в Черноголовке Федор Иванович Дубовицкий (в дальнейшем его изберут членом-корреспондентом АН СССР именно за этот его труд, имевший в целом большое значение для развития физики в СССР). И.М. Халатников пошел к Н.Н. Семенову и предложил ему престижную для того идею создать Институт теоретической физики на основе школы Ландау, но под флагом Семенова. Н.Н. Семенов поддержал Халатникова. Получилось, что он выиграл партию у своего старого друга П.Л. Капицы, перетянув на себя центр тяжести ландауского наследия.
Несомненно, в этом деле имели место щепетильные моменты перехода основных сил теоретической физики из-под крыши П.Л. Капицы, благодаря которому они так сильно развились (начиная со спасения Ландау из тюрьмы) к Н.Н. Семенову. Я не знаю (всего не охватишь), описана ли где-нибудь подробно и без лакировки тайная дипломатия, проводимая И.М. Халатниковым в начале создания ИТФ. Она, конечно, войдет рано или поздно в историю советской физики как ее яркая страница. Было бы лучше всего, если бы ее описал сам Халатников (если это еще не сделано).
Вроде бы, как я слышал от Е.М. Лифшица, первые дипломатические шаги И.М. Халатникова в этом направлении были тайными от П.Л. Капицы. Тот жутко разгневался, узнав о предстоящем уходе из Института физпроблем своих ведущих теоретиков: И.М. Халатникова, А.А. Абрикосова, Л.П. Горькова и И.Е. Дзялошинского. Вероятно, именно их уход подвигнул П.Л. Капицу на приглашение им из Харькова, из УФТИ одного из сильнейших физиков-теоретиков в мире И.М. Лифшица, который и стал новым заведующим теоротделом ИФП после смерти Ландау. Он приехал не один, а вместе со своим учеником, известным теоретиком профессором М.И. Кагановым. Таким образом, пара Лифшицев, Л.П. Питаевский и М.И. Каганов составили новое теоретическое ядро ИФП, которое Капица стремился во что бы то ни стало поддерживать на уровне мирового класса.
Сам И.М. Халатников так сформулировал свой стратегический замысел: «Ландау был выдающимся универсалом, одинаково владевшим всеми областями теоретической физики. Поэтому, когда мы создавали институт, то он задумывался как “коллективный Ландау”, поскольку никто из нас не претендовал на то, чтобы заменить его» [Воспоминания…, 2003. С. 168].
Институту теоретической физики АН СССР, первым директором которого стал И.М. Халатников, было присвоено имя Л.Д. Ландау. Инициатором этого акта стал сам Халатников.
Разумеется, И.М. Халатников при его активной организаторской деятельности не мог не быть членом КПСС. Халатников был вхож в высокие кабинеты не только в Президиуме АН СССР, но и в Отделе науки ЦК КПСС, в соответствующие органы Советского правительства и Мособлисполкома. Будучи не только крупным ученым, но и чрезвычайно умным и умелым администратором, И.М.Халатников сумел создать в своем институте максимально благоприятные условия и атмосферу для работы сотрудников. Наверное, таких условий не было ни в одном из научных институтов СССР. Например, об очень трудной и часто конфликтной проблеме зарубежных командировок И.М. Халатников пишет так: «Конечно, выехать за границу из Академии наук было значительно легче, чем из Курчатовского института. Но даже среди академических институтов Институт Ландау отличался тем, что его сотрудники сравнительно свободно ездили в “краткосрочные” поездки за границу. Это во многом объяснялось тем, что атмосфера в Институте не позволяла парткому мешать поездкам людей за рубеж» [Там же]. Научные работники старших поколений могут оценить, насколько необычным было это достижение И.М. Халатникова, как много оно значило для его физиков, а тем самым и для поддержания уровня физической науки.
Вскоре ИТФ стал одним из лучших в мире научных центров по теоретической физике. Так продолжалось до начала 1990-х гг., когда ближайшие друзья и сподвижники И.М. Халатникова — А.А. Абрикосов, И.Е. Дзялошинский, Л.П. Горьков, а также несколько других теоретиков института эмигрировали в США
. В 2005 г. ИТФ исполнилось 40 лет. В нем работает примерно 100 сотрудников. В 1992 г. И.М. Халатников оставил пост директора ИТФ. Им стал Владимир Е. Захаров, ныне академик РАН. В настоящее время Исаак Маркович находится на пенсии, живет в Черноголовке.
Добавлю еще пару зарисовок к портрету И.М. Халатникова, характеризующих его оригинальность. Для физиков они могут быть любопытны хотя бы потому, что нигде раньше не публиковались.
Первая зарисовка — с натуры. Однажды в 1970-х гг. я случайно присутствовал при следующем разговоре на кухне, когда И.М. Халатников пришел в гости к Е.М. Лифшицу. Гость рассказал, что на днях к нему в Институт приходил Лев Альбурт. Этот молодой шахматист только недавно стал известным благодаря своему неожиданному успеху: на чемпионате СССР мастер Альбурт занял одно из высших мест. Он жил тогда в Одессе, хотел переехать ближе к Москве и просил Халатникова взять его на работу в институт. По основной специальности он был математиком. «А тебе разве нужны математики? Что он у тебя будет делать?» — спросил Лифшиц. «Дело не в этом, — ответил Халатников. — Взять на работу этого Альбурта, конечно, нелегко. Да и какой он там математик и что может делать, еще неизвестно. Но все-таки я взял бы Альбурта, если б он был гроссмейстером. Представляешь — у тебя в институте работает гроссмейстер! Но он пока только международный мастер. Так что пришлось отказать». Лифшиц, мысливший чисто профессионально, переспросил с удивлением еще раз: «А гроссмейстера бы взял?» «Гроссмейстера точно взял бы!» - с некоторым сожалением отвечал Халатников. <Возможно, зря он упустил шанс: вскоре Лев Альбурт стал международным гроссмейстером. А может быть, и не зря: в конце 1970-х гг. Альбурт подал заявление на отъезд в Израиль, на деле эмигрировал в США, затем дважды становился чемпионом этой страны. — Прим. Б.Г>.
Вторая зарисовка сделана со слов Е.М. Лифшица. Однажды Е.М. мне сказал: «Вы, Борис, как Халатников, делите людей на две основные категории — хороших и плохих. У него хорошие люди это те, кто любит Халатникова. А плохие — все остальные!» Самого Е.М. Лифшица Халатников, безусловно, причислял к первой категории.
При выборах в Академию наук в 1970 г. Е.М. активно поддержал кандидатуру Халатникова в члены-корреспонденты. Тогда к нему обратился за поддержкой также Юрий Моисеевич Каган, тоже видный теоретик, ученик Ландау. В конце 1960-х гг. Ю.М. Каган и Е.М. Лифшиц заметно сблизились. Каган даже бывал у нас дома со своей женой Татьяной Николаевной Вирта (дочерью известного писателя). Е.М. говорил о Ю.М. Кагане как о весьма талантливом ученом. Однако в просьбе Ю.М. Кагана поддержать его на выборах вежливо, но твердо отказал. Он сказал, что Халатников старше на 10 лет, и при безусловных достоинствах обоих кандидатов — сейчас его очередь, а Кагана он обещает активно поддержать на следующих выборах, после избрания Халатникова. Но вышло как раз наоборот. Ю.М. Каган победил на выборах 1970 г. Его отношение к Е.М. Лифшицу заметно охладело (по словам последнего). Во всяком случае, Ю.М. Каган с супругой более не появлялись у нас дома. А И.М. Халатников был избран член-корром только на следующих выборах, в 1972 г. при активной поддержке Е.М. Еще через 12 лет его избрали академиком.
И.М. Халатников был не только исключительно энергичным, но и жизнерадостным, веселым человеком. Для характеристики неформального духа общения друг с другом, царившего между учениками Ландау, приведу со слов самого Халатникова, сюжет одного из лучших розыгрышей, который они с А.А. Абрикосовым устроили над их общим другом Аркадием Бенедиктовичем Мигдалом (тоже большим мастером инсценировок — см. подраздел «А.Б. Мигдал»).
Дело было в 1960-е гг. на горном курорте Бакуриани (Грузия), где проходил очередной международный симпозиум по физике низких температур. И.М. Халатников пишет:
«Возвращаясь из поселка Бакуриани, мы иногда заходили в местный универсальный магазин, который изобилием не отличался. Там было лишь 3 предмета, привлекавшие внимание: большие портреты товарища Сталина маслом в золоченых рамах, длинные кухонные ножи и большие трикотажные женские панталоны. При виде всего этого созрел план розыгрыша. Я обсудил это с Алешей Абрикосовым, и мы приобрели самый длинный кухонный нож и лиловые панталоны. К этому набору необходимо было еще прибавить записку на грузинском языке, которую мы попросили написать молоденькую грузинскую дипломницу А. Абрикосова Риту Кемоклидзе. Текст записки состоял из одной фразы: “Ты ответишь за поруганную честь”. Сложность состояла в том, что Рита не знала, как по-грузински “поруганная честь”. Здесь-то уже начиналась комичность ситуации. Рита бегала по “Дому физика” и спрашивала у маститых грузинских ученых, как на грузинском языке будет “поруганная честь”. Когда, наконец, все было готово, оба предмета с запиской были незаметно положены на дно сумки А.Б. <Мигдала>, благо комнаты никогда не запирались. На следующий день мы все возвращались в Москву. Как обычно, разбирая сумку А.Б., его жена Татьяна Львовна с удивлением обнаружила «компрометирующие» А.Б. предметы и записку. Смущенный Кадя <Аркадий> ничего внятного сказать не мог. Записка, которая могла бы что-то объяснить, была на грузинском языке. Решили обратиться к близким друзьям — Радáм и Михаилу Светлову <известный поэт>. Радам Светлова была грузинской княжной и язык знала. Поскольку по телефону прочесть не могли, поехали к Светловым. А там, как на зло, оказался близкий друг Светловых и Мигдала — известный физик Бруно Понтекорво, также большой любитель шуток. Можно представить, какой стоял хохот… Розыгрыш удался. А.Б. оценил шутку» [Воспоминания…, 2003. C. 170].
В квартире Евгения Михайловича Лифшица (ниже Е.М.), где ныне живет его вдова З.И. Горобец-Лифшиц, висит большой портрет Ландау, написанный маслом в классическом стиле. Его появлению предшествовали любопытные обстоятельства, связанные с всемирно известными физиками школы Ландау.
В начале 1970-х гг. к Е.М. пришел молодой художник Михаил Матвеевич Шапиро, показал свои работы и сообщил, что он хотел бы написать портрет Ландау, исходя из его фотографий. Шапиро просил Е.М. предоставить ему характерные снимки Ландау и затем сообщать свое мнение о художественном изображении, получающемся в процессе написания. Стиль художника понравился Е.М, и он пообещал свою помощь. Поскольку 30-летний художник сообщил, что он живет на гонорары, получаемые от случая к случаю то Е.М. спросил: «Кому Вы хотите продать будущий портрет?». Художник уверенно: ответил: «Семье Ландау». На это Е.М. констатировал еще более уверенно: «Кора точно не купит этот портрет».
Тогда Шапиро сказал: «Я думаю, что его может купить Институт теоретической физики имени Ландау (в Черноголовке). Е.М. усмехнулся и заметил: «Если бы Вы написали двойной портрет Ландау и Халатникова, то тогда этот Институт точно купил бы его. А одного Ландау ―не думаю». Шапиро засмеялся и сказал, что оценил шутку Лифшица. На днях он поедет в Черноголовку к директору этого института, члену-корреспонденту АН СССР Исааку Марковичу Халатникову, ученику Ландау, и договорится о заказе на портрет.
Через небольшое время Шапиро вновь пришел к Лифшицу и рассказал о своей поездке. Когда он пришел в кабинет Халатникова, то там сидел еще один человек. Это был заместитель директора института, член-корреспондент АН СССР Алексей Алексеевич Абрикосов, также один из самых известных учеников Ландау. Оба физика стали уговаривать художника, что есть смысл написать тройной портрет ― они оба и Ландау посередине. Но Шапиро отказался. Он сказал, что у него не получится синтезировать такой портрет.
Когда одиночный портрет Ландау был готов, то его, действительно, не купил ни Институт физпроблем, ни Институт теорфизики, ни семья Ландау. Его купил Лифшиц. Художник попросил за портрет одну тысячу рублей (две профессорских месячных зарплаты в то время). Когда Е.М. умер в 1985 г., его вдова заказала М.М. Шапиро портрет Лифшица, также с фотографии и того же размера. Портрет получился, на мой взгляд, замечательным. Ландау и Лифшиц снова неразлучны ― они смотрят друг на друга с противоположных стен квартиры Лифшица.
* * *
Когда хоронили А.Т. Твардовского, один из писателей сказал: «Твардовского нет. Теперь писателям можно все». 31 октября 1985 г. у гроба Е.М.Лифшица Халатников сказал: «Дау физики боялись и старались вести себя прилично. Евгения Михайловича они стеснялись— и тоже старались вести себя прилично. Теперь ничто не ограничивает…».
Духовный портрет (по «книге Коры» и запискам племянниц)
Конкордия Терентьевна Дробанцева (1908–84) — так официально звучит ФИО жены Л.Д. Ландау. Люди из близкого окружения называли ее Кóрой. Так же она именует себя в своей книжке воспоминаний [Кора Ландау-Дробанцева, 2000]. Но Я.К. Голованов называет ее Корой Ивановной [«Комсомольская правда», 2 марта 2000 ]. Говорили, что Конкордия Терентьевна якобы считала свои истинные имя и отчество звучащими не совсем подходяще для высшего света и иногда представлялась так, как это напечатано у Голованова.
Литературными источниками по данной теме послужили: указанная «книга Коры», две книги ее племянницы Майи Бессараб [1972; 2004], воспоминания в виде статей в журналах племянницы Ландау Эллы Рындиной [1998; 2003; 2004], а также в некоторой степени статьи и записки В.Л. Гинзбурга [1999, рукопись], журналистки О. Бакушинской [1999], журналиста Я.К. Голованова [2000].
Начну с того, что я видел Кору лишь пару раз мельком — на похоронах Ландау и на открытии ему памятника. При ее жизни мало, что о ней не слышал — ни от Е.М. Лифшица, ни от З.И. Горобец-Лифшиц. Слышал, что она — эталонная красавица; что она много лет домохозяйка; что в их браке с Ландау он ведет себя свободно — согласно своей теории любви и брака; что ей разрешается поступать так же. Несмотря на это, молва приписывала Коре всего одного любовника, известного ученого из ИХФ (по крайней мере, так я помню). Еще говорили, что Кора корыстна. Это ее главная характерная черта (о ней, в частности, пишет Э. Рындина, см. ниже). Кстати, по этой черте от Коры резко отличалась тогдашняя жена Е.М. Лифшица Елена Константиновна. Их здесь уместно сравнить вот по какой причине. Е.К. в общем-то не жаловалась Е.М., что ей не хватает денег, хотя Е.М. делил все свои заработки по той же схеме, что и Ландау (потому что считал эту схему самой справедливой и скопировал ее у старшего друга): все делится на четыре равные части, одна часть — жене на ее содержание, вторая часть — ей же на содержание сына, третья часть — опять ей же на общее содержание их семьи из трех человек, четвертая часть себе, она неподотчетная. Никаких «заначек», скрытых заработков, унижающих достоинство.
