Вернувшись, увидел, как она голая лежит поверх одеяла, читая книгу, поставив её на свою невероятную грудь. Сосок топорщился, прижатый коленкоровым корешком.
Она читала Хайдеггера, которого взяла с прикроватной тумбочки. Её синие глазенки бодро бегали по строчкам.
— Ого! — засмеялся голый Вадим Васильевич. — Ну и как?
— Как всегда, — сказала она. — Кудряво, а толку нуль. Всё портит культурный контекст. Лично для меня. Хотя, конечно, глупо напрямую связывать политическую позицию Хайдеггера с его онтологией. А может, не глупо, хер его знает…
Она отбросила книгу и потянулась.
— А?.. — переспросил Вадим Васильевич, прикрывшись полотенцем.
— Давайте ещё, — сказала она, раскинув руки. — Обниматься–целоваться, банзай Dasein! Das Ficken ist die Anderheit des Werdens, ура!
— Уходи, — сказал Вадим Васильевич. — Я хотел простую девочку. Сисястую. Курносую. Тупенькую. Ты меня обманула.
— Я сисястая и курносая, — горестно кивнула она. — Но я не тупенькая. Я не нарочно. Я аспирантка у Никольского, а что я в кофейне работаю, это меня мачеха заставляет, папина третья жена, она американка, говорит, обязательно надо официанткой, чтобы знать, как булки растут…
— Зачем ты со мной пошла?! — закричал он.
— Потому что вы на меня как на женщину посмотрели. А не как на внучку Генриха Робертовича. Я Надя Штерн. Пожалейте меня, Вадим Васильевич.
— Это ты меня пожалей, — сказал он. — Теперь твой дедушка меня уволит.
— Никогда, — сказала Надя. Она встала, отняла у Вадима Васильевича полотенце, без стеснения вытерлась. — Слово даю. Но кафедру не обещаю.
Иллюстрация: Г.Курасов, «Woman reading book with orange».
Она читала Хайдеггера, которого взяла с прикроватной тумбочки. Её синие глазенки бодро бегали по строчкам.
— Ого! — засмеялся голый Вадим Васильевич. — Ну и как?
— Как всегда, — сказала она. — Кудряво, а толку нуль. Всё портит культурный контекст. Лично для меня. Хотя, конечно, глупо напрямую связывать политическую позицию Хайдеггера с его онтологией. А может, не глупо, хер его знает…
Она отбросила книгу и потянулась.
— А?.. — переспросил Вадим Васильевич, прикрывшись полотенцем.
— Давайте ещё, — сказала она, раскинув руки. — Обниматься–целоваться, банзай Dasein! Das Ficken ist die Anderheit des Werdens, ура!
— Уходи, — сказал Вадим Васильевич. — Я хотел простую девочку. Сисястую. Курносую. Тупенькую. Ты меня обманула.
— Я сисястая и курносая, — горестно кивнула она. — Но я не тупенькая. Я не нарочно. Я аспирантка у Никольского, а что я в кофейне работаю, это меня мачеха заставляет, папина третья жена, она американка, говорит, обязательно надо официанткой, чтобы знать, как булки растут…
— Зачем ты со мной пошла?! — закричал он.
— Потому что вы на меня как на женщину посмотрели. А не как на внучку Генриха Робертовича. Я Надя Штерн. Пожалейте меня, Вадим Васильевич.
— Это ты меня пожалей, — сказал он. — Теперь твой дедушка меня уволит.
— Никогда, — сказала Надя. Она встала, отняла у Вадима Васильевича полотенце, без стеснения вытерлась. — Слово даю. Но кафедру не обещаю.
Иллюстрация: Г.Курасов, «Woman reading book with orange».
Тот самый Денис, который с Мишкой строил ракету из бочки и пояса от маминого халата, пил газировку чтобы весить ровно 25 кило, и летал под куполом цирка не хуже цирковых, теперь пишет про сисястых аспиранток с голыми сосками. Как изменился мир!
Saurny, Нет, не изменился. Нью дженерейшен по–прежнему спорит о вкусе устриц с теми, кто их ел.
Saurny,
— а что с Робертино?
— подрос
— а что с Робертино?
— подрос
Комментариев нет:
Отправить комментарий