СПОР О ВЕЧНОМ САМОДЕРЖАВИИ

9:56  /  11.08.18 

Александр Янов: СПОР О "ВЕЧНОМ" САМОДЕРЖАВИИ: От Грозного до Путина. Глава 12 "НИГИЛИСТЫ НАВЫВОРОТ" (продолжение)

+T-

"АХ, ЕСЛИ БЫ..."

Еще важнее, что даже и такой не совсем, согласитесь, корректный хронологический маневр не избавил Пелипенко от трудностей. Например, если уж не естественное для ученого историческое любопытство, то здравый смысл должен был, казалось, побудить его задать себе вопрос, откуда  уже четверть века спустя после смерти Грозного возник в деспотии первый среди великих держав Европы полноформатный проект Основного закона конституционной монархии. Я говорю, конечно, о проекте конституции Михаила Салтыкова 1610 года, высоко оцененном классиками русской историографии. Не мог же, в самом деле, столь подробно разработанный конституционный проект появиться на свет неожиданно как Афина из головы Зевса. Отвечал мне Пелипенко так: мало ли кому какие идеи приходили в голову.  Но вопрос-то в другом. В том, откуда взялся такой проект именно в России? И именно когда никому в тогдашней Европе ничего подобного почему-то в голову не приходило? Короче, на вопрос, почему не в Европе, а в России, ответа у нигилистов нет.

В трилогии я попытался дать на это вполне недвусмысленный ответ: потому, что только в тогдашней России могла сложиться именно такая ситуация. В принципе состоит ответ в  уникальной ДВОЙСТВЕННОСТИ русской политической культуры. Возникла она не позже XII века, в период распада Киевско-Новгородской Руси, когда князья практически беспрерывно воевали друг с другом, и холопы, управлявшие княжескими доменами, насмерть враждовали с вольными дружинниками князя, служившими по договору. Продолжалась эта непримиримая вражда столетиями. Отсюда и пошли, резонно предположить, в русской политической культуре ДВЕ взаимоисключающие традиции. Потому и назвал я одну из них холопской, а другую – договорной, европейской (или традицией вольных дружинников).

(Признает эту непримиримую борьбу ДВУХ традиций в русской истории даже И.Г.Яковенко. Единственное его возражение такое: "европейская традиция в России прослеживается давно, но она всегда была компонентной, а не доминантной". В моих  терминах это означает, что холопская (деспотическая) традиция доминировала в России ВСЕГДА). То есть и во времена европейских реформ Алексея Адашева в 1550-е? и во времена Великой реформы в 1860-е? И во времена гласности во второй половин1980-х? И это лишь самые очевидные примеры, когда деспотическая традиция НЕ доминировала. Я не говорю уже о том, что европейская традиция невозможна как компонента деспотизма  ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ. Так не проще ли, чтобы избежать всех несообразностей, принять мое определение русской государственности как гибридной, самодержавной? Заодно и загадка конституции Салтыкова объясняется. Нет, настаивает Яковенко: деспотия правит бал в России и ничего больше, кроме деспотии. Нигилисты они и есть нигилисты. Но это так, реплика в сторону).

Так или иначе, в свете этой перманентной и беспощадной войны традиций становится понятным, что конституционный проект Салтыкова, конечно же, не родился на пустом месте. Он был лишь дальнейшим развитием того же пункта 98  того же Судебника 1550-го года.  Поскольку был тот Судебник первой попыткой русской аристократии, унаследовавшей договорную традицию XII века, законодательно ограничить власть государя.

Попытка, как мы знаем, не сработала. Результатом её провала и был конституционный проект Салтыкова. Иначе говоря, он стал бесспорным свидетельством того, что в досамодержавные времена русская аристократия обнаружила замечательную способность учиться на своих ошибках. В ходе государственного переворота Грозного пришла она, естественно, к заключению, что пункт в Судебнике не может служить серьезной гарантией от царского произвола. Отсюда и полноформатный проект конституционной монархии 1610 года.

