Послесвадебный марш Залмансона
Участники “Самолетного дела”. Фото: gazeta.ru
Пятнадцатого июня исполнилось пятьдесят пять лет со дня «Самолетного дела», вошедшего в календарь отнюдь не как праздник. Но оно, носящее также название «Операция «Свадьба», стало судьбоносной вехой на пути борьбы советских евреев за право выезда в Израиль. Самому молодому участнику дерзкого и не удавшегося прорыва к свободе был тогда, в 1970-м, двадцать один год…
Дела более полувековой давности – конспективно. Группа евреев-отказников Ленинграда и Риги, отчаявшихся получить разрешение советских властей на выезд в Израиль, решила захватить самолет и долететь до Швеции, чтобы там устроить пресс-конференцию, а потом продолжить путь на Святую Землю. Во главе операции стоял Эдуард Кузнецов – будущий главный редактор израильской газеты «Вести». Идеологическим «политруком» группы и автором «Обращения к западной общественности» стал Иосиф Менделевич – единственный из всех ортодоксальный еврей. Управлять самолетом должен был Марк Дымшиц – бывший летчик, уволенный из авиации по «пятому пункту». Всего в операции «Свадьба» принимали участие шестнадцать человек: кроме названных, еще Сильва Залмансон, Алексей Мурженко, Юрий Федоров, Анатолий Альтман, Мендель Бодня, Вульф и Израиль Залмансоны (старший и младший братья Сильвы), Борис Пэнсон, Арье Хнох, Мэри Менделевич-Хнох (жена Арье, сестра Иосифа), Алевтина (русская жена Марка Дымшица), Елизавета и Юлия Дымшиц (их дочери).
На начальном этапе было решено захватить большой пассажирский лайнер. Но потом с идеей распрощались: правительство Израиля отреагировало на нее резко отрицательно. Тогда потенциальные перебежчики придумали новый вариант: скупить все билеты на маленький АН-2 местной авиалинии, летевший из Ленинграда в райцентр Приозерск – под видом поездки веселой компании на свадьбу. После посадки в Приозерске решено было связать двух пилотов, оставить их на земле, а самим отправиться в Швецию.
План был обречен на провал с самого начала: участники уже заметили слежку. Но отступать не захотели. Далее – захват группы прямо на летном поле, следственный изолятор КГБ, суд, страшные приговоры: Дымшицу и Кузнецову – высшая мера, остальным длительные сроки заключения.
…Пути Господни неисповедимы. Вернувшись лет десять назад из горного похода с группой новых американских друзей, муж сообщил мне, что среди участников «хайкинга» был человек по имени Израиль Залмансон – нет, не тезка-однофамилец, а именно участник того самого «Самолетного дела»! Оказался компанейским, но о прошлом откровенничать вроде не стремился. Да и странно было бы — на горной тропе…
И тут любопытство мое загорелось, как сухая ветвь от огня. Но еще несколько лет прошло — пока судьба, наконец, не свела нас с более тесной компанией – шестеро… — под кровлей дома Миши и Лены Альтшуллеров: этих друзей я любовно и со значением называю старыми. Израиль приехал с обаятельнейшей женой Эстер – милая, улыбчивая, светлячок… Супруг выглядел человеком почтенным, но вполне подтянутым: такой спортивного вида патриарх из Нью-Джерси. Картина зимнего празднества сложилась хрестоматийно-сентиментальная: потрескивающие в камине дрова, таинственные тени на стенах, переливающийся свет электрической гирлянды, снег за темными стеклами. О чем текли застольные разговоры? Под бокал вина и домашнюю снедь — не об истории же… Хохмили, дурачились, играли во всякое разное. Среди прочего, супруги Залмансоны поведали, что скоро в Израиле у их сына, ставшего ортодоксальным евреем, должен появиться восьмой потомок. Нам осталось ахнуть: вот это рубеж, ребята!
Когда на окна дачного дома в Катскильских горах легли серые пальцы холодного рассвета, мы скрепили словом договор о будущей беседе.
