СЕКС ВО СПАСЕНИЕ

history

Секс во спасение

01.02.2016

Хуго – 11 лет, и он прячется от немцев в публичном доме у бывшей одноклассницы своей матери, проститутки Марьяны. Эта ласковая женщина с искалеченной психикой понимает лишь язык тела и, искренне полюбив мальчика, соблазняет его. О том, как израильский писатель Аарон Аппельфельд стирает грань между подвигом и преступлением и почему ему удается быть сдержанным в описании ужасов Холокоста, читайте в рецензии Jewish.ru на недавно переведенный на русский язык роман «Цветы тьмы».

Дети и Холокост – одним из самых ярких художественных событий здесь был фильм Роберто Бениньи «Жизнь прекрасна» (1997 год) о мальчике, попавшем в концлагерь. Отец учит его, что всё происходящее – игра, карнавал, и это помогает ребенку выжить, а зрителям – вынести пронзительную боль истории. Наверное, с этого момента и стоит отсчитывать традицию некоторой «карнавализации» темы ребенка в Холокост, введение в неё игрового начала – в принципе закономерного для темы детства. В литературе мы можем вспомнить примеры этого в виде бестселлера Джона Бойна «Мальчик в полосатой пижаме» (по которому также снят фильм) и его продолжения «Мальчик на вершине горы», ну или в виде совсем недавнего романа Элайзы Грэнвилл «Гретель и тьма».

Момент трагической буффонады и черного карнавала в какой-то степени присутствует и в романе Аарона Аппельфельда «Цветы тьмы», однако в данном случае он максимально сглажен. Герой романа – мальчик Хуго, который прячется от немцев в публичном доме в комнате бывшей одноклассницы своей матери, проститутки Марьяны. Игры для него, 11-летнего в начале книге и 13-летнего в конце, ушли в прошлое. Даже любимые шахматы. Впрочем, не получается сосредоточиться и на уроках, которые он обещал учить. Мальчик впадает в своеобразный анабиоз, когда вся жизнь предстает замедленной и отстраненной.

Проглядывающее через стилистику холодное отстранение в описании Катастрофы, сдержанность, лишенная экспрессии телеграфная лаконичность – вообще приметы художественной манеры Аарона Аппельфельда. Критики сравнивают его тексты с работами импрессионистов – и да, речь действительно идет о передаче мгновенных впечатлений, но, может быть, уместнее здесь был бы разговор не о живописи, а о графике, о четкости каждого штриха.

«Хуго пытается запомнитьвсё, на чем останавливаются его глаза: людей, впанике вбегающих вдом исообщающих страшные вести, итех, что сидят за столом, не произнося ни слова. Дом изменился до неузнаваемости. Окна плотно затворены, из-за штор еще темнее. Только из смотрящего во двор узенького окна Хуго видны Железнодорожная улица ивысылаемые люди. Иногда Хуго узнает среди них своего одноклассника или кого-то из родителей. В душе он знает, что его ожидает та же участь, что и их. Ночью он прячется пододеялом– такон уверен, чтопока что защищен».

В этом отношении Аарон Аппельфельд стоит особняком от современных авторов, пишущих о детях в Холокост, в основном, очень экспрессивно и даже сентиментально. Возможно, потому что, в отличие от остальных (кроме упомянутых выше Джона Бойна и Элайзы Грэнвилл можно назвать еще Мартина Зузака, Джона Сафрана Фоера, Николь Краусс), он сам пережил Вторую мировую войну ребенком. Аппельфельду было восемь, когда его родной город Жадов был оккупирован румынскими войсками, а его мать погибла. Вместе с отцом он был депортирован в один из концлагерей, но бежал и скрывался, пока не смог вступить в советскую армию, куда его взяли поваренком. Так что пишет он об этом не по чужим воспоминаниям и свидетельствам. Речь его – горькая сдержанность очевидца, бесстрастное свидетельство обвинения. «Миром овладел какой-то иной разум».

Итак, главный герой «Цветов тьмы» – Хуго. Уже само это имя несет определенную символику. Действие происходит на Западной Украине, «языком культуры» в городке считается немецкий, и именно это родной язык для Хуго. Шуток на идише, которые отпускает его мать, мальчик не понимает, а по-украински говорить умеет, но не настолько хорошо, чтобы Марьяна сразу решилась выдавать его за своего сына. Родные и друзья Хуго тоже в основном носят немецкие имена: Зигмунд, Фрида, Отто. Да, это евреи, никогда о своем еврействе не забывающие, но тем не менее это именно немецкие евреи. У родителей главного героя, фармацевтов Ганса и Юлии, даже характеры по-немецки педантичные, особенно у отца. Аарон Аппельфельд не подчеркивает, что в данном случае нацисты совершают преступление не просто против евреев, но и против части немецкой культуры, но вывод этот напрашивается сам собой.

Оставшись на попечении Марьяны, Хуго вынужден говорить на украинском. Он чувствует себя одиноким отчасти и из-за потери родного языка, но основные причины, конечно, больнее, страшнее и банальнее: он не знает, что с его близкими, не знает, увидятся ли они вновь, но понимает, что даже если увидятся, ничего не будет, как раньше. Даже в видениях – а роман «Цветы тьмы» полон особой рациональной мистики – нет никакой надежды на лучшее: родители и в них оказываются потерянными, а друзья – погрубевшими и жестокими.

Единственная радость Хуго – общение с Марьяной, ласковой и взбалмошной взрослой женщиной с искалеченной психикой. Родители её были жестокими, холодными людьми, училась она плохо, в 13 лет уже попала на улицу, а вскоре – в публичный дом. Единственный язык, который понятен Марьяне, – это язык тела. Из-за этого и происходит недопустимое: искренне полюбив Хуго, она соблазняет его – даже не вполне еще подростка, а маленького, не прошедшего бар-мицву мальчика. Понятно, что Хуго доволен и не считает себя изнасилованным, но читателям XXI века (а роман Аарона Аппельфельда на языке оригинала вышел в 2006 году) понятно, что соблазнение такого маленького ребенка ничем иным, как насилием, быть не может. Причем это насилие не только физическое – мало-помалу Марьяна, сама морально искалеченная и дезориентированная, начинает относиться к мальчику как к «своему мужчине» и перекладывает на ребенка ответственность за свою жизнь. Тем не менее вязкий, полный болезненного эротизма кошмар в итоге оказывается и историей спасения. Все-таки перед нами не вариант «Лолиты», где насилие над ребенком только притворяется любовью, но и не вариант купринской «Ямы», где соблазненные, униженные обществом девушки сохраняют нравственную чистоту.

Рисунок Эгона Шиле на обложке русского издания «Цветов зла», изображающий женщину с племянником-подростком, выбран очень удачно: он не напрямую эротический, а скорее рассказывающий об амбивалентности отношений взрослого и ребенка. Название же романа вполне декадентское, апеллирующее к Бодлеру. Оно исполнено легко считываемой символики: выросшие во тьме цветы не в силах избавиться от наложенного отпечатка, хоть они и не виноваты в своих недостатках.

Евгения Риц