Судьба вымышленного «красного героя» Амозова
В 1917 году монах Ершов сменил фамилию на Амозова и энергично влился в Революцию. К середине 1930-х Амозов числился уже старым большевиком, орденоносцем, четырежды раненым, соратником Ленина. Лишь случайно в 1936 году выяснилось, какие легенды сочинил вокруг своего имени этот авантюрист.
Эта удивительная история «советского Хлестакова» началась 1 февраля 1936 года, когда на должность заместителя отдела по экономическим преступлениям ленинградской милиции кадровики начали оформлять Ивана Васильевича Амозова. Этот человек имел блестящий послужной список: член ВКП(б) с 1910 года, активный участник Гражданской войны, принимавший участие в боях с интервентами на Севере, в Поволжье и на Украине. В сражениях за советскую власть он был несколько раз ранен, перенёс три трепанации черепа. Был награждён орденом Красного Знамени, именным браунингом и другими наградами. О нём неоднократно писали газеты, ему был посвящен целый раздел в музеях Петрозаводска и Новгорода. Это был настоящий герой нового времени.
Ещё два-три года назад биография Амозова ни у кого не вызвала бы вопросов. Но середина 1930-х – это уже время сверхподозрительности (кругом враги народа). Проверку биографии Амозова поручили Георгию Петровичу Евсееву, опытному оперативнику. Раскручивать его он начал как троцкиста – по доносу, но оказалось, что в биографии Амозова гораздо больше интересного, чем его пьяные речи, как он «вместе с товарищем Троцким душил контру».
Евсеев начал проверку с родителей Амозова, которые, по его словам, были якобы политическими ссыльными. В деревне Ульино Подпорожского района Ленинградской области местный участковый уполномоченный быстро разыскал тех, кто знал семью Ершовых (такой была подлинная фамилия Амозова). Обычная крестьянская семья, и никакой политики. Их сын Иван рано ушёл из дома, бродил по монастырям, был псаломщиком, послушником, в монастыре выучился читать и писать. Тем и существовал.
Во всех документах Амозов указывал, что окончил учительскую семинарию, но якобы из-за преследований полиции был вынужден работать металлистом на питерских заводах. Однако ни в одном заводском архиве Евсееву не удалось найти документов, подтверждающих это.
На самом деле всё смешал февраль 1917-го. Монах понял, что наступает время свободы. Раздобыв мундир вольноопределяющегося (солдата), он явился в Таврический дворец, где тогда располагалась Государственная Дума, пообщался с несколькими депутатами, после чего смог написать в своей биографии: «В марте 1917 года еду в Олонец, Лодейное Поле, на родину (в Подпорожский район), арестовываю монархистов, полицию, буржуазию, организовываю Советы, разъезжаю по воинским частям, разлагаю солдат».
Но в Карельском центральном архиве Евсеев отыскал протокол собрания жителей Олонца, на котором Амозов убеждал горожан от имени депутатов Государственной Думы «всемерно поддержать Временное правительство». Для «большевика с дореволюционным стажем» — более чем странное выступление. Кончилось собрание вручением Амозову приветственного адреса от священников и купцов Олонца. После столь торжественного приема Амозова понесло: он производит самочинные обыски, аресты и реквизиции, отбирая прежде всего спиртное.
Ретивого «посланца» разоблачил подлинный депутат IV Госдумы от Олонецкой губернии крестьянин М.Аристархов. Он задал Амозову несколько вопросов о повседневной работе Думы, самом здании и тем самым полностью выявил его полную некомпетентность. В итоге самозванец оказался на нарах петрозаводской тюрьмы, откуда вышел через несколько месяцев.
Но Амозов научился из всего извлекать выгоду: факт своего пребывания в тюрьме он будет позднее выдавать как арест за подготовку вооружённого восстания большевиков.
Разобравшись с «петрозаводской эпопеей», следователь Евсеев вплотную занялся историей вступления Амозова в большевистскую партию. Амозов всюду писал, что в 1909 году, работая на станции Кемь, он стал членом марксистского кружка и там же в 1910 году вступил в партию. Но допрошенные в качестве свидетелей кружковцы Паршуков и Мосорин, на которых ссылался Амозов, показали, что в 1910 году они в Кеми не были и Амозова знать не могли.