«И стало так…»
Израиль Залмансон (первый слева) с друзьями: «Пока свободою горим…»
— Израиль, имена Эдуарда Кузнецова, Марка Дымшица, вашей сестры Сильвы Залмансон стали символами противостояния совку. О вас, самом молодом участнике тогдашней операции, сведений на просторах Интернета заметно меньше. Скажите, как вы изначально оказались вовлечены в «Самолетное дело»?
— Рижские евреи всегда были за выезд в Израиль, для них не требовалось никакого «революционного подхода». Многие не забыли досоветские времена, довоенное сионистское движение в Прибалтике. Свободу – запоминаешь… Я в детстве изучал иврит с учителем, который преподавал его еще в тридцатые. Лет с одиннадцати слушал со старшими «Голос Америки», «Голос Израиля». Сестра Сильва была активна, популярна, со связями: отношения рижан с ленинградской сионистской организацией поддерживались через нее. А мне просто очень нравились домашние «сходняки», песни на идиш. Наверное, какая-то изначальная идейность сидела в сознании: понимал даже ребенком, что живем в тюрьме — и жить в ней не желал. Вот брат Самуил ни во что такое не вовлекся: мы близнецы – а разные, он более предприимчив и менее политизирован. Никто из нас, детей, не страдал от советской власти лично – но ненависть к ней у меня сформировалась вполне ясная.
— Потому что жили по-советски скромно?
— Потому что не были дряблыми серыми дураками! Отец служил бухгалтером в магазине верхней одежды, курировал ларьки, имел отношение к так называемым цеховикам: здесь это называется нормальным бизнесом, а там – иногда и расстрельная статья. Нас, детей, было четверо, мама не работала, занималась семьей. В свое время до захвата Прибалтики советами папа играл в баскетбол в составе местной рижской команды «Маккаби». Встречались с «Коах» — баскетбольной командой Вены. А потом большевики отрезали связь с миром и выслали двадцать процентов населения захваченной Прибалтики в Сибирь: все мужчины из маминой семьи, «отсортированные» от своих, погибли в тамошних лагерях. Деда, бабку – заморили голодом… И близилась война. Кто наивный – тот верил, что Сталин – друг Гитлера, и ничего плохого не произойдет. Мама была умной, решительной, сообразила вытащить из Латвии папу и старшего брата Вульфа: штурмовали какой-то поезд, доехали до Наро-Фоминска. Правда, отца немедленно призвали в армию. Он воевал, потерял руку. Присоединился к семье, эвакуированной в Сибирь: опять евреям Сибирь… Местное население не особенно поддерживало «этих»: мама додумалась закапывать картошку – зимой кормились. Там и родилась Сильва. Родители ощущали себя сионистами, но глубоко в душе. Своих детей, которые пошли потом дальше, они поддерживали. Только мама не дожила до нашего выхода из тюрьмы и репатриации в Израиль. Про любовь к социализму есть вопросы?
— Снялись сразу. Вопрос: как начался для вас тот самый полет, который не состоялся?..
— Советские евреи подавали прошения на выезд – им говорили нагло: сгниете здесь, но Израиля своего не увидите! Значит, надо было бороться. После войны шестьдесят седьмого года потребность прорываться, делать что-то конкретное возросла. Эдуард и Сильва поженились в январе семидесятого, подали на выезд уже как семья – отказ. И тогда подготовка к захвату самолета началась всерьез, пошла полным ходом.
В праздник Пурим того же семидесятого, когда у нас дома устраивали Пуримшпиль, приехал из Ленинграда Гилель Бутман. И вот тогда-то меня спросили напрямую: готов? Ответил: да. Через месяц начинался праздник Песах, символично, время Исхода – тут пошла уже проработка деталей. Кузнецов-то матерый волк, а мы – Менделевич, Сильва, я тем более – сопляки. Конечно, холодок в животе – но и подъем, восторг: делаем великое дело! Я был в хорошей физической форме и, по решению руководителей, должен был участвовать в захвате экипажа. Ворваться в кабину, уложить пилота на пол, связать, воткнуть кляп… На процессе адвокат пытался представить меня вовлеченным против собственной воли – не совсем так.
