КАК Я ПОСТУПИЛ ВО ВГИК

                                         А.Красильщиков 1966 г.

 

 Август 1965 г. Холл ВГИКа. Девушка - Света держит меня у колонны перед коридором, в который выходят  двери кабинетов руководства этим замечательным институтом. В одном из них заседает комиссия по приему в студенты. В комиссии есть человек, по фамилии Коротковский, в обязанность которого входит наблюдение за чистотой рядов будущих  студентов. Евреи эту чистоту, как известно, нарушают. Коротковский не молод, страдает болезнью простаты, а потому часто и надолго вынужден спасаться в туалете.

 Девушка – Света ждет, когда комиссия останется без Коротковского. Вот он – вышел, исчез за дверью в сортир.

 - Беги! – толкает меня Света.

Я бегу... Вдоль стола сидят гении отечественного кинематографа. Во главе – ректор Грошев – человек у власти редкий: ему плевать на чистоту рядов.

 Меня представляют, рапортуют об оценках.

 - Хорошо, - кивает Грошев. - Вы приняты, молодой человек.

Я счастлив. Я бегу к двери, а в дверях сталкиваюсь с Коротковским лицом к лицу. Страдающий простатой видит мою счастливую, сияющую, жидовскую физиономию и тяжко вздыхает. Он понимает, что опоздал и стал жертвой «сионистского заговора».

 Так я стал студентом ВГИКа. Надо сказать, совершенно случайно стал и тоже вследствие заговора.

 Скажу прямо – там, у колонны, под руководством девушки-Светы, я не был унижен или угнетен и не думал о тяготах антисемитизма в СССР, так как давно знал, что жизнь еврея в России – это бег с препятствиями. Вот он – очередной барьер – толкайся и прыгай. Вот и всё.

  В 1964 году меня благополучно выперли из Политехнического института им. Калинина за неуспешность.

Мама  вздохнула: «Что делать, сынок, ты весь в меня: ленивый и учиться не хочешь». Не стал спорить, но в те годы здоровый, восемнадцатилетний парень бездельничать не имел права. Пришлось думать о трудоустройстве. Мои приятели, Борис и Николай, работали на Ленинградском телевидении, сколачивали, таскали декорации, меняли заставки перед камерой. Занимался этим делом, так называемый, постановочный цех, а руководила им солидная дама – еврейка – Раиса Ильинична Изаксон. Светлая ей память. Работа была не пыльная, как раз для таких лоботрясов, как я. Но приятели предупредили, что пустят меня в эту святыню пропаганды и разных искусств только при одном условии: я должен сказать начальнице, что собираюсь поступать во ВГИК. Я тогда  понятия не имел, что скрывается за этой колючей аббревиатурой, но врать любил, а потому, появившись в прокуренном «Беломором» кабинете Раисы Ильиничны,  ответил на вопрос о планах будущей жизни так, как велели приятели. Осенью меня и зачислили в штат этого почтенного заведения, вручив робу, молоток и гвозди. Оказалось, что стал я жертвой продуманного плана. Как уже было сказано, своего рода, заговора. Дело в том, что Борис и Николай мечтали стать студентами операторского факультета ВГИКа, но в те времена общежитие соискателям стипендии не давали, а они точно знали, что живет у меня в Москве тетка, и она может согласиться предоставить племяннику свои квадратные метры. Оставалось убедить  лопуха ушастого  отправиться в столицу вместе с ними, но при этом я понятия не имел, на кого я могу учиться в этом самом ВГИКе.

 Состоялся совет за бутылкой отвратительного  «Солнцедара» и было решено, что я должен попытаться стать сценаристом.  Попробовал напомнить приятелям, что никогда в жизни сценариев не писал, как-то рассказов, повестей и романов.

 - Но стишки пишешь, – ехидно, не без зависти, напомнил приятель – Коля.

Это было правдой. Стишки, при том крайне слабые, я писал, чтобы завоевать сердце любимой девушки Наташи. В те годы было модно писать стихи, да и других способов понравиться слабому полу было, по молодости, бедности и бездомности, не так много.

 - Стишков может не хватить, - сказал приятель – Боря. – Надо что-нибудь не в рифму.

А дело в том, что вызов на экзамены нужно еще было заслужить, послав свои шедевры на конкурс.

- Ты должен что-нибудь написать, - сказал приятель – Коля.

- Да  вы что! Никогда даже не  пробовал! – взмолился я.

- Должен попробовать, - решительно заявил Борис. – Иначе тебя Раиса с телека выпрет. Ты же обещал во ВГИК поступить.

Мне очень нравилась работа на телевидении, и я решил попробовать. В полубреду, мучительно складывая слова, накатал  что-то о сборе картошки студентами. (Был такой скудный опыт жизни). В машбюро на Литейном проспекте перепечатали мои каракули. Я приложил к «прозе» десяток стишков, и отправил по адресу, продиктованному Колей и Борисом.

 Отправленное совсем не понравилось моим приятелям, но я категорически отказался сочинять что-либо еще. Я  был убежден, что конкурс, как было сказано: не меньше тысячи человек на место – не пройду, но я честно попытался выполнить обещание, данное Раисе Ильиничне Изаксон в пропахшем крепким табаком кабинете.

 И чудо! Месяца через два пришло официальное приглашение во ВГИК. Меня зачислили в абитуриенты. Первый барьер был взят и Колей, и Борей.

 - Ты должен пополнить культурный багаж, - сказал кто-то из приятелей.

 Спорить не стал, так как прекрасно понимал, что багаж этот мой близок к нулю. Надо признаться, что в те, замечательные годы, «науку страсти нежной» я уважал и постигал больше других наук.

Делать нечего. Днем я трудился на телевидении, а вечером заказывал разные умные книги в Публичной библиотеке на Фонтанке, неподалеку от знаменитых коней скульптора Клодта.