Евсеев снова допрашивает Амозова: как и когда он все-таки стал большевиком. В своих «чистосердечных признаниях» тот показал, что «в 1919 году в с. Александро-Невском Раненбургского уезда, будучи беспартийным, я работал в комитете ВКП(б), где словесно заявил о своём желании вступить в партию и на общем собрании был принят в члены ВКП(б) с датой стажа — январь 1919 года с указанием, что я участвовал в революционном движении с 1910 года».
Затем судьба занесла Амозова в Симбирск, на родину Ленина, где ему пришлось менять партийный билет. В новом билете на внутренней стороне обложки технический секретарь сделал надпись: «состоит членом партии с 1910 года». При обыске в квартире Амозова этот партбилет был найден. Но в нём было указано, что Амозов вступил в партию 30 июля 1920 года. Правда, имелась там и надпись о вступлении в партию в 1910 году с печатью симбирской организации РКП(б), но никем не подписанная. Более того — криминалисты обнаружили на первой странице следы подчистки.
Получив партбилет в Симбирске и выждав определённое время, Амозов в 1922 году подал ряд писем и заявлений в Общество старых большевиков, на основании которых и был зачислен в «ветераны революции». Цель сугубо меркантильная — получить особый паёк. Но на спецпайке Амозов не успокоился — он начинает хлопотать о награждении себя орденом Красного Знамени.
Он добился у секретаря Общества старых большевиков Давильковского письменного ходатайства на имя заместителя предреввоенсовета Э.Склянского о представлении его к награждению. В своём рапорте на имя Склянского Амозов приписал себе ликвидацию белофинского мятежа Мальма в Карелии, участие в боях на Северном, Южном, Западном и Восточном фронтах, где якобы занимал 53 ответственных должности, был четырежды ранен (среди них – ранение ударом шашки при штурме Зимнего дворца в октябре 1917-го), четырежды контужен и даже приговаривался белыми к расстрелу.
К своему рапорту Амозов приложил 509(!) документов. И его наградили орденом Красного Знамени.
Опросив участников боёв с белофиннами, Евсеев разоблачил ещё одну байку Амозова. Оказалось, что никакого участия в боях за город Сорока тот не принимал, а наоборот — позорно бежал оттуда на «мобилизированной у крестьянина лошади».
Свидетели «установления им советской власти в Кемской волости» уличили авантюриста в том, что «никакими отрядами он не командовал и никакой руководящей роли не играл». Больше того — местные руководители прихватили Амозова на самовольной реквизиции у населения тёплых вещей, а затем и ювелирных изделий. Узнав об этом, руководители Кеми с треском выставили «борца за советскую власть» из города. Белые действительно приближались к Кеми, и красным было не до Амозова. Только это и спасло его от трибунала.
Но Иван Васильевич сумел и тут заработать дивиденды. Эпизод в Кеми он подавал как историю своего ранения при защите города, в результате чего он «оказался в плену у белогвардейцев, и они его чуть не расстреляли».
Нашел Евсеев и свидетеля «деятельности» Амозова при ликвидации восстания белогвардейской «Чёрной армии» в Уфе. Выяснилось, что никакого участия в подавлении восстания он не принимал и по ранению в больнице не лежал. Что же касается активного участия Амозова в «подавлении белогвардейского восстания» в городе Дмитриеве Орловской губернии, то, как показала свидетель Наумова, такого восстания вообще не было.
Но одного ордена Красного Знамени Амозову было мало. В июне 1924 года он пишет рапорт на имя командующего Ленинградским военным округом В.Гиттиса, где вновь расписывает свои заслуги и просит наградить его вторым орденом Красного Знамени. Правда, военные оказались более недоверчивыми, чем Смелянский, и ордена авантюрист не получил.
Однако неунывающий Амозов — уже как «ветеран революции» — тут же добивается освидетельствования комиссией Сануправления Кремля. В итоге ему была назначена персональная пенсия, что по тем временам позволяло жить достаточно комфортно. 5 мая 1931 года Амозов «пробил» себе ещё и право на ношение жетона «Честному воину Карельского фронта».
Но жажда личной славы буквально сжигала его. Амозов добивается для себя персонального места в экспозиции историко-революционных музеев Петрозаводска и Новгорода, где он был представлен как один из главных «учредителей и борцов за советскую власть» в этих регионах.