— Достаточно многие твердили о том, что «самолетчики» — реальные преступники: пренебрегли ради своей аферы безопасностью пассажиров и экипажа. Даже у Андрея Дмитриевича Сахарова было на ваш счет негативное мнение…
— Отвечу любому: на войне как на войне! Технически операция была осуществима – но КГБ следил. Ленинградская организация захотела удобно слезть с этого дерева: все, кроме Дымшица, отвалили. Среди них, похоже, был стукач. Дымшиц — детдомовец, родители погибли в блокаду. Стал летчиком – но уволили за пятый пункт. Коммунист, учитель иврита, он затаил злобу на эту страну. Марк взял на себя ведущую роль – а без болтунов мы обошлись. Пренебрежение безопасностью пассажиров? Никаких пассажиров не ожидалось: Дымшиц, человек в высшей степени ответственный, почувствовав сомнение в своем умении вести большой самолет, от этой мысли отказался – мы решились на пустой «кукурузник». Готовясь обезвредить летчика, я, страшный еврейский бандит, больше всего боялся не так произвести захват, поставить синяк… Для экипажа подготовили спальные мешки, хотя было лето: не бросать же людей в чистом поле, вдруг замерзнут. Но мерзнуть никому не пришлось – а нас похватали прямо на аэродроме, история известная. Были меченые: Кузнецов сидел, он и Сильва подавали на выезд. Ясно, что следили, что провал гарантирован – но рижане шли с развернутым флагом. И шумиха, на которую рассчитывал Эдуард, реально поднялась!
— Но, похоже, он не пребывал в эйфории. «Мордовский марафон» Кузнецова – образец непревзойденной тюремной литературы, красной нитью которого чудится пушкинское: «Не дай мне бог сойти с ума…» Он был «сиделец» со стажем, уже отбыл первый срок за самиздат – и боялся потерять в заключении разум. А каково пришлось вам – человеку, который только начал жить? Хватают, скручивают, заталкивают в воронок…
— Были и младше меня: дочери Марка Дымшица Лиза и Юля – их с русской матерью, правда, гуманно отпустили. Мэри Хнох, жена Арье Хноха, на момент ареста была беременна – вот на нее гуманности не хватило: держали в тюрьме несколько месяцев почти до родов. Расследование длилось год: место действия — следственный изолятор КГБ. Полгода в камере – ни родственников, ни адвоката. Слава Богу, на суд было оказано огромное международное давление. После суда дали свидание с отцом. Мент сидел за столиком, слушал. Папа сказал: «Голда Меир, Рональд Рейган поднимают за вас голоса!» — ну, и далее. Я понял: большая движуха началась!
— Из всех участников только Меир Бодня и вы признали перед судом свою вину. Отчего так? Чувствовали себя сломленным, испытывали страх?
— Существовала установка: отрицать очевидное нет смысла, Эдик так говорил. Попытка угона – была. Но «кража социалистической собственности в особо крупных размерах» — чушь, коню понятно: мы что, собирались на рынке в Швеции торговать самолетом? В изоляторе пугали, раскручивали на признания — я упирался, потом понял: им давно все известно. Но каждый из нас вел себя, как считал нужным: Юра Федоров, например, вообще отказался говорить на следствии. Да, на суде я сбивался, не очень храбрился — но не сказал, что изменил идее выезда в Израиль и что признаю своей единственной родиной Советский Союз. Дальше — приговор: восемь лет. Страх, что дальше будет – да, конечно. Не скрою: день пробыл в депрессии. А потом решил: значит, теперь начинается другая жизнь. И каждое утро в камере – интенсивная зарядка.