В 2000-е гг. вышла книга Коры, и автор приобрела широкую и скандальную известность. Женщины Кору в основном жалели, мужчины — …. Скандальность книги была, на мой вкус, малоинтересная вследствие своей примитивности. Быстро проглядев книгу Коры еще в 1999 г., я не заинтересовался ею и читать не стал. Отталкивание вызывало то, что, взявшись писать о великой личности, своем муже Ландау, она часто выставляла его в довольно глупом виде. У нее он выглядел эротоманом и предельным эгоистом, при этом Кора сопровождала свои диалоги с мужем инфантильными обращениями (Даулечка, Даунька, Зайка). Признаюсь, что тогда я воспринимал все эти проявления поверхностно, созерцательно, наверное, так, как воспринимают многие ее читатели. Прошло несколько лет. Я внимательно перечитал книгу Коры, прочел, наверное, почти все материалы о ней и о Ландау, и постепенно понял многое, что происходило в этой семье за внешним фасадом. Все оказалось совсем непросто. Я готов поделиться с заинтересованным читателем своими соображениями, так сказать, своей теорией, которая позволяет внутренне непротиворечиво ответить на едва ли не все вопросы и загадки семейной жизни Ландау. Так во всяком случае мне это сейчас представляется.
Далее. Поначалу мне казалось, что примитивная книга Коры почти ни у кого не вызовет интереса. Я ошибся. Яркой иллюстрацией эффекта перверсивной популярности книги служит следующий абзац из интервью известной киноактрисы Елены Яковлевой («Интердевочка»), которое она дала корреспонденту еженедельника «Аргументы и факты» [2005].
«Недавно я прочитала документальную книгу, составленную из записей жены гениального физика, Нобелевского лауреата Льва Ландау. История этой женщины потрясает. Она всю жизнь безумно любила своего мужа, а когда тот умер, стала сходить с ума. Чтобы остановить процесс, психотерапевты посоветовали ей начать описывать каждую секунду совместной жизни с Ландау. Жизнь оказалась страшной… Гений в науке в браке оказался монстром: изменял на глазах у жены, запирал ее в шкафу, нещадно бил… Я читала это с ужасом, а она писала с любовью, с целью вернуть те минуты. Уже к середине книги я поняла, что очень хотела бы сыграть такую женщину, а точнее, такой силы характер, любовь, терпение. При том, что жена Ландау была еврейкой, сущность ее любви, сила ее всепрощения, на мой взгляд, очень перекликаются с сущностью русской женщины».
Не знаю, как читала книгу Е. Яковлева (скорее всего она лишь ее просмотрела), но в приведенной цитате есть несколько грубых фактических ошибок: Ландау никогда не бил жену, не запирал ее в шкафу — в книге Коры этого нет. И жена Ландау — чистокровная русская. А еще, как я убежден (но тут можно спорить), не было у нее любви к Ландау с самого начала. Ну, а уж в 1950–60-е гг. — точно не было, следуя голым фактам: полтора месяца со дня автокатастрофы «любящая» жена не была ни разу в больнице у постели мужа, находившегося без сознания (см. подробнее об этом ниже). Не сомневаюсь, что Е. Яковлева прекрасно сыграет роль жены Ландау в фильме.[20]
Общих причин популярности книги Коры, по-моему, две: (1) фоновая причина — резкое снижение среднего уровня читательских требований вследствие успешной «глобализации» вкусов значительных слоев бывших советских людей, происходящей в духе дешевой американской «попсы» (поп-культуры, в которой поп намного больше, чем культуры); (2) пожалуй, впервые были опубликованы столь сексуально нагруженные и детально прорисованные сценки, происходящие с людьми из большой науки, известными всему миру; а это — круги, в которых публичное раздевание (эксгибиционизм) традиционно считается особо неприличным явлением, в отличие, скажем, от литературно-артистического бомонда, в котором оно вполне терпимо или даже приветствуется.
Так или иначе, но книга Коры, как и ее автор, уже вошли де-факто в новейшую историю советской науки, хотя и с черного хода. И с этим новым фактом, хочешь не хочешь, надо разбираться. Не претендую на заведомую объективность — уж как получится. Но постараюсь проанализировать и учесть весь спектр фактов и «псевдофактов», связанных с Корой, выступающей в контексте с главным героем ее книги — Ландау, и в чуть меньшей степени — с ее главным антигероем — Лифшицем.
О биографии Коры. Согласно М. Бессараб, семья Коры в 1930-е гг. жила в Харькове на улице Дарвина 16, в трехкомнатной квартире. Первый брак Коры не сложился. Приведу отрывок из послесловия М. Бессараб к книге Коры, который повествует о жизни последней до знакомства с Ландау. Как увидим, несмотря на краткость сведений, в них ясно охарактеризован культурный и интеллектуальный уровень в «данной точке и ее окрестности».
«<…> однажды поздно вечером к нам прибежала Кора. Она была вся в синяках, заплаканная, в разорванном платье. То, что она нам рассказала, привело всех в ужас. Ее муж, его звали Петя, запустил в нее утюгом за то, что она плохо выгладила его рубашку. Попал в плечо <…>. Он и раньше ее поколачивал, но они любили друг друга и быстро мирились. Это была на редкость красивая пара: про Петю говорили, что он как две капли воды похож на знаменитого голливудского киноактера Рудольфо Валентино <…>. Что же касается его интеллектуального уровня, то он был невысок. Они жили на главной улице, на Сумской, и по вечерам он говорил жене: “Пойдем пройтица”. Это был мастер на все руки, и он неплохо зарабатывал, хотя и не имел высшего образования. Но однажды Петя поехал в командировку, из которой вернулся… инженером! Смеясь, рассказал жене, что купил подлинный диплом. На выпускном вечере в Харьковском университете, когда Кора закончила химфак, она познакомилась с Дау. Он пришел на вечер и попросил познакомить кого-то из коллег: “Познакомьте меня с самой хорошенькой девушкой”. Ну, конечно, это была Кора Дробанцева» [Ландау-Дробанцева, 2000.C. 486].
Любопытно продолжение и завершение через много лет темы первого мужа Коры. После смерти Ландау «как-то Кора позвонила <Майе Бессараб> и сказала, что получила потрясающее письмо, от кого — говорить не стала. “Приедешь — покажу”. <…>. Это было письмо от Пети, ее первого мужа. Узнав из газет о смерти Ландау, он написал Коре обстоятельно о себе, о своей жизни, вспомнил, что они все-таки бывшие одноклассники. У этого письма интересный конец: “Кора, приезжай! Таких свиней заведем! “» [Там же, С. 490]. Кора не ответила. Конечно, Петя не оценил, что после брака с академиком и Нобелевским лауреатом ее уровень (социальный) стал уже выше.
Брак Ландау и Коры с 1934 г. в течение около 13 лет был гражданским, и лишь после рождения их сына в 1946 г. был официально оформлен. Эта деталь позволила, кстати, узнать об одной из неожиданных особенностей семейной жизни в СССР в 1930–40-е гг. Понятно, что некоторый процент супружеских пар жили тогда (как и теперь), не регистрируя брак. Но было непонятно, как при этом они могли в СССР переезжать в другие города, получать там жилплощадь на двоих, т.е. на неофициальную семью, прописываться на ней и т.д. И это не было исключением в случае пары Ландау. Недавно Дима Компанеец мне рассказал, что у его родителей ситуация была такой же. Они зарегистрировались тоже только в 1946 г. после рождения Кати, их первого ребенка. А до этого вступили в гражданский брак в Харькове в 1930-е гг., жили вместе в эвакуации в Ташкенте, затем по личному приглашению Курчатова А.С. Компанеец переехал в Москву для работы в сверхсекретной лаборатории № 2, получил там комнату, в которой жил с незарегистрированной женой. И все это — в тоталитарном сталинском государстве, да еще в военное время, да еще при переезде в жестко контролируемую Москву, да еще при поступлении на работу научным сотрудником в главную лабораторию Советского Атомного проекта. Значит, площадь им выделяли, даже не требуя свидетельства о браке, из расчета квадратных метров на двоих — ведь если бы это было не так, то «гражданские» пары тут же зарегистрировались бы. Очень любопытный штрих.
Насчет самой семейной жизни Ландау и Коры приведу ряд цитат из совсем свежих воспоминаний Э. Рындиной [Рындина, 2003; 2004].
«…он взял в спутницы жизни очень красивую в молодости Кору (рассказывали, что какой-то работяга, выйдя из института и увидев идущих рядом цветущую и пышнотелую Кору и щуплого сутулящегося Дау, сказал: “Такая баба, и зря пропадает”)».
«Общих интересов у них не было <…>. Обычно я гостила у них во время зимних каникул. Каждое утро мы с Дау спускались к завтраку со второго этажа (я жила в маленькой комнате возле его кабинета, служившего ему одновременно спальней). Дау садился на свое место, сразу раскрывая газету, начинал есть. “Даунька, будет ли война?” — спрашивала Кора. “Нет, Коруша”, — отвечал Дау. Этот вопрос Кора задавала каждое утро, и каждое утро получала тот же самый ответ. Говорить им явно было не о чем, да и ему это не было нужно <…>. Как-то мы с мамой сидели в кабинете Дау и живо обсуждали с ним Фиделя Кастро и революцию на Кубе, о чем тогда писали все газеты <…>. В этот момент в комнату вошла Кора и спросила, услышав разговор: “А кто такой Фидель?” — “На собрании узнаешь”, — сказал Дау не слишком любезно. После ухода Коры мама спросила у Дау, почему он так ей отрезал, ничего не объяснил ей про Фиделя. “Она же партийная”, — сказал Дау презрительно. — “Вот пусть ей там и разъясняют”».
«Дау выбрал в жены красивую женщину и воспитал <неточное слово, правильно было бы «воспитывал» — Прим. Б.Г.> ее в своих теориях свободы и свободной любви. Она поначалу сопротивлялась его свободе и его теориям, “бузила”, как он выражался, ей хотелось простого мещанского счастья, но он был настойчив, припугнул ее разводом[21], и, в конце концов, она решилась жить так, как он хочет. Требуя свободы для себя, Дау считал безусловным соблюдение таких же правил для своей жены. Однажды вечером я вернулась из театра. Дау встретил меня, хитро улыбаясь. “Скорей, скорей пошли, посмотришь на Кориного мальчика”. Едва дав мне раздеться, он потащил меня на кухню, где за столом вместе с Корой сидел довольно видный мужчина по имени Николай, говорил он басом, растягивая слова и любуясь собой и своим голосом. “Ко-о-ра”, — басил он время от времени. Это был, как мне показалось, любимец женщин, уверенный в себе и в том, что он нравится. Когда мы вышли, Дау потащил меня в кабинет и с нетерпением стал расспрашивать о моих впечатлениях. Мне даже показалось, что он как бы хотел похвастаться, вот, мол, какого мальчика Кора оторвала <…>. Итак, Кора согласилась на условия Дау — свободная жизнь, свободная любовь. Может быть, это ей и не нравилось, но зато обеспеченная жизнь, великолепная двухэтажная пятикомнатная квартира, дача, бриллианты, домработница и, конечно, имя знаменитого человека, академика. Пожалуй, только о любви тут речи не было».
«Семьдесят процентов всех доходов (а не шестьдесят процентов, как пишет Кора) он отдавал жене на хозяйство, 30 процентов оставлял себе. Из них 10 процентов посылал маме <…>».
«Фактически она стала его экономкой за 70% его доходов, которыми она могла бесконтрольно распоряжаться, даже не слишком заботясь о гардеробе мужа. Когда Дау приехал в Ленинград плохо одетый, пришлось тащить его в универмаг, чтобы купить новое взамен старого, негодного. Мама не выдержала и устроила ему выволочку (всё-таки старшая сестра, хоть и всего на 1,5 года старше), сказав: “Если так, то, может быть, тебе завести экономку, она, по крайней мере, будет следить за тобой”. “Экономка ведь и обворовывать станет”, — отнекивался Дау. “Больше, чем на 70%, не обворует”, — парировала мама, намекая на те 70%, которые он отдавал Коре. По-моему, это был единственный раз, когда Дау было нечем крыть, и его слово не было последним в споре. В следующий приезд мамы в Москву Кора показала ей несколько новых костюмов, висящих у Дау в шкафу, так что выволочка подействовала».
«В результате ли того, что Кора согласилась жить с Дау на его условиях, или она была такой изначально, отличительной чертой ее характера стала жадность, я бы даже сказала, патологическая жадность. Доходило до смешного: как-то Кора принесла домой огромную сетку с апельсинами (тогда их еще приходилось доставать, а не просто покупать) и, увидев меня, сказала: “Эллочка, вы меня извините, но апельсины у меня только для Гарика и для Дау”».
«Из вышедшей в 1999 году книги <Коры> я узнала, что в то время как Дау сидел в тюрьме, Кора, будучи членом компартии, стала агитатором. “В 1938 году, когда Дау был в тюрьме, я была пропагандистом”, — пишет она на с. 83 <…> ее “стали хвалить на общегородских партийных активах Харькова и даже советовали всем агитаторам брать с нее пример”. Наверное, мало было просто сбежать подальше в трагический момент, боясь за свою шкуру, и совсем не интересоваться положением арестованного (во всяком случае, нам она ни разу не позвонила и тщательно скрывала свое местонахождение)» [Рындина, 2004, № 5].
Сама Кора так пишет об этом: «В тот год я была кандидатом в члены партии. В цеху я встретила нашего парторга <…>. Она отвела меня в сторону, спросила: “Кора, ты с ним была записана” <зарегистрирована>? — “Нет”. — “В партком не ходи, никому ничего не говори…” <…> В начале зимы пришла одна путевка на фабрику, на курсы повышения квалификации. Путевка в Ленинград на всю зиму. Эту путевку дали мне. Все знали, молчали и хотели чем-то мне помочь. <…> В Ленинграде меня поселили в прелестном номере гостиницы “Московская” <…>» [Дробанцева-Ландау, 2000.C. 77].
«<…> когда пришло освобождение, Дау уже не ходил, он тихонечко угасал. Его два месяца откармливали и лечили, чтобы он на своих ногах вышел из тюрьмы». И когда он вышел, ее рядом не было» [Рындина, 2004, № 5].
Неожиданное сообщение о двух месяцах! Если это так, то, значит, собирались освободить Ландау еще с марта 1939 г., т.е. минимум за месяц до второго письма П.Л. Капицы в правительство. Опять эффект «бериевской реабилитации»?
«Что же касается семейной жизни Дау, я думаю, она и показала, что его теории в применении к реальности дали плачевный результат. Стоит ли так удивляться, что жена больше полутора месяцев не приходила в больницу к находящемуся в тяжелом состоянии мужу, что отказалась дать деньги на лекарства. Деньги были основной ценностью ее жизни» [Рындина, 2004, № 7].
Впервые это письмо было передано для опубликования в журнал «Преподавание физики в высшей школе» [2000, № 18] с целью дополнить серию писем Ландау к жене, опубликованных в только что вышедшей ее книге. Тогда редактор этого журнала профессор В.А. Ильин заметил: “Но это ведь копия, а не подлинник”. Я ответил: “Но ведь подлинник, очевидно, был отправлен Ландау своей жене! Если он и сохранился, то в архиве семьи Ландау. Вот если бы именно подлинник был найден в архиве Лифшица, то это означало бы, что он не был отправлен адресату, и тем самым этот документ представлял бы уже гораздо меньший интерес”.
Интересно уже само происхождение этой копии. Е.М. Лифшиц узнал об этом письме от М.Я. Бессараб в 1971 г.. Тогда она часто бывала у нас в доме в Зюзино — обсуждала варианты исправлений и дополнений для второго издания ее книги о Ландау, после того как первое издание было подвергнуто сильной критике учеными из круга Ландау (см. ниже, в подразделе о М. Бессараб). Е.М., естественно, заинтересовался существованием письма, в котором Ландау в свое время угрожал жене разводом, и М. Бессараб ему привезла перепечатанную ею копию.
