Записки героев в законе или Маймонское противостояние

Маша Писецкая

Записки героев в законе или Маймонское противостояние

Один хороший коллектив
Идти собрался в Гуш-Катиф¹.
Будь посмелей ему приказ,
Длиннее был бы наш рассказ.
(слова – не мои, музыка – тем более)

Куда идем мы с Пятачком…

Такая драматическая и экстравагантная история! А началась она исключительно прозаично и привычно. А именно – с моего опоздания. Опаздываю я всюду – даже на багрут² могла в свое время на час опоздать. Чего уж там после этого говорить об опоздании на героизм.

Дел с утра было много. Например, надо было деть куда-то все документы, переписать самые нужные телефоны. Героев довольно задолго предупредили, что в этой поездке их может ожидать все, что угодно. Заранее были проведены инструктажи и розданы памятки – как вести себя при аресте. В интернете были противоречивые указания – одни говорили, что документы брать надо, другие – наоборот, что ни в коем случае. Поскольку эти другие были самыми современными на момент отъезда, то решили их послушаться. Записная книжка была выложена, памятку я выучила назубок, но есть не стала, решив оставить в желудке место для пелефона ³, с которым я не могу расстаться под страхом смертной казни. Раздав подружкам документы и завещание на долги, я наконец-таки села в автобус и с удовлетворением заметила, что опаздываю всего на полчаса.

Леня, ждавший меня в Иерусалиме, такому раскладу обрадовался. Во первых, он знавал и худшие времена, а во вторых, было абсолютно понятно, что если демонстрационные автобусы обещают выехать в три, то никуда они раньше четырех не выберутся. Мы же не знали, что игра в «зарницу» начнется раньше обещанного.

Дальнейшие события развивались так: в три часа дня к автобусу подошел полицейский и забрал у водителя права. Леня сообщил мне об этом по пелефону, но я ему, в силу своей веры в израильскую демократию, не поверила. После чего выяснилось из вещания Менделевича по радио, что права у водителей забирают по всей стране. Все это я передавала Инке, насильно запертой в армии, которая в свою очередь передавала эти новости Ане, добровольно заперевшей себя из-за сессии, которая все это толкала в ЖЖ. Народ почему-то предпочитает узнавать новости от таких компаний, как наша, хоть мы и причесаны хуже, чем Мики Хаймович⁴, и пиджака у нас такого нету.

В Иерусалиме страсти продолжали накаляться. Демонстранты, выгнанные из автобуса, стали рассаживаться по тремпам, но доблестные полицейские объяснили, что в целях всеобщей безопасности тремпы арестуют вместе с водителями. Почему машина с четырьмя пассажирами не имеет права выехать в каком-либо направлении из центра Иерусалима осталось тайной. Тогда предводительница русской тусовки предложила поехать на маршрутках. Русские ушли. Бедный Леня остался, потому что он ждал меня.

Автобус понемногу раскалялся от моих светских разговоров. Я злилась на израильскую антидемократию, больше всего за то, что она всех заставила действовать вовремя. Еще я злилась на пограничника-соседа, который явно ехал с целью все выследить и выселить меня откуда-нибудь и являлся олицетворением всего зла на свете. Пограничник миролюбиво предлагал воду и спрашивал, сколько же у меня детей, если они меня так сводят с ума. Я злилась еще больше.

Тем временем, к толпе оставшихся демонстрантов, не знающих куда применить свои силы, пришел Бени Алон⁵ и рассказал им, что левые – бяки. Толпа согласилась. Тогда он сказал, что надо идти назло всем пешком в Кфар-Маймон⁶. Толпа гордо зашагала. Пройдя около десяти минут из примерно двадцати часов, толпа решила, что идти ей надоело и  целесообразней делать демонстрацию на дорогах. Приехав в Иерусалим, я разыскала, наконец, в этой компании Леньку и имела счастье наблюдать следующую картину:

Перед толпой стояла очень симпатичная лошадка, а на ней гордо восседал молодой лейтенантик. «Вы отсюда уходите» - многозначительно заявил он. «Почему?» - удивилась толпа. «Потому что у меня лошадь» - объяснил лейтенантик, любовно поглаживая лошадкину гриву. - «А вот мы назло не уйдем». "Почему?"–«Потому что у тебя лошадь» - возмущенно отпарировала толпа. Некоторые стали цокать лошади. Лошадь кокетливо улыбалась в ответ. Прохожие подходили посмотреть, чего дают, и почем. Короче, я оттащила Леньку от этой зоовыставки, и постаралась убедить, что главные подвиги нас ждут в другом месте.

Маршруток мы не нашли, но как раз в это время в Нетивот⁷ – отправную точку нашего похода – уходил обычный автобус. Вернее, это он только так думал. Потому что совершенно случайно на станции в это время нашли хэфэц хашуд⁸, который очень-очень долго не разминировался. Девочки-пограничницы объявляли по всей станции, что жителям Нетивот лучше домой пока не ехать, потому что к этому автобусу подойти нельзя. Нежителям Нетивот предлагалась идти домой по хорошему.

Когда жители Нетивот заполнили собою всю станцию, перекрыв жителям остальных городов доступ к дыханию, хефец хашуд вдруг внезапно разминировался и путь к автобусу расчистился. Так мы воочию увидели, как действует загадочная «нехишут ве-ткефут бельти алима»⁹. Еще полтора часа ожидания никого не сломили. Когда волшебный автобус все-таки подкатил, ткефут срочна превратилась в алима меод¹⁰. В ходе активной борьбы за право защищать родину, выжили только самые крепкие – огромное количество религиозных подростков и мы с Леней. Грязные и потные, совершенно счастливые, сидели мы на задних сидениях и писали всем своим знакомым, не верившим, что мы вообще куда-нибудь выедем. Правда, куда мы едем, и с какой конкретно целью, мы не очень себе представляли. Но ведь главным было не это. Наш путь к победе, несмотря ни на что,  все-таки начался.

Орлята учатся молчать

Поначалу мне жалко было водителя. Такая орава молодых нетивотцев – сомнительное удовольствие. Однако оказалось, что он был совершенно окрылен своей миссией доехать до Нетивота так же, как и мы. А ведь мог бы спокойно сделать так, что бы автобус развернули на первом же махсоме¹¹, вернуться в эгэд¹² и пить кофе, как ему намекнули на работе. Однако государство, пытающееся натравить граждан друг на друга, добивается пока что обратного. Только спустя несколько часов, мы поняли как нам повезло с водителем. Только вот ему с нами, по моему, не очень.

Представьте себе полностью оранжевый автобус, который буквально распирает от юности, энергии и чувства собственной правоты. Автобус, полностью опьяненный от осознания неопровержимого факта: час настал. Временно закончились нудные стояния на перекрестках, бесконечные собрания и вербовка людей на разные мероприятия. Среди которых всегда присутствовал таинственный и далекий "марш миллионов". И дождались таки. Вот он – тот самый марш! Мы вышли на финишную прямую. Даже таким убеленным сединами бойцам, как я и Леня, хотелось прыгать и петь, что уж говорить про молодую поросль, у которой все это в первый раз.

Еще когда мы выезжали со станции, водитель критически осмотрел содержимое автобуса и посоветовал оранжевые майки снять. Ох, что поднялось! Молодежь, кажется, забыла, что она едет бороться за землю и демократию, и решила, что можно для начала побороться против водителя. Ему популярно объяснили, что страна у нас демократическая, что каждый может носить, что хочет, что борьба наша законная, и вообще, у некоторых других маек нету, и это ниже их достоинства – раздеваться без причины.

Водитель так долго говорить не собирался. Он просто заявил в рупор, что если все каким-то образом через две минуты не перестанут быть оранжевыми, то автобус развернут, вот и весь сказ. Молодежь начала буйствовать. Назревала революция. Тогда включились мы с Леней. Настолько доходчиво и внятно,  насколько это было возможно, мы объясняли беснующейся молодежи, что против тоталитарной системы нельзя действовать открыто. Что иногда нужно промолчать, притвориться и поступить против своих принципов, и таким образом выиграть более важные вещи потом. Что тебя могут даже принять за обычного обывателя – и это не стыдно, потому что тогда быстрее отстанут, и скорее появиться возможность делать то, во что ты действительно веришь. Что тише едешь – дальше будешь (в буквальном смысле этого слова). Запахло семидесятыми годами и родными московскими кухнями. Девочки начали раздеваться.

Бывают в жизни моменты, совершенно незначительные по форме, но незабываемые по содержанию. На наших глазах формировалась новое сознание целого автобуса. Пятьдесят девчонок и мальчишек начали понимать, где они живут. Громкие лозунги и уверенные движения, отрепетированные на массовых демонстрациях, сменились растерянными, подавленными взглядами. Стараясь не смотреть друг на друга, ребята и девчонки снимали футболки. А так же все остальные оранжевые аксессуары – ленточки, браслеты, наклейки – все, что они так долго и старательно берегли для этого похода. В автобусе вдруг наступила гробовая  тишина. Одна девочка плакала. Шуршали передаваемые друг другу майки всех цветов.

