суббота, 27 июня 2020 г.

МОЙ ДРУГ - КОСТЯ БОРОВОЙ

Вниманию читателей предлагаются фрагменты из книги нашего постоянного автора Александра Куприна (Лос-Анджелес) об известном политике, бывшем депутате Госдумы РФ и соратнике Валерии Новодворской Константине Натановиче Боровом.
Интересны эти рассказы-зарисовки прежде всего тем, что они полностью лишены …политики! В лёгком юмористичном ключе автор описывает свои встречи с российским оппозиционером, воспоминания, которым поделился с ним Боровой, и забавные эпизоды из жизни иммигрантской общины Лос-Анджелеса.
Константин Боровой
***
Дело было лет, кажется, пять или шесть назад.
– Да что это за мясо такое?
– Какое?
– Ну красно-бурое какое-то.
– Свинина это, – обиделся украинец в вышиванке, – по собственному моему рецепту вымочена в вине.
– Ни фига себе, – не нашелся я что ответить, – а вкусная какая!!
– Ну вот, – согласился хлопец.
Разговор этот имел место в Бартон-парке – дивном маленьком сквере на берегу Тихого океана. Украинская община справляла тут какой-то свой праздник, а я случайно заехал на велике. Народу было премного, под ногами носились бесчисленные детишки в национальных нарядах, играла музыка и стелился дым от одновременно распаленных нескольких мангалов. Говорили, как водится, все по-русски и угощали, угощали…
Накидав бурого мяса в пластиковую тарелку, я развернулся и нос к носу столкнулся с Боровым. Раньше я его видел только в телевизоре.
– Боровой! – удивился я довольно громко.
– Боровой, – сдержанно согласился тот, – что это у вас в тарелке?
– Это, извольте видеть, свинина, приготовленная по специальному рецепту. Отведать желаете?
Так и познакомились. Налопались от пуза, поговорили о том, как нам реорганизовать Россию, Украину, Калифорнию, да, может, и всю Америку. Я принялся хвастаться новым электрическим великом, но тут хозяева праздника вдруг перешли на рiдну мову и принялись хором исполнять песни глубокого гражданского звучания, а я пригласил оппозиционера на свою моторную яхту, что стоит неподалеку. Попили у меня кофе, покормили чаек, и я отвез его в Голливуд, где Боровой снимал квартиру. Расстались ну совершеннейшими друзьями.
***
Так совпало, что недалеко от его квартиры, обнаружился приятный русский ресторан «Трактир», где на веранде всегда можно отведать холодной окрошки и баранину на косточке – там я прослушал первые политиформации от Борового и довольно быстро к ним охладел – неинтересно. Все его политические воззрения оказались мне неинтересны. Лектор был раздражен и раздосадован, но насильно мил не будешь. Вскоре политик перебрался поближе к океану и стал регулярно заглядывать ко мне на лодку – сначала слышится звук педалей: тырц – тырц – тырц… – Константин Натанович Боровой на велике едет прямо по доку ко мне на кофе. Гость имеет вид нервозный, голодный и я приглашаю его в свой любимый ресторан неподалеку. Аппетит, надо сказать, у оппозиционера отменный. Много-много раз бывали мы с ним в самых разнообразных заведениях американского общепита и всегда поражался я изумительной чистоте и зеркальному блеску пустых тарелок, что он оставляет после приема пищи. Даже официантов эта его особенность приводит в смущение. Полный желудок действует на патриарха оппозиции благостно – можно начинать завуалированный допрос. Сегодня речь пойдет о чекистах в современных российских СМИ.
– Ну а как они туда проникают-то? – наивно интересуюсь я.
– Ну как бы это объяснить, чтоб даже ты понял, – делая ударение на “даже” с раздражением отвечает Костя, – они туда не проникают!!! Они там, бля, живут с рождения.
– С чьего рождения?