А поставить под сомнение подлинность копии, конечно, можно. Так, в 2005 г. сын Ландау высказал в Интернете мнение о том, что это письмо придумал я сам или моя мать: «Практически уверен, что это письмо придумал сам Горобец»[Ландау И., Интернет, 2005]. Документы, входящие в историю науки, далеко не всегда бывают заверены нотариально или как-то еще. Вот пусть профессионалы-историки, графологи и стилисты проводят экспертизу этой копии, если захотят, пусть о ней выскажутся также еще живые очевидцы семейной жизни Ландау, если скажут правду. Кстати, совсем недавно, как написано чуть выше, Э. Рындина сообщила в интернетном журнале то же самое, о чем по существу говорится в приводимом письме — угрозе Ландау разойтись с Корой и о ее вынужденном последующем подчинении.
Часто жалею, что тебя нет под рукой — любоваться на луну и т.п., но с другой стороны, это, вероятно, к лучшему. Ты не представляешь себе, до какой степени ты изнервничала меня за последнее время. Пойми, Корушка, дорогая, что независимо от всех других соображений, я может быть действительно не создан для жизни, должен был бы погибнуть еще в молодости и уцелел только случайно. Ясно, что я не смогу еще сколько-нибудь продолжительное время выдерживать того стиля жизни, который ты, по-видимому, считаешь нормальным. Сейчас, когда я думаю об этом здесь, мне становится страшно. Как ты могла довести наши отношения, может быть лучшее, что у нас есть и будет в жизни, до уровня стандартной кооперативной грызни. Мне так стыдно, что у меня в жизни может происходить что-либо подобное. Сейчас я, как всегда, треплюсь о нашей свободе и красоте жизни и все завидуют, но я ведь хорошо знаю, что это только моя фантазия. Иногда мне кажется, что может быть я напрасно стараюсь, что ты просто не можешь иначе, как я просто не мог бы жить по-твоему. Тогда нам надо разойтись возможно скорее. Мое отношение к тебе это для меня что-то очень дорогое, что может быть только раз в жизни, и я не могу видеть, как оно тонет в бездонной грязи и пошлости. Пусть, если мы действительно не можем понять друг друга, у нас останутся хоть светлые воспоминания о чистой любви, которые теперь все больше заслоняются семейным стандартом. Подумай о этом, Корушка; взвесь свои силы. Не нужно этих ежедневных обещаний, регулярно нарушаемых на следующий день. Чувствуешь ли ты себя способной не допустить не только ни одной злобной фразы, но ни одной злобной мысли? Ты уже дошла до конца в попытках сохранить пошлость и меня одновременно. Дальше идти некуда. Тебе остается только выбирать между моей любовью и остальным.
Жду твоих писем и ответа. Как с младенцем?
Пока еще твой.
Дау.
P.S. Всякая буза в ответе, разумеется, означает отрицательный ответ, независимо ни от каких других фраз.
P.P.S. Опять что-то плохо сплю.
(сохранены орфография и синтаксис, а также черта под словом из машинописной копии, переданной Е.М. Лифшицу Майей Бессараб)
Один необходимый комментарий по содержанию письма. Удивляет сопоставление даты письма с вопросом о младенце. Ведь сын Ландау родился в июле 1946 г, т.е. 10 месяцев спустя. Опять-таки, ссылаясь на рассказ М.Я. Бессараб Е.М. Лифшицу и моей матери, это объясняется тем, что иногда Кора сообщала мужу, что она беременна, когда чувствовала, что их гражданский брак теряет прочность. (Мне даже говорили, что будто бы в одном из изданий своей книги о Ландау М. Бессараб «хихикает» над этой стандартной хитростью Коры, которую она применяла не раз и в нее верил Ландау. Но в 1-м издании я таких сведений не нашел, а в других не искал.) Так что младенец имелся в виду во чреве, пока еще виртуальный. Но, получив это письмо-ультиматум, Кора решила форсировать события. После возвращения Ландау из отпуска она действительно забеременела, и незадолго до рождения ребенка их брак с Ландау был зарегистрирован.
«…книга Коры отвратительна <…>, и ее разбор означал бы погружение в ванну с дерьмом».
«Все физики, знавшие Ландау, относятся к этой книге крайне отрицательно, многие с отвращением».
Приведу сначала несколько строф из стихотворения лауреата Нобелевской премии Виславы Шимборской «Ненависть», которые, по-моему, прекрасно отражают общий дух книги Коры:
Смотрите, как дельно и бодро,
Организованно держится
В нашем столетии ненависть.
Какие берет высоты,
Выполняя с ходу задания:
Бросок — попадание!..
<…>
Ах, эти чувства иные —
Как хилы они и вялы!
Разве букет их чахлый
Может сплотить толпу?
Разве сочувствие может
Других победить в забеге?
Разве многих сомнение за собой поведет?
Мобилизует она лишь, четко зная, что надо делать…
<…>
Говорят, что слепа. Слепая?
Через прицел снайпера
В будущее уверенно
Смотрит она одна.
(В.Шимборская, из стихотворения «Ненависть». Перевод с польского Б.Г.)
В международном литературном мире это стихотворение считается поэтическим шедевром. Я привел его отрывки, учитывая также, что Шимборская имеет прямое отношение к теме Ландау — у нее есть стихотворение, прообразом которого послужил больной Ландау после автокатастрофы. Оно будет приведено в главе 9. А пока перейдем к книге Коры.
Книга эта от начала и до конца пронизана ненавистью к одному лицу, Е.М. Лифшицу, который был самым близким человеком к Ландау на протяжении 30 лет. Когда я читал книгу Коры, то поначалу, видя в эпизодах с участием Е.М. Лифшица массу противоречий общеизвестным фактам, нестыковок по времени и других, внутренних противоречий, то думал, что это — простая, осознанная клевета, замешанная на ненависти. Потом понял, что далеко не вся клевета осознавалась Корой как намеренная ложь. Не во всем, но во многих случаях ее клевета идет из глубины ее сознания, а не из конъюнктурных соображений. По отношению к Е.М. Лифшицу она генерируется крайней формой ненависти как неотъемлемой части ее личности. Когда Кора пишет о Лифшице тó, что мы читаем в ее книге, она, действительно, думает, что многое так и было. То есть это в значительной мере конфабуляции Коры.
В чем же причины этой ненависти? Ответ на вопрос оказался гораздо более сложным, чем это представлялось в начале моего знакомства с книгой Коры. О своих выводах я расскажу, прежде всего потому что они позволяют по-новому взглянуть на сущность отношения Коры даже не столько к Лифшицу, сколько к самому Ландау.
Вначале, после обсуждения книги Коры с некоторыми людьми, в первую очередь с З.И. Горобец-Лифшиц, причина ненависти к Лифшицу представлялась мне простой: в 1934 г. Е.М. Лифшиц, по его словам, быстро распознал сущность Коры и не советовал Ландау на ней жениться. Ландау, всегда стремившийся к обнажению истин, не скрыл этого от Коры. С тех пор она возненавидела Лифшица.
По-видимому, В.Л. Гинзбург был первым, кто большее внимание акцентировал на другой движущей силе — борьбе Коры за абсолютную власть над больным мужем [Гинзбург, 1999, рукопись; см. также в Гл. 6, подраздел «В.Л. Гинзбург»].
В комплекс причин патологической ненависти Коры к Е.М. Лифшицу входят, конечно, обе указанные составляющие — как мстительная, так и властная. Но наряду с ними есть еще более важная причина, глубоко скрываемая Корой — это ненависть к Ландау-мужу, которую она пытается спрятать за обильными и искусственными словоизлияниями о своей любви к нему. Попробую обосновать свои соображения, которые могут кому-то показаться шокирующими. Когда в 2000 г. я стал работать по теме Ландау и и Лифшица, то сначала меня тоже устраивало более простое и поверхностное объяснение ненависти к Лифшицу — общеизвестная корысть Коры. (Он однажды просил деньги в фонд лечения Ландау, она отказалась, он мог повторить просьбу.) Затем мне стало импонировать более глубокое и общее объяснение В.Л. Гинзбурга: «Она боролась за власть над Дау» [Там же], в том числе, значит, и за деньги. И, наконец, «на третьей стадии анализа», прочитав (не по разу) почти все, что напечатано о Ландау, заканчивая сейчас полугодовой период написания этой книги, я пришел к, на мой взгляд, более основательной, хотя и неожиданной концепции — ненависти Коры Дробанцевой к Льву Ландау как мужу. Замечу, что довольно близко к подобному заключению подходит, по-видимому, и Э.Рындина, хотя она и выражается более мягко — все-таки близкая родственница Ландау (см. абзацы из ее статей, процитированные мной несколькими страницами выше).
Привожу обоснование выдвинутого мной предположения. Я думаю, что Кора вышла замуж за Ландау не по любви, а из вполне понятных социально-материальных соображений: ее возраст, положение разведенной женщины, выгодная партия. Не исключаю и того, что первая красавица Харькова и активная комсомолка могла выполнять задание органов взять под контроль профессора физики с международной известностью и иностранными связями. Человек организованный и с сильным характером, Кора поначалу думала, что быстро подомнет под себя странного профессора-девственника, влюбившегося в нее без памяти. (По словам одного из друзей Ландау его беда с женщинами была в том, что ему нравились официантки, а он нравился интеллигентным женщинам. Риторический вопрос: к какому типу скорее относилась Кора?)
Но вышло все наоборот. Оказалось, что профессор не просто болтает о своей теории свободной любви и брака, но и непреклонно проводит ее в практику. Более того — требует, чтобы и жена подчинялась этой практике. Ландау был таким с самого начала, он не хотел зла Коре и был искренен в своих поступках. Но она-то была человеком с обычной психологией и измениться не могла. А он требовал, подчинял своей воли, навязал ей «брачный договор» на основе этой теории.
Однако уйти от профессора Кора не решилась, скорее всего по тем же материально-социальным причинам. А если выполняла задание НКВД, то и не «советовали» уходить. (Зато не тронули после того, как арестовали профессора за «срыв оборонных исследований института», и даже ни разу не вызвали на допрос.) Его открытые и потому особенно циничные (с точки зрения обычных людей) измены, которыми он сам делился с ней в подробностях, страшно унижали человеческое и женское достоинство Коры. Заголовок и описания в статье О. Бакушинской: «Когда к академику Ландау приходила любовница, жена стелила ей постель» [1999] — соответствуют правде. Постепенно у Коры нарастала ненависть к своему знаменитому мужу. И ненависть требовала выхода.
В.Л. Гинзбург предполагает, что по темпераменту Кора была холодной женщиной, т.е. ей вряд ли нужны были любовники для секса [Гинзбург, 1999, рукопись]. И вот около нее появился известный в научном мире красавец Коля Л. Нужен он был ей только для того, чтобы попытаться как-то отомстить Ландау: может быть, он все-таки возревнует, увидев свою красавицу-жену в объятиях красавца-мужчины? Да и окружающие пусть видят королеву красоты с королем красавцем: это ее маленький реванш. Но опять вышло все наоборот. Ландау не только не опомнился, но стал еще и похваляться перед другими людьми тем, какого «мальчика» отхватила себе его жена (см. выше рассказ Э. Рындиной [2004, № 7]). А замечательные письма ей от мужа с курортов с рассказами о девицах, которых профессор, по его словам, «осваивает»! Письма, которые Кора поместила в свою книгу, вероятно, действуя по теории Фрейда (цитаты из них см. в Гл. 9). Кора долго и безуспешно скандалила. Наконец, получила от мужа письмо с ультиматумом (см. выше) и опять вынуждена была смириться, приспосабливаться. Постепенно как-то пообвыкла. Но ненависть к мужу и, может быть, даже презрение и отвращение к нему как к мужчине остались навсегда. Подавляющее большинство людей Кору в этом понимают и сочувствуют: гений тоже должен держать себя в рамках той конкретной цивилизации, в которой ему выпало родиться и жить.
Автокатастрофа вскрыла нарыв, радикально изменила ситуацию. В первый момент все думали, что Ландау умрет. Попробуем рассуждать, представив себя в шкуре Коры.
Ее испугало только одно: как она сможет дальше существовать с сыном-школьником? На жалкую академическую пенсию по случаю потери кормильца и сколько-то тысяч скопленных рублей? А тут еще Лифшиц «лезет» со своим никому не нужным фондом — ведь ясно, что Ландау и так умирает. Никакого смысла нет к нему ходить — он все равно уже несколько дней без сознания, только деньги будут опять просить эти «общественники». На всякий случай все же лучше лечь в больницу самой. Муж умирает, и у меня, мол, потому плохо с сердцем.
Вдруг сообщение — муж очнулся. Надо срочно менять стратегию — все брать на себя, остальных вышвырнуть, отсечь в первую очередь главного активиста — Лифшица. Опять ему больше всех надо, все бегает, хлопочет… Час расплаты настал! Муж слаб, скорее всего, останется инвалидом. Больше не побегает за юбками. И вообще теперь он будет зависеть только от нее (этот момент уловил В.Л. Гинзбург). Но, главное, что сохранится его зарплата заведующего отделом, 600 рублей, и еще академические 500 рублей в месяц, да плюс гонорары за книги… А тут подкатила и Ленинская премия (апрель 1962 г.), а за ней совсем уж неожиданно — Нобелевская (октябрь 1962). А муж по-прежнему слаб, работать не может, хлопот с ним очень много. Но это ничего, даже лучше, чем раньше — все видят, что теперь не она в рабской зависимости от него, а он. Вот она, полная его покорность, зависимость от нее, вожделенная абсолютная власть! И денег тоже очень много. Как все повернулось! «Да я вас всех! Тех, кто мне стоял поперек!..». Вот и все причины. А книга Коры — их печатное воплощение, «мщение смертной руки», по выражению Виславы Шимборской, имеющей в виду руку писателя.
Когда я поделился приведенной гипотезой с двумя своими товарищами, первыми прочитавшими мою книгу (Д.А. Компанейцем и А.А. Рогожиным), то, согласившись с ней, оба независимо сказали одно и то же: следы ненависти Коры к Ландау должны сохраниться в ее книге, их можно найти, если внимательно читать. У каждой лжи должна быть своя маскировка, из-за которой торчат ноги и уши. А Кора — литератор неискусный. Действительно, в книге Коры слишком уж вульгарным выглядит бесконечное щебетание: «Даунька, Заинька и т.д.». Что же не приехала хотя бы раз взглянуть на «Зайку–Даулечку», когда он умирал в первый месяц? Повторяя Станиславского, хочется сказать про этого «Зайку»: «Не верю!» Ненависть в прошлом к Ландау маскируется неумеренными искусственными словоизвержениями любви к нему «для истории». И опять ее нетрудно понять. Не могла же она признаться современникам и потомкам в своих истинных чувствах к мужу, Нобелевскому лауреату, с кем и за чей счет прожила полвека.
И еще. Если женщина искренне любит мужа как мужчину (т.е. не из-за его высокого положения в обществе и денег), то она не будет публиковать его письма с шокирующими подробностями, в которых он ей описывает, как «осваивает» других дам на курортах [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 109–114; цитаты см. в Гл. 8]. Убежден, что истинно любящая женщина не стала бы писать об этом, так как это моральное извращение представляет их обоих в крайне негативном виде. А вот жена, имитирующая любовь, может захотеть исповедаться в записках о том, как она «любила и страдала». Главное, чтобы массовый читатель проникся к ней сочувствием. Пусть знают, с каким субъектом ей пришлось жить.
Но вернемся к более узкой теме ненависти Коры к Лифшицу, которая была первой производной от ее глухой ненависти к Ландау.
По словам писателя Голованова, беседовавшего с физиками, дежурившими в больнице, «более всех лечением Дау занимался Лифшиц, которого Кора ненавидела, <…> и понимала, что если Ландау придет в сознание, то Лифшиц на правах старого друга откроет ему глаза на Кору» [«Комсомольская правда», 2 марта 2000 ]. И тогда Кора упросила врача Беляеву (это рассказывала сама супруга профессора А.Ф. Беляева из Института химфизики) положить ее в академическую больницу.
