«Я, Васёчек, все это время шибко безобразничал в алкогольном то есть
смысле. Были больницы, скандалы, драки, выговоры, приказы об увольнении, снова
больницы... Позволял терзать свое тело электричеством... И душу латал, и в
мозгах восстанавливал ясность».
Несколько лет назад «желтая» пресса разыскала какую-то продавщицу
ювелирного магазина, которая рассказала, будто незадолго до ухода из жизни
Высоцкий покупал обручальное колечко. Тут же слепили ток-шоу — терпеть не могу
этот балаганный жанр — и выдали интригу: Владимир Семенович собирался жениться
на своей «последней любви» Оксане, а с Мариной Влади развестись. Ерунда!
Никогда бы Володя с Мариной не расстался. Там — любовь. А временные мимолетные
романы — да мало ли их было!
Наши жизни шли рядышком очень долгие годы. Учились в одном классе в
московской школе № 186. Остались фотографии той поры: вот я стою в своем
пиджаке, Володя в своем. А вот другой снимок, на первомайской демонстрации: он
уже в моем пиджаке, а я в его, поменялись. Зачем? Да «для общего ливера», была
у нас в ходу такая присказка. Что она означала — никто не знал.
И кто только придумал, будто Высоцкий — трагическая фигура? Ничего
подобного! Веселый, компанейский, а какой выдумщик! И к проблемам своим
относился с юмором. Писал мне в Магадан, где я несколько лет жил и работал в
газете: «Васёчек, запутался я с бабами своими окончательно, вся беда от этих
баб. Хотя без них, конечно, плохо». Почему мы называли друг друга «Васёчек»,
толком непонятно. Один из одноклассников как-то сказал: «Да они друг с другом
вась-вась» — видимо, отсюда и пошло. Высоцкий был моим единственным близким
другом, больше такого я за всю жизнь не встретил. Остались Володины письма,
перебираю их, перечитываю. Понимаю: строки, написанные его рукой, — раритет, да
и сам «Васёчек» — уже фигура историческая. Но для меня-то это история личная:
наше прошлое, наши души и чувства. Не все послания Володи, конечно, можно
читать широкому кругу, все же мужские беседы — штука частная и довольно
интимная. Но кое-что я готов показать тем, кто помнит и любит Володю. Пусть
узнают другого Высоцкого — просто хорошего парня, нормального мужика с
обалденным чувством юмора. (Орфография и пунктуация писем сохранены.)
«Васёчек! Дорогой! Сука я! Гадюка я! Падлюка я! <…> Не советский я
человек, и вообще слов и эпитетов нет у меня, и жаль мне себя до безумия,
потому никчёмный я человек! Оказывается, ты уехал-то почти пол-года назад, а я
и не заметил, как они пролетели, потому пил я, гулял я, развратничал, в кино
снимался, лечился и т. д. и т. п. и пр. Начну по порядку. Летом снимался в
«Стряпухе» у Эдика Кеосаяна. Играл Пчёлку, и хоть Пчёлка — насекомая полезная и
имя само ласковое, однако не оправдал ни того ни другого. Запил горькую, дошло
почти до скандала, даже хотели с картины уволить, но... всё обошлось и с грехом
пополам закончил.
Съёмки были под Краснодаром, в станице Красногвардейская. Там, Гарик,
куркули живут, там, Васёк, изобилие, есть всякая фрукта, овощь и живность,
акромя мяса, зато гуси, ути, кабанчики!! Народ жаден, пьёт пиво, ест, откармливает
свиней и обдирает приезжих. Жили мы сначала с Акимовым (Владимир Акимов —
одноклассник Высоцкого, сценарист, актер, художник. — Прим. ред.), он там
практику проходил, писал сценарий, помогал Кеосаяну <…>, а потом к нему
приехала шалава его с подругой. На этой шалаве он совсем недавно женился. Я на
свадьбе не был, свадьба была тихая, тайная, без венчания и без пьянки.
Ничего, кроме питья в Краснодаре интересного не было. Стало быть про этот
период — всё.
После этого поехал в Гродно сниматься в фильме «Я родом из детства» минской
студии. Там всё хорошо, скоро поеду к ним досниматься в Ялту. Написал туды для
фильма 3 песни. Скоро выйдет — услышишь. Играю там изуродованного героя войны,
пою и играю на гитаре, пью водку, в общем — моя роль.
А потом — чем дальше в лес, тем ну её на хрен. Приехал на сбор труппы,
напился и пошло... Любимов даже перестал бороться и только просил, чтобы
поменьше, Люся была в трансе, я — гулял, рванина! Но ты, Васёк, не подумай, что
акромя питья ничего не было. Играл, пел. Правда, частенько под булдой, но...
все-таки».
Кого-то, возможно, покоробило слово «шалава». Но в пору нашей молодости оно
не носило никаких обидных оттенков. Означало всего лишь — «очередная временная
подруга». Их, несерьезных увлечений, у нас было много. Как-то, встретив Володю
с новой девушкой, я бросил шутку, понятную лишь нам двоим:
— Вижу, Васёчек, у тебя опять перемена фотокарточки?