– С рождения этих самых СМИ. Вот возьми ресурс “Новое Время” – он был организован и запущен на разных языках на деньги КГБ. Потом совок умер и, конечно же, сразу умер этот чисто пропагандистский журнал, но не умерли чекисты, его издававшие. И вскоре “Новое Время” реинкарнировался как свободный, чисто коммерческий печатный орган. Он таки и был частично коммерческим – возглавлявший журнал кгбшник Пумпянский сдал в аренду почти все площади прекрасного здания в центре Москвы и доил двух коров, получая бабло из Кремля и от арендаторов. Простодушная Лерочка зачем-то стала с ним сотрудничать, публиковать там статьи. Тьфу, блин! – добавил он и замолчал. Расстроился.
– А Кремлю-то нах оплачивать оппозиционный журнал?
– Ну, во-первых, он “подконтрольно оппозиционный” – а это совсем другая песня. Во-вторых, для Кремля это – пыль, а не деньги. В-третьих, весь костяк был и остался в действующем резерве КГБ – как же не платить своим-то? Я, дело прошлое, много раз ругался с Новодворской – пытался доказать, что там погоны проглядывают даже у завхоза, но Лера называла меня “конспирологом” и отмахивалась…
– Так что ж получается – Кремль оплачивает оппозиционные издания и сегодня?
– Так ведь нет же никаких таких изданий!! Есть отдельные, неперекупленные пока журналисты, судьба которых незавидна. Есть псевдооппозиционная радиостанция… и всё! Такие дела.
Из ресторана переходим обратно ко мне на лодку.
– А давай напишем книгу, – говорю я
– Давай! – без раздумий соглашается он, – о чём?
– Ни о чем, а о ком. О Новодворской. Ты говори, я запишу, потом вместе поправим и редактору отдадим.
– Давай! – вторично соглашается политик, – я тогда завтра к тебе на лодку снова приеду.
И приезжает. Долго катается уже на моём велике, пьёт коньяк, даёт какое-то интервью по скайпу с телефона и собирается домой.
– Ты чего же мне никаких историй не рассказал? – возмущаюсь я
Так ты ж и не спрашивал. А теперь уже поздно.
И уезжает. На самом деле он, по причине врожденной вечной молодости, не любит говорить о прошлом. О настоящем – запросто, о будущем – его вообще не остановить. А вот прошлое Борового почти не интересует.
Лет через пятнадцать, думаю, возраст его настигнет и захочется рассказать про Дудаева и Маккейна, про Новодворскую и Ельцина. Про всех-всех-всех… надо надеяться, что будет кому записать.
***
Не был с месяц. Приехал угрюм и молчалив.
– Я курить бросил, – вдруг сказал он и с тоской посмотрел на океан.
– Ну классно же! – фальшиво поддакнул я (курить Костя бросает раз в две недели), – расскажи мне про памятник, который ты порушил.
– Дзержинскому?
– А ты ещё какой-то ломал?
– А без вот этих сарказмов твоих нельзя? У меня не то настроение…
Тем не менее рассказывает, как собрались сначала на Старой площади, потом стихийно перешли на Лубянку, как притащили трос, зацепили за машину и начали раскачивать. Тут образовались какие-то специальные люди и принялись всех пугать – памятник такой тяжелый, что непременно обрушит метро. Явный бред, но демонстранты послушались и принялись ждать подъемные краны. Их долго не было и напряжение стало нарастать – многие призывали штурмовать КГБ. Тут вдруг появились какие-то спецартисты – стали читать стиху, запели песни и снова толпа остыла. Краны пришли поздно ночью…
– Ну а чего, вместо штурма, просто не подожгли Лубянку с четырёх углов? Сейчас имели бы в Москве свою Бастилию… да, может, вообще бы была другая страна…
Натаныч снова долго смотрит на чаек.
– Слушай, а сигаретки у тебя нет? Нет? Ну тогда кофе сделай, раз ты умный такой.
