«Тайерэ Нехамелэ...

«Тайерэ Нехамелэ...» Лазарь Любарский, Тель-Авив Дорогая Нехамелэ! Сегодня, в последний день твоей земной жизни, я прощаюсь с тобой на твоем мамэ-лошн - языке, на котором ты была живой историей песни на идиш и одной из лучших исполнительниц этих песен всего поколения. Но ты была не просто исполнительницей, а и бесстрашным борцом за существование еврейской песни, еврейской жизни в стране, где всё еврейское было искоренено одним из величайших инквизиторов в истории человечества. Жестокая цензура продолжала свирепствовать и после смерти инквизитора вплоть до распада этой «формации». Лишь искусство и литература позволяли выражать между строк живые мысли и чувства, которые открыто выразить было нельзя.  Одна из последних фотографий Нехамы Лифшиц. Фото: forward.com/ Ты, дорогая Нехамелэ, была одной из первых, которая это делала на еврейской сцене после того, как в 1958 году ты получила первую премию на Всесоюзном конкурсе мастеров советской эстрады и право выступать. О том, как проходило твое прослушивание на конкурсе, мне рассказал мой близкий знакомый, всемирно-известный латвийский, советский, а затем американский певец (тенор) и кантор синагог Михаи́л Александро́вич (1914 — 2002), светлой памяти: "Ведущий объявляет: «Нехама Лифшицайте, Литовская филармония: Народная песня «Больной портной». Председатель жюри - Леонид Утесов, один из наиболее известных в СССР певцов, артистов эстрады, кино и театра, организатор и многолетний руководитель первого в стране джаз-оркестра. Утесов, - одесский еврей, сформировавшийся как артист в начале века в на половину еврейской Одессе, – городе, который дал миру таких корифеев идишского пера как Менделе Мойхер Сфорим, Равницкий, Бялик, Фруг, Друкер, и многих других. Услыхав неожиданно свой родной язык, Утесов ошеломленно встал и простоял как вкопанный до конца песни, не скрывая волнение. Вердикт жюри: первая премия! Так началась феноменальная карьера Нехамы Лифшиц в еврейской песне". С тех пор твой голос, Нехамелэ, стал голосом «евреев молчания», пробуждавшихся к своему новому еврейскому существованию и новому еврейскому самосознанию; у тебя крепнет еще больше верность своему предназначению, т.е. борьбе за сохранение сущности и самого существования своего народа, незыблемо веря в то, что наступят лучшие времена. Ты будешь не только пробуждать у слушателя память о прошлом, а возбуждать у него чувство причастности к своему древнему, рассеянному по миру народу, нацеливать его на усиление интереса к его истории, культуре, языку….В этом ты видела и духовное устремление мыслей в сторону Израиля. «Я билась, как могла, но это была непробиваемая стена, — говорила ты. – Переломил ситуацию министр культуры Литвы. Он сказал мне: готовь программу, и мы послушаем, где там у тебя национализм. Я спела, и они дали заключение, что не нашли ничего негативного. Потрясающий был человек этот министр — литовец-подпольщик; если бы не он, меня как певицы больше не существовало бы». Благодаря твоей настойчивости и бойцовским качествам ты добиваешься права на отдельные концерты по приглашению из различных городов страны. Ты получаешь приглашения на один-два концерта в год и в Москву (и это в городе где проживало несколько сот тысяч изголодавшихся по еврейскому слову и песне евреев), при предвзятом отношении к евреям и жанру…. Аналогичная картина была и в периферийных городах. Ты исполняешь песни из классического репертуара на мамэ-лошн и новые произведения (разумеется, утвержденные худсоветом к исполнению). Хотя продолжительную, жестокую сталинскую мерзлоту сменила хрущевская так называемая оттепель, но за твоими концертами следили работники Комитета госбезопасности, в идеологии свирепствовала жестокая цензура, а ты, Нехама, следовала своему кредо, умудрялась при этом передавать свой наказ особыми интонациями, акцентами, мимикой, движениями рук, сиянием глаз…Все в тебе вещало: "Спасайте идиш, спасайте идишкайт, спасайте "евреев молчания" (по выражению Нобелевского лауреата Эли Визеля); спасайте от душевного одиночества, от необходимости скрывать соблюдение еврейских традиций и выражать свои национальные чувства, не отдаляйтесь от своего еврейства, верьте, наступят и другие времена!"