— Точно так! — смеясь, ответил Высоцкий.
Отец Володи Семен Владимирович — душа нараспашку, простой как медный рубль
(но и сам, как говорится, не без греха) — подтрунивал над любвеобильностью
отпрыска. Помнится, в студенчестве мы с Володей собрались в Адлер отдохнуть.
Вот-вот должен был открыться Всемирный фестиваль молодежи и студентов,
посвященный дружбе между народами, Москву украшали плакатами и транспарантами.
Все наши тогдашние друзья сильно удивились, что мы игнорируем событие
вселенского, можно сказать, масштаба и уезжаем из столицы. На что мы снобистски
отвечали: «Вся эта ваша суета нам ни к чему! И народу меньше будет на юге!»
Перед отъездом зашли к Володиному отцу. Семен Владимирович, человек военный,
старался держать себя с нами строго.
— Ну что, молодежь, в Сочи собрались? — спросил он.
— Да нет, мы едем в Адлер.
— Учтите, в Сочи сейчас свирепствует эпидемия сифилиса! — Семен
Владимирович словно не слышал нас.
— Да мы в Адлер едем!
— Значит, так. Если иметь дело — то только с медобслуживающим персоналом.
Правда, до поры до времени девушки у Володи были не то чтобы блеклые или
малозаметные, но вот не королевы точно. Он и сам казался зажатым, как будто
невзрачным. Физически слабоват, в школе на уроках физкультуры даже подтянуться
не мог. Ребята порой смеялись: «Ну, Высота (так его называли), ты даешь!»
Позже, поступив в Школу-студию МХАТ, Володя занялся своим здоровьем: стал
ходить в зал, накачал мышцы, набрал вес и уже смотрелся по-спортивному ладным.
«Заболели» поэзией мы почти одновременно. Пришла новая учительница
литературы и открыла нам запрещенных в те годы Гумилева, Мандельштама и
Цветаеву. Слушали стихи затаив дыхание. А потом почти всем классом записались в
читальный зал Исторической библиотеки, где хранились томики поэтов Серебряного
века. Выносить книги не разрешалось, и мы переписывали стихи от руки. Лет
десять назад сестра, разбирая старые бумаги, нашла мою тетрадку, а там
аккуратным школьным почерком выведен чуть ли не целиком «Громокипящий кубок»
Игоря Северянина.
К тому времени я уже умел играть на гитаре. Знал почти весь репертуар
Вертинского — мама его обожала и пела мне вместо колыбельных. С ним я быстро
стал звездой нашей школьной компании.
А потом наступил 1953 год — умер усатый вождь. Следом случилась тюремная
амнистия. И вот вчерашние уголовники, которых почему-то оказалось много в доме
на Неглинной, где я тогда жил, вернувшись из зон и тюрем, вечерами стали
выходить во двор, играть в карты за столиками, вернее большими кабельными
катушками, положенными на бок, выпивать, закусывать. Они пели песни, которых я
раньше никогда не слышал: «Шарит урка в пойме у майданщика, там ходит фраер в
тишине ночной...» Началась мода на тюремную романтику, от которой, казалось,
веяло особой свободой. У Евгения Евтушенко даже есть такая строчка:
«Интеллигенция поет блатные песни».
Не все знают, что перед Школой-студией МХАТ Володя полгода учился в другом
институте. Заканчивая десятый класс, где-то уже весной, мы спохватились: надо
решать, куда поступать. Были, конечно, безалаберными молодыми людьми по
сравнению с нынешними выпускниками, которые знают, чего хотят. И когда
задумались, что делать, Володя сказал: «Давай пойдем к отцу, посоветуемся».
Пришли. Семен Владимирович в своей манере служивого офицера говорит:
«Значит, так — слушай сюда. Чтобы всегда иметь кусок хлеба, надо получить
диплом инженера». Чем Володю и меня, конечно, немного обескуражил. Наши
гуманитарные привязанности как-то не особо располагали к техническому вузу.
Хотя учились мы довольно прилично и в начале десятого класса, кстати, решили
даже окончить школу с медалями. Но от этой идеи после первой четверти, увы,
пришлось отказаться.
Нас пригласили на школьный вечер в соседнюю женскую школу № 187. Обычно на
таких вечерах устраивали показ какой-то своей самодеятельности. Все это было
скучно и неинтересно. Володя вышел на сцену и рассказал байку в стиле чуть
позже ставших модными анекдотов «армянского радио». Всего-то: представитель
пролетариата дремлет, над ним летает комар, кусает за нос и вроде бы как
издевается над рабочим человеком. Но Володю за эту шутку чуть не выгнали из
школы, правда, потом ограничились тройкой по поведению в четверти. Какая там
медаль?! «А раз Володя не получит, то и мне она не нужна», — решил я.
Так куда поступать? Высоцкий, будучи большим оригиналом, предложил: «От
какого вуза будет самый красивый билет на день открытых дверей, туда и пойдем!»