Американский плакат с фотографией узника Сиона
— Есть похожий пример в литературе: у Леонида Андреева приговоренный террорист в тюремной камере проделывает упражнения по системе Миллера. Название страшноватое — «Рассказ о семи повешенных»…
— Бог не приведи, сравнения у вас…
— Прошу прощения. Зарядка, бодрость мышц и духа – да, но впереди-то светила Мордовия…
— В мордовском лагере нас распределили по пяти зонам, одна женская: из «своих» там находились моя сестра Сильва и Рута Александрович. Старший брат Вульф, которого как человека военного судил трибунал, уже сидел, мы оказались в одном бараке: семья, лафа! Вульф работал в каком-то конструкторском бюро, чуть ли не инженерная должность, я устроился его помощником. Металлообработка – не лес валить. Было дело, я числился и экономистом: вообще отдых. Видимо, начальству дали установку на сотрудничество с нами: признайте, что родина ваша — здесь, выступите в прессе – может, вообще помилуют… Гэбэшник приходил для душевных бесед, некоторые покупались. С нами сидели евреи, два Давида — Могилевер и Черноглаз, имя одно, а люди разные: первый — либерал, считал, что угон самолета – насилие, второй – что правильно. Они стали обучать нас ивриту. Ну, лафа долго не продлилась: администрация решила, что на путь исправления мы не встали. Когда устроили голодовку в честь годовщины суда, нас с братом в отместку поставили в цех сверлить какие-то дырки, норму не выполняешь – наказывают. Ходить на политзанятия было западло – саботировали, опять объявляли голодовку, но разлеживаться кто позволит: сил нет, ноги подгибаются – а работать приходилось. Ну, и драки — в лагере ведь сидели не только интеллигентные «политические»: были и беглые солдаты, и чистый криминал, и шестерки-провокаторы. Просыпаешься, допустим, в воскресенье – по привычке начинаешь отжиматься, а тот, кого якобы побеспокоил, начинает орать, сапог хватает. Ответишь ему – попадешь в карцер… И попадал. За «жидовскую морду» драться тоже приходилось. Потом был перевод части зоны в Пермскую область: там оказался без брата, но с другими вполне достойными подельниками — Анатолий Альтман, Гилель Бутман.
Эдуарда, которому после пересмотра дела дали пятнадцать лет, и Сильву, получившую «десятку», обменяли через девять лет на засыпавшихся советских шпионов. Я отсидел восемь лет, от звонка до звонка, последние шестнадцать месяцев провел во Владимирской тюрьме.
— Что выпало вам в эти шестнадцать месяцев?
— Не рай – но уже не приходилось так тяжело работать. Кое-кто нашел, сообразил, как там можно подкормиться дополнительно. Продолжал учить иврит, английский. Читал. Туда попали и Арье Хнох, и Иосиф Менделевич.
— Помните ли вы свое освобождение?
— Конечно. Пятнадцатое июня семьдесят восьмого года – день в день через восемь лет после того неудавшегося эксперимента. За три недели до этого по этапу — в Лефортово, потом в столыпинском вагоне в Ригу: там родное КГБ рядом с домом, очень удобно… Дали повидаться с папой и его женой, они мне даже расклешенные джинсы принесли. Выпускали в пять утра: не хотели скопления народа, митингов. Встречала мачеха, хорошая женщина – папа ждал дома, включил гимн Израиля… И все, я пошел в ОВИР, два месяца жил как обычный «подавант» — а потом вынул из ящика разрешение на выезд в Израиль. Тогда процесс уже пошел: даже гэбэшники намекали, что препятствий для эмиграции не будет. Одноклассники, русские, приходили встречаться со мной. В Риге оттого, что кто-то собирается уехать, в обморок не падали. Разговаривали нормально, спрашивали: «Джинсы пришлешь?»
— Умереть… Соседка-узбечка, с которой прощались навсегда в Ташкенте тридцать четыре года назад, просила о том же самом…
— Слабы люди и одинаковы.
— Не вполне. Например, с идеями сионизма ваш корреспондент познакомилась уже в Америке, которую наша семья выбрала на жительство сознательно. А вы столько времени и куда более сознательно боролись за выезд в Израиль…
— Да, так случилось: оказался в США. Брат-близнец Самуил работал в Израиле на авиационном заводе – мне повезло меньше. Когда мало платят, трудно оставаться патриотом. Приехал в Америку в 1988-м, нашел работу. Это не означает предательства идеалов – просто в житейском смысле у каждого складывается по-своему. Например, мой сын Давид не почувствовал себя американцем: вернулся в Израиль, стал ортодоксальным евреем, живет в Самарии. Ему тридцать восемь.
— Эдуард Кузнецов был мужем вашей сестры Сильвы. Потом брак этот, как известно, распался. Означало ли это, что и вы прекратили контакты с зятем?