Водитель смотрел на нас с Леней с нескрываемой благодарностью. А мы на него. Мог бы, между прочим, давно пить свой кофе. Вместо этого он тут с нами борется, для нашей же пользы. Кстати, вы спросите – как же это все так долго происходило, и все на одном месте. А очень просто – выехав с центральной станции, мы прочно застряли на выезде из города, и шансы попасть хоть к ночи в Нетивот стали уменьшаться с каждой минутой, так как дорогу нам перекрывали противники размежевания во главе с Бени Алоном, наконец избавившиеся от дурного влияния лошади, и занявшиеся делом. Так как мы постепенно стали разноцветными, они своих не узнали. Ну что же - это малая цена за большой успех.

Когда мы, наконец, выехали на большую дорогу, водитель предложил нам поиграть, плюс к переодеваниям, в еще одну игру: море-суша. Когда он говорит "суша" – все молчат и сидят на своих сиденьях, примерно сложив руки. Уже достаточно офигевший к этому моменту народ согласился без пререканий. Тем более уже пошли махсомы. Тут-то мы это и увидели.

Как по мановению волшебной палочки, автобусы разворачивались один за другим и уезжали обратно в Иерусалим. Перед нашим носом отправили обратно автобус с точно такой же молодежью, только оранжевой и с флагами. Молодежь пыталась вежливо объяснить полицейским всю правомочность их действий. Уже отъезжая в обратном направлении, изумленные люди высовывались из окон, и пытались продолжить эту демократическую дискуссию. Господи, как же нам повезло с водителем!

Последних демократов завернули при нас уже довольно далеко – где-то под Бейт-Шемешем¹³. Дальше наш автобус мчался на всех парах совершенно один среди бескрайних, южных полей. Замечу, что машин тоже почти не было. Мы чувствовали себя пионерами-первопроходцами. Самый обыденный ландшафт недалеко от Ашкелона ¹⁴ и Кастины¹⁵ вдруг показался нам романтическим диким западом, а маленький, захолустный городок Нетивот у черта на куличиках – недостижимым Эльдорадо, которого мы и только мы вскоре достигнем. Интересно, почему правительство делает все, что бы обернуть против себя людей абсолютно на пустом месте?

Народ, оценивший правильность пораженческой тактики, понемногу возбуждался снова. Девочки читали Техилим¹⁶. Мы с Леней писали победные записки. Во всем этом ажиотаже мы как-то забыли, что в автобусе присутствуют люди, мирно едущие в свои деревни. Бедный дедушка с досками! Уж не знаю, на кой черт он поперся за ними в Иерусалим с крайнего юга (который, как вы понимаете, становится все крайнее и крайнее). Но как ему пришла мысль, что он спокойно вылезет на своей остановке – это уж совсем непонятно. Окрыленный удачей водитель не заметил ни загоревшийся "ацор"¹⁷, ни дедушку. Он лихо пронесся мимо остановки и очень удивился задорному молодежному призыву открыть дверь. Остановившись на всякий случай, он стал терпеливо объяснять идиотам, что до могилы Бабы Сали¹⁸ нам еще очень далеко, и если мы хотим туда приехать, то нам надо вести себя тихо. Но опасность миновала и народ буйствовал в смеховой истерике. Даже мы с Леней вели себя совершенно несоответственно возрасту. Единственный, кто вел себя тихо, был удрученный, задавленный дедушка, безропотно прилепившийся к закрытой двери. У меня есть подозрение, что он был единственный в нашем автобусе, кто по настоящему хотел добраться до могилы.

Так повторилось три раза. А потом смех стал затихать. Потому что мы поняли, что приехали. Вернее, почти приехали. Дело в том, что ландшафт стал меняться. На голых полях то и дело стали появляться то брандсбойт, то какие-то загадочные баллоны. Заботливо кружили полицейские машины «ихут ха-свива»¹⁹. Танки прорастали по обочинам дороги. Весело запестрели солдаты из боевых войск, вооруженные до зубов. Вот тут-то все и удивились в первый раз: Это все нам? Это мы такие страшные? Как же правительство ценит оранжевую молодежь, а мы-то и не знали.

И подумала я – да что ж это такое? Что за борьба и с кем? С девчачьими яркими маечками? Со скандирующим детским садом? Что же хочет сказать о себе правительство, сажающее 15-летних девчонок в тюрьму на несколько месяцев, за то, что они вышли на дорогу по чужому приказу, и выворачивающее им руки? Правительство, хватающее у водителей права и показывающее демонстрантам язык – у-тю-тю, не приедете никуда. Обращающееся к самым низменным чувствам людей – мол, киньте демонстрантов, а мы вас на сегодня от работы освободим. Или – настучите на соседа по работе, а там, глядишь, и зарплату прибавят. А если по камере – то из тюрьмы выпустят. Неужели же нас так боятся, что опускаются до таких методов? Да нет, чего нас, мертвецов, бояться. Мы – люди мирные. Причина в другом. Почему двухлетний ребенок любит размахивать кулаками направо и налево, а не разговаривать? Он, как известно, делает это при каждом удобном случае, а не только от большого испуга. Просто так он выражает свое я. Ему ведь на данный момент нечего толком сказать словами.

И вот показался вдали сказочный город Нетивот. Изумрудные, с оттенком хаки, люди подошли к нам и объяснили, что в этот город все подряд не впускаются. Ах, какую изобретательность проявила добропорядочная религиозная молодежь! Девушка в неизвестно откуда взявшейся шапке заявила, что ее ждут дома трое детей. Парни орали, что рав их накажет за опоздание в иешиву. Интересно, где все –таки были в тот момент настоящие нетивотцы? Вымерли они, что ли, заблаговременно?

Короче, отправили нас через Сдерот²⁰ в другой въезд. Мать троих детей грустно вздыхала: «Нехорошо врать. Но выбора же нет. Как они с нами, так и мы с ними». Растут орлята, на радость Шарону.

Въехав в Нетивот, мы, в качестве последнего аттракциона, успели подобрать настоящую коренную туземку – русскую тетеньку в панамке и с авоськами. Туземка довольно ошарашено разглядывала невиданное количество счастливых ашкеназских физиономий. Но после моих разъяснений отнеслась ко всему благосклонно: «Ну пущай себе детки побалуются. Эх, если б знать, как сделать всем хорошо. Вон, Шарон наш бедный, ночами поди не спит, все думает, как мир сделать. А вишь ты – у него тоже не получается. А ведь как он много-то работает!». Я подумала – не дай бог еще Шарон сдохнет вскорости, так ведь такие старушки будут плакать, бить себя кулаками в грудь, и по традиции передавят друг друга.

Водитель находился в стадии марафонца, который несколько сошел с ума на сороковом километре и продолжает бежать по инерции. Он заявил, что если мы уж доехали до Нетивота, то до могилы нам сам бог велел. И поехал по узким улочкам, непредназначенным для автобусов. Посредине еще высадил насильно всех мальчиков, заявив, что пришло время минхи²¹. Леня тоже порывался, но я объяснила, что если он едет со мной, то он не мальчик. Еще только потеряться не хватало.

Приехав чуть ли не к самому гробу великого Бабы, водитель стал грустно с нами прощаться. Давал всякие наставления: вы им там, мол, покажите. Мы обещали обязательно показать. Проезжая мимо нас, он еще долго гудел и махал нам рукой. Мы тоже махали, и, смеясь, жалели, что не можем погудеть ему вслед – простому, хорошему человеку, которому мы обязаны этот долгий и счастливый день.

Нормальные герои всегда идут в обход

Странно нам было идти по достигнутому Эльдорадо. То тут, то там попадались самые обычные люди – женщины с колясками, продавцы фалафеля, подростки, ругающиеся матом.  Пейсатые йеменцы раздавали что-то очень святое от Бабы. Грязные окурки валялись под нашими героическими ногами. Так вот ты какой, северный олень!

У могилы, как и было обещано, мирно паслась тридцатитысячная демонстрация. Нас встречали с овациями, как чкаловцев. Всем было известно, что автобусные пути из Иерусалима перекрыты. Потом овации перенеслись на Ицхака Леви²², который добродушно обещал нам в своей деревне хлеб-соль, «как и принято в Кфар Маймоне издревле принимать таких дорогих гостей». Я не знаю, часто ли Кфар Маймон принимает такие дорогие тридцать тысяч, но звучало убедительно. Потом были еще всякие выступления и овации, входящие в обязаловку. А потом начался марш в Гуш-Катиф.

С этого момента события развивались столь стремительно и сумбурно, что описывать их достаточно трудно. Мои друзья тоже заметили – все, что произошло до этого момента, описывается ясно и последовательно, а все, что потом – почему-то не складывается в одну общую картину. Кстати, интересно поразмыслить почему.   И все-таки – попробую.

Я и заметить не успела, как начался этот марш. Думала – будут делать что-нибудь этакое, типа стрельбы из пушек, громких речей и салютов. А люди просто встали и пошли, как на работу. И еще – я была уверена, что вся эта оранжевая могильная тусовка рассеется при упоминании похода в Гуш Катиф, останутся лишь несколько сотен скучающих молодых людей и хайфская организация «Маоф»²³, к которой мы с Леней примкнули не хуже Шепилова. Но остались практически все. Тридцать тысяч двинулись одной стеной в не совсем известном направлении, не очень понимая, что их ждет, и когда они вернутся к себе домой.