… Твое имя и триумф молнией распространились по всей стране благодаря концертам, пластинкам и магнитфонным записями, которые размножались… У тебя всегда была особая публика: люди, потерявшие дорогих и близких, живущие в постоянном напряжении, в подозрительности и недоверии, изголодавшиеся по звуку родной речи, потрясённые самой возможностью услышать еврейское слово под еврейскую мелодию. Слушая тебя и твои песни, люди оживали, плакали, улыбались. Нехама рассказывает: "1959 год, когда я впервые выступила в Москве, стал для меня вехой в жизни, ибо я встретила поэта Шике (Овсея) Дриза. Он повёз меня к композитору Ривке Боярской (1893–1967) послушать её "Колыбельную Бабьему Яру" на стихи самого Дриза. Ривка уже тогда была прикована к постели. Без надрыва, но с невыносимой глубиной она "провыла этот Плач". Я сидела, окаменев, в её убогой квартирке в запущенном доме, что напротив Московской консерватории, где она жила с мужем, театральным критиком Любомирским. Я не могла подняться с места. Дриз почти вынес меня на улицу. Я унесла с собой этот Плач. Пианистка Надежда Дукятульскайте, которая сама потеряла единственного ребёнка в гетто Каунаса, нашла к песне строгие аккорды; ведь это нельзя назвать ни песней, ни плачем, это как сплошная боль, которая ещё усиливается от прикосновения. Как же было прикоснуться к ней, в монотонной мелодии – с прерывающимися вскрикиваниями и мёртвеющей и слабеющей в ужасном "Люленьки-лю-лю"? "Кина" (элегия, иногда причитание) – так называют в нашем народе "Плач по погибшим и разрушенным"... В «Колыбельной Бабьему Яру» ты, Нехамелэ, выплакала боль всех евреев и свою по погибшим в этом месте и в Катастрофе в целом: Вот русский перевод этого текста: /"Я повесила б колыбельку на отвесе/ И качала б сыночка моего Янкелэ. /Но дом исчез в пламени и огне.../ Где же мне укачать моего дорогого? Люленьки-лю-лю.../ Повесила б колыбель на деревце / и качала б, качала сыночка Шлоймелэ, / Но не осталось у меня шнурка от ботинка,/ Не осталось и нитки от наволочки...Люленьки-лю-лю.../ Отрезала б косы мои длинные/ И на них бы повесила колыбель,/ Но не знаю, где искать кости,/ Косточки обоих детей моих, Люленьки-лю-лю.../. И вырывается из зажатого горла в последнем вздохе: /Помогите, матери, помогите выкричать,/ выплакать мой напев!../ Помогите, помогите Убаюкать,/ укачать Бабий Яр... Люленьки-лю-лю...»/. И затем просто голос, просто высокие рвущиеся к равнодушному небу звуки, все слабеющие, умирающие в "Люленьки-лю-лю..." И ты продолжаешь: "Только память десятков тысяч погибших, как наказ - "Помнить! Помнить! Не забывать!" - дала мне силы и право вынести этот Плач к слушателям. Я и сегодня, и в этот миг не могу отыскать слов, чтобы передать, что я тогда вынесла, что я чувствую сейчас, когда притрагиваюсь к этой Святыне. Я была одержима какой-то Силой, и она приказывала: - Стой, умри и пой! И я пела... Я исполнила «Колыбельную Бабьему Яру» в Киеве, городе "Бабьего Яра". Киевляне вместе со мной пережили эти минуты"…Долгие годы эту «Колыбельную» объявляли как «Песню матери». Это был Плач Матери…Голосом, словом, сдержанными движениями рук Нехама создавала страшный образ: Бабий Яр как огромная, безмерная колыбель – здесь не тысячи, здесь шесть миллионов жертв! Зал оцепенел. И вдруг чей-то крик: «Что же вы, люди, встаньте!» И зал всталл…И… дали занавес…(!?). На следующий день Нехаму вызвали в ЦК…". "Бабий Яр" потряс Евгения Евтушенко. Два года спустя он откликнулся знаменитым стихотворением «Над Бабьим Яром памятников нет...»; композитор Дмитрий Шостакович написал 13-ю симфонию - в 1962 году;отозвались книгами и писатели Анатолий Кузнецов и Виктор Некрасов – несколькими годами спустя… В те, доевтушенковские, годы власть всеми силами замалчивала трагедию Бабьего Яра. А Нехама повсеместно продолжала исполнять "Колыбельную…" и зрители в залах стояли оцепенело… и не аплодировали. Нехама не только пела, она проявляла несгибаемое еврейское достоинство, несклоненность, уверенность в своей правоте. Она была насыщена национальным чувством. Какое мужество! Нехама была продолжением восстания в Варшавском гетто...». Каждую программу прослушивали, требовали подстрочники всех текстов. «В Минске, — вспоминает Нехама Лифшиц, — вообще не давали выступать, и когда я пришла в ЦК, мне сказали, что “цыганам и евреям нет места в Минске”. Я спросила, как