***
А надо вам сказать, что, обладая щедрой душой и добрым сердцем, году, кажется, в 2016-м я подарил Боровому велосипед. Он на нем отъездил положенное, оставил у меня и улетел обратно в Москву. Вскоре, как на притчу, приключился день рождения у кинодеятеля Левина – без подарка не пойдёшь. Ну я и поднес ему этот велик.
– Где велосипед? – спрашивает Костя, вернувшись месяцев через шесть.
– Нету, – отвечаю, – Марику Левину теперь подарил.
Смотрю в сторону и ножкой шоркаю.
Но Боровой не злопамятен – купил где-то другой, но уж у меня больше не оставлял. А оставил в Голливуде на паркинге большого дома, где живет наша хорошая знакомая. И вот прилетает он в ЛА, бежит на паркинг – а велика-то нету! В сильном душевном волнении поспешил Константин Натанович в офис управдома.
– Украли байк мой! Куда же вы смотрели??
– Разве сторож я байку твоему? – резонно отвечал флегматичный apartment manager, – у нас тут того… байкоротация. Ступай в угол, сеткой огороженный, и выбери себе велик на котором самый толстый слой пыли.
– Позвольте-с! – вскричал политик, – нешто вы меня вором хотите сделать?
Меня, – бубнил он, выбирая с фонариком велосипед, – честь и совесть оппо…
На слове “оппозиция” негромко зазвучал вальс Мендельсона и в луче фонарика явил себя он – байк-сказка, байк-мечта. Прыгнул Боровой в седло и растворился в сумерках города разбитых надежд, города, где правит чистоган, города, который никогда не спит…
А недавно приехал на нем ко мне – хвастаться. Что вам сказать? Лет этому велику, наверное, 60 или 70, не удивлюсь если такие поставляли по ленд-лизу. Огромная железная рама толстых труб, широчайшие колёса, гигантский размашистый руль в форме крыльев птеродактиля, если птеродактиль сдох и его обглодали муравьи. Венчает всё это великолепие унитазного размера седло, подрессоренное двумя хромированными пружинами. Все видели их в хронике войны – такие седла стояли на мотоциклах, с котрых люди в сером кричали “яйки! млеко!”. Шикарное седло! Поднять этот велик невозможно, а на его изготовление металла ушло как на трактор.
– Ну как? Нравится? Как бы ты его назвал?
– Абрамс! Это тот самый “Абрамс” на котором Аркадий Бабченко собирался въехать на Тверскую!
– Да ла-адно. Хочешь прокатиться?
***
Удивительно мало говорит о Новодворской. С чем это связано – понять трудно. Возможно, его не устраивает роль ее тени, ее плеча, но разговорить его о Валерии Ильиничне – дело неимоверного труда. Лучше всего зайти с нейтральной темы – например, лишний вес и диета.
…и вот, в 1996-м году я всё-таки смог уговорить ее поехать в Италию. Лерочка, как это ни странно, не любила и всячески избегала перемен. То есть, конечно, больше всего на свете она хотела перемен в стране, а вот в рутину своей собственной жизни никого не впускала, жила с мамой и ничего не просила. К слову, года через три, когда я был в Думе, мы пытались добиться выделения ей отдельной квартиры. Задействовали множество разного народу, и только один человек пальцем не пошевелил – сама Лера. Конечно же, квартиру не дали…
Ну так вот – приехали мы в Форте Де Марми и сразу начались проблемы. Лера напрочь отказывалась следовать моей методике отказа от сладкого и мучного. В Москве, конечно, у меня не было бы никаких шансов заставить ее сесть на диету. Однако, дело было в Италии, где я проводил много времени, отлично ориентируюсь и немного знаю язык. Апеллировать ей было не к кому, жаловаться тоже. Не помогли даже звонки из Москвы от Лериной мамы. Интеллигентная женщина Нина Федоровна буквально матом требовала от меня прекратить издеваться над дочерью, но я и это преодолел. Короче говоря, через несколько дней диеты Лера самостоятельно ходила на море, стремительно теряла вес и чувствовала себя превосходно. Она при мне позвонила маме и, смеясь, успокоила ее. В Италии Валерия провела шесть недель и это были самые здоровые, активные и жизнерадостные недели за все время нашего знакомства и сотрудничества. Больше я ее никогда такой не видел.