Но в Лодейном Поле, маленьком райцентре Ленинградской области, у самозванца вышла осечка. Амозов явился в местный музей в форме командира Красной Армии, при бинокле и оружии, и, не найдя себя в экспозиции, устроил директору музея Г.Варичу разнос. Разгневанный Амозов буквально орал на директора музея, обвиняя, что тот ничего не делает, хотя во многих музеях ему, Амозову, «отведено почётное место, в том числе и в Петрозаводске».
Варич был рабочим выдвиженцем: в музей пришел из кочегаров паровоза. На крик «заслуженного большевика» он отреагировал по-пролетарски спокойно, пообещав рассмотреть материалы, которые Амозов предусмотрительно принёс с собой в большом чемодане. Это были «мемуары», рассказывающие о его «заслугах» перед советской властью. И чего там, в этих воспоминаниях, только не было! И организация взрыва новгородского губернатора Иславина, и фантастический побег от полицейских. А главное — Амозов приписал себе участие в собрании большевиков в особняке Матильды Кшесинской, встречу в 1917 году в Териоки (Зеленогорске) В.Ленина, которому «лично отдал рапорт и вместе с ним вернулся в Петроград и участвовал в митинге на Финляндском вокзале».
Судя по протоколу допроса Варича, он был эрудированным человеком, хорошо знал музейную терминологию и пробить место в экспозиции музея Амозову не позволил.
О своей славе Амозов начал беспокоиться ещё в 1923 году, когда в газете «Наш край» от 15 ноября опубликовал статью в свою честь. Также он смог напечатать очерк о себе в главной красноармейской газете «Красная звезда» от 26 июля 1924 года в рубрике «Страна должна знать своих героев», где рассказывалось, как он встречал В.Ленина на финляндской границе, и прочих подвигах, связанных с обеспечением безопасности вождя. В 1934 году он встречает старого знакомого по Лодейному Полю — «бывшего купца и черносотенца» Фомина-Светляка, и тот публикует о нём статью в районной газете «Ленинская правда», где Амозов предстает борцом и основателем советской власти на Мурманской железной дороге. Затем Амозов написал и подготовил ещё две статьи, которые тоже опубликовал в газетах «Свирская правда» и «Октябрьская правда» 22 ноября 1934 года и 15 мая 1935 года.
Следователь Евсеев нашёл и более серьезные факты из жизни Амозова.
В 1920 году, будучи председателем военного трибунала Приволжского военного округа, пьяный Амозов задержал одного из своих сотрудников, инсценировал над ним суд и приговорил к расстрелу.
В 1923 году — уже как член Коллегии военного трибунала Западного фронта — Амозов был откомандирован в Смоленск, но самовольно уехал оттуда в Москву, где прошёл медицинское обследование. Члены комиссии порекомендовали ему «отдых в деревенской обстановке». Бросив службу, Амозов уехал из Москвы, никого не поставив в известность. Это было расценено как дезертирство. Через год его задержали в Ярославле.
25 августа 1928 года пьяный Амозов устроил скандал в новгородской гостинице. Придрался к военнослужащему Кузьмину. Тот пригласил Амозова для объяснений в свой номер. Здесь Амозов в хмельном угаре застрелил «обидчика». Но и убийство, и дезертирство сошли ему с рук, поскольку оба преступления совершались якобы «в состоянии невменяемости».
В итоге под тяжестью собранных следователем Евсеевым доказательств Амозов сознался, что все факты его «героического прошлого» были придуманы с одной целью — иметь дополнительные льготы. Не отрицал он факта дезертирства и убийства Кузьмина.
Судили Амозова по второй части статьи 169 УК РСФСР — за «мошенничество, имевшее своим последствием причинение убытка государству или общественному учреждению». Санкция статьи предусматривала до 5 лет лишения свободы с конфискацией всего или части имущества. Но Амозова судило Особое совещание при НКВД СССР и приговорило к максимуму того времени – 10 годам заключения. О дальнейшей его судьбе ничего не известно. Возможно, он снова поменял имя и продолжал жить в новом обличье.
(Фото: Уильям Осгуд Филд в Советском Союзе, 1931-35 годы)
ТОЛКОВАТЕЛЬ
Комментариев нет:
Отправить комментарий