называется учреждение, где я нахожусь, мол, я-то думала, что это ЦК партии. В конце концов мне позволили выступить в белорусской столице, после чего в газете появилась рецензия, в которой говорилось, что “концерт был проникнут духом национализма”». Краткая справка о симфонии № 13 "Бабий Яр" Шостаковича:  "Симфония состоит из пяти частей, каждая из которых посвящена произведению Евтушенко: Бабий яр, Юмор, В магазине, Страхи, Карьера. Первая часть симфонии является реквиемом памяти евреев, расстрелянных на окраине Киева осенью 1941 года. «Юмор» и «В магазине» рассказывают историю русских женщин, вся жизнь которых проходит в очередях за продуктами. Четвёртая часть вызывает воспоминания о сталинской эпохе, когда советские граждане жили в постоянном страхе перед террором НКВД. В последней части симфонии рассказывается о том, что вечной славы добиваются не те, кто молча делает карьеру, а те, кто не боится вслух высказывать свои убеждения и жертвовать собой".  Справедливости ради, считаю необходимым отметить, что в 1945 году Дмитрий Клебанов, украинский композитор и дирижёр еврейского происхождения, также сочинил Симфонию № 1 («Бабий Яр»), пронизанную еврейскими мелодиями, с апофеозом скорбно-траурного вокализа, напоминающий еврейскую поминальную молитву Кадиш. Исполнение симфонии было запрещено, а композитору на долгие годы отложили присвоение звания профессора. Симфонию исполнили лишь через 45 лет, в 1990 году в Киеве, но Клебанова уже не было в живых. Ясно, что все приведенные произведения на тему Бабьего Яра, равно как и другие подобные творения времен советского государственного антисемитизма, были официально осуждены в СССР. Имя Нехамы и её феноменальный голос зазвучали во всем мире. Одиннадцать лет колесила она по Советскому Союзу. И в районных клубах, и в Концертном зале им. П.И. Чайковского в Москв, – везде ее выступления проходили с аншлагами. Повсюду после концертов ее ждала толпа — посмотреть на «еврейского соловья» вблизи, перекинуться хоть словечком на мамэ-лошн... И еще один важный эпизод. В феврале 1959 г. просоветский Всемирный совет мира (вице-президентом которого был И.Г. Эренбург) на своем заседании в Вене решил участвовать в международном праздновании 100-летия Шолом-Алейхема. В делегацию, направленную во Францию для участия в юбилейных торжествах, включили Михаила Александровича, Нехаму Лифшицайте, Эмиля Горовца, скрипача Леонида Когана и мастера художественного слова Эммануила Каминку. Перед отъездом в Париж членов делегации проинструктировали в ЦК КПСС, поручив «развеять миф о якобы уничтоженной в СССР еврейской культуре». Выступления посланцев Москвы проходили под эгидой советского посольства и Французской компартии. Потом руководитель делегации Б. Д. Владимирский рапортовал в ЦК: «Был разбит вдребезги тезис, что в СССР нет еврейской культуры, а еврейский язык просто исчез!».! Излишне отметить лживость этого заявления, т.к. певцы Михаил Александрович, Нехама Лифшиц и Эмиль Горовец сформировались в досоветской еврейской Латвии и Литве, а Эммануил Каминка (он прочел на идише рассказ Шолом-Алейхема «Если бы я был Ротшильдом») родился в 1902 году в царской России. На самом же деле ничего на еврейской улице СССР не изменилось. Позднее для создания в мире позитивного имиджа была осуществлена попытка еврейского возрождения: в 1961 году начал издаваться на идише журнал "Советиш Геймланд" (главный редактор Арон Вергелис), а в 1962 г. был образован при Москонцерте еврейский драматический ансамбль (руководитель Биньомин Шварцер). Конечно, это была показная акция в ответ на крепнувшее в мире движение против дискриминационной политики в отношении евреев СССР. Нехама продолжала свою концертную деятельность в течение 60-х гг. За ней следили работники Комитета госбезопасности, цензура свирепствовала, а она делала своё дело; шла по острию ножа. Выйти на сцену и произнести всего лишь три слова из библейской «Песни песней» царя Соломона на иврите – для этого в те годы нужно было иметь великое мужество. При этих словах выражение её глаз и движения рук были таковы, что каждый понимал истинный смысл сказанного – тот, который она вкладывала в эту песню: «Я хочу, чтобы моя песня звучала на равных с другими, чтобы живы были наш язык, наша культура, наш народ». Этот пароль