Мы с Леней безуспешно пытались разыскать маофовцев Вот когда я поняла, что нас действительно много – заглушить смех Жени Гангаева и гитару Эли Бар-Яалома, а так же заслонить Шимона могли только несколько десятков очень героических тысяч. От нечего делать я стала разглядывать лица окружающих. И в очередной раз удивилась. До чего же много взрослых, интеллигентных лиц в одном месте. И как все это не похоже на тусующийся молодняк. Очкастые физиономии сорокалетних программистов; деловые взгляды стройных поселенок, непонятно каким образом хранящих фигуру, ведущих за собой с десяток умытых и чистых детей. Одухотворенные русскоязычные взоры –как же без наших. Эти правда детей с собой брать бояться, но зато пожилая диссиденция представлены здесь в полной мере. То тут, то там мелькнет знакомое лицо – «Ой, здравствуйте, были в прошлый раз на литературном семинаре?» – «Ой, нет, не получилось, зайду в следующий». Все это ассоциируется с зеленым абажуром, чинным чаепитием и чтением Цветаевой на ночь. Господи,   да как же эти бабушки собираются жить в спальниках под палящим израильским солнцем?

  Вообще возникает ощущение некоей фантасмагории – как будто кучу знакомых и незнакомых тебе людей сняли на пленку, а монтаж сделать забыли. Лица всплывают в полном беспорядке. И ты тоже попадаешься кому-то и тут же исчезаешь неизвестно куда. Впереди слышны какие-то непонятные выстрелы и убеждения, что все будет хорошо. Напоминает, извините, Бабий Яр. Довершают эту прелесть собаки всех родов и мастей с оранжевыми ленточками, очень гордо вышагивающие за своими хозяевами. Они тоже друга друга узнают, перенюхиваются дружески – а, старая скотина, и ты тут? Вот при взгляде на тоненьких пекинесов, мне почему-то становится страшно – а если и вправду что-то случится? За детей почему-то не так боязно – они излучают каменное спокойствие. И вообще, человек лучший друг собаки.

Так мы и шли, пока не возникла стена. Изумрудная, опять же. И я в первый раз это увидела – живая цепочка израильских солдат, выставленная против израильтян. Солдаты всех войск, в основном курсанты, стояли вдоль поля. Было темно, и глаза их было трудно рассмотреть. Да они, кажется, и не очень хотели сталкиваться с нами глазами. К середине поля солдаты израильской армии перевелись и их сменили голубые полицейские. Вот эти смотрели нам в глаза прямо и ясно. Им все было понятно – приказ есть приказ. По моему, даже скучно им было так стоять, они ждали нового приказа.

Нового приказа, однако, не поступало. Демонстранты не пытались эту цепочку разрушить. Да и зачем им лезть напролом? Молодые еврейские головы тут же сообразили, что солдат можно просто вежливо обойти. Израильтяне в этом смысле очень похожи на русских – они всегда где-нибудь что-нибудь недоделают, что и приучает их выкручиваться в любой ситуации. Ну, скажите, как это можно обойти цепочку из отборных войск и полиции? Оказывается – очень просто. Идешь, идешь, а потом они кончаются, потому что дальше уже не поле, а непроходимые овраги. А сказано – стоять через все поле. Ну так, знаете ли, у каждого свое определение непроходимости.

Однако героические проходимцы вскоре вернулись. По очень простой причине – им было скучно идти одним в Гуш Катиф. Они пытались объяснить, что все очень просто и легко. Но народ им не поверил, за что, как всегда и был наказан. Дальнейший сценарий был по-моему куплен и продан насквозь.

Однако настоящая зарница крута именно тем, что все как будто взаправду. И воистину, как красное море в древние времена, расступилась вдруг перед нами живая человеческая цепочка и народ еврейский пошел выходить из Египта, по направлению к Кфар Маймон. Зазвучали шофары²⁴, раздались победные кличи, и чудилось нам, что Гуш-Катиф уже выплывает навстречу, весь такой золотой и желанный, еще круче Нетивота.

Дошли мы до очередного поля. Лидеры объявили, что вот она – «нехишут ве ткефут бельти алима» воочию, мы всех победили и завтра одержим еще множество побед. А пока народу предлагалось поспать. Логично вобщем-то – время было около двух часов ночи. Мы с Ленькой наконец разыскали маофовцев. Они были заняты важным делом – искали посреди огромного поля, затерянного в южных степях, где бы уединиться. В конце концов забрались в недозрелую манговую рощу, откуда израильтосов было практически не видно и не слышно и оттуда решили продолжать борьбу за сплочение еврейского народа. Радужно угостили нас кофе. Потом попели под предводительством клуба политической песни. Пели недолго – ведь завтра в поход. Который неизвестно что нам принесет и неизвестно где закончится. Надо было хоть немного набрать сил.

Усталые и счастливые ложились люди спать прямо на поле. Меня не оставляло ощущение фантасмагории. Как будто какая-то неведомая сила всеми управляет. Люди ведь ехали много часов, а потом много часов шли. Многие, между прочим, пожилые. И ни одного обморока, ни одного ЧП – как будто все по сценарию идет.

  Но самое потрясающее – это поселенческие дети. Ленька мне первый сказал: «обрати внимание, ни одного детского крика». И вправду – куча детей, почти грудных, спокойно спала в салькалях²⁵, совершенно не мешая матерям. Старшие дисциплинированно укладывали младших. Обычные вопли избалованных израильских детей, которых на полчаса больше протаскали по магазинам или не купили любимую игрушку, казались плодом фантазии. Да и от матерей не было слышно не единого крика. Все было по домашнему тихо и мирно, не смотря на оцепление по всему периметру поля.

Ночью мы с Ленькой вышли погулять в туалет. Ночное бескрайнее поле раскинулось перед нами. «Смотри» - прошептал Ленька – «средневековая ночь перед боем». Я посмотрела вокруг – и впрямь средневековье. Стан против стана. С одной стороны – целое поле безоружных мужчин, женщин и детей, завернувшихся в спальники. С другой – где-то далеко на горизонте – смутные очертания брандсбойтов и танков. Все затаились на ночь и ждут приказа сюзерена на рассвете.

Красиво. Только неувязочка получается. По большей части средневековые побоища кончались резней евреев. Идеалов у рыцарей было не много. Они отрабатывали свою зарплату, выпускали пар и для полнового кайфа били евреев. Крестоносцы просто от этого процесса писали кипятком. На протяжении веков, армии всех времен и народов, оттягивались, отдыхая от борьбы друг с другом и били евреев. А потом евреи подняли голову и создали свое государство, что бы никто их не трогал. Они стали сильные и независимые. И теперь, впервые в жизни, стоят два многотысячных стана и готовятся к утру идти друг на друга – евреи на евреев. Господи, как же это мы дошли до жизни такой?

В шесть часов утра произошло что-то непонятное. Вроде я крепко спала, завернувшись в спальный мешок. А потом вдруг как-то оказалось, что я уже иду вместе со всеми резвым шагом. В последний раз так было в тиронуте²⁶, но и там я все-таки помню, как Дашка вытаскивала меня за шкирку на линейку. А я сопротивлялась – ну ладно, пусть накажут, очень уж спать хочется. Видимо, в том и разница между курсом молодого бойца и реальной жизнью. Как будто неведомая сила подняла всю нашу тридцатитысячную ораву в один момент. И опять же – тихо, спокойно, без всякой давки и писка зашагали женщины и дети по узкой тропинке. Буквально через несколько минут мы все уже были в заветном Кфар-Маймоне, первой остановке по пути к Гуш-Катифу.

Трудно поверить, что это произошло – на рассвете, как только танковое кольцо вокруг демонстрантов стало сжиматься, наше командование нашло тропинку в Кфар-Маймон, по которой мы все дружно пошли в деревню, а пока великая израильская армия заметила что-то, мы были уже там.

Так эта самая армия, не заметившая на минуточку тридцать тысяч поселенцев, защищает нас от арабского легиона? Ладно, так и быть, что бы успокоить вас, оставлю излюбленную нами версию и расскажу, как было на самом деле.

Сначала сделали все, чтобы приехало как можно меньше людей. Всеми правдами и неправдами приехало много. Потом выстроили стену из солдат. Решили – поселенцы походят, поорут на солдат, выпустят пар и успокоятся. Не успокоились. Ладно, решили дать им дойти до поля и переночевать. За ночь устанут, дети начнут плакать. Никаких условий. Тут мы их еще и танками попугаем. На том дело полюбовно и закончим. Но эти отвратные поселенцы, вместо того, чтобы устать и плакать, взяли да и пошли все вместе в Кфар-Маймон. Настолько резво, что армия даже растерялась – не стрелять же, действительно, по женщинам и детям. Конечно, остановить нас не стоило никакого труда. Но поразмыслив, их командование решило, что все к лучшему. Пусть себе сидят эти дикие в загоне, который сами же придумали и обустроили, мы их проволочкой обнесем, и пусть бесятся там. Кто нам мешает – тот нам и поможет.

«Фу-у» - расстроитесь вы – «так же неинтересно. А где же чудо? Где обещанные герои-богатыри?» Ну что же делать. Как известно еще со времен Пурима, у нас теперь эра «хастарат пней элохим» - сокрытия лица божьего. Красное море перед нами не расступается. Богатыри перевелись. Значит, чудо в другом. В самых обычных людях, каждый из которых сказал себе: «я должен там быть», а не свалил все на остальные тысячи. В дисциплине и спокойствии, проявленных почти всеми присутствующими. В уверенности, что надо идти дальше, а не возвращаться на полпути домой. Все эти маленькие вещи, проявленные маленькими людьми, и дали результат. Как-то случайно получилось, что еще вчера армия говорила, что не подпустит людей даже к Нетивоту, а сегодня она уже убедила сама себя, что выгоднее впустить всех в Кфар-Маймон. Вот оно – самое, что ни на есть, обыкновенное чудо.