Когда больной Ландау обрел сознание, то он постепенно стал все хуже и хуже относиться к Лифшицу. Считается, что именно Кора виновна в этом, что она успешно дискредитировала Лифшица в глазах Ландау, воспользовавшись его болезнью и снижением способности к критическому анализу дезинформации. Думаю, что это не совсем так. В.Л. Гинзбург прав, что самому Е.М. Лифшицу так было легче объяснять их разрыв с Ландау. Но в этой упрощенной версии не учитывается наступивший у Ландау комплекс неполноценности вследствие потери им функций непререкаемого лидера. Очернение же Лифшица Корой просто усиливало его ревность к соавтору, оставшемуся в строю. Обратимся теперь к тем вещам и событиям, которые Кора использовала, для того чтобы оговорить Лифшица.
В Главе 6 уже говорилось о том, что в своей книге, как и ранее в жизни, Кора обвинила Е.М. Лифшица в воровствечасти гонорара Ландау и его подарков к 50-летию. Употреблялось это выделенное слово и больным Ландау. Можно было бы не вспоминать трагическую действительность, списать все на болезнь Ландау, даже посочувствовать тяжело больному гению. Так оно раньше и было. В частности, тема разрыва с Ландау почти не поднималась ни Е.М. Лифшицем, ни З.И. Горобец, кроме как давным-давно, когда обсуждалось, как больной Ландау кричал, что не желает видеть Лифшица. Так было до выхода книги Коры.
Возможно, кто-то из друзей Е.М. Лифшица ожидал, что волчьи ягоды, посеянные в год выхода книги Коры, засохнут и не дадут всходов. Но они взошли, плодоносят, уже есть внучатые плоды. К примеру, в августе 2003 г. в либеральной газете «Московские новости» появилась злобно-клеветническая статья некоего журналиста по отношению к Е.М. Лифшицу [Золотоносов, 2003]. Академик Е.Л. Фейнберг, который написал гневное возражение на этот опус, уверен, что автор его не потрудился ознакомиться с историей школы Ландау, понятия не имеет о месте Е.М. Лифшица в мировой науке и его типе личности. Журналист лишь прочел книжку Коры и унюхал в ней привлекательный аромат.
Примечательно, что «МН», узнав от Е.Л. Фейнберга о том, что допустила совсем уж низкопробную клевету, даже не извинилась в лице ее тогдашнего замглавреда М.Шевелева и главреда тех лет В.Лошака, которых позже недавно уволил их хозяин. Но они не могли совсем не отреагировать на письмо известного ученого, академика. Тогда в редакции вырезали из письма Е.Л. Фейнберга те куски, в которых он обвинял в непрофессионализме журналиста и редакцию газеты, оставив лишь ту часть, в которой академик порицал собственно книгу Коры. Причем о результатах своей цензуры газетчики даже не поставили в известность самого академика. Он передал полный вариант своего письма в руки З.И. Горобец-Лифшиц (см. оба варианта в Приложении).
Теперь по существу самих обвинений Корой Лифшица в «воровстве». Краткий ответ на это обвинение был дан в письмах В.Л. Гинзбурга и Е.Л. Фейнберга — клевета! Но в откликах двух академиков не содержится анализа сути обвинения, того анализа, который выявил бы логические, хронологические и практические нестыковки в грубо сшитой версии Коры. Оба автора-академика знали Е.М. многие десятилетия, и этого им было достаточно, чтобы заявить о его невиновности в принципе. Однако этого, вообще говоря, недостаточно для большинства читателей, благодаря которым книга Коры стала бестселлером. Нередко забывают, что презумпция невиновности действует только в уголовно-процессуальных делах. А в делах нравственных и бытовых, в общественном мнении и в публикациях часто действует как раз презумпция виновности.
При жизни Ландау, в годы его болезни Кора изобрела один конкретный пункт для обвинения Лифшица, который придется сейчас проанализировать (второй пункт появился после смерти Ландау, его коснемся в дальнейшем).
М. Бессараб пишет в послесловии к книге Дробанцевой: «Коре кто-то сказал, что соавтор ее мужа получил деньги в каком-то немецком издательстве и за себя, и за своего патрона, вот тогда Кора сорвалась» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 488]. Наверное, расчет делается на читательскую массу из «простых людей», которые понятия не имеют о редакционно-издательском производстве. Так вот, Е.М. Лифшиц, действительно, проводил корректуру, читая тексты переводов книг Курса на немецком языке. Он никогда этого не скрывал. Написала же Бессараб, что «Коре кто-то сказал…» о полученном Лифшицем гонораре. Вопрос: если украл, то почему не скрывал этого, а наоборот, рассказывал? Впрочем, образ Лифшица, нарисованный в книге Коры и послесловии Бессараб насквозь фальшив и карикатурен, у них он, действительно, может бегать и болтать, например, о том, как он присвоил гонорар Ландау. Вероятно, Кора и Майя знали один из законов дезинформации, сформулированный самим Ландау: «Нет такой глупости, в которую бы не поверил интеллигентный человек». Особенно, если глупость сенсационна (см. в Главе 8, в подразделе «Высказывания Ландау»).
Для тех же читателей, кто хочет сухо и без эмоций проанализировать ситуацию, сообщаю следующее. Издательство в ГДР заключило с авторами, Ландау и Лифшицем, официальные договоры на перевод каждого тома их Курса на немецкий язык. В одном из договоров был пункт о редактировании автором текста перевода, внесении в него поправок и дополнений. Так делается довольно часто. Вне связи с этим пунктом, по договорам со всеми авторами Курса (Лифшицем на все 10 томов, Ландау на 7 томов, Питаевским на три тома и Берестецким на один том) все они или же их доверенные лица, или наследники получали (и получают) свою долю за издание перевода. Получала по этим договорам свою часть и Кора, должен получать до сих пор сын Ландау. Без таких авторских договоров легальное издание невозможно (кроме пиратских изданий, а такие тоже были).
Во время подготовки к изданию перевода автор часто вставляет в книгу какие-то исправления и дополнительные кусочки, иногда целые новые параграфы. Поэтому практика издателя — всегда сотрудничать при переводе книги с автором, если таковой жив и дееспособен. По договору издательство в ГДР выплатило Лифшицу некоторую сумму, перечислив на его счет во Внешторгбанк то, что он за вычетом налогов мог получить в виде сертификатов на «валюту» соцстран. Не слишком большую сумму, порядка его месячной зарплаты.
Естественно, обычные авторские гонорары всегда делились поровну между Ландау и Лифшицем, если они выплачивались им за иноязычные издания (что было далеко не всегда, так как в те годы СССР еще не подписал Международную конвенцию об авторском праве). Например, «Пергамон пресс» в лице его владельца Максвелла по его личному решению выплачивал Ландау и Лифшицу гонорары за публикацию перевода всех книг «Курса». Тогда Ландау получал их сертификатами во Внешторгбанке, а после смерти Ландау Кора продолжала получать свою половину как наследница. Такие вещи исполнялись всегда очень строго. Даже представить себе невозможно, что какое-то издательство, наше или иностранное, выдало бы одному из авторов деньги на руки «черным нáлом»; только при такой форме выплаты автор теоретически мог бы утаить и присвоить часть гонорара своего соавтора.
Но, может быть, Кора обвинила Лифшица с моральной, а не формальной стороны: вот, мол, мог бы выдать на лечение своего Учителя из полученного им гонорара (законного), а не выдал. Это было бы понятнее. Но такой поступок, кстати, не называется воровством, а именно это слово используется в книге Коры. (Интересно, когда она писала эту книгу, Бессараб ее «отредактировала» и поучаствовала в клевете в послесловии, а Ландау-сын разрешил печатать, кто-то из них вспомнил, как Е.М. Лифшиц первым выложил свой немалый взнос в общественный фонд лечения Ландау? Вопрос впустую. А ведь Кора не отдала физикам ни рубля из долгов даже после получения ею денег Нобелевской и Ленинской премий Ландау. Правда, ни Лифшиц, ни другие физики к ней с этим и не обращались.
Далее. Редактор «Преподавания физики» В.А. Ильин спросил меня: «А что Вы могли бы сказать по поводу юбилейных подарков, якобы украденных Лифшицем после смерти Ландау из его квартиры? Сей “факт” постоянно муссируется “той стороной” и выглядит внешне довольно сильно».
Чтобы ответить на этот вопрос вещественно, а не декларативно — мол, не было, не верю, и всё тут — мне пришлось заняться сбором сведений о событиях тех лет. И я дал развернутый ответ редактору «ПФ» [2002, № 24]. Но уже нет особого смысла его приводить в данной книге. Только что мне стало известно о приятном событии — сын Л.Д. Ландау Игорь опубликовал в 2004 г. через Интернет свое «открытое письмо» Г.Горелику, в котором написал, в частности, что это он собственноручно передал Е.М. Лифшицу подарки (по его словам, «все они были шуточного плана»), А Лифшиц их просил, чтобы показать врачам, лечившим Ландау (полную цитату см. далее в абзаце «Заочный диалог с Ландау-младшим»). Поэтому я решил оставить в этой книге только само описание «украденных» подарков «шуточного плана». Оно приводится в Главе 6 о Школе Ландау.[24]
В книге Коры есть места с самохарактеристикой главной героини, которые позволяют проанализировать гипотезу о том, кто в окружении Ландау мог быть осведомителем органов госбезопасности. В служебных документах последних в то время именовали секретными сотрудниками (звучит неплохо — таинственно и значимо!) Но в народе называли сокращенно сексотами, и это было ругательством, пошедшим на волю из-за колючки. В 1993 г. была опубликована Справка КГБ СССР со стенограммами некоторых доносов на Ландау (см. Приложение). Конечно, имена сексотов в ней не назывались. Но интересным оказалось положить рядом эту Справку и книгу Коры, написанную в те годы, когда никто даже не мог предполагать о возможности публикации этих доносов. Если прочесть подряд отдельные места в книге Коры и сопоставить их со Справкой, то возникает удивительный «эффект сборки» (как говорил когда-то академик Н.Н. Моисеев). Не собираюсь никому навязывать предполагаемое мною решение проблемы по идентификации одного из сексотов. Возможно, для кого-то из читателей это решение появится само собой как логическая неизбежность. Постараюсь объективно изложить имеющиеся факты и свидетельства, и пусть читатель делает выводы сам.
Первый из опубликованных доносов датирован 1947 годом.
Согласно тексту Справки: «Ландау подавляющее время находится дома, регулярно слушает передачи заграничного радио и, принимая у себя многочисленных посетителей, передает их антисоветское содержание». «Намерение Ландау выехать за границу, по данным агентуры и оперативной техники, усиленно подогревается его окружением, в частности, профессором Лифшицем Е.М.».
«Один из наиболее близких лиц к Ландау по вопросу его поездки за границу в 1957 году сообщил: “...было бы неосторожным разрешить Ландау выехать за границу, поскольку нельзя быть уверенным, что он вернется. Он, безусловно, не привязан к семье, а привязанность к сыну не производит впечатления глубокой привязанности отца. Он мало с ним общается и больше думает о своих любовницах, чем о сыне”... »
Итак, уже эти короткие фрагменты из доносов и сопроводительного текста Справки документально доказывают: агенты при Ландау были, причем не один. Но, по крайней мере, один из них был «одним из наиболее близких к Ландау лиц». Именно он характеризовал внутрисемейные отношения у Ландау и высказывал опасения, что Ландау может не вернуться из-за границы к семье, к сыну. Он имел возможность наблюдать поведение Ландау дома, его постоянное слушание заграничного радио, его разговоры с посетителями и, что особенно важно, отрицательное, с точки зрения органов и сексота, влияние на Ландау профессора Лифшица Е.М. Тем самым Лифшиц объективно и автоматически исключается из узкого круга подозреваемых «наиболее близких к Ландау лиц».
Конечно, можно теоретически предположить, что агентов вообще не было, что работала только прослушивающая аппаратура и что сверхсекретная Справка КГБ сообщает о якобы существовавших агентах специально, в провокационных целях. Последний вариант предположил М.И. Каганов (в личном письме ко мне, на которое он разрешил ссылаться). Возражу: в провокационных целях по отношению к кому — Отделу ЦК КПСС? Ведь Справка была подготовлена и направлена этому отделу давным-давно по его запросу, и была она под грифом «Совершенно секретно». Моей фантазии не хватает, чтобы здесь заподозрить скорее провокацию КГБ, чем наличие сексотов КГБ.
По канонам оперативной работы, как известно, одной прослушивающей аппаратуры недостаточно. Во всяком случае, так было в 1940–50-е гг. Ведь аппаратура не очень чувствительна, нередко ломается, о чем говорится в самой Справке. К тому же остается незакрытым еще очень большое информационное поле по пространству и времени вокруг объекта наблюдения, например в интимных контактах объекта, его разговорах шепотом, жестами, записками, во время прогулок и т.д. Серьезный контроль требует применения самого надежного и дешевого средства — людей. Поэтому давайте отвергнем гуманное, но наивное предположение (М.И. Каганова) о том, что МГБ–КГБ полагалось только на аппаратуру и, значит, агентурной сети вокруг Ландау не имело (?!), а если имело, то не пользовалось (??).
Замечу еще одну любопытную деталь. В Справке нигде не упоминается жена Ландау, ее участие в разговорах — ни за Советскую власть, ни против, как будто ее вообще не существует. Между тем из книги Коры (а теперь и из открытого письма ее сына Г.Горелику [Ландау И., 2004]) мы узнаём, что политические разговоры между Ландау и его женой велись и нередко. При этом в книге Коры приводится их содержание по широкому спектру вопросов, многие из которых могли весьма интересовать МГБ–КГБ: это и политические темы, и персональные характеристики друзей и сотрудников Ландау, включая «компромат» на них. Фактически более половины книги Коры посвящены именно компромату — «аморальному образу жизни», с точки зрения советской морали. Например, сообщается о любовнице академика-атомщика Л.А. Арцимовича, с которой он отправляется на курорт [С. 33]; о сложных отношениях в любовном треугольнике из композитора Д.Д. Шостаковича, его жены Ниты и академика-ядерщика А.И. Алиханьяна; о личной жизни «Коли Л» — известного академика-химика, близкого к правительственным кругам, часто ездившего за границу, и т.д. Пусть Кора преувеличивает долю и значение своих разговоров с мужем, но мне представляется, что в этом ее противники (в данном случае имеется в виду Э. Рындина [2004]) приуменьшают, когда они пишут о том, что якобы Ландау с ней не разговаривал на серьезные темы. В общем, как я понимаю, Кора знала много из того, что всегда интересовало спецслужбы, и они не могли проморгать постоянного источника сведений такой ценности.
Теперь поставим риторический вопрос: может быть, оперативники опасались обращаться к жене Ландау, не хотели нарываться на ее возможный отказ сотрудничать, например, по идейным или нравственным соображениям? Однако, когда дело идет об одном из самых важных физиков страны, такие нюансы, как «опасались, стеснялись» звучат наивно. Другое дело, что секретным службам нужна достоверная, добросовестная информация, которую агент лучше всего предоставляет, если сам активно желает ее добыть и передать. А это уже вопрос психологии, этики, нравственного настроя. Работать из страха и работать с рвением — это разные вещи. Вспомним блестящие результаты разведработы спецслужб СССР по добыче англо-американских атомных секретов. Все самые ценные сведения были добыты через агентов, служивших совершенно добровольно. Поэтому спецслужбы НКВД-НКГБ–МГБ[25] иногда отказывались от нажима при вербовке, если вербуемый однозначно не соглашался работать на них (см. в Приложении Записку З.И. Горобец-Лифшиц).
Итак, было бы крайне желательно, чтобы жена Ландау стала идейно убежденным информатором. Разумеется, особенности воспитания, идеологические установки, свойства характера, специфика личной жизни учитываются любыми спецслужбами при выборе объекта вербовки. Познакомимся же с идейной стороной вопроса, опираясь на текст самой Коры.