В отличие от В.О. Ключевского и Б.Н. Чичерина, однако, Пелипенко не только не задумывается над этой загадкой, но отбрасывает её с порога. "Восклицания типа  'Ах, если бы!' – пишет он, − выглядят не менее наивно, чем примитивные детерминистские схемы вульгаризированного гегелевско-марксистского толка".[1]Другими словами, рассматривает  он конституционный проект Салтыкова, погибший в пламени гражданской войны и Смуты, не как упущенную возможность, способную возродиться на другом историческом распутье России, но как благое пожелание, ничего общего не имеющее с реальностью (несмотря даже на то, что три столетия спустя проект Салтыкова и впрямь возродился в Основном законе конституционной монархии 1906 года). Пелипенко, как мы видели, думает иначе: ничего, мол, эти наивные либеральные поползновения не изменили – и не могли изменить – в курсе "теократической империи"[2]с её "деспотической линией". [3]

Допустим. Но ведь откуда-то этот проект должен был взяться.  Он нисколько  не похож на  польскую выборную монархию. И ничего подобного ему, как уже упоминал, не возникло в соседних с Россией континентальных империях XVII века – ни в Оттоманской, ни даже в Священной Римской империи германской нации. А в России почему-то возникло. Почему? Пусть даже моя догадка о его происхождении не убеждает нигилистов, никто ведь не мешает им предложить другую. Но в том-то и состоит суть нигилизма, что ничего он кроме насмешек, предложить не может.

Спор идет в таком духе. Да, говорит Пелипенко, "делаются попытки уравновесить имперско-теократическую и либеральную линии в русской истории за счет переосмысления масштабов и значения последней. Так поступает, в частности, А. Янов (от Ивана III к конституции Михаила Салтыкова далее к верховникам и декабристам и т.д.). Однако вялый пунктир либеральных поползновений, объяснимых сначала отголосками раннесредневекового синкрезиса, а затем влиянием той же самой Европы... вряд ли может быть назван в полном смысле линией. Нет необходимости затевать споры по конкретным пунктам, например, о том, что если в феномене декабристов и можно говорить о какой-либо традиции, то это скорее традиция гвардейских дворцовых переворотов  и т.д. Достаточно задать простой вопрос – почему в нашей истории деспотическая линия всегда побеждала либеральную? Никакими частными причинами этого не объяснить". [4]

"СКАЧОК"

 Но что же все-таки  вместо "вялого пунктира либеральных поползновений"? Как могла бы вырваться Россия из удушающих объятий всегда победоносной "деспотической линии", если возможность опереться на европейские корни отечественной политической культуры небрежно, как мы видели, раскассирована? Какова, короче говоря, перспектива России в XXI веке? Пелипенко уверен, что знает. Состоит нарисованная им перспектива тоже из двух частей.

Первая заключается в том, что как была со времен Ивана Грозного Россия имперско-деспотической "антитезой" европейской государственности, так и осталась. Потому-то "пронизанное метастазами средневековой ментальности сознание [сегодняшней российской элиты] остро неадекватно современной реальности".[5] И главная причина этой неадекватности та же, что во времена  Грозного – "синкретичность сознания".[6]

Вторая часть перспективы, предложенной Пелипенко, предполагает неожиданный и головокружительный качественный "скачок" России к  "национальной государственности". Конечно, качественные скачки не противоречат "детерминистским схемам гегелевско-марксистского толка", но там выступают они все-таки как результат критического накопления перемен количественных. Однако первая часть перспективы Пелипенко никаких таких количественных перемен не содержит. Напротив, сознание современной российской элиты остается, как мы только что слышали, столь же "синкретичным ", как во времена Грозного.