Войдя в Кфар-Маймон, наше русскоязычное общество первым делом принялось искать место, где никого нету, и никакие братья по борьбе не потревожат. Нашли где-то на отшибе несколько развесистых тенистых деревьев, там и разместились. Еще стали спорить  - стоит ли как следует обустраиваться, а вдруг сейчас придется идти дальше? Или все-таки подождем, пока жара спадет? Мы же не знали, что вся наша дальнейшая двухдневная борьба пройдет под этими деревьями.

Нам песня строй пережить помогает

Итак – решено было до вечера сделать привал, а так же осмотреть окрестности и познакомиться с жителями Кфар Маймона. Я думаю, вас тоже стоит с ними познакомить. И тут у меня начинаются литераторские проблемы. Все, кто меня знает, привыкли к этому обсирающе-циничному стилю. Справедливости ради, замечу, что себя я тоже никогда не забуду обосрать, ибо еще Окуджава заметил, что умного человека от глупого отличает самоирония (правда, еще и скромность). Да и вообще, чего это я оправдываюсь – фельетон всегда полезен.

Но не могу я, ну убей бог не могу сказать ничего такого про никому доселе неизвестную деревню Кфар Маймон. Даже самую справедливую и вежливую критику навести не получается. Просто нечего критиковать. Никогда я еще не встречала такого теплого приема, такой искреннего гостеприимства, как там. Жалею я только об одном – мы не знаем имен всех этих замечательных людей. Стоявших на каждом углу с едой и питьем по символическим ценам, а то и бесплатно (за это, конечно, спасибо моэцет еша ²⁷, но без местных жителей все это празднество было бы невозможно). Предоставивших десяткам тысяч людей душ и туалеты. Оказывающих медицинскую помощь. Чего стоит только поступок женщины по имени Эстер Барухи, поселившей у себя в маленьком домике больше пятидесяти детей! В течении двух дней кормившей и мывшей всю эту ораву.

Опять же – все это не похоже на сказочный героизм, но ведь именно эти поступки помогли тысячам людей, в том числе и родителям многочисленных семей,   не сломаться и не уйти к вечеру, как надеялись армия и правительство. А самое интересное – местные жители считали нас почему-то героями. Вот тут-то и кроется, наверное, их единственная ошибка. Героями были они. А мы гуляли, обжирались и получали большое удовольствие от огромного оранжевого Вудстока. То тут, то там организовывали барабанный концерт, грузинские танцы, и прочие героические развлечения. Народ искренне радовался заслуженной передышке.

Передышка – это замечательно. А если она затягивается на неизвестное время? Запал веселой энергии понемногу заканчивался. Погуляли, покушали, вроде хватит. По всему лагерю чувствовалось растущее желание что-то делать, куда-то идти. В конце концов, для чего мы сюда пришли? Читать друг другу речи, какие мы замечательные?

Однако, становилось все яснее и яснее, что мы в этот день никуда не выйдем. Я не претендую здесь на политический анализ. Не знаю – было ли решено уже к этому моменту, чем все это закончится. Или, как нам сказали, действительно хотели дать большую передышку перед длинной ходьбой? Или шло активное совещание двух сторон? Так или иначе, нам предлагалось выбрать себе занятие по душе и ждать следующего дня.

Возвратившись, многие наверняка слышали: да что вы там делали? Гуляли и играли на гитаре? Все мы знаем укоренившееся название: Кайтанат Маймон²⁸. Да, есть в этом что-то. Вместе с тем, каждый, кто там был нутром чувствует, что это неправда, хоть и не всегда знает, как возразить.

Давайте разберемся – что же такое вынужденное бездействие? Так ли это здорово? Часы, проходящие зазря, когда каждая твоя поджилка дрожит от желания что-то делать. Каждая клеточка рвется в бой, который может вообще не наступить. Предчувствие стыда, с которым ты будешь смотреть в глаза людям, когда вернешься – зачем же ты так долго готовил этот марш? Зачем ты туда поехал?

Собственно говоря, кто тебя держит? Пролезай в любую дырку в проволоке и тикай себе на здоровье по полям – хоть в Газу. Это, конечно, не принесет никакого толку, особенно если тебя раньше времени посадят и еще вынудят заложить кого-нибудь. Зато уж потом найдется, что рассказать. Да и не стыдно будет в глаза людям смотреть. А себе?

Для каждого человека наступает такой час, когда он должен что-то очень важное в себе перебороть. Были люди, для которых таким испытанием стали три дня под открытым небом в спальниках и химические туалеты без бумаги. Лично для меня главной задачей было не сбежать от этих бесчисленных туалетов и, к своему глубочайшему ужасу, найденного телефона-автомата, на какой-нибудь необитаемый остров на Кинерете²⁹. Или например, на красные эйлатские скалы. Мест для альпинистского героизма а-ля советские семидесятые есть много, даже в Израиле. Но меня всегда удивляло: для чего и кого все эти походы, подвиги и даже потери человеческих жизней? Какая от них польза и кому?

Да, на выходные неплохо организовать такой туристический оттяг. Мне, честное слово, есть с кем и куда поехать поразвлечься. Но это была середина недели. Люди взяли   отпуска и справки по болезни, некоторые  потеряли работу. И все это – не для того, что бы погулять по диким полям, и вернуться с кучей впечатлений, а для того, что бы не дать произойти в нашей стране диктаторскому произволу. Сделать все возможное, что бы в еврейском государстве еврей не поднял руку на еврея, и не выгнал его с законной земли. А какими способами наше руководство решит это делать – не наша задача. Мы – армия. В армии есть тактика. И если бой не начинается, та самое полезное, что может сделать солдат, это послушно ждать приказа, даже если ему очень скучно.

Однако в армию потому и берут с восемнадцати лет. Люди помладше – хронологически или психологически – все-таки сбегали. Увели стройным маршем в Гуш-Катиф несколько сот пятнадцатилетних мальчишек. То ли что бы не мешались, то ли действительно от них там есть польза. От нас, по крайней мере, до сих пор больше пользы было с этой стороны блокпоста. И подавляющее количество людей осталось.

Управление бросило все свои силы на установление режима. Были тут же организованы детские кружки – для маленьких, не совсем маленьких, и взрослых. Последние заключались в уроках торы. Не совсем маленькие маршировали стройными рядами и убеждали солдат сделать сирув пкуда ³⁰, видимо по опыту зная, как это легко и спокойно делается.

У нас, слава богу, были свои развлечения. Конечно, по большому счету, мы могли гораздо хуже провести эти два дня, в полном бездействии, окруженные колючей проволокой и без всякой связи с миром. И за это много кто заслужил искреннее спасибо. Например, Эли Бар-Яалом, не расстающийся с гитарой, от которого мы ни разу не услышали, что он устал. Который не только проводил каждый день интереснейшие лекции на тему парашат шавуа ³¹, но и выдержал стоически мои крамольные вопросы и глубокую полемику с Даной. А это, честное слово, нелегко.

Или Женя Гангаев, не на минуту не терявший веселого настроения, то и дело сменявший Эли на гитарном посту. Женин зычный голос раздавался по всему лагерю и напоминал туземцам, что русские все-таки пришли, ко всеобщей радости. Шимон, проводивший бесконечные таинственные действия со своим автомобилем, в результате которых у нас постоянно были полные джериканы с водой. Он так же был единственным человеком с мирсом³¹, против которого ни помогали никакие глушители. Таким образом через Шимона осуществлялась символическая связь с миром.   Юля, Элина мама, которая была неисчерпаемым источником хорошего настроения и неисправимой молодости. А так же взяла на себя почетную обязанность испробовать местную медицину. О результатах докладывать не буду, так как обещала про местные ресурсы ничего плохого не писать. Замечу только, что Юля удивительно стойкая женщина, видимо советские тюрьмы дали ей хорошую закалку.

Виталий Кардашов – обычный, скромный инженер из Хайфы, фотограф по совместительству, с утра до ночи ходящий по пялящему солнцу и запечатлевающий на камеру жизнь нашего самодельного гетто. Ни один телевизионный канал не делегировал Виталия, никто не выплатил ему зарплату за этот день, но я уверена, что его снимки о Кфар-Маймоне будут самые достоверные.

Ну и конечно Саша Непомнящий – практический гений всего маофа, на котором держится эта героическая тусовка. Постоянно что-то планирующий, и вместе с тем излучающий необыкновенное спокойствие. Все время напоминающий нам, что мы взрослые люди, и к чему это обязывает. Ох, боюсь, если б не он, бегали бы мы уже, как дикие серны, по степям Газы и пугали бы местных молодых козликов.

О нашей молодой маофской поросли – Эли Шмерлинг, Эли Чернявский, Ленька и я – могу только сообщить, что мы с честью выполнили роль массовиков-затейников и научили всех окружающих – маофских и примкнувших к ним -  большому количеству полезных занятий во время подвига. Как то: игра в контакт, унижение, болезни, мафию, и множество других полезных действий. Подробно распространяться не буду – кто хочет получить все эти удовольствия, пусть приезжает на следующий подвиг. (Замечу, что Миша Шовман, бессменный капитан клуба политической песни, открылся нам с новой стороны, и проявил себя как гениальный контактер).