«Как-то зашла в палату Дау — Гращенков <профессор медицины, руководивший лечением Ландау после автокатастрофы, случившейся 7 января 19 62 года> заканчивал осмотр Ландау.
— Коруша, как я тебя ждал, сколько я доставил тебе хлопот своей болезнью. А когда я тебя нашел в Харькове, я так мечтал устроить тебе счастливую жизнь. Помнишь, как ты уговаривала меня в Харькове вступить в Коммунистическую партию. По своим убеждениям я всегда был марксистом. Коруша, сейчас я решил вступить в Коммунистическую партию.
У Гращенкова глаза округлились.
— Даунька, ты сначала выздорови.
— Нет, Коруша, я окончательно решил вступить в Коммунистическую партию. Ты ведь всегда этого хотела.
— Дау, сейчас у меня одна мечта, чтобы ты стал здоров.
— Корочка, естественно, я сначала выздоровлю.
Вспомнила, что в Харькове очень хотела, чтобы Дау стал коммунистом, в те далекие молодые комсомольские годы у меня было твердое убеждение: вне партии, вне комсомола должны оставаться только мелкие людишки вроде Женьки Лифшица, чуждые нашей советской идеологии, это было в начале тридцатых годов» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 283].
В другом месте книги упоминается, что Кора «даже была зачислена в штат инструктором райкома партии в Казани в 1943 г.» (Об этом уже говорилось выше со слов Э. Рындиной.) И еще одна цитата: «Секретарь парткома ИФП сказал: “Кора, у тебя сейчас одна очень серьезная партийная нагрузка — береги мужа, Ландау очень нужен нашей стране”» [Там же, С. 136]. Если это партийное поручение понимать как гласный контроль, то с этим все ясно. У Коры были как сильнейшие мотивы, так и наилучшие возможности для его осуществления. Кора выполняла поручение, полностью соответствующее ее идеологической установке и ее огромным организационным способностям (о которых говорят свидетели, ее знавшие, например, В.Л. Гинзбург, а также весь материал ее книги). Мотивом же был главный жизненный интерес — сохранение Ландау при себе. А ведь она вполне могла его потерять в случаях: 1) отъезда Ландау за границу и его невозвращения, 2) развода с ней. Случай первый — гипотетический, но ставший чуть более реальным во время хрущевской оттепели, когда, например, за границу выезжал сам И.В. Курчатов; с этим временем совпадает, кстати, предупреждение сексота о недопустимости выезда Ландау за рубеж. Случай второй — куда более реальный (см. выше письмо Ландау к Коре от 23 августа 19 45 г. о его намерении развестись с ней).
Попробуем проанализировать теперь, как могло обстоять дело с контролем негласным. То, что Коре никогда не предлагали сотрудничества с органами, представляется мне почти невероятным. Но это можно обсудить. А вариант, что ей предложили, но она отказалась — не буду даже обсуждать, исходя из всего того, что мне известно о личности Коры из ее книги и из статей племянниц ее и Ландау. Абстрактным поклонникам презумпции невиновности, вспоминающим таковую к месту и не к месту, не собираюсь возражать. Потому что такая презумпция требуется только в уголовном процессе, но никак не в историко-публицистических исследованиях. Если же принять ее в них, то это означало бы абсурд — конец всякого творчества, так как пришлось бы запретить обсуждать любые не доказанные в суде заговоры и убийства с античных времен. Вместе с тем подчеркиваю: обсуждая версию о сотрудничестве Коры с НКВД–МГБ, я не претендую на ее документальную, юридическую доказанность.
После первой публикации статьи «Секретный сотрудник рядом с академиком Ландау» в НГ-Наука в газету пришло несколько писем, но мне их не показали. Через полгода поместили в виде полемики два письма. Первое названо редакцией строкой из письма: «Страна должна знать своих стукачей». Его прислал доктор технических наук из Москвы В.А. Симаков. Он поддерживает гипотезу о Коре-сексоте, но замечает: «Что касается мотивов сотрудничества с органами, наиболее убедительными выглядят личная неприязнь к коллегам мужа, стремление удержать его, а не отвлеченные идеологические соображения, которым значительное место уделено в статье Горобца». Во втором письме профессора П.П. Федорова из Института кристаллографии (Москва) сама моя гипотеза не обсуждается, но сказано, что она «представляет собой донос, причем на основе косвенных данных <…>. Если обратиться к книге жены Ландау, то с ее страниц встает женщина не очень умная, но, безусловно, очень несчастная. Моральные (извините за выражение) принципы, которые Ландау проповедовал и которым следовал в отношениях мужчины и женщины, для любящего человека должны быть жестоким, ведущим к неврозу испытанием» [НГ-Наука, 2000, 21 ноября].
Бог с ним, с определением моей статьи как доноса, хотя оно и противоречит дефиниции доноса (согласно Словарю С.И. Ожегова: «Донос — тайное сообщение представителю власти, начальнику о чьей-н. противозаконной деятельности» — в моей статье все наоборот: не тайное, не власти, не о противозаконной…) П.П. Федоров по существу предлагает отказаться от открытого публичного рассмотрения отрицательных гипотез относительно исторических персонажей. А вот обсуждать в кулуарах, наверное, можно. Так, подобная гипотеза о Коре, оказывается, уже обсуждалась в окружении Ландау в те далекие годы. Во всяком случае, недавно Д.А. Компанеец и И.О. Лейпунский рассказали мне, что они сами слышали разговоры на эту тему, которые велись их родителями между собой и с близкими друзьями. Вскользь о том, что такая идея уже мелькала, упомянул Л.П. Питаевский, когда З.И. Горобец подарила ему номер «НГ». А вот В.Л. Гинзбург только сказал: «Как интересно!»
Далее, фразу о Коре как о любящем человеке не стану комментировать по существу — все сказал о ее «любви» выше, в подразделе «Книга ненависти». Понимаю, что среди читателей книги Коры есть немало (а может быть, и большинство) таких, кто верит в ее любовь в стиле бразильского сериала.
Теперь постараюсь ответить заочно на один аргумент против моей гипотезы, дошедший до меня из спецслужб. Он был высказан одним полковником госбезопасности человеку, известному и уважаемому в Институте физпроблем (он просил его не называть), а последний пересказал суть замечания З.И. Горобец-Лифшиц. Оно состоит в том, что в спецслужбах якобы не практикуется вербовка супругов с заданием доносить на свои половины. Аргумент серьезный, потому что исходит от профессионала. Постараюсь ответить с логических позиций, так как никаких секретных инструкций на этот счет я, естественно, не знаю.
Возможно, в принципе полковник прав, и есть такие рекомендации и такая практика в органах. Вероятно, она объясняется не моральными причинами, а низкой эффективностью и ценностью добываемой таким путем информации, так как часто супруги пытаются скрыть «негатив». Но это, скорее всего, — в общем, для массовой практики. В качестве контраргумента упомяну два известных исторических примера. Первый пример А.И. Солженицын: он, как не раз писалось в газетах, считал, что его первая жена Наталья Решетовская была завербована органами (по-видимому, в 1940-е годы). А ведь в то время значимость Солженицына для страны была много меньшей, чем Ландау. Второй пример — маршал артиллерии Кулик: недавно опубликован протокол МГБ (тоже от 1940-х гг.), в котором говорится о вербовке его жены [Прудникова, 2005. С. 372].
Попробуем рассуждать дальше. Ведь Кора могла быть завербована еще до брака с Ландау. Их официальный брак был оформлен только в 1946 г. с рождением сына. Напомним, что Кора в 1930-е гг. считалась первой красавицей Харькова. При этом она была идейной комсомолкой, с высшим образованием. Идеальный объект для вербовки. Приходит в голову даже мысль, что, возможно, не случайно состоялось ее знакомство в 1932 г. с молодым, но уже знаменитым физиком, вернувшимся из долгой командировки за границу, где он познакомился едва ли не со всеми ведущими физиками мира. Это — одно из разветвлений основной гипотезы.
Далее, мы знаем документально, что органы взяли в оперативную разработку Ландау и Кореца никак не позднее 1935 г. Поскольку Кора еще не была официальной женой Ландау, а он жил с ней, практически реализуя свою теорию свободной любви, то ей, наверное, не доставало ощущения прочности семейного положения. Здесь опять приходят в резонанс мотивации двух сторон — гражданской жены и наших доблестных органов. Последние могли полагать, что дама сама станет активно добывать информацию о сомнительных контактах и разговорах своего сожителя (термин формальный), чтобы иметь больше возможностей контролировать свой семейный союз. Хотя бы для того, например, чтобы давать компромат, не допуская поездок Ландау за границу, откуда уже не вернулся ближайший его друг Георгий Гамов.
Если выдвинутая мной гипотеза справедлива, то любопытно посмотреть, как умело Кора, обсуждая в книге ту же самую тему о сексотах, «переводит стрелку» на другого человека из близкого окружения Ландау. (К сведению И.Ландау: уж она-то явно не стесняется это делать.) Приведу фрагмент из ее книги.
Ландау говорит Коре: «…мой Абрикосик <А.А. Абрикосов> давно как-то говорил, что его Таня очень настаивает, чтобы Алеша завел дневник и ежедневно тщательно записывал все, что я говорю, не науку, нет, а просто все мои частные разговоры. Это он говорил мне не наедине, все подняли его на смех <… >. А потом Женя стал замечать, что Алеша завел такой дневник и фиксирует мои частные разговоры. Женя не хотел меня огорчать впустую. Заботясь обо мне, решил выяснить, зачем это понадобилось Алешиной Тане. Он очень много потратил времени, выслеживая Таню, и зафиксировал, что Таня посещает всем известное здание на площади Дзержинского» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 390].
Проанализируем это сообщение, основанное, якобы на ясных уликах. О ведении дневника — вероятно, так оно и было. Трактовать это явление можно как вполне доброкачественно, так и намеренно извратить («Коре вообще доверять нельзя», как писал В.Л.Гинзбург). Вторая же часть информации мне представляется наивной. В одной Москве были десятки, если не сотни тысяч сексотов МГБ–КГБ. Если бы они лично ходили на площадь Дзержинского для встреч со своими кураторами, то у «известного здания» выстроилась бы огромная очередь. Ее надо было бы распределять по дням или месяцам — кто бы стал централизованно вести такой график и следить за его выполнением? Как мы знаем хотя бы из книг, агенты встречаются с кураторами в совершенно разных местах. Конечно, можно допустить, что фигура Ландау была столь значительной, что информация о нем немедленно докладывалась в центральный аппарат МГБ. Но, естественно, не напрямую, от простого низового агента («Тани»), который садился в метро и без всякой конспирации ехал прямо на площадь Дзержинского. Эта очевидная схема показывает, как легко замазать человека, исходя из каких-то чисто житейских, поверхностных наблюдений и совпадений. Что было на самом деле, куда ездил Е.М. Лифшиц и что он видел, он мне не рассказывал. Допускаю, что иногда Т. Абрикосова, действительно, могла выходить из метро «Дзержинская». Люди вообще нередко ездят в центр, тем более, что тогда Москва была раз в десять меньше, чем сейчас. Так что, если судить только по сведениям, опубликованным в книге Коры, то, думаю, не было у ее автора серьезных оснований бросать тень на Т. Абрикосову.
Несколько заключительных слов о Коре.
Профессор М.И. Каганов в письме ко мне из США сообщает: «Все время после катастрофы, до самой смерти Дау Корой руководил дурацкий страх, что Капица уволит Ландау и прекратится поступление зарплаты. Из-за этого она выдумывала, что Дау работает, предполагает совершенствовать школьное образование, внушала Ландау мысль о вступлении в КПСС».
Действительно, в течение более шести лет тяжелой болезни Ландау продолжал получать зарплату завотделом ИФП (600 рублей) и деньги от Академии наук за звание академика (500 рублей), т.е. всего 1100 рублей в месяц — огромные деньги по сравнению со средней зарплатой в СССР в те годы (примерно 150 рублей в месяц). Коре было чего бояться!
Далее М.И. Каганов пишет: «Я долго, с 70-го года был с Корой в одной парторганизации. Она была совершенно инертна. И понятно: было это после смерти Дау, никакая показуха была ей уже не нужна. Пенсию она получала. Нобелевскую премию имела».
В 1970-х гг. Кора написала то, что стало прообразом изданной впервые в 1999 г. «книги Коры». В машинописном виде рукопись давалась для чтения некоторому кругу лиц. Те, кто ее видел ранее (например, Н.А. Шальникова, Д.А. Компанеец), говорят, что книга стала еще хуже. Свою рукопись Кора как-то показала Анне Алексеевне Капице, жене Петра Леонидовича. Та прочла и сказала: «Кора, лучше сожгите эту книгу!» Об этом Анна Алексеевна сама рассказывала Е.М. Лифшицу и моей матери.
В начале 1980-х гг. Кора тяжко заболела. Истерзанная раком, она ушла из жизни в 1984 году.
Не все рукописи не горят, но рукопись Коры оправдала эту пословицу. Ее обработали и издали родственники Коры. При жизни Ландау у него было немало завистников и врагов. Но никто из них не сделал и малой доли того, что сделали его ближайшие родственники, чтобы он как человек (а не как ученый) вошел в историю науки в столь невыгодном свете, в каком представлен в этой книге. Как говорил генерал А.И. Лебедь, «Глупость — это не отсутствие ума, это такой ум». Но как автор Кора наверняка была бы счастлива, если бы узнала, что ее книга дождалась своего читателя. Такой читатель оживился и размножился в новой России, в эпоху, породившую синтетический афоризм из трех слов на различных языках — английском, русском и русском блатном: «Пипл всё схавает!» Однако эта циничная и хлесткая поговорка охватывает, к счастью, не все множество русскоязычных читателей.
Предложив к прочтению изложенный в этой части материал и его трактовку, я вовсе не рассчитываю на полное согласие с ним. Я надеюсь на вдумчивость и спокойную логику своего читателя, заинтересованного в приближении к правде.
Посеешь ветер — (далее известно)…
Из народной мудрости
Сведений об Игоре Львовиче Ландау (И.Л.) у меня немного. Они в основном взяты из книги Коры и заметок Эллы Рындиной, носят фрагментарный характер и не претендуют на составление целостного портрета. Двоюродная сестра Игоря Элла пишет:
«Когда родился Гарик в июле 1946 года, по словам Дау, Кора хотела, чтобы Гарик носил фамилию Ландау и был русским. Дау встал на дыбы: “Если Ландау — то еврей, а если хочешь записать его русским, то пусть будет Дробанцевым. Это же смешно — Ландау — и русский”. Поскольку переспорить его было невозможно, то Кора согласилась, и они сошлись на решении записать Гарика под фамилией Ландау.
Прошло много лет после того разговора: и вот в одно из моих посещений больного Дау уже после катастрофы Кора была возле Дау и рассказывала мне, как обычно, что его плохо лечат, что врачи списывают все боли в ноге и в животе на мозговые явления. А потом поделилась со мной радостью: “Элла, знаете, какой Гарик у нас молодец: учительница его спросила: «Что-то странная у тебя фамилия, наверно, отец нерусский?», а Гарик ей ответил с твердостью: «И отец русский, и дед русский!»”. Кора была в восхищении от сына и от того, как он ловко ответил учительнице. Я посмотрела на нее круглыми от удивления глазами и подбежала к лежавшему на кровати Дау: “Как же так? Ведь вы же договаривались, когда Гарик родился, ведь он попал в дурацкое положение?” “Не знаю, — ответил Дау, как бы отмахиваясь от неприятного разговора, — Спроси у Коры, наверное, она так решила”. Нечего было спрашивать у Коры, всё и так было ясно, я бы и сама могла догадаться: когда Гарику надо было получать паспорт (ему 16 исполнилось в июле 1962 года), Дау лежал в тяжелом состоянии в больнице после аварии. Кора, естественно, решила вопрос, как ей того хотелось» [Рындина, 2004, № 7].