— Эдик был для меня героем еще до «Самолетного дела»: он обладал невероятными знаниями, такая «смесь урки с философом», как говорила мать Елены Боннэр. Собственно говоря, по закону он не еврей, евреем был его отец Самуил Герзон, сын мог и не страдать за идею. Когда мы стали семьей, почитание мое не уменьшилось – а вот когда в Израиле на волне славы Эдик стал всеобщим любимцем, центром интереса, развелся с сестрой и женился на Ларисе Герштейн, оставив маленькую дочь – тут поклоняться герою стало сложней, само собой. Но отцом он оказался хорошим, девочке помогал. Спустя годы, незадолго до его конца, дочь Анат приобрела для него приличную квартиру, наняла узбека-метапелет и как-то пригласила меня прийти – вроде, папа хочет пообщаться. Хорошо, приезжаю, давайте пообщаемся. Пили водку, Лариса вела светскую беседу. Эдик был такой же важный, как всегда, с сигарой – но память уже подводила… Пусть покоится с миром.
— Чем вы, сионист и герой, живущий ныне в Америке, заполняете свои дни?
— До 2022 года работал. Сейчас внуки, Луна-парк, спорт: об чем думает Беня Крик? Об выиграть в теннис, об съесть пиццу, об поболтать с единомышленниками-республиканцами. Выхожу на демонстрации солидарности с Израилем, подписывал петицию против левых судей, на которых – огромная вина за седьмое октября. Торговаться с врагами надо, сдаваться им – ни за что. Мне легко говорить? Да, очень… Если бы американцы вели вторую мировую так, как Израиль воюет сейчас – с сантиментами, победить было бы нельзя.
— Кто из участников «Самолетного дела» сегодня жив, с кем общаетесь?
— Все, кроме меня, в Израиле. Борис Пэнсон, художник, живет в мошаве, встречаемся, когда приезжаю. Арье Хнох активен политически, отметил свое восьмидесятилетие, работает инспектором по подбору кадров. Лично заходит в Кнессет… Хочет появиться в Америке следующей весной – конечно, устроим сходняк! Иосиф Менделевич несколько обособлен. Моя сестра живет с дочерью. Сильва известная художница, но уже не рисует — хотя еще в прошлом году была ее выставка и спрос на ее картины велик.
Сегодня в Нью-Джерси
— Журналистка Соня Тучинская, попав в свое врем в дом Ларисы Герштейн и Эдуарда Кузнецова, стала, как она иронично пишет, «верещать о героизме». Хозяин грубовато оборвал: «Брось пафос, никому это уже неинтересно!» Вы тоже так считаете – неинтересно?
— История неинтересна, когда ее не знаешь. Поэтому моя племянница Анат и сказала: «Мои родители для «старых» эмигрантов – рок-звезды, а я хочу, чтобы их имена сияли для молодых!» И сняла девять лет назад фильм «Операция «Свадьба». Народ, как это принято говорить, должен знать своих героев. Для этого мы с вами и наговорили уже на целую диссертацию… Годовщину пятнадцатого июня мы, оставшиеся в живых и не потерявшие памяти, отмечаем всегда. Главные для меня среди «самолетчиков» – Эдик, Марк Дымшиц, потом Гилель Бутман, основатель сионистского движения в советском Ленинграде, организатор самолетной операции на начальной стадии. После него следует назвать мою сестру. Собственную роль я не считаю последней – но все-таки осознаю, что без Сильвы не примкнул бы к сионистскому движению, ни в чем бы не участвовал.
— Есть ли ощущение, что вы лично творили историю?
— Почему нет, есть! Как наши соотечественники творят ее сейчас в Израиле: надеюсь, Америка не бросит их под автобус. После того как племянница выпустила свой фильм, меня стали приглашать выступать – зачем отказываться? Была передача на израильском Девятом канале. Внуки в школе изучают «Самолетное дело» – я им тоже много чего порасскажу.
— К слову, о внуках: в марте у сына Израиля и Эстер родился на Святой Земле восьмой потомок – девочка. Теперь в благословенном семействе верующего еврея Давида Залмансона — четверо сыновей и четыре дочери. Счастливый дед со смехом признается, что запомнить все имена, тем более двойные, – проблема! Но первое имя новорожденной называет без запинки. Хедва означает «радость»
Беседовала Бэла Гершгорин
Фото предоставлены автором
Комментариев нет:
Отправить комментарий