был понятен её публике. А для цензуры концерты назывались стерильно: «За мир и дружбу», вполне в духе времени. Какая-то высшая воля выбрала Нехаму Лифшиц стать символом русского еврейства, его голосом и совестью. Еврейская песня стала поистине ее судьбой. Она исполняла песни Мордехая Гебиртига, одного из самых известных авторов песен в еврейском мире на идиш 1920–1930-х гг, опираясь на еврейскую народную мелодику. Сейчас бы его называли бардом. Вот как выглядит часть его песни "Эс брэнт!" ("Горит!"), известной также под названием "Ундзэр штэтл брэнт" ("Наше местечко горит"). Эту песню, предвестницу Холокоста перевел на русский язык Айзик Баргтейл: Ад, братья, ад! Весь городок наш пламенем объят! Ветры злые, вихрей стая Рвут, ломают, раздувают Всё сильнее дым и пламя - Все дома горят. Но безмолвно вы стоите, Все молчит вокруг. Но безмолвно вы глядите, Не вздымая рук.  Было понятно, что пламенем объят не просто «городок наш», а еврейская жизнь наша, и необходимо быть готовым к тому, чтобы не дать ей угаснуть, бороться за нее и защищать ее. Или легендарный «Гимн еврейских партизан», который сочинил двадцатилетний вильнюсский парень Гирш Глик, положив его на мотив "казачьей песни" Д. Покрасса: «Зог нит кейнмол аз ду гэйст дэм лэцтн вэг"» («Никогда не говори, что ты идешь в последний путь»). Гимн призывал не отчаиваться, верить… Мне посчастливилось много раз присутствовать на концертах Нехамы, - в Москве и ряде других городов. Эта были настоящие демонстрации солидарности с еврейской историей, со своим древним народом, а мысли переносились к недоступному в ту пору, возрожденному Израилю… Не могу не рассказать об одном таком потрясающем концерте в Тбилиси, куда меня случайно занесло в 1964 году. Переполненный зал на улице Плеханова; люди сидят даже на полу, в проходах, в пространстве между сценой и рядами; большинство зрителей – грузинские евреи, не знающие идиш. Темпераментные зрители неистово аплодируют каждой песне, подтанцовывают. Когда Нехама запела "Хаву Нагилу" зал взорвался в унисоне, затем потребовал "на бис". Концерт затянулся заполночь и гостью отнесли в гостиницу на руках. Борьба Нехамы Лифшиц за выживание евреев в СССР, за еврейскую жизнь и звучание языка идиш - отражалась в каждой её песне каждого концерта. Эта борьба была проникнута национальным патриотизмом, который однозначно преломлял мысли и устремления в сторону Израиля, воспитывал и порождал новых последователей тех, кто две тысячи лет лелеял эту мечту, умножал счастье принадлежности к еврейскому народу. Всевозрастающее отчаянное движение советских евреев за выезд в Израиль явилось той вехой в истории нашего народа, тем основанием, которые сделали возможной массовую репатриацию и, вместе с тем, расшатала в значительной степени казавшуюся неприступной советскую государственную машину. И в этом велика и твоя заслуга, дорогая Нехамелэ, вклад в огромное, подлинно революционное, движение еврейских масс СССР, переступивших порог страха ценой многочисленных арестов, судебных «дел…», бытовых страданий и лишений. Нехама стала одной из первых репатрианток в начале 1969 года. Глава правительства Израиля Голда Меир встречает Нехаму в аэропорту им. Бен-Гуриона  Первое выступление Нехамы в Израиле  Но борьба Нехамы продолжалась и в Израиле – до окончательного исчезновения институтов «Узников Сиона» и отказников в бывшем СССР и нормализации положения оставшихся там евреев. Жизнь и деятельность Нехамы Лифшиц в Израиле известна из прессы. Талантливая певица и популяризатор песен и культуры на языке идиш объездила с концертами весь Израиль, гастролировала по всему еврейскому миру, неся с достоинством своё высокое искусство и историческую миссию израильтянки. Два десятилетия назад Нехама создала свой «Мастер-класс» - подлинную Школу еврейского вокала, в которой она повторяла себя в своих учениках. Этот «Мастер-класс» (ныне Студия еврейской песни имени Нехамы Лифшиц) достойно возглавляет талантливый концертмейстер, педагог и композитор Регина Дрикер, которая бережно хранит творческое наследие и память своей выдающейся предшественницы Несомненно, что имя Нехамы Лифшиц, этой уникальной певицы будет достойно увековечено. Пусть твоя душа, Нехамелэ, вечно будет связана с жизнью. זאל זיין דיין נשמה פארבונדן ווערן מיטן לעבן! מיטן