А теперь опишу следующие два события с участием И.Л., в одном из которых я пассивно участвовал сам, а во втором — наша семья в лице З.И. Горобец-Лифшиц. Начну с последнего.
Весной 1961 года мой брат Евгений заканчивал 9-й класс, так же, как и сын Ландау. В те годы было очень трудно поступить в вуз, так как по инициативе Н.С. Хрущева было установлено преимущество для производственников — ребят, успевших получить двухлетний трудовой стаж по профилю будущего вуза, их брали по отдельному конкурсу, даже с тройками. В это время наша мама (З.И. Горобец) услышала, что в Институте физпроблем появилась весьма редкая лаборантская вакансия. И у нее возникла идея попросить П.Л. Капицу, чтобы он взял Женю на это место. Просьба была довольно естественная, так как З.И. давно работала в редакции ЖЭТФ, который возглавлял Капица, знавший ее лично. Но прежде она решила обсудить эту идею с Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшицем, для чего зашла в теоротдел Ландау, находившийся по соседству с редакцией. Выслушав ее, оба ученых не только не одобрили ее плана, но и посмеялись над ним. Они считали, что надо заканчивать более сильную дневную школу и получше готовиться к вступительным экзаменам в институт (тогда Женей был намечен вуз, готовящий физиков). Тем не менее, она не оставила намерения обратиться к Капице и ждала подходящего момента. Однако через неделю Е.М. Лифшиц с иронической улыбкой сообщил З.И., что она может не беспокоиться — на единственную появившуюся вакансию лаборанта в ИФП уже зачислен сын Ландау. (Случившееся оказалось к лучшему: Евгений Горобец сам нашел себе место работы, он поступил лаборантом в кабинет физики в 51-й школе. Но, вероятно, этот эпизод, показавший ему, как великие «физики шутят», не добавил симпатий к их науке. Женя резко изменил свой профессиональный выбор. Сейчас он профессор, доктор медицинских наук и заслуженный деятель здравоохранения России.)
Теперь о втором эпизоде, в котором я сам единственный раз наблюдал Игоря Ландау. Весной 1964 года И.Л. заканчивал первый курс физфака МГУ, когда я уже заканчивал пятый курс. Мы не были знакомы, и наши пути пересеклись лишь однажды. В июне 1964 года я был представителем студенческого профкома в комиссии под председательством заместителя декана А.И. Костиенко, которая рассматривала дела студентов, имеющих академическую задолженность. Комиссия учитывала конкретные личные обстоятельства и давала рекомендации декану разрешить или нет студенту пересдать еще раз экзамен. Почти всегда декан поступал так, как рекомендовала комиссия. На эту комиссию вызывали только студентов, не сдавших экзамен по данному предмету два раза и больше. Двоечники толпились у дверей в кабинет замдекана, их вызывали поодиночке. Неожиданно прозвучала фамилия Ландау. Вошел Игорь, сел на стул. Начались обычные вопросы, почему он не сдал такой-то предмет, точно не помню, математику или физику, или то и другое. Как мне помнится, Игорь почти ничего не говорил, не оправдывался, как другие студенты. Он лишь едва улыбался, напоминая Джоконду. Замдекана сообщил, что дела у Ландау очень плохи, с двойками и пересдачами он прошел предыдущую зимнюю сессию, а сейчас вот не может сдать весеннюю. По правилам мы должны представлять его к отчислению. Тем более, что такая ситуация с ним в эту сессию происходит не впервые. Оказывается, предыдущая комиссия (на которой я не был) уже отказала ему в праве пересдачи. Отказал и декан профессор В.С. Фурсов. Однако всякий раз И. Ландау отправлялся на прием к ректору МГУ академику И.Г. Петровскому, и тот, вопреки решению декана, разрешал Ландау-сыну пересдавать экзамены — что было против правил — практически неограниченное число раз. Помню, что когда И.Л. вышел за дверь, многие, естественно, заохали, проводя, естественно, сравнение между сыном и отцом, которому все сочувствовали. А Костиенко сказал, что учиться на физфаке Игорь все равно не сможет. Он вспомнил известное выражение: «На детях гениев природа отдыхает», которое я тогда услышал впервые.
Но он ошибся. Не знаю подробностей, но И.Л. закончил физфак. С третьего курса он учился на кафедре низких температур, которой заведовал А.И. Шальников, выдающийся экспериментатор и близкий друг Л.Д. Ландау. Сразу после окончания Ландау-младшим физфака П.Л. Капица зачислил его в Институт физпроблем АН СССР на должность младшего научного сотрудника для работы физиком-экспериментатором. Впоследствии И. Ландау защитил кандидатскую, а через какой-то срок и докторскую диссертацию. В начале 1990-х годов он эмигрировал в Швейцарию, где работал как физик. Развелся, снова женился и опять развелся.
Теперь приведу несколько строк из рукописи В.Л. Гинзбурга.
«Формально я знаю, конечно, Гарика с детских лет. Но практически с ним не общался. Помню, что он однажды меня подвез на своей машине. Мне он казался вполне нормальным, интеллигентным молодым человеком. Слышал, что он хороший экспериментатор, в последние годы работал (и, вероятно, работает) в Швейцарии. Я еще слышал отрывочно, что “по сексуальной линии” он близок к Дау. Упоминаю об этом, ибо в таком случае публикация книги, быть может, это попытка как-то реабилитировать Кору, что ли? Не понимаю, не могу себе представить, чтобы я или кто-либо из моих друзей публиковал подробности личной жизни своих родителей. Другая гипотеза — деньги. Кстати, куда делись деньги от Нобелевской премии? Кора об этом не пишет. Неужели деньги пропали? Это не в духе Коры. Гарик — единственный наследник и, если деньги он получил, то издавать отрывки из воспоминаний Коры и саму книгу из финансовых соображений ему нет нужды. Все это “ландауведам” нужно будет выяснить» [Гинзбург, 1999].
Некоторые характерологические подробности о Ландау-младшем мне сообщил Дмитрий Компанеец, который был с ним близко знаком. В начале 1970-х гг. Дима, выпускник МИФИ, был аспирантом в Институте физпроблем, как раз когда там работал Ландау-сын. Они были ровесниками, часто встречались в институте и даже в командировках, на научных конференциях. Ландау-сын работал в лаборатории низких температур у члена-корреспондента АН СССР Ю.В. Шарвина. Работал, по словам Димы, с интересом, целеустремленно. Один эпизод особенно запомнился Диме. В день защиты И.Л. кандидатской диссертации, сразу же после окончания защиты он спустился вниз в лабораторию, чтобы продолжать эксперимент. Никаких банкетов, даже стола для самых близких товарищей! По мнению Димы, этот эпизод характеризовал увлеченность И.Л. работой, а не его скаредность. Как раз наоборот, Дима рассказывает, что И.Л. не был жадным. Не был он и заносчивым по причине своей фамилии, был в меру общителен, жизнерадостен, вполне неглуп. Появление книги Коры, которую издал Игорь Ландау, было шоком для Дмитрия Компанейца. Он говорил мне, что не знает, как это объяснить. Версию, что И.Л. заработает на этом издании, Дима отвергает: оплата труда в Швейцарии многократно превосходит то, что достанется И.Л. от книги. Какие мотивы остаются? Может быть, это своеобразный «прикол» (эпатажная шутка), как выразился Дима, использовав современный сленг?
Предполагаю, что мне понятны причины публикации И.Л. Ландау записок своей матери. Их две. Первая из причин очень простая: он сделал это в память о матери, которую любил. Сделал, когда представилась возможность. Литературной обработкой книги сам не занимался, отдав все это на откуп своей кузине Бессараб. Какие-то особые места из книги все же вырезал, об этом говорится в сноске. Вторая причина сложнее: почему И.Л. Ландау оставил столь открыто эротические сцены с участием своей матери, отца и его любовниц? Почему оставил грязную ругань с прямыми оскорблениями людей, бывших многие годы друзьями его отца — Е.М. Лифшица и его спутницы жизни З.И. Горобец-Лифшиц? Ведь это опускало весь уровень книги слишком уж низко.
Мне кажется, что эротические эпизоды и комментарии Коры были сохранены им из солидарности с матерью. Это выражало его антипатию и осуждение поведения отца в качестве супруга его матери. Конечно, И.Л. Ландау всегда отдавал себе отчет в величии ученого Л.Д. Ландау и во многих полезных следствиях из этого факта. Но физиком-теоретиком он не был, под научной магией отца не находился (как боготворившие его ученики). А стиль и выходки в супружеской жизни отца воспринимал, по-видимому, так же, как и любой средне-нормальный человек, т.е. с отвращением. Хотел, чтобы при чтении воспоминаний матери читатели тоже встали на ее сторону, чтобы они поняли: гений — отдельно, муж — отдельно, первое не оправдывает выходок второго. Возможно, считал, что публикация книги матери никак не повредит высшей репутации Ландау-ученого. А то, что пострадает репутация Ландау-человека и семьянина — ну что ж, последний это заслужил. Хотя, быть может, ничтожная часть постсоветского общества и осудит сына за публикацию данной книги, позорящей его отца как мужа матери. Но с этим не надо считаться, на рынке важна покупательская масса, а не умники-одиночки, если они, конечно, не миллионеры, а нищие. Почему лишь ничтожная часть? Да потому, что почти никто — разве что В.Л. Гинзбург да несколько историков — не заметит, что авторские права принадлежат именно сыну Ландау и, следовательно, он несет ответственность за книгу в целом. Книгу написала мать, она хотела, чтобы книга была такой. Все! По большому счету осуждение общественности («совков») ему безразлично. А «пиар» должен сработать. И.Л. Ландау рассудил трезво и во многом не ошибся.
Недавно мне сообщили, что Ландау-младший продал кинокомпании (в лице режиссера И. Хржановского) право на создание игрового фильма о Ландау-старшем по мотивам книжки жены Ландау. Так что в «ландауведении» будет создано еще немало ярких страниц в духе «фэнтези»
В августе 2005 г. мне принесли распечатку из Интернета «открытого письма И.Л. Ландау некоему Г. Горелику». В письме много новой информации. Я не стал переделывать того, что уже было мною написано, но решил добавить в этот подраздел выдержки из указанного «открытого письма» и свои комментарии к ним в форме заочного диалога.
Письмо И.Л. представляет собой ответ историку Г.Е. Горелику на его статью в газете «Московские новости» под названием «Подлинный Ландау» <htt://ggoreliknarod.ru./>. Сама статья Горелика мне была известна, но не вызвала у меня интереса, и я на нее нигде не ссылаюсь. Несмотря на «вызывающий», по словам И.Л., заголовок, эта статья Г. Горелика — повторение пройденного, в ней нет новых фактов, документов или выводов. По мысли ее автора, основная идея этой статьи состоит в том, что Кора Ландау не понимала сложной личности своего мужа, не знала его мировоззрения. Ответная же записка И.Л. содержит немало нового и существенного для уточнения образа его отца.
О политической идеологии Ландау.
И.Л.: «Конечно же, моя мать прекрасно знала о политических взглядах и настроениях отца <…>. Это правда, что мой отец всю свою жизнь был исключительно просоветским человеком. Он свято верил в социалистические идеалы. Он вообще был идеалистом. Например, до очень зрелого возраста он думал, что плохих людей на свете не бывает, просто потому что плохо быть плохим и все должны это понимать. <…> в социалистических идеалах, приверженцем которых он был, как и в идее советского государства, нет ничего плохого. <…> В такое хорошее государство верил мой отец, и именно об этом написала моя мать в своей книге. Кстати, мой отец никогда не отождествлял государство, в котором мы жили, с социалистическим <…>. То, что политические взгляды моего отца “коренным образом” изменились в 1937 г., придумал, по-видимому, сам Г. Горелик. И до и после отец был в восторге от идеи социализма, а отрицательное отношение к Сталину у него сформировалось значительно раньше».
Б.Г.: Быть «исключительно просоветским» и вести такие разговоры, какие приведены в Справке КГБ, это — явное противоречие. Но по существу я понимаю, на чем настаивает И.Л.: отец был социалистом-утопистом. Мне тоже так кажется. Вместе с тем, если бы у Ландау появилась возможность уехать из СССР в капиталистическую страну, то после 1935–37 гг. он, несомненно, уехал бы.
О диаде Ландау–Лифшиц.
И.Л.: «…роль Е.М. Лифшица в написании текста “Курса теоретической физики” никогда не вызывала сомнений. Да, он писал текст и переписывал его, если получалось неудачно. <…> Была ли его роль сколько-нибудь определяющей? В этом я позволю себе усомниться».
Б.Г.: Далее И.Л. поясняет свои слова на единственном примере первого тома Курса, “Механики”. Я их здесь опускаю для краткости. В общем, примерно то же об этой книге писал профессор Ю.Н. Ранюк, это уже обсуждалось в Главе 2. Но «Механика» — всего один, самый тонкий из томов Курса. И.Л. ни единым словом не касается трех толстых и сложнейших томов 4, 9 и 10, написанных уже без всякого участия Ландау. Да, при его участии эти книги были бы наверняка еще лучше. Но независимая мировая научная печать, а также такие советские эксперты, как В.Л. Гинзбург и Я.Б. Зельдович (мог бы перечислить и других) оценила их тоже очень высоко. Учитывая, что И.Л. не теоретик, а экспериментатор, думаю, что его мнение здесь — более личностное, нежели профессиональное.
И.Л.: «Я хочу подчеркнуть, что Евгений Михайлович обладал очень обширными, поистине энциклопедическими знаниями в области теоретической физики, но ему не хватало то ли какой-то творческой жилки, то ли интереса к науке, но отец никогда не высказывал никакого восторга Е.М. Лифшицем как Физиком Теоретиком <…>, и если бы мой отец не попал в эту ужасную катастрофу, Евгений Михайлович так никогда бы и не стал ни членом-корреспондентом Академии наук, ни академиком».
Б.Г.: К сожалению, думаю, что примерно так сам Ландау и полагал. Между тем, изучив массу материалов на эту тему, могу утверждать, что мировое научное мнение о Лифшице как ученом — совсем другое. Я уж не говорю о таких светилах, как Я.Б. Зельдович и В.Л. Гинзбург: они — друзья Лифшица. Но обратимся хотя бы к телеграмме гениального советского физика-теоретика Н.Н. Боголюбова (см. его неформальную телеграмму выше, в конце подраздела о Е.М. Лифшице). Мнение Н.Н. о Лифшице-ученом — это очень веский аргумент в оценке последнего. Да, я согласен с И.Л., что при действующем Ландау Е.М. Лифшиц вряд ли был бы избран в АН СССР — Ландау не пустил бы его. Невыгодно. Мягко говоря, он вообще не поддерживал идей о выдвижениях кого-либо, появлявшихся в его окружении. Такой вот «альтруист». Об этом есть высказывания М.И. Каганова и Л.П. Питаевского (см. в Главе 8). Единственное исключение Ландау сделал в отношении А.Б. Мигдала (чьей фундаментальной идеей о фононах ранее воспользовался в своей теории сверхтекучести). Да и то решил поддержать его не спонтанно, а по просьбе смертельно больного И.Я. Померанчука. Эту характерную, эгоцентрическую черту Ландау я попытался проанализировать подробнее в Главе 8. Здесь не буду повторяться. Скажу только, что данная ситуация гораздо более характеризует самого Л.Д. Ландау как человека, чем Е.М. Лифшица как ученого.
И.Л.: «По единогласному заключению врачей, состояние моего отца было безнадежным. Я был, по-видимому, единственный, кому этого не сказали. Мне сообщили только, что у отца перелом ноги, и через несколько дней он будет дома. После случившегося у матери был тяжелый сердечный приступ, и ее на скорой помощи увезли в больницу. Лифшиц, который жил в соседней квартире, все это, конечно, знал. В тот же вечер он пришел к нам домой и попросил у меня разрешения взять подарки, подаренные отцу на его пятидесятилетие, якобы для того, чтобы показать врачам в больнице. У меня, поскольку я думал, что у отца только легкая травма, эта просьба не вызвала никакого подозрения, и он их получил. Все, за исключением нескольких картин, висевших на стенах».