Удивительное ощущение возникало по ходу этого странного добровольного сидения за колючей проволокой, практически без связи со внешним миром – ощущение огромной внутренней свободы. И мне кажется, что чем теснее сжалось бы вокруг нас кольцо этой проволоки, тем оно было бы сильнее. Раньше я об этом только читала. В обычной жизни мы сами себя загоняем в железобетонную тюрьму, состоящую из работы, учебы, домашних дел, общения с нужными людьми и т.д. Вроде, живем в современном свободном мире, вольны делать, что хотим. Вроде бы. Однако еще Фуко заметил, что демократическая тюрьма – самая крепкая и страшная, так как против нее невозможно бороться. Ведь мы сами себя убедили, что это воля. И так хочется верить, что мы вольные люди, что не даешь себе порой ощутить всю безвыходность и зависимость от общественных правил, сцепивших нас железными кандалами. Пока не попадешь в такое место.

Видимо, только когда человек видит наглядную силу и колючую проволоку, в нем   просыпается, наконец, желание к настоящей свободе. К действиям, соответствующим своим убеждениям и совести. К победе собственного страха. Здесь все свои. Можно больше не притворяться. Не засовывать в карман оранжевые ленточки. Все равно о тебе уже все известно. Сказать искренне, наконец, то что ты думаешь. Все равно уже больше нечего терять. Это там, в Тель-Авиве, в другой галактике, свободные люди вынуждены думать над каждым своим словом и поступком. А здесь, за проволокой, мы вольны делать все, что считаем нужным и своевременным. И вот это, если хотите, а вовсе не песни и игры в контакт, есть то, чему действительно стоило позавидовать. Это и есть настоящее счастье.

Моя подружка заметила, что если бы она имела в камере такую компанию, которая собралась в Кфар-Маймоне, она бы согласилась на пожизненное заключение. И действительно – невесть откуда собрался на этом клочке земли весь цвет русской околодиссиденции. Пинхас Полонский и Иосиф Менделевич, Дов Конторер и Александр Казарновский – перечислять всех просто нету возможности. Просто потрясающе, какими скромными и домашними выглядели эти известнейшие люди в ковбойках и шортах, переходящие от дерева к дереву, и всюду вселявшие спокойствие и юмор. И не зря. Потому что вечер понемногу переставал быть томным.

Агентство ОБС в действии

Пока мы себе развлекались, и армия времени не теряла. Лагерь, как я уже упомянула, обнесли несколькими рядами колючей проволоки, а вокруг поставили три цепочки солдат из боевых войск. Наше страшное общество оттянуло практически все силы с египетской границы и частично из других мест, чем очень помешало процессу размежевания, хотя бы на несколько дней. Сказать, что нас это сильно испугало – трудно. Во первых, добились чего хотели. Во вторых – даже как-то спокойней. Никакие террористы не пролезут. Вот бы так городские автобусы защищали!

Поняв, что молоденькими солдатиками людей не проймешь, армия начала психологическое давление. Начали объявлять всякие жуткие вещи в рупоры. Что всем желающим, особенно матерям и детям, рекомендуется воспользоваться последней возможностью выйти. Что через полчаса ворота закроют и никого больше ни впускать, ни выпускать не будут. И что если после всего этого, внутри к ночи останутся люди, то армия не отвечает за то, что с ними сделают. Вспомнился анекдот про Ходжу Насреддина. «-Если ты не вернешь мне мою шапку, я сделаю то, что сделал дедушка, когда у него украли шапку. –Ладно, на тебе твою шапку. А что сделал дедушка? –Купил себе новую шапку.» И все же ощущение было неприятное. Наверное, самое неприятное от того, что некоторые таки стали уходить. Особенно женщины с детьми. Но кто им может что-то сказать?

Решив, что проволоки, глушения пелефонов и пугающих объявлений недостаточно для бескровной борьбы, полицейские пошли дальше. Они переоделись в штатское, проникли к самой сцене во время очередной идеологической говорильни и украли почти все рупоры с колонками. В общем – довольно логичное действие. Невозможно нормально управлять несколькими десятками тысяч человек без всякой технической связи. Конечно, они рассчитывали на балаган и растерянность.

Но ничего такого не произошло. Кфар-Маймонское гетто действовало на удивление оперативно. По всем дорожкам стали ездить машины, из которых люди выкрикивали, что надо делать в ближайшее время. Откуда-то появились отпечатанные цветные листовки с указаниями. Но самое оперативная организация – это, как всегда, агентство ОБС. Для незнающих – Одна Баба Сказала. Каждая большая группа выбрала себе разведчика, который ходил к сцене, на коей постоянно произносились какие-то речи, и приносил оттуда свежие достоверные новости из вышеупомянутого источника.

Видимо из-за того, что я была одной из немногочисленных баб в нашем обществе, маофовцы засылали меня в дружеский стан послушать, что говорят другие бабы. Ох, как же пригодилось мне детское умение влезать в московский автобус, отрепетированное уже здесь на концертах «из России с любовью». Распихать локтями сотни женщин и детей совсем не трудно, когда тобой движет любовь к родине! Задыхаясь, я проползала, наконец к сцене, и в очередной раз понимала, что слушать там нечего.

С вашей помощью! Мы победим! Мы пройдем! Мы дойдем! – раздавалось со сцены. Не хватало только знакомого: «Коммунистической партии – ура-а-а» и воздушных шариков. Агентство ОГБС (одна главная баба сказала) никогда хорошо не работало. «Чего происходит?» -спрашивала я людей с умными лицами. «Время тянут» - объясняли умные лица. «А зачем?» - «План какой-то пока делают. Вроде незнакомую армии тропинку ищут». «Новости!» - радостно объявляла я нашей компании. «Тайный план – разрабатываем тайную тропинку для тридцати тысяч». «Ну, хоть что-то делают, и то хорошо» - радовалась компания. В одну из разведок мне доложили, что по всей стране демонстрации в нашу поддержку. По другому источнику сказали, что наоборот все тихо и перекрыто. Надеюсь, что хотя бы седьмой канал, за связь с которым отвечала другая девочка, подавал какую-нибудь толковую информацию.

Надо заметить, что народ, и так напуганный и дошедший, после случая с рупорами стал видеть во всех вокруг провокаторов и диверсантов. Прочно установилась атмосфера тридцать седьмого года. Мои голые плечи большого доверия у религиозной публики не вызывали. На контакт люди шли неохотно. При всей нелюбви к фетишизму, пришлось изменить всем принципам и нацепить оранжевый галстук. Я сразу стала выглядеть, как примерная пионерка. Логика человеческая непонятна. Если я хочу разузнать вражескую информацию – это мешает мне надеть галстук? Но народ стал улыбчивее и на контакт шел охотнее. Правда, когда я давала интервью RTVI, молодежь собралась вокруг меня и орала что-то возмущенное. Они думали, что я обсираю их действия по вражеским программам.

К ночи стали приходить бесконечные достоверные новости об обстановке у ворот. Полицейским большими усилиями удалось наконец спровоцировать 19 человек на потасовку, что было тут же тщательно заснято и обработано первым каналом (это и есть те жуткие снимки, напоминающие Сталинградскую битву, которые вы видели по телевизору). После чего на ворота повесили большие железные кандалы и объявили, что терпение полицейских истекло. Через пять минут объявили, что самым разумным предоставляется последняя возможность выйти. Войти же сюда уже никто и никогда не сможет.

Дана уезжает. У нее двое маленьких детей. Завтра у них самый важный день в жизни – месибат сиюм³³ в детском саду. А если бы не было этой месибы, уехала бы она? Никто ей этот вопрос не задает. Я иду ее провожать. У ворот рябит в глазах от полицейских и солдат. Резкий свет прожекторов. Что происходит снаружи – не поймешь, ничего не видно. Полицейские выстроились в длинную колонну и в узкий проход пропускают по одному уходящих людей.

«Хочешь передать со мной что-нибудь?» - спрашивает Дана. «Ну, конечно» - смеюсь я. «Записку в стиле Фомина – умрем, но не сдадимся. Кровью, желательно». «Слушай» - улыбается в ответ Дана – «а ведь эти ворота очень напоминают те широкие ворота из Списка Шиндлера, через которые некоторым дали выйти». Да, и вправду напоминают. От этих ассоциаций становится смешно и жутко одновременно. Да что это здесь такое происходит? Игра это или взаправду? И если взаправду, то как это называется?

-«Слушай, а как же ты доберешься, глубокая ночь ведь» - соображаю вдруг я. -«Да, ничего, возьму тремп до Сдерота, там муж подхватит. Люди помогут». -«Вы выходите с ней» - отрывисто интересуется полицейский. -«Нет, остаюсь.» -«Тогда отойдите немедленно от проволоки!». Я отхожу и больше Дану не вижу.

Потом вдруг резкая перемена. Начинают пускать всех, кто приехал сейчас и столпился снаружи. Видимо их так много, что армии легче запустить их за колючую проволоку. Нас становится около сорока тысяч. Хотя Моэцет Йеша сообщает о шестидесяти тысячах, а израильское телевидение о семи. Потом оговаривается, что все таки чуть больше.