…Я долго не мог понять ее пристрастия к сладкому. Это была болезнь сродни наркомании – Лера абсолютно не могла себя контролировать, а может и не хотела. Много раз я видел, как съев пирожное, она тянется за новым, либо даже забирает у соседей по столу. Обладая железной волей в делах правозащитных, она становилась совершенно беспомощной перед витриной кондитерской. Говорить об этой проблеме с ней было бесполезно – она не считала нужным преодолевать эту слабость, сроднилась с ней. Тяга к сладкому стала для нее “своей”. В жизни и в окружении Новодворской вращалось огромное количество самого разнообразного народу и большинство оставались “чужими”. Очень и очень немногие становились “своими”. Каким-то непостижимым образом она не видела вреда в сладком и никогда не пыталась бороться с этой привычкой. Конфеты и пирожное не были врагом. Лера считала их “своими” – органичной частью жизни и источником радости.
С этим удивительным парадоксом она и жила, с ним болела и в конце концов умерла.
***
Однажды мы засиделись на какой-то рождественской party и Боровой попросил отвезти его домой. Мне было лень, и я предложил вызвать Убер.
– Нет, нет! Мне надо поговорить с тобой! – засуетился Натаныч.
Однако в машине долго молчал. Мы уже выехали на ночной фривей, а Костя так и не проронил ни слова. Но только я открыл рот, как он вздохнул и спросил
– А ты слыхал про аневризму аорты?
– Ну да, – говорю, – у меня приятель от нее отъехал.
– Как это?
– Он знал, что она у него есть и что может в любое время лопнуть, и жил потихоньку с этим знанием. Тут стукнул ему полтос – он позвал друзей в Вегас и там, прямо за столом перед гостями, он почувствовал, что произошел разрыв. Простился со всеми и потерял сознание. Хороший был дядька. Филиппинец. Вывески нам всем изготавливал. Две дочки остались.
– И что – не откачали?
– У него был DNR
– Это что такое?
– Do-not-resuscitate order. Просьба не откачивать и отключить, если человек впал в вегетативное состояние. Многие наколку такую делают на левой стороне груди – “DNR”.
– А где у него была аневризма?
– В голове.
– А у меня в брюшине нашли вот. Говорят – нужно оперировать немедленно. А я прошу перенести на начало января – не хочу в Новый год в больницу.
Тут я пришел в негодование и стал долго, обстоятельно уговаривать его сдаться врачам немедленно, что никакого Нового года в Америке нет – вон ёлки по обочинам уже валяются, что есть непререкаемый закон подлости, и если чего-то предлагалось избежать…ну и так далее.
Говорил, видимо, очень убедительно, потому что наутро Константин Натаныч, собрав туесок, сдался в огромный как город и известный по одноименному сериалу Los Angeles County General Hospital.
***
Первая операция, как это часто бывает, прошла без сучка и без задоринки. Генерал оппозиции лежал в маленькой, светлой палате с ошеломляющим видом на залитый солнцем Лос Анжелес. Был он обдолбан и слегка не в себе. Из всех отверстий торчали разноцветные трубки и проводки, но этого хирургам показалось мало, и они вонзили в Борового ещё с дюжину трубок, проделав для этого дополнительные дырки – в животе, в шее, на обеих руках. Сбоку зловеще нависали мониторы – все это пульсировало, жалобно пищало и жило какой-то своей жизнью. Мне в этой палате очень понравилось – негромко, прохладно, очень чисто, солидно и деловито. Ну и вид, конечно, обалденный. Пациент тоже казался довольным, впрочем, возможно от морфина – под рукой у него располагалась маленькая силиконовая груша, которая при сжатии выбрасывала в вену наркотик. Костя много и с видимым удовольствием ее сжимал.