Б.Г.: Слава богу, наконец-то очевидец пишет о том, что Лифшиц получил подарки из его рук, а не украл их, как написано в книге Коры. Теперь-то я согласен с И.Л.: не надо было Евгению Михайловичу брать эти подарки. Он хотел показать образные картинки врачам, лечившим Ландау, чтобы они лучше представили себе его личность, и не мог предвидеть темного будущего.
И.Л. Интересно, может ли представить Г. Горелик демонстрацию подарков (все они были шуточного плана) врачам у постели умирающего? — Я не могу.
Б.Г. У И.Л. одни факты вступают в противоречие с другими. Перелом ноги это как — легкая травма (он так написал)? А у матери под этим впечатлением — тяжелый сердечный приступ и ее увозят в больницу. Еще одно противоречие: И.Л. пишет, что ему сказали, что у отца перелом ноги, и через несколько дней он будет дома. А его тетя, Элла Рындина сообщает вот что. «Мама <сестра Ландау Софья приехавшая из Ленинграда на третий день после автокатастрофы> договорилась с Федоровым <врач>, чтобы Гарик смог придти в больницу навестить отца, и позвонила Гарику, что ждет его. К ее удивлению, Гарик сказал в ответ, что придет только тогда, когда отец начнет разговаривать. В это время Дау метался между жизнью и смертью, и в то, что он выживет и будет разговаривать — не верилось даже в самых смелых прогнозах» [2004, № 7].
Ландау-сын жмет на эмоции: «демонстрация подарков у постели умирающего»… И не может себе представить, что Е.М. показывал эти картинки, провожая в аэропорт профессора З. Кунца, прилетавшего из Праги, проведшего консультацию, которая спасла жизнь Ландау-отцу (пока Ландау-жена и сын сидели дома). Кунца, который расспрашивал Е.М. о великом Ландау-физике, его жизни, месте в советском обществе… То же самое было с профессором Пенфилдом, прилетавшим из Канады. Говорят, они оба даже не взяли денег за консультации. Такой же естественный интерес к личности своего необычного пациента проявляли и советские медики. Лифшиц им много рассказывал о Ландау. Это была форма уважительного отношения к людям, благодаря героическим усилиям которых Ландау остался жив (и потому, кстати, стал нобелевским лауреатом) А вот Ландау-сын их даже не поблагодарил. На самом деле, мало кому более чем Лифшицу и этим медикам Ландау-сын обязан тем, что он стал наследником нобелевского лауреата со всеми вытекающими отсюда крайне благополучными для него последствиями.
Далее. Мать И.Л. увезли на скорой? Да, но в какой день после автокатастрофы это было? Прошло около десяти дней. Увезли ее не внезапно, иначе доктор Беляева не рассказывала бы о нескольких обращениях к ней Коры. Теперь насчет «скорой». Не знаю, как в Швейцарии, но у нас в стране используют одинаковые автомобили для скорой помощи и для обычных плановых перевозок больных. Только у «скорой» с 1970-х годов стоят цифры 03, а в 1962 г. не было и этого отличия. Так что машина, перевозившая Кору, скорее всего, была просто прислана из Академической больницы для транспортировки, как это и полагается делать, особенно, если просит жена академика. Слова же о «скорой» использованы, очевидно, чтобы усилить эффект экстренности. Я могу понять И.Л.: ему надо оправдать свое и мамино непосещение умирающего отца в течение полутора месяцев, зафиксированное очевидцами.
Наконец, И.Л. пишет, что в статье Г. Горелика — сплошная ложь, а в книге его матери — правда. И опять И.Л. можно понять: он защищает мать. Г. Горелик, конечно, не был очевидцем жизни Ландау и его семьи. Но вот авторитетные свидетели многих событий, академики В.Л. Гинзбург и Е.Л. Фейнберг в печати заявили, что книга Ландау-Дробанцевой «наполнена ложью». Почему-то опять верится больше им, а не сыну.
-------------
Когда данная книга проходила последнюю стадию редактирования, мне принесли еще одну распечатку из Интернета [Ландау И., 2005]. В ней Ландау-младший отвечает с запозданием на пять лет на две мои статьи в НГ-Наука [Горобец, 2000]. В этой статье, как и в книге Коры, опять содержатся, клеветнические фразы в адрес Е.М. Лифшица, его И.Л. снова обвиняет в воровстве подарков (!). Причем тут же, на другой странице он цитирует свой предыдущий ответ Г. Горелику, в котором объясняет, что подарки он сам передал Е.М. в руки (цитата приведена мной чуть выше). Тем самым в одной и той же статье утверждаются прямо противоположные версии. Даже возникает желание как-то помочь И.Л. выпутаться из этого противоречия. Может быть, под воровством подарков теперь он подразумевает то, что Лифшиц их не вернул в семью Ландау? Но это называется иначе. К тому же надо знать обстоятельства передачи подарков — с обязательством возврата или нет. Если Е.М. обещал вернуть, то вернул бы точно. Он был человеком слова всегда и со всеми. Между тем, я слышал от Е.М., что Кора ему сама сказала, что он может их не возвращать, они, мол, ей не нужны.
Еще одна странность. Лет десять тому назад демонстрировался длинный и нудный телефильм о Ландау. В нем участвуют Ландау-младший и моя мама. Они в кадре рядом и мирно демонстрируют подарки, «украденные» Лифшицем. Как это понять?
Пишет И.Л. и о том, что «Горобец не стесняется и прямой лжи», «письмо придумал сам Горобец» (это о письме Ландау жене от 23.08.45 ), «Мог ли быть таким агентом сам Борис Горобец?», «А может быть, таким информатором был сам Евгений Михайлович? <…> Воровство подарков ясно показывает, что никаких особых проблем с моралью у него не было…»
Никакой личной обиды на И.Л. у меня не возникает (вспоминаю бессмертный афоризм генерала Лебедя об особенности ума у таких людей). Но по поводу моей «прямой лжи» должен дать пояснение, чтобы эта «ложь» не искажала в дальнейшем исторических фактов и лиц. Почти все описанные мной события имеют свои документальные подтверждения: указаны источники с литературными ссылками, приведены строгие цитаты. Например, 4-й том «Релятивистской квантовой теории» планировался еще со времен Ландау, тогда как И.Л. это отрицает. Пусть посмотрит хотя бы Предисловие к «Механике», подписанное его отцом в 1957 г., в котором перечислены тома, предполагаемые к написанию. Далее, творческое бессилие Ландау в период после катастрофы — также прискорбный факт, который опять отрицается И.Л., хотя подтверждается многими физиками и врачами в опубликованных воспоминаниях, а также полным отсутствием новых научных публикаций Ландау за шесть лет.
Однако, помимо ссылок на легко проверяемые события, в моих предыдущих статьях, как и в данной книге, есть также предположительные выводы, т.е. гипотезы. Причем предположительность их всюду подчеркивается и за факты они не выдаются. Рассматривать более или менее обоснованные гипотезы — право каждого аналитика.
Относительно того, была ли Кора сексотом НКВД-МГБ — я всюду пишу, что это гипотеза. Приводятся соображения в ее пользу. Имею ли я моральное право обсуждать гипотезу такого сорта в отношении жены Ландау? До 1999 г. я не собирался когда-либо касаться этой темы — слишком велик был пиетет перед памятью о Ландау, перед его культом и даже обожествлением в атмосфере нашей семьи. Так оно и было бы, если бы не книга Коры, вылившая потоки грязи и прямых оскорблений на Е.М. Лифшица и мою мать. После этого возникла моя прямая обязанность выступить в их защиту. Тем не менее я придерживаюсь принципа не отвечать на ругательства и клевету руганью и встречной клеветой. Любой, кто сравнит мои тексты и тексты жены и сына Ландау, легко убедится, в каких из них содержится грязная ругань, а в каких ее нет совсем. Но предположения есть разные, в том числе и негативного характера. Авторитет великого Ландау не мешает мне больше рассматривать любые гипотезы относительно членов его семьи, если они подкрепляются стечением веских факторов и обстоятельств.
Относительно предположения И.Л. о фальсификации мною или же моей матерью письма Ландау своей жене от августа 1945 г. (см. выше) — советую ему обратиться к своей кузине М. Бессараб, которая сделала копию этого письма для Лифшица в 1972 г. и у которой, возможно, сохранился оригинал. Впрочем, ожидаю, что после прочтения данной книги М. Бессараб опровергнет это мое сообщение.
Теперь о гипотезе И.Л.насчет того, что я сам и Е.М. Лифшиц могли быть агентами КГБ. На это ответ самый легкий. Теоретически агентами могли быть все граждане СССР старше, наверное, лет 16-ти. Если это обсуждать в отношении кого-либо, то нужно выдвигать какие-то особые обстоятельства, утечки информации, пересечения цепочек сообщений и фактов, совпадения подозрительных эпизодов и т.д., а не просто взять да и высказать что-то в отместку по типу «Сам верблюд!». Тогда это даже не гипотеза, а просто спонтанный выкрик обиженного.
По существу же подобная реплика в отношении Е.М. абсурдна и по формальным причинам. Пусть И.Л. посмотрит Справку КГБ со стенограммами доносов. В них Лифшиц упоминается не меньше десятка раз, причем все время в антисоветском контексте. Предвижу, что может сказать проницательный читатель: агентов было несколько, доносили, выставляя друг друга в черном цвете. В принципе это возможно. Но важно вот что. Это — очень серьезная Справка КГБ, выданная по запросу в ЦК КПСС. Ее задача — не вывалить кучу разрозненных доносов, а дать резюме как результат анализа всех имеющихся сведений о фигуранте. Это нужно для принятия серьезного государственного решения — можно ли выпустить за границу Ландау, лучшего физика страны, носителя ядерных секретов. Если бы Лифшиц был тем, кем его гипотетически представил нам в своей статье Ландау-младший (т.е. сексотом), то он никогда не был бы представлен в столь негативном виде в аналитическом отчете, направленном в вышестоящую организацию. И не только он, но и любой ценный агент. Поэтому на основании Справки-резюме мы можем полностью исключить из подозрения всех лиц, упомянутых там в негативном смысле, в том числе Гинзбурга и Меймана. И обратно: фамилии реальных агентов в Справке не упоминаются ни разу.
Племянница Коры Майя Яковлевна Бессараб написала две широко известные книжки о Ландау. Многим книжки нравятся. На мой личный вкус обе эти книжки стоят на голову выше книги Коры. Другой вопрос — существенная роль М.Я. в обработке рукописи Коры и в довольно-таки грязном Послесловии к ней, которое она подписала. Если бы не последнее, то, как мне кажется, можно было бы оценить роль М.Я. Бессараб в «ландауведении» как интегрально положительную. Даже несмотря на ряд серьезных минусов в ее первой книжке (см. далее письмо академиков и профессоров).
Майю Яковлевну я видел несколько раз у нас дома в микрорайоне Зюзино в начале 1970-х гг., когда она приезжала для встречи с Е.М. Лифшицем и Зинаидой Ивановной. Она была тогда, несомненно, привлекательной дородной дамой сорока лет с небольшим. Подолгу беседовала с Е.М. и З.И., пила чай, обсуждала первую версию своей не слишком удачной, по мнению Е.М., книжки. Той книги, которая, повторюсь, на мой взгляд, была не такой уж плохой, как об этом сказано в письме академиков.
Обосную это свое мнение. Книга Бессараб была первой книгой о Ландау. А в советском обществе образца 1960–70-х гг. к его громкому имени, усиленному резонансом от автокатастрофы, был живой интерес. И Майе удалось написать и издать живую и привлекательную книгу о Ландау. Нужно учитывать и еще два момента. (1) В широких слоях народа бытовало большое уважение к науке, и в первую очередь к физике, сделавшей СССР могущественной ракетно-ядерной державой. (2) В советском государстве было бы немыслимо издать скандальную, насыщенную грязно-эротическими подробностями книгу типа писаний Коры. Письмо академиков с порицанием книги Бессараб, приводимое в конце данного подраздела, это — взгляд с ближней дистанции, взгляд людей, знавших, «как было дело». Да, действительно, в книге мало внимания уделено самой науке, достижениям в физике и воспитанию физиков. Да, наверное, в ней «извращена <…> большая часть фактических сведений». Но последнее заметно только людям из ближнего круга. При всем при том грязи в этой книге нет, во всяком случае в 1-м ее издании. Мне неоднократно приходилось слышать хорошие отзывы о книге Бессараб от разных «простых» людей, в большинстве своем от физиков моего поколения.
Скажу даже больше. Е.М. Лифшиц особенно ценил книгу А.М. Ливановой о Ландау. А мне вот она мало нравится. И я не слышал ярких откликов о ней. Эта книга получилась, на мой взгляд, скучной. Она совершенно не передает ни искрометного, парадоксального образа Ландау-человека (например, его огромного числа бесподобных высказываний — см. ниже, в Гл.8), ни судьбы этого шекспировского героя современности, его жизненной дороги, где было столько страшных поворотов и пропастей.
Одним словом, я выше ставлю две книги М. Бессараб. Причем это не только вопрос вкуса. Есть и более объективный элемент наблюдения. При написании своей книги мне почти совсем не пришлось обращаться к книге А.М. Ливановой. В то же время я постоянно пользовался обеими книгами М.Я. Бессараб о Ландау и очень часто их цитирую.
Вот и сейчас они передо мной. На одной из них дарственная надпись: «Зинаиде Ивановне, которую очень любил Дау. Это первая попытка, которая, надеюсь, будет улучшена. С уважением, Майя. 27.02.71 ». Это стиль Майи Яковлевны. В гостях у Пятигорского она, с его слов, тоже пила чай, получала нужную информацию для подготовки 4-го издания книги о Ландау, и тоже подарила ему привезенный экземпляр книги 3-го издания с теплой надписью. А в вышедшем следующем издании назвала Пятигорского негодяем и предателем, автором доноса, по которому якобы был арестован Ландау. Однако, к счастью, Пятигорский был еще жив. Старый беспризорник собрал последние силы и «врезал» Майе. И последовало крайне маловероятное событие, которое М.Я. — как человек практичный — заранее считала невозможным. Пятигорский, как мы уже писали, подал в суд, и КГБ раскрыл дело Ландау. Из него стало видно, что причинами ареста Ландау и обвинительного заключения явились совершенно другие источники. М.Я. по суду заставили извиняться в печати (см. Главу 2).
Между тем, в отличие от «автоматической» клеветы со стороны Коры, Майя Яковлевна грешит против истины без всяких конфабуляций. Ее причины, очевидно, хорошо обдуманы, взвешены и носят как мстительный, так и вполне материалистический характер. Раз некогда порвал с ней сотрудничество Е.М. Лифшиц (о причинах чуть ниже) — значит, можно вылить грязь на его памятник. Чем скандальнее книга — тем выше тираж. Тем более что Лифшиц, в отличие от Пятигорского, уже не подаст в суд, не напишет плохо о ее книге в Министерство (см. ниже).
Да и писать в министерство в России нет смысла. Нет уже административно-идеологического органа в виде Госкомитета по печати СССР. Значит, можно жать на свою литераторскую педаль, нагнетая попсовую популярность. Так, например, описываемая Майей Бессараб в Послесловии к книге Коры встреча последней, якобы сидевшей в засаде у гаража, с Е.М. выглядит просто глупо. Такая встреча в темноте, на задворках — плод больного воображения Коры, если она что-либо подобное и рассказывала. Майя это понимает, но ей фантазия тети нравится, и она в деталях расписывает эту выдумку. Описание столь «художественное», что читатель уже забывает о том, что Майя-то уж во всяком случае, не была очевидцем в данной ситуации. Но это неважно — лишь бы было поскандальнее — отомщу, мол, Лифшицу за разрыв и за письмо академиков, а заодно еще и улучшу продаваемость книжки Коры.