Часам к четырем утра ажиотаж проходит. Все хотят спать. Через официальные ворота входить и выходить нельзя, но можно через любую другую дырку. Сонные солдатики сами показывают эти дырки, что бы отвязались. Они трепятся через проволоку с самыми стойкими жителями гетто, которые еще не уснули, и читают вместе Техилим. Как быстро меняются люди, когда вокруг нету командиров, приказов и речей в рупор.

На следующий день все то же самое. Комары, жгучее солнце, игры в контакт. Наблюдается зацикленность в темах: полицейские чины, судебные инстанции… Короткая вспышка радости: кто-то принес на хвосте очередную новость: солдаты «Голани»³⁴ перешли на нашу сторону! То есть сказали, что отказываются применять какие-либо санкции по отношению к противникам размежевания, а так же одели на себя оранжевые майки. Кроме того говорят, что армия истощена полностью, все запасы солдат, готовых принять хоть какое-то участие в размежевании, стянуты у наших ворот. Интересно, как они собираются делать размежевание с помощью солдат, заявивших, что никакого участия в этом они принимать не намерены?

Значит, победа? Но ведь это крупицы. Это только сегодня. А что через две недели? Чем это поможет? И снова длительное ожидание – что-то же должно случится.

Полицейские снова объявляют, что сейчас произойдет что-то страшное. Ходжа Насреддин жив. Но, честно говоря, люди по-моему только рады: ну, пусть уже что-нибудь произойдет! Сообщают, что произойдет прицат ха-цава. То есть ворвется армия и будет всех насильно в клетках выносить. Кстати, ничего невозможного, так уже делали в памятном Ямите³⁵.

Мы оживленно обсуждаем ситуацию. Два еврея, как известно, три мнения. Кто-то считает, что надо прятаться в кустах, кто-то – что на крыше. Другие считают, что надо врываться в дома. Еврей, мол, еврея не выдаст третьему еврею. Я пытаюсь использовать знания капитана чтогдекогдашней команды. Мне кажется, что нужно разбиться на группки по три человека, что бы в каждой группке был кто-то опытный. «Да иди ты, Машка, со своей стратегической планировкой» - любовно реагирует Шимон. «Я тебе, как опытный человек говорю, если что – бежать надо кто куда, и все. И главное – постараться, что бы не было мордобоя». Интересно – как это надо так бежать, что бы без мордобоя?

Но ничего не происходит. Просто уже наглость какая-то со стороны полиции и армии. Но тут веселье пришло совсем с другой стороны.

Уважаемый редактор, вы бы лучше про реактор…

Внимание всем, кому лень читать от начала до конца. Прочитайте, пожалуйста, эту главу, а еще лучше – разошлите по знакомым, что бы как можно больше людей понимали, что происходит в нашей стране и учились правильно пользоваться телевизором!

Позвонили нам из аруц шева ³⁶. И предупредили, что через несколько минут к нам приедут доблестные средства связи, и приведут с собой, как козлов на веревочке, провокаторов, с целью инсценировать нужные им картинки из жизни злостных поселенцев. Велели вести себя осторожно и на провокации не поддаваться.

Как раз перед этим читал лекцию Полонский. Я не берусь приводить здесь его лекцию. Если Полонский умеет потрясающе передавать и развивать идеи рава Кука, это не значит, что я могу сделать то же самое с Полонским. Скажу только, что оргазм мы с Леней получили полный – рекомендую всем ходить на лекции Полонского.

Вести лекцию ему было довольно трудно. Упор был сделан не на «догнать и перегнать полицейских в Гуш-Катифе», а на прогноз будущего, которое ждет еврейское государство и весь мир. Народу эти настроения, не соответствующие плану пятилетки, не очень нравились. «Ну неужели вам не интересно, что будет через пятьдесят лет» - наивно вопрошал Полонский. «Очень интересно» - цедило сквозь зубы старшее поколение и сердито поглядывало на тридцатилетний молодняк, как будто вот эти-то через пятьдесят лет и разгуляются вовсю.

Поэтому лекция была вскоре закончена, но напоследок Полонский успел сказать две очень важные вещи. Во первых, что пресса – это четвертая и самая сильная власть, на которой и надо сосредоточить главную перестройку. И что все проблемы придут от Китая.

Не успело пройти и получаса, как зловещее пророчество началось сбываться. Вдали показалась милая парочка – бодрый израильтянин с камерой и блондинистая олимка с ручкой.

Наша молодежь, и я в том числе, стали бодро приглаживать вставшие дыбом за три дня волосы и задавать друг другу риторический вопрос «Ну как я выгляжу?». Саша пытался нас образумить. Он объяснял нам, что интервью враждебному телевидению – это отдельная наука. Что говорить должен только Эли Бар-Яалом, потому что он в этой науке разбирается. Еще попробовал в очередной раз нам напомнить, что мы взрослые люди. Но в этом он на сей раз ошибся. Ибо что может сравниться со счастьем попасть на камеру и поведать людям правду?

В общем, его, конечно, никто не послушал. За что мы в последствии дорого поплатились. Парочка не замедлила воспользоваться нашим ажиотажем. Мы сказали в камеру все, что мы думаем. Спели все, что чувствуем. Жалко, что еще лезгинку не станцевали. И были очень горды – что же могут такого с нами сделать плохого, если нам дали сказать в камеру всю правду! Девушка вообще все время хотела снимать меня. Я порадовалось, подумала – вот, дескать, у меня тут самый фотогеничный вид.

Проблема началась во время выступления Эли Бар-Яалома. Он отличался от остальной честной компании тем, что говорил сжато, коротко, по делу и без личных эмоций. «Вот Вы, Эли, производите впечатление нормального человека» - пожурила его девушка, сделав упор на Вы. «Что же Вы тогда здесь делаете?». И снова Эли спокойно и по деловому стал объяснять ей, что мы все здесь делаем – с помощью цифр, процентов, исторических фактов. Это парочке не понравилось. Шоу грозило прекратиться.

И тут совершенно, ну совершенно случайно, откуда не возьмись появился сухонький старичок лет шестидесяти, почему-то  в китайской шляпе. Старичок подошел к камере, заслонил Эли и энергично заорал: «Все левые суки, гады,и…» (непереводимая игра слов). Эли попытался провести со старичком полемику. «А ты вообще дурак и сволочь» - отреагировал старичок.

Дальнейшую беседу передать трудно. Слышны были только ругательства, и крики старичка типа «я сидел в КГБ, а ты убирайся отсюда, сука подколодная». Нервы у мужиков не выдержали и они потащили старичка от камеры. Интеллигентный Эли закрывал объектив и объяснял, что к нам сей субъект отношения не имеет. Счастливый израильский дядька бегал с объективом за дерущимися, а я пыталась воззвать к чувству порядочности блондинки с ручкой. «Ну что вы, девушка, так волнуетесь» - переживала блондинка. «Так как же, если провокатор» - пыталась установить справедливость я. «Ну что вы, какой провокатор» - успокаивала блондинка. Веселый израил, как потом выяснилось, снимал весь этот разговор на камеру. «Ну так зачем же вы это снимаете, если не провокатор» - вопрошала я его. Но израил не на каких языках не разговаривал, а только кивал головой и улыбался.

Когда все это закончилось, у Саши был такой вид, что не хватало только пепла для посыпания головы. «Поздравляю вас, товарищи, мы сели на все уловки, какие только можно» - заявил он.

К сожалению, просмотрев на досуге передачу по девятому каналу, я поняла насколько он был прав. Я даже ее записала, как учебное пособие. По этому материалу можно объяснять первоклассникам, как пресса перетасовывает карты. Первоклассникам, потому что работа была сделана довольно простая и грубая. Зато прочная.

Заметка изначально была посвящена русским параноикам, которые еще не оправились от диссидентской борьбы. От бедного Эли оставили ровно одно предложение, самое незначительное. Ну конечно, ведь материала у них было достаточно. Наши офигительные рожи и пышущие жаром речи были показаны во всей красе. Начало и конец наших речей были вырезаны, а оставлены самые незначительные куски, причем поданные в таком контексте, что все это производило шизофреническое впечатление. Китайский старичок сказал всего два слова, так что теперь и не объяснишь никому, что он там творил. Зато драка и спина Эли, закрывающего объектив были освещены во всей красе. А так же все мои задушевные откровения о провокаторах.

В заключение голос за кадром грустно сказал: «Вот они какие, русские. Всего боятся, никому не доверяют. В голове у них одни шпионы и провокаторы. И вот такие люди влияют на политику в нашем государстве».

Ну что же, поделом. Не суйся в следующий раз куда не надо. А ведь предупредили. В аруц шева говорят, наверное, так: «То, что вы, ребята, никакие не параноики и не шизофреники, мы знаем давно. А вот то, что вы такие идиоты – узнаем впервые». К сожалению, не все в нашем обществе такие умные. Пресса делает свое дело. Мама моего знакомого, очень интеллигентная женщина, посмотрев это сказала: «По-моему, эта какая-то шайка сумасшедших хулиганов». А я поняла наконец, почему блондинка с ручкой так хотела меня снимать. Не за самый фотогеничный вид, а за самый чокнутый.