Тем не менее "скачок" постулируется. Более того, оказывается он императивом, единственным шансом на выживание России в современном мире. Вот,  пожалуйста: "Сейчас еще есть возможность, расставшись с имперской идеей, перейти к формированию национального государства.  Иначе говоря, превратиться из имперского народа в национальный. Возможно, это последний шанс, который дан России".[7]

 СТРАННОЕ СОВПАДЕНИЕ

Непонятными здесь остаются лишь два вопроса. Во-первых, с какой, собственно, стати совершит вдруг такой спасительный "скачок" страна, с самого своего  начала, по мнению нигилистов, и до сегодняшнего дня совершенно чуждая "национальной государственности"? Многоэтничная, добавим, страна, чье сознание, полагает Пелипенко, остается столь же синкретичным, как во времена Грозного? Не выглядит ли такая ошеломляющая гипотеза еще более наивной, нежели "детерминистские схемы гегелевско-марксистского толка"?

Во-вторых, озадачивает странное совпадение этого "скачка" с перспективой, которой настойчиво добиваются для России самые оголтелые её националисты. Мы ведь еще не забыли, что первым, кто предложил отделение России от СССР, был националист Валентин Распутин. И что даже ненависть к Ельцину не помешала в 1990 году националистам в Верховном Совете единодушно проголосовать за Декларацию о суверенитете России. Не забыли и того, как отчаянно добивался в нем националист Сергей Бабурин, чтобы страна называлась не Российская Федерация, а Россия.

Сегодня превращение РФ в "национальное государство" – клише в националистических кругах. Долой  "Эр Эфию!" − их лозунг. Вот как, например, рассуждает об этом предмете рядовой националист Павел Святенков: "Россия, единственная страна СНГ, которая отказалась от строительства национального государства. Наша страна является лишь окровавленным обрубком СССР, официальной идеологией которого остается ‘многонациональность’... По сути это означает сохранение безгосударственного статуса русского народа, которому единственному из всех народов бывшего СССР отказано в национальном самоопределении".[8] (Курсив Святенкова)

Ни Распутин, ни Святенков, ни их единомышленники не станут скрывать, что научил их этому преклонению перед "национальной государственностью" общий наставник, популярный сейчас в Москве эмигрантский философ Иван Александрович Ильин. Нет слов, Ильину случалось, как видели мы хотя бы в эпиграфе к этой главе, применять свое учение о "национальной государственности" и к оправданию гитлеризма. В 1933 – 1934 годах он  жестоко обличал либеральную Европу в неспособности оценить в гитлеровском государстве "такие его положительные черты, как патриотизм, вера в самобытность германского народа и силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению, социальная справедливость и внеклассовое братски-всенародное единение".  

Нам, однако, важно сейчас то, чему учил Ильин своих наследников относительно будущего России, хотя, видит бог, никаких особенных отличий от того, чем восхищался он в нацистской Германии, мы и тут не обнаружим. Нам опять объяснят, что диктатура это хорошо (ибо только "национальная диктатура" способна сформировать в России национальную государственность".[9] (Курсив Ильина), а демократия, наоборот, плохо (поскольку "если что-нибудь может нанести России после коммунизма новые тягчайшие удары, то это именно... демократический строй".[10]

Тут все понятно. Непонятно  лишь то, каким образом затесался в эту  мрачноватую компанию мой либеральный оппонент. И еще непонятней, почему не пришло ему в голову то, что еще двести лет знали декабристы. А именно, что есть лишь ДВА способа  политической организации многоэтничной государственности: империя и федерация. И любая попытка обойти эту элементарную истину, противопоставив империи "национальную государственность", неминуемо сводится к самому оголтелому национализму в духе  Святенкова и Ильина. Не удивительно, что декабристы без колебания встали на сторону ФЕДЕРАЦИИ: "федеральное правление одно соглашает величие народа и свободу граждан" (из проекта конституции Сергея Трубецкого). Удивительно лишь, что до сих пор не знает этого сегодняшний нигилист.                                                              

Окончание следует.