В заключение расскажу о причине окончательного разрыва Е.М. Лифшица с М.Я. Бессараб. Без догадок, на документальной основе.
Хотя Е.М. всегда скептически высказывался о личности Майи и ее литераторском даре, но он считал, что, начав работать в плотном контакте с ней, он сможет повлиять на качественное улучшение книги о Ландау при новом издании. Тем более что Майя проявляла полную готовность к сотрудничеству, часто приезжала, много слушала и записывала рассказы Е.М. и З.И. о конкретных событиях жизни Ландау, а также критику по старому ее тексту. И вот как-то Е.М. сообщил Майе, что в архиве Института физпроблем им обнаружены «письма трудящихся» к Ландау и его машинописные, надиктованные секретарю ответы. Он сообщил, что будет готовить эти письма к отдельной публикации (впоследствии он действительно осуществил это намерение — см., например, в книге [Воспоминания…, 1988]). Майя попросила Е.М. дать их ей посмотреть, так как это поможет ей в подготовке перерабатываемой книги. Е.М. согласился, но четко оговорил, что, до того как выйдет первая их публикация, подготовленная им самим, этот материал не следует публиковать без его ведома и согласия. Но вскоре М.Я. Бессараб подготовила сама и опубликовала, не уведомив Е.М., указанную переписку Ландау. Когда Е.М. это стало известно, он навсегда порвал отношения с Бессараб.
Прошло несколько десятилетий, в течение которых я не встречал М.Я. Бессараб. Кажется, это было в 2003 г., я увидел ее в телепередаче о Ландау. И не узнал. На следующий день на работе наш заведующий кафедрой поделился со мной: «Вы не знаете, что случилось с Майей Бессараб, не больна ли она? Вы обратили внимание, как она выглядит, какая обстановка у нее в квартире?» Я ответил что-то невнятное, что, мол, все мы стареем…. «Нет, я не это имею в виду, — сказал Б.Д., — Понятно, что она не может оставаться такой же красивой женщиной, как прежде. Но раньше, когда она выступала по телевидению, то была подтянутой. Вы обратили внимание на беспорядок в ее комнате, на то, как странно она одета?» «Да мне это безразлично, — ответил я, — а Вы, что, были ее поклонником, раз придаете такое значение?» «Вы знаете, ее старая книга о Ландау была интересной, — сказал завкафедрой. — Жаль, что она опустилась до такого уровня в послесловии к книге Коры. А еще этот внешний вид… Вот я и подумал, здорова ли она?»
Письмо в Комитет по печати при Совете министров СССР (копия с черновика) и ответное письмо из Росглавиздата. Текст первого письма написан Е.М. Лифшицем (из архива Е.М. Лифшица).
Председателю Комитета по печати при СМ СССР
Тов. Б.И. Стукалину
Глубокоуважаемый Борис Иванович!
Мы хотели бы обратить Ваше внимание на недавно выпущенную Издательством «Московский рабочий» книгу М.Я. Бессараб «Страницы жизни Ландау». По нашему убеждению эта книга неудовлетворительна как по своему содержанию, так и по форме.
Вся книга написана в стиле дешевой сенсационности, недостойной памяти выдающегося ученого и создающей извращенное представление о личности этого действительно необыкновенного человека. Те, кто в течение длительного времени были хорошо знакомы с Ландау, знают, что в книге Бессараб так или иначе извращена также и бóльшая часть фактических сведений.
Естественно, что биография ученого неотделима от его научной деятельности. Сколько-нибудь серьезная биография Ландау должна давать хотя бы представление о характере и содержании его научных достижений, своеобразии и во многом уникальности его научной индивидуальности. Беспомощность автора в этом отношении очевидна из содержания ее книги.
Наконец, Ландау был не только выдающимся ученым, но и учителем по призванию. Характер и стиль его педагогической деятельности, его взаимоотношений с молодежью — благодарная тема для вдумчивого биографа. Но и здесь книга Бессараб не поднимается выше уровня собрания анекдотов.
Нам представляется, что, вместо переиздания книги М. Бессараб, о Ландау должна быть написана другая книга, писателем, который мог бы с бóльшим пониманием отнестись к взятой на себя задаче воссоздания научного и человеческого облика выдающегося ученого.
М.А. Стырикович, А.И. Шальников, И.М. Лифшиц, И.М. Халатников, В.Л. Гинзбург, Г.Н. Флеров, Л.Ф. Верещагин, Е.М. Лифшиц
Это письмо из союзного Комитета по печати переслали в республиканский Комитет, а оттуда — в Росглавиздат, откуда и пришел ответ по существу.
Комитет по печати Институт физических проблем АН СССР
при Совете Министров РСФСР имени с.И.Вавилова
«28» _ I ___ 1972 г. академикам тов. М.А. Стыриковичу,
№ 05-516/п И.М. Лифшицу, В.Л. Гинзбургу,
Москва, Г-69, ул. Качалова, 12 Г.Н. Флерову, Л.Ф. Верещагину,
член-корреспондентам АН СССР
тов. А.И. Шальникову, Е.М. Лифшицу,
профессору тов. И.М. Халатникову
Уважаемые товарищи!
Ваше письмо рассмотрено в Комитете по печати при Совете Министров РСФСР. Книга М.Я. Бесараб «Страницы жизни Ландау» имеет некоторые недостатки, которые, к сожалению, устранить уже невозможно. На них обращено внимание издательства «Московский рабочий», выпустившего указанную книгу.
Переиздание ее планами издательств на ближайшие годы не предусмотрено.
Начальник Росглавиздата А.Грибков
(окончание следует)
[1] Из телеграммы с соболезнованием в день смерти Е.М. Лифшица.
[2] В 1995 г. еще действовала инерция традиций советского общества, питавшего особое уважение к науке. Сейчас о 90-летии Е.М. Лифшица, пришедшемся на февраль 2005 г., не вспомнили (официально) ни словом даже в его «родном» Институте физпроблем (где ныне директором вице-президент РАН А.Ф. Андреев, ученик Ландау) и журнале ЖЭТФ. А в 2001 г. журнал «Природа» отказался печатать лекцию Е.М. Лифшица о Ландау (которая помещена в Приложении к нашей книге). В письме главного редактора А.Ф. Андреева утверждается, что она не представляет интереса для российских читателей. Очевидно, это один из эпизодов в системном проявлении безразличия элиты новой России к отечественной науке и ее истории. В подтверждение могу напомнить еще один случай, имеющий отношение к теме о Школе Ландау. В декабре 2003 г. президент России не счел нужным пригласить к себе академика В.Л. Гинзбурга, чтобы лично поздравить с Нобелевской премией основоположника теории сверхпроводимости, одного из авторов водородной бомбы. (Между тем в те дни президент устроил прием для футболистов, победивших сборную Уэльса.) Следующая точка на кривой падения — событие, совпавшее по времени с написанием этих строк: 11 февраля 2005 г. умер крупнейший ученый России Владимир Александрович Котельников, радиофизик и математик, один из основоположников теории информации, дважды Герой Социалистического Труда, академик, создатель знаменитого Института радиоэлектроники, автор фундаментальной теоремы Котельникова, обосновавшей цифровую передачу информации, работавший в течение 18 лет вице-президентом АН СССР. Ни один из теле- и радиоканалов России не сообщил об этом событии, не было ни строчки почти во всех московских газетах. О кончине В.А. Котельникова его соотечественники узнавали по Интернету из-за рубежа. Вспоминаются слова А.Б. Мигдала: «Общество, которое «неспособно ценить тренированный интеллект, обречено».
[3] Когда Пифагор доказал свою великую теорему, то решил устроить грандиозный пир и пригласил на него всех знатных столичных граждан Афин. Для пиршества пришлось зарезать триста быков. С тех пор скоты ненавидят ученых.
[5] . Этот громкий и неоднозначно трактуемый эпизод в истории правозащитного движения в СССР описан в воспоминаниях самого А.Д. Сахарова. Недавно по ТВ России (канал «Культура») об обстоятельствах голодовки отца рассказывал сын Сахарова Дмитрий. Привожу текст дословно: «У меня был разговор с Елизаветой Алексеевой: “— Ты можешь отправить телеграмму отцу с просьбой остановить голодовку? — Нет, никакой телеграммы не будет!” В тот день <…> у Елизаветы Алексеевой был прекрасный аппетит: она за обе щеки уплетала блины с икрой. Это было на моих глазах». Точка зрения на эту голодовку А.Д. Сахарова, разделяемая, по-видимому, многими сочувствующими ему представителями науки и культуры того времени, представлена в книгах В.Л. Гинзбурга и Е.Л. Фейнберга [1995; 1998]. Гинзбург, в частности, пишет, имея в виду себя и Фейнберга: «Мы оба были убеждены, и я остался в этом убежден и сейчас, что А.Д. не следовало голодать <…>. Как могли, мы отговаривали А.Д. от голодовки» [Гинзбург, 1995. C. 488].
[6] Юрий Орлов — доктор физико-математических наук, один из самых первых лидеров диссидентского движения, которого в 1970-х гг. неоднократно арестовывали.
[11] Так оно и есть, см. например, справочник [Хромов: Физики, 1983] или мемуары Э.Андроникашвили [1983]. — Прим. Б.Г.
[12] Анри Амвросьевич Рухадзе (р.1930) известен как человек, не боящийся идти «против потока». В его очень информативной и увлекательной книге описано множество событий из жизни советских физиков-теоретиков второй половины ХХ века, высказано немало характеристик действующих лиц, наверное, субъективных, но немаловажных для истории физики[Рухадзе, 2003; 2005]. Рухадзе не стесняется открыто говорить о таких вещах, о которых в столичном бомонде говорят, хотя и много, но в основном непублично: об интригах в Академии наук, о личностных симпатиях и антипатиях, о клановости научных группировок, о «национальной ориентированности» некоторых крупных ученых и их научных школ. Читая книгу А.А. Рухадзе, можно с ней не соглашаться в каких-то суждениях. Но у меня не возникло сомнений в том, что автор пишет искренне. К тому же, его критичные оценки сопровождаются не менее критичными и резкими самооценками. По этим качествам и стилю книга А.А. Рухадзе мне лично импонирует и даже напоминает книги В.Л. Гинзбурга.
[13] Один наглядный пример. В 2001 г. у нас был диалог на эту тему с часто цитируемым в этой книге «ландауведом» Г. Гореликом. Я ему предложил следующий тест. Допустим, вам требуется сиделка для Вашего ребенка, и Вы обратились в частную фирму. По телефону Вам ответили, что могут сейчас же прислать для знакомства любого из трех человек. Все они одного возраста, с опытом , отличными рекомендациями и т.д.. Их зовут Эсфирь (еврейка), Малика (чеченка) и Роза (цыганка). Назовите какую-нибудь одну, кого именно к Вам следует прислать. Каковы вероятности для каждой из них, что Вы захотите познакомиться именно с ней, чтобы дальше решить вопрос о ее работе у Вас (в математике это называют априорными, т.е. доопытными вероятностями). Ответ Геннадия Ефимовича был образцом американской политкорректности: «Разумеется, все вероятности равные, т.е. по 33%».
[14] К. Симонян, «Тайна Ландау». «Окна» от 2, 9 и 15 апреля 1998 г. «Окна» — это приложение к газете «Вести», издающейся в Израиле.
[15] Гинзбург В.Л., «О физике и астрофизике». М., 1995. С. 364, 368, 442; Гинзбург В.Л., «О науке, о себе и о других». М.: Физматлит,1997. С. 228.
[16] Из интервью по поводу присуждения Нобелевской премии [Интернет, 2003].
[17] В те годы в СССР было запрещено работать близким родственникам в одном и том же низовом подразделении: отделе, лаборатории, кафедре.— Прим. Б.Г.
[18] Вот один из анекдотов. С одной стороны, он несколько уводит от темы. Но с другой стороны я впервые услышал его от самого Е.М. Лифшица, а он в свою очередь — от весьма известного академика и острослова В.И. Гольданского, человека, входившего в круг Ландау. Тем самым добавляется еще одна деталь к характеристике как двух упомянутых крупных ученых из круга Ландау, так и эпохи, в которой они жили. Итак, якобы в 1945 г. во Франции был устроен прием в честь советской военной делегации. Французский генерал произнес тост, который звучал в русской транслитерации так: «О бьен этр женераль!» Нормальный его перевод: «За всеобщее благополучие!» (Au bien-être générаl!). Однако наш переводчик со слуха переводил каждое слово по отдельности и при этом путал омонимы. Получилось: «Ох, хорошо быть генералом!» (Oh, bien être générаl!). Генералы закивали головами и дружно зааплодировали.
[19] Подробнее см. популярное описание Э.Л. Андроникашвили, впервые наблюдавшего необычную воронку при эксперименте с вращением гелия и реплики Ландау по этому поводу в книге [Андроникашвили, 1980] и в гл. 5 нашей книги.
[20] Кстати, молодой режиссер И. Хржановский уже готовит подобный игровой фильм о жизни Ландау. Многим, и мне в том числе, предлагалось посодействовать этому, предоставить свои материалы. Я отказался. В этом фильме наверняка главной будет тема жены и любовниц Ландау. Судя же по первому и пока единственному фильму этого режиссера «4», о котором газета «АиФ» недавно писала, что после его просмотра надо мыться, могу себе представить, что это будет за фильм. Это будет история не Ландау, и даже не семейной пары Ландау, а выдуманных полу(?)раздетых персонажей. Если все же, как ни маловероятно, режиссер и актеры захотят придерживаться исторически более достоверной версии, то они могут ознакомиться с материалами нашей книги.
[20] Кстати, молодой режиссер И. Хржановский уже готовит подобный игровой фильм о жизни Ландау. Многим, и мне в том числе, предлагалось посодействовать этому, предоставить свои материалы. Я отказался. В этом фильме наверняка главной будет тема жены и любовниц Ландау. Судя же по первому и пока единственному фильму этого режиссера «4», о котором газета «АиФ» недавно писала, что после его просмотра надо мыться, могу себе представить, что это будет за фильм. Это будет история не Ландау, и даже не семейной пары Ландау, а выдуманных полу(?)раздетых персонажей. Если все же, как ни маловероятно, режиссер и актеры захотят придерживаться исторически более достоверной версии, то они могут ознакомиться с материалами нашей книги.
[21] Кстати, это свидетельствует о достоверности письма Ландау своей жене с предложением расстаться, которое Ландау-сын объявил придуманным мной (см. ниже, в подразделе о нем). — Прим. Б.Г.
[22] [См. выше, в Главе 6.]
[23] [«Московские новости», 2002. 20–26 авг.]
[24] Чуть позже, в сентябре 2005 г. Ландау-младший совершил необычный кульбит: он снова вернулся к версии воровства подарков (см. подробнее в подразделе «Ландау-сын»).
[25] Перечислю известные мне три случая отказа при вербовке в эпоху террора (т.е. до того как НКВД–МГБ превратился в значительно более умеренный КГБ) людей, работавших в режимных организациях, о которых мне известно. Это мой дед И.Е. Горобец, главный бухгалтер 5-го главка судостроительного завода — он отказался быть сексотом НКВД при попытке вербовки в 1937 г. и тут же уехал из Ленинграда в Комсомольск-на-Амуре. Это З.И. Горобец, описание попытки вербовки которой органами МГБ в 1952 г. помещено в Приложении. Это В.Д. Грамматчикова, заведующая библиотекой Института химфизики, которую НКВД вербовал в 1930- гг. Констатирую как факт, что все трое остались на свободе, хотя после отказа З.И. Горобец не дали «допуска» и директор А.П. Александров мягко попросил ее подать заявление об уходе из Института физпроблем.
Комментариев нет:
Отправить комментарий