Не знаю, долго бы мы предавались   грустным размышлениям, если б вдруг не объявили во все уцелевшие и вновь привезенные рупоры, что мы все-таки идем в Гуш-Катиф. И мы встали и пошли.

Шли, шли и наконец, ушли…

Это удивляло меня каждый раз во время нашего путешествия, но в этот раз было просто что-то особенное. Только что под кустами валялись усталые, осоловевшие люди, разбросанные по всему Кфар-Маймону. А через несколько минут на главной дороге стояла сорокатысячная армия. Как будто и не было нескольких дней под солнцем и комарами. Глаза у людей, даже у маленьких детей,  горели каким-то странным светом. Казалось, что с этими тысячами можно делать все, что угодно – еще неделю жарить под солнцем или вести по пустыне километрами. Они уже никогда не повернут назад. Если мы можем себе представить, как выглядели наши предки, вышедшие из Египта, в пустыне, то наверное именно вот так. Может быть, у них были другие очертания лиц и другой цвет кожи, но глаза их смотрели так же. И всю дорогу, пока мы шли, держась за руки, и чувствуя дыхание тех людей, которые были сзади и спереди, слышен был шепот по рядам: Инэ йицият Мицраим – Вот выход из Египта.

Удивительно, насколько атрофируется в подобной ситуации чувство страха. Вроде, знаем мы, что скоро начнется что-то непредсказуемое. Может быть начнут стрелять. Полиция предупредила, что будут жертвы. Там, в невидимом конце бесконечного пути, где открываются ворота, солдаты уже заряжают ружья. Они будут стрелять по тем, кто пройдет через ворота. А мы только и хотим, что бы до них дойти. Нас так много, что и делать-то ничего не надо, пустить немножко газа, мы сами друг друга перетопчем. Но мы очень рады, что нас много.

Над нами кружат бесчисленные вертолеты. Так низко, как никогда. Мы знаем, что сейчас весь мир на нас смотрит. Кто-то восхищается. Кто-то недоумевает – не лучше бы им сидеть в своей постели и пить чай? Кто-то злится – вот, из-за таких, как они, все проблемы и происходят. Ну что же, люди разные. Но они все сейчас на нас смотрят, и это очень хорошо. Нравится им это или нет – пусть знают, что есть в мире крохотная точка Кфар-Маймон, где мелкая сорокатысячная группка людей не боится пройти сквозь ворота, от которых идет путь к их родной земле, не устанет шагать к ней еще три дня, если надо, не оставит братьев с этой земли ради своего покоя и благополучия. Группа людей, не пролившей ни единой чужой капли еврейской крови, но не думающая сейчас о своей. Пусть они видят кучу детей уверенно идущих к воротам за спокойными матерями. И пусть запечатлеют вертолетные фотографы много-много еврейских глаз, обращенных к небу, и сотни губ, шепчущих в одном порыве: Шма Исраэль, Адонай Элохейну! – Слушай Израиль, Бог наш!

Уж очень пафосной была бы эта картина, если бы не наше родное русскоязычное общество. У нас свой пафос – мы сначала пели послушно вместе со всеми то, что надо. А потом Дов Конторер логично заметил, что петь надо песни, в которых знаешь слова. Что правда, то правда. И поэтому мы решили подарить израильскому обществу такие шедевры, как: эх, дубинушка, ухнем; а ну-ка песню нам пропой веселый ветер; если долго по дорожке, можно в Гуш-катиф прийти. Ну и так далее. Израильтяне не оценили наш культурный запас и заметили вежливо, что можно и что-нибудь на иврите попеть. Ну и пожалели же они. Потому что всю дальнейшую дорогу мы дружно скандировали:

Ани ульпан! Иврит катан! Ах ло нахон! Осе Шарон!³⁷

У меня вообще был вид неприличный до невозможности. Во время последнего двухминутного инструктажа перед выходом, сообщили, что скорей всего нас встретят слезоточивым газом, и посоветовали в таком случае протирать глаза мокрой майкой. Я решила действовать незамедлительно и повязала мокрую майку вокруг брюк. Мне казалось, что вид у меня стал очень героический. Вид же у меня стал такой, как будто я очень сильно описалась.

Кстати, насчет туалетов. Уж не знаю, как они там в пустыне сорок лет… Мы с Юлей не выдержали и получаса. У нас началась полемика. Я доказывала, что мочевой пузырь имеет обыкновение растягиваться и успокаиваться со временем. Юля со мной не соглашалась, и в конечном итоге победила. Однако на практике было довольно трудно воплотить ее мечты в жизнь. И опять нас спасли туземцы.

Когда мы уходили из деревни, кто-то пошутил от лица кфар-маймонцев: Кама хаваль, ше атем соф-соф озвим. (Как жаль, что вы наконец уходите). Израильское телевидение считало, что у маймонцев гораздо менее сложные чувства. В новостях показывали разгневанную местную жительницу, метко окрещенную в народе «эстонским пролетариатом», которая жаловалась на нас за растоптанную деревню. Ведущие политического обозрения пошли дальше и пригласили обозревателя Бен-Ами рассказать о слоновьих злодеяниях правых экстремистов. Но Бен-Ами – мужик хороший. Он честно сказал, что деревню растоптали вовсе не экстремисты, а солдаты, причем жители жалуются, что армия совершенно не потрудилась у них узнать  по каким дорогам можно ходить, в отличии от аккуратных экстремистов. На Бен-Ами посмотрели с большой укоризной и тут же убрали с экрана. Не оправдал он доверия партии.

Ну а мы, оставляя освобожденную деревню, наблюдали совсем уже несложные чувства. Каждый дом, каждая семья мимо которой мы проходили, старались поучаствовать в нашем походе, и давали такие теплые напутствия, что невольно вспоминалось «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины». Бедные маймонки, живущие на выходе из деревни не успели ни покормить, не помыть нас за эти два дня, и сейчас старались наверстать упущенное хотя бы туалетами. В доме, куда мы с Юлей забежали были расклеены стрелочки в два конца: пойдете направо – туалет, налево – он же самый. За нами вереницей шли по тому же делу другие ярые экстремистки, а хозяйка дома стояла у входа гордая и счастливая, что ей удалось помочь правому делу.

Медленно-медленно двигалось наше шествие, и через энное количество времени оказались мы снова на большом поле, все еще за закрытыми воротами. Нам объявили о небольшой передышке и предложили использовать время для общения с солдатами. Вопрос -  как можно общаться с тем, кому запрещено с тобой разговаривать?

Солдаты стояли по периметру поля сплошной стеной. На сей раз было ослепительно светло от прожекторов и мы могли рассмотреть их глаза. Это были самые усталые и замученные глаза, которые я когда-нибудь видела. Не было в них ни упрека, ни злости, а ведь могли бы быть. А была какая-то жуткая мука и немой вопрос: ну за что вы нас? Мы-то в чем виноваты?

Что не помешало некоторым нашим славным представителям подойти и покричать в сотый раз: А-а! Предатели! И не стыдно Вам! Интересно, откуда известно, что им не стыдно?

Я видела их еще до этого, когда ночью, во время ослабления охраны на воротах, мы всей компанией вышли прогуляться из гетто. У входа стоял автобус, увозивший солдат поспать, и мы успели с ними поговорить. Я, по крайней мере, активно пообщалась. В этот момент им можно было разговаривать. Солдаты рассказали, что смена у них – 48 часов, что спят они даже без спальников, прямо на песке. Многие из них- девочки. Они плохо помнили, кто такие левые и правые. В основном запоминали, сколько часов осталась до конца смены. И при всем при этом – никакой агрессии по отношению к нам, только к правительству и командирам. Как-то автоматически желали нам удачи,  а мы им – спокойной ночи. В то же время по телевизору сообщали, что правые экстремисты в Кфар-Маймоне буйствуют и не дают солдатам покоя. Женя Гангаев справедливо заметил: Кто тут буйствует, так это Машка, но ее и десять тысяч солдат не заставят молчать.

А теперь они снова стояли на посту, профессионально молчали и смотрели на нас вымученными глазами. Способы общаться, тем не менее, нашлись. Мы передавали им еду через проволоку. Им нельзя было брать. Тогда мы стали просовывать пакеты через прутья на землю – возьмут, когда командир отвернется. Мы ходили с гитарой и спрашивали, что им сыграть. Им нельзя было отвечать. Эли Бар-Яалом начинал играть и мы угадывали по улыбкам, нравится им эта песня или нет.

Больше всего им бы понравилось, если б мы все ушли к чертям собачьим, вместе со своими   гитарами. Но у нас было точно такое же желание относительно их присутствия. У всех присутствующих не было выбора. У многих из них были такие же родители. У многих из нас – такие же сыновья. И, наверное, поэтому, две такие разные многотысячные компании, натравленные друг на друга нашим прелестным правительством и армейским командованием, поставленные в буквальном смысле стенка на стенку, смотрели друг на друга с пониманием, улыбкой и любовью. Если вы хотите настоящего чуда – вот оно.

Было, конечно, в нашем поведении и затаенное эгоистическое начало. Все понимали, что может случиться через несколько минут. И поэтому старались как можно глубже посмотреть в глаза солдатам, успеть улыбнуться им, сказать что-то ободряющее. Что бы, когда прозвучит приказ, они помнили – мы люди. Не дикие экстремисты, как нас называют в их ежедневных промывках мозгов. Не фанатики. Просто обычные люди, которые хотят немножко справедливости на своей земле. И честно говоря, глубоко внутри очень хотят жить, хотя это сейчас от них не зависит.

Вот так мы и ходили, внешне улыбаясь и радуясь. А сердце внутри гулко билось от предчувствия чего-то большого, важного и страшного. Чего-то, что неминуемо случится через пять минут.

А потом нас вернули обратно в Кфар-Маймон и пожелали спокойной ночи. А утром мы встали и уехали домой.

Без заключения

Возвращались мы с Ленькой довольные. Думали  - принимать нас будут, как героев. Гордиться и восхищаться. Носить на руках. Ну и тому подобное. И очень удивились, когда получили обратное.

Итак, разберем реакции. Ну, понятно, что есть всякие левые личности. Тут уж ничего не поделаешь, каждый имеет право на свое мнение.

Вторая, и самая большая критикующая масса – это так называемые бюргеры. Они не понимают – зачем? Почему нужно перекрывать дороги, постоянно мешаться в новостях и не давать честно работающим людям спокойно жить? Ну, решил кто-то там сверху отдать территории, ну и на здоровье ему. Пусть заплатит поселенцам с этих земель крутые бабки и делает что хочет. Главное, что бы спокойно жилось и тихо работалось.

В принципе – трудно возразить. В идеале из таких людей и должно состоять здоровое общество. Есть только одна проблема. Эти люди ошиблись страной. Их надо срочно выслать в подходящий общественный климат, они в здешних условиях не выживут, либо доведут их до такого состояния, что уже никто не выживет. Хотя, если всю эту компанию выслать в Швейцарию, то там станет еще хуже, чем тут. Пусть уж сидят.

У меня есть друзья в вышеупомянутом сказочном Нетивоте. Они не понимают, зачем существуют такие вещи, как клуб политической песни и другие политические вещи. Кому это все нужно? –«Ведь ваш же Нетивот становится краем ойкумены после размежевания» – пытаюсь объяснить я. -«Ведь уже сейчас касамы³⁸ вовсю падают в Сдероте, рядом с которым вы раньше жили, и убивают людей. Что же будет дальше?» -«Так вот мы и переехали в Нетивот» - удивляются друзья.-«Там касамы пока не падают. Это совсем в другом месте. На несколько километров дальше Сдерота». Вот оно как просто. Переехал на несколько километров и не думай больше ни о чем. А кто думает – возмутитель общественного спокойствия.

Но самое тяжелое – это смотреть в глаза своим. «Мы сделали все, что могли» - слабо вякаем мы. «Ну конечно» - правые активисты гневно поблескивают очками. «Видели мы по вечерним новостям, как вы сделали. Посидели три дня, поиграли в зарницу, потом с солдатами расцеловались. А что потом? Чего вы вдруг все прекратили и вернулись? Чего в четверг домой приехали? Если бы вас хоть заключили в тюрьму раньше времени, было бы понятно. А так – просто обманули нас и уехали? Ради чего мы напрягались, болели за вас каждый вечер, смотря новости? Ради вот такого конца? Где Гуш-Катиф? Гуш-Катиф где?

Ну что же, уважаемые обвинители, попробую вам ответить. Во-первых, конец еще, кажется, не наступил. Но он может наступить, и не такой как нам хочется. К этому надо быть готовыми. Теперь что касается нашего поведения. Что вы собственно ждали? Кровавой революции по телевизору? Переворота, ценой кучи жертв? Кому конкретно это принесло бы пользу?

Если говорить по делу, мы многого добились, именно с помощью той самой «нехишут ве-ткефут бельти алима». Мы стянули вокруг себя огромное количество армии, тем самым сильно ударив по подготовке к размежеванию. Мы повлияли на общественное мировое мнение, доказав, несмотря на все усилия прессы, что поселенцы – нормальные люди, не ищущие пролития крови, но готовые постоять за себя в нужный момент. Мы вызвали уважение у многих. Ярчайший пример тому – солдаты Голани. Почему же мы остановились на достигнутом и не пошли дальше?

Вроде дело было так. В ворота нас не пропускали. Тогда, по своему обыкновению, наши герои нашли дырку в проволоке. Но армия однозначно заявила, что в каждого, дотронувшегося до проволоки, полицейские «ясама»³⁹ будут стрелять на поражение. Шутки закончились.

Маленькими группками разбредаться уже было поздно – слишком большое скопление людей в одном месте. Кровавая бойня никому не была нужна. Другое дело – почему Моэцет Йеша довела ситуацию до такого безвыходного состояния? Можно же было по другому все распланировать? Возможно, Моэцет Йеша заранее планировала всю эту историю как митинг, а не поход в Гуш-Катиф. И немножко попользовалась нашим доверием. Очень грустно и обидно. Но если бы это было известно заранее – кто бы пришел, скажите честно? А так мы добились всего, чего может добиться грандиозный митинг. Мы солдаты. Если и герои, то герои в законе, как бы это не было сложно. И тайная тактика вырабатывается командованием для нашей же конечной пользы.

Есть еще одна смелая версия. Моэцет Йеша ошиблась. Не рассчитала чего-то и приняла неправильное решение. Но ребята – у нас одно руководство. Положение, при котором израильский народ расколот пополам и поставлен друг против друга, и так трагично, и мы принимает его не из любви к революциям, а от отсутствия всяческого выбора. Неужели же нам и внутри этих двух половинок необходимо делиться на вражеские лагеря? Испытывать друг к другу ненависть и обсирать матом всех, кто хоть чуть-чуть непохож на нас? Какая же  может быть победа при очередной синат хинам⁴⁰ и бесконечных расколотых группировках? У нас нет другого выбора, кроме как дать нашему руководству сделать нужные выводы и продолжать действовать дальше, даже в случае успеха размежевания. После него то же жизнь продолжается и ее нужно как-то обустраивать.

И последнее. Что-то мы тут все общественные успехи анализируем. Дошли от Кфар-Маймона до Гуш-Катифа, не дошли… Это такая новая стайерская командная дистанция, что ли?

Разве не важно, куда пришел каждый из нас в результате этих удивительных трех дней? У меня создалось впечатление, что каждый, кто побывал там, победил в себе что-то важное и открыл что-то совершенно новое. Кто-то смог преодолеть отвращение к химическим туалетам, кто-то, как уже было замечено, само присутствие оных. Кто-то в первый раз научился не бояться смерти, а кто-то научился подчиняться приказу и видеть в этом смысл. Поэтому каждый, кто присутствовал в Кфар-Маймоне, вышел в каком-то смысле из своего личного египетского рабства. И значит мы можем все вместе идти дальше. А куда – будущее покажет.

-----------------------------------------------------

Комментарии (излишни)

1. Гуш-Катиф – группа еврейских поселений в секторе Газа, из-за которых и разгорелся весь    сыр-бор

2. багрут – экзамены на аттестат зрелости

3. пелефон – сотовый телефон

4. Мики Хаймович – израильская телеведущая

5. Бени Алон – поселенческий активист, член Кнессета

6. Кфар-Маймон – маленькое сельскохозяйственное поселение на юге страны, находящееся недалеко от сектора Газы. По плану – один из пунктов нашего шествия.

7. Нетивот – городок в тех же краях

8. хефец хашуд - подозрительный предмет, иврит

9. «целеустремленность и настойчивость, без применения жестокости» – лозунг последних оранжевых митингов.

10. «настойчивость срочно превратилась в очень жестокую»

11. махсом - военный блокпост

12. Эгед – автобусный кооператив

13.  Бейт-Шемеш – городок к югу-западу от Иерусалима

14. Ашкелон – город неподалеку от сектора Газы

15. Кастина – военная база неподалеку от сектора Газы

16. Техилим – псалмы

17. ацор – остановись, иврит

18. Баба Сали – заслуженный праведник евреев из Йемена

19. «ихут ха-свива» - экология

20. Сдерот – городок неподалеку от Нетивот

21. Минха – полуденная молитва (мужчина обязан помолиться до захода солнца)

22. Ицхак Леви – израильский политик, житель Кфар-Маймон

23. маоф – буквально: полет

24. шофар – рожок, в который дуют в Судный День

25. салькаль – переносные «корзинки» для младенцев

26. тиронут – курс молодого бойца

27. Моэцет Йеша – совет поселений Иеудеи, Самарии и сектора Газы

28. Кайтанат Маймон – Детский летний лагерь Маймон

29. Кинерет – Генисаретское озеро

30. Сирув пкуда – отказ от выполнения приказа. Имеется ввиду отказ от участия в процессе размежевания, особенно от применения силы к поселенцам.

31.парашат шавуа – недельная глава Торы

32. мирс – сеть сотовых телефонов с системой связи по принципу рации

33. месибат сиюм – вечеринка по поводу окончания

34. Голани – северная пехотная дивизия

35. Ямит – поселение в Синае, ликвидированное вследствии мирного договора с Египтом

36. Аруц Шева – буквально: Седьмой Канал. Пиратская поселенческая радиостанция.

37. Я ульпан! Маленький иврит! Но неправильно! Делает Шарон!

38. касам – ракета, которой пользуются палестинцы

39. «ясам» - полицейское подразделение, отвечающее за силовое задержание

40. синат хинам – беспричинная ненависть, из-за которой был разрушен Второй Храм