– Не стыдно тебе, Натаныч, оперироваться на Западе, как какому-то Кобзону?
– Не. У меня всё честно. Моя партия так и называется “Западный выбор” – это включает выбор, в том числе, и хирургов.
– Что же получается – вся шерсть московская тоже тайные члены твоей партии?
– Ага. Теневые…
***
Все, конечно, помнят рассказ Дино Буццати “Семь этажей”? Так вот удача отвернулась от нашего героя. Началось опасное нагноение и потребовалась целая серия дополнительных и весьма сложных операций. Вследствие этих бед он таки оказался на том самом “прощальном” этаже, где лежат пограничные пациенты. От количества воткнутых в них разноцветных проводков эти несчастные похожи на какие-то мощные серверы. Это особые пациенты. Пациенты, уже заглядывающие одним глазком за Занавес. Вот и шансы моего товарища оценивались врачами как неважные, невеликие такие шансы. Натаныч сильно исхудал, порос волосами и стал похож на изможденного странника в конце длинного и тяжелого пути. На приветствие мое он не ответил, а скосил глаза в угол. Я тоже посмотрел и увидел там смиренного круглого и лысоватого католического падре. Это меня до крайности возмутило.
– Чё он тут стоит? Давай я его выгоню!
Да, блин, неловко как-то, – отвечает в смущении Боровой.
Но я решил-таки нагнать попа.
– Нет ведь здесь католиков, Отец, – говорю я ему, – ступайте с Богом отсюдова!
– А какая у него религия? Я могу и муллу, и раввина прислать – мы все тут вполне официально.
– Да он вовсе неверующий!
– А может он интересуется обрести религию? Знаете – это никогда…
– Отец! Ваше присутствие напрягает больного, ухудшает его психологическое состояние.
После этих слов падре немедленно покинул палату, а Боровой начал неудержимо поправляться…
Налечился он там, полагаю, миллиона на два. После выписки Натаныч долго носил смешные унты для того, чтобы не образовывались тромбы, и какую-то фигню на поясе. Фигня эта периодически вбрызгивала антибиотик в тело измученного пациента. Забавно, что эти причандалы Борового нимало не смущали – он с удовольствием посещал со мной рестораны Лос-Анджелеса и демонстрировал привычный волчий аппетит.
Вскоре, однако, распрощался, скинул унты и улетел в Москву.
***
– Слушай, – урчал прошлым летом в телефоне знакомый голос, – мне надо где-то остановиться. У тебя есть что-нибудь?
– Ну прилетай – я только что кондо купил для сдачи, но впущу тебя на месяц.
– Ой-ой, не сдавай никому. Я быстро! – обрадовался политик.
И действительно сразу прилетел в ЛА и немедленно у меня заселился – на 30 дней, как обещал.
Месяца через полтора из Киева вышел на скайп Сергей Лойко:
– А ты чего патриарха российской оппозиции с квартиры попёр?
– Это грязные инсинуации! Он попросился на месяц и сам выехал по истечению, благородно оставив ключи и пакет гречки в холодильнике. Моя совесть чиста.
– Ну он хоть не под мост ушел в картонную коробку?
– Нет. В West Hollywood загнездился – это “русский” район и Боровой там стремительно обрастает новыми связями.
– Он в самом деле убежище просит?
– Утверждает, что да, но со мной этой темой больше не делится – не нравится ему мой скептицизм.
– Тут пишут, что он совсем без денег приехал.
– Так я и в прежние годы не замечал, чтобы его от купюр распирало. Главное то, что он невероятно позитивен и полон энергии. Маниакально гоняет на велике, раз в неделю голодает, заводит друзей, ходит на тусовки и концерты. Вечерами начал посещать занятия в LA City College. Обживётся! Его телефон звонит чаще чем мой, и это при том, что я тут 30 лет, а он 30 дней! Не пропадёт!
– А политика? Как же он будет stay relevant in today’s Russian politics??
– Этой темы я избегаю. Да и неинтересна мне российская политика – что я в ней смыслю? Он довольно необычный персонаж помимо политоты – главное разговорить ветерана. Вот вчера долго и интересно рассказывал о Москве 70-х – о «Современнике», о «Таганке», о столичных обывателях… мне, провинциалу, было интересно.
– Ну берегите там Натаныча. Не забижайте!
– Да упаси Бох!
***
И вновь сижу я на лодке. Воскресенье. Час дня. Снаружи доносится даже не московский, а московский внутрикольцевой диалект с растянутым “а”. На нем говорят дети Арбата и прочие потомственные обитатели сердца Москвы.
– Са-аш! Са-аш, ты тут?
– Заходи, Костя. Заходи.
– Что – и кофе сделаешь? – щурится Боровой.
– Ага. Слушай – я в Википедии прочитал, что Дудаева убили, когда он с тобой разговаривал.
– Не думаю. Видел я этот телефон. Джохару его кто-то подарил, кажется Каддафи. Довольно сложное устройство. Там была опция – длинный провод на катушке. Можно было телефон с антенной оставить и удалиться метров на сто в овраг, например. Он так и делал всегда, насколько я знаю. К тому же звонил обычно сам, внезапно, и говорил недолго.
– А как он тебя в Чечню приглашал?
– Не приглашал он. Я сам напрашивался. Поводов было много. Вот я говорю ему – хочу приехать, поговорить. Как мне вас Джохар Мусаевич найти? Мы всегда обращались по имени-отчеству.
– Вы, Константин Натанович, летите в Грозный, достаньте машину и на ней двигайтесь строго на юг. Как только покинете зону, контролируемую федералами – выходите на связь и я сам вас там разыщу. Ну я и полетел. На дворе весна 95-го.
– Один полетел?
– Я несколько раз был в Чечне в ту войну – с Андреем Бабицким, тогда нормальным, с Юлией Калининой из МК, с Аркадием Янковским. В этот раз оказался один.
– А что – аэропорт Грозного работал тогда?
– Работал, но принимал один-два гражданских рейса в сутки. Внешне он выглядел нормально. Первым делом я направился в офис Гантемирова, но там все пришли в ужас и замахали руками. Идите, – кричат, – прочь, пока босса нет. Он с Дудаевым в конфликте. Ступайте-ступайте подальше отсюда. И я пошел к военным.
– Здравствуйте военные, – говорю, – надо мне машину и средства связи.
– Нету у нас никаких машин, но рацию вам с удовольствием под роспись выделим. И выносят исполинский рюкзак с антенной до Луны.
– Спасибо, – отвечаю, – сердечное за такое высокое мнение о моих физических данных, но рацию эту оставьте пока себе.
И пошел в ФСБ. Те встревожились не на шутку и принялись задавать дебильные вопросы, типа – с кем согласовано? Кто санкционировал поездку? Ну и прочий бред. Бегали куда-то звонить и в конце концов приняли тактику чекистского отмораживания.
– Это как?
– Это когда два-три полковника с тобой беседуют, а потом каждый пишет рапорт о том, как долго и убедительно он убеждал меня не подвергать свою жизнь опасности, не вносить разлад в запланированные операции и прочее. После этого они как бы уже не при делах – прикрыты бумажками как домиком. Я плюнул и пошел в милицию. Тут я говорил грамотно.
– Вы же, парни, не хотите допустить гибели народного избранника, депутата Госдумы на обслуживаемой вами территории?
– Вовсе даже не хотим, – отвечают в смятении менты. И дают мне зеленый УАЗик, ручную рацию и одного сопровождающего. Сел я за руль и покатил себе на юг. Проехал первый блокпост без осложнений. На втором с извинениями и пожеланием долгих лет жизни меня покинул сопровождающий. Я оказался на неконтролируемой территории. Топлю себе на газ и ни о чем особо не думаю. Смотрю – догоняет меня Жигуль без номеров, а из окна рукой машут – стой, типа, прижмись к обочине. УАЗик машина, безусловно, отличная, но не очень быстрая. Вскоре они меня снова догнали, но в этот раз приветливо махали не просто рукой, а рукой с пистолетом Стечкина. Нога сама нажала на тормоз. Нормальные оказались парни – узнали меня, удивились очень. Показали, как дальше ехать и вскоре я оказался в деревне, где жил Ахмед Закаев – тот, что теперь в Лондоне.
Приняли очень хорошо и поселили в доме, где жила пожилая пара – очень внимательные и обходительные люди. Оттуда я позвонил в Москву, где в то время работало представительство Ичкерии. На самом деле все это представительство состояло из одного человека – он бывал у меня дома, я познакомил его с Лерочкой, но вот беда – имени его не помню. Его, конечно, потом убили. Так вот я позвонил и сообщил в какой деревне нахожусь. Через пару дней за мной приехали два брата на “Ниве”. Я предлагал ехать на УАЗике, но они отказались. Рацию тоже велено было оставить, впрочем, она и не работала уже – далеко. Ехали мы километров сто, не больше и закончили свой путь в небольшой деревне. Тут я прожил еще два дня в большом доме. Наутро третьего дня начали приезжать полевые командиры – они снимали обувь, проходили внутрь и рассаживались вдоль стен. В полдень в дом зашли двое парней, посмотрели вокруг и коротко поговорили с каждым. Затем они покинули сцену и появился Дудаев в камуфляжной форме, но без погон. Обувь он не снимал единственный в этой комнате. Совещание проводил почему-то по-русски, впрочем, я сразу вышел и, возможно, они перешли на чеченский. Затем все быстро разъехались, и мы остались вдвоем с Джохаром. Начал я с просьбы освободить двух православных священников, удерживаемых в горах, но по реакции собеседника понял, что оба они уже давно убиты. Однако, вслух он мне об этом не сказал. Затем я долго говорил об ОБСЕ, предложившей ввести в Чечню своих наблюдателей. Дудаев выслушал, но отверг эту идею. Я вновь начал доказывать пользу иностранцев, не являющихся стороной конфликта в зоне боевых действий, но он был непреклонен.
– А почему, собственно?
– Он безапелляционно заявил, что это будут разведчики. Половина наблюдателей будет информировать штаб российских войск, вторая половина – Пентагон.
– Пентагон?
– Ты не понимаешь – это был стопроцентно советский генерал со всеми идеологическими установками КПСС. Он ненавидел Америку, причем для этого ему не нужно было никаких фактов – просто ненавидел и все. Ну как сегодняшние пенсионеры средней полосы России – им же не нужно никаких свидетельств и доказательств. Они прекрасно осведомлены о том, что Америка хочет завладеть российскими недрами. Вот Джохар был именно такой. Кроме того, в нем очень заметно пробивались ростки диктатора. Не был он лишен и некоторого пижонства – много и с видимым удовольствием говорил о своих личных контактах с лидерами мусульманских государств, о помощи, которая идет от них в Чечню благодаря этим контактам, о грандиозных своих планах. Расстались мы очень тепло. Парни вновь усадили меня в свою Ниву и вскоре я добрался до Грозного. Самолетов не было. Никаких и никуда. Пришлось мне опять пойти к военным – они отвезли меня в Моздок. Оттуда ходили транспортные самолеты.
Но эту историю я в другой раз расскажу.
***
Тут, как мы все знаем, вмешался в нашу жизнь корона, мать его, вирус. Но все проходит – пройдет и это. Вновь заскрипит у моей лодки знакомый велик и вновь, под запах кофе и крики чаек, польется очередная история из затейливой, необычной и турбулентной жизни Константина Борового.

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..