Самым ярким и красочным оказалось приглашение в МИСИ — инженерно-строительный
институт имени Куйбышева. Конкурс — восемнадцать человек на место. Поступить
надо, других вариантов нет, иначе загребут в армию.
Приехали в институт, который находился на Разгуляе, что сразу же, смеясь,
отметили: «Хорошее название!» Собрание абитуриентов проходило в местном клубе.
На входе стояли молодые люди и почти каждого входящего спрашивали: «Спортивный
разряд есть?» Я сказал, что есть — первый по хоккею. Тогда всерьез им занимался
и даже играл за юношескую сборную.
Нас сразу же обступили:
— Давайте к нам, на механический факультет! Мы поможем поступить.
Говорю:
— Я с другом.
— Ну, значит, и другу поможем. Подскажем темы сочинений. Ну и с математикой
решим, договоримся с приемной комиссией.
С математикой, к слову, получилось смешно. Мы с Володей оба легко
справились и с письменными заданиями, и с устными — спасибо нашим школьным
учителям. Преподаватель из комиссии, удивленно-ошарашенная, дала дополнительные
уравнения. Потом еще. Потом снова и снова — насчитал десять штук. Но я все
решил. Володя — тоже. Уже когда приняли, на одном из занятий она призналась:
«Меня попросили помочь вам, «подтянуть». Я подумала: блатные — нарочно завалю!
А вы, оказывается, все знаете...»
Так обрадовались поступлению, что первые месяцы «зависли» с друзьями.
Незаметно подошел декабрь, зачетная сессия. А у нас не сданы лабораторные
работы, эпюры по начертательной геометрии... В авральном порядке начали все это
делать и фактически успели до экзаменационной сессии. Оставалось только
предъявить один чертеж, который разрешили принести первого января. Если не
сдадим, то второго января до первого экзамена не допустят.
И вот в новогоднюю ночь с 1955 на 1956 год мы с Володей засели у него дома,
в квартире на проспекте Мира. На кухне разложили книжки, чертежные доски и
пыхтели над ними. К двенадцати часам больше половины сделали, откупорили
бутылку шампанского, встретили Новый год. Перекурили — и снова за работу. Чтобы
не уснуть, сварили крепкий кофе и попивали его.
Где-то часам к двум наши старания увенчались успехом. И тут я случайно
бросил взгляд на Володин лист формата А4, где должны быть изображены образцы
всех шрифтов, использованных в чертеже. И дико расхохотался. Выражение «курица
лапой» очень подходило к тому, что друг сотворил.
Володя как-то грустно улыбнулся, взял чашку, на дне которой была кофейная
гуща. И медленно, даже с каким-то наслаждением полил этой жижей свой чертеж.
— Ты что, с ума балдел? — спросил я, была у нас в ходу такая присказка.
— Нет, Васёчек, окончательно понял: не мое это.
К тому времени он занимался в драматическом кружке при Доме учителя,
преподавал у них актер МХАТа Владимир Богомолов.
— Я уже говорил с Богомоловым — сказал Володя. — Буду готовиться в
театральный.
Мой дом стоял на Неглинной — в двух минутах ходьбы от Школы-студии. Как у
них в занятиях перерыв — Васёчек у меня. В мое отсутствие его принимала мама,
они дружили. Мама была в курсе дел Высоцкого — и творческих, и любовных. Что-то
Володя рассказывал, что-то она — мудрая женщина — сама подмечала. Порой
подшучивала над ним: «Ну, многостаночник, как дела?» Девчонок у Володи всегда
водилось немало... А что в этом плохого? Мы были молоды, сил, энергии — хоть
отбавляй.
Окончили вузы одновременно в 1960 году. Меня распределили в строительный
трест. Вокруг Москвы в радиусе двухсот километров сооружали газовое кольцо, и я
попал туда. Вахты были по неделе, возвращался домой лишь на субботу и
воскресенье. С Володей мы все лето почти не виделись, только перезванивались.
Когда осенью, где-то в сентябре-октябре, собралась наша компания, я услышал
первые Володины песни:
Что же ты, зараза, бровь
себе подбрила,
Ну для чего надела, падла,
синий свой берет!
И куда ты, стерва, лыжи
навострила?
От меня не скроешь ты
в наш клуб второй билет!
Спрашиваю друга:
— Васёчек, что это?
— Я написал!
— Как так?
— А вот так!
— Ну, Васёчек, не ожидал.
— Да и сам не ожидал, а вдруг пошло-поехало.
С тех пор, конечно, душой нашей компании стал Володя. Мне со своим
Вертинским можно было уже отдыхать.
Я продолжал писать стихи. В шестидесятых годах в Москве существовало очень
интересное литературное объединение «Магистраль», которым руководил поэт
Григорий Михайлович Левин. Удивительный человек, его семинары были безумно
интересны, а разборы стихов и прозы — очень содержательны, они помогали молодым
авторам в их творческих поисках. Достаточно сказать, что из «Магистрали» вышли
Булат Окуджава, Александр Аронов, Владимир Войнович... В это объединение
поступил и я. А еще через какое-то время совсем оставил инженерное дело, уйдя в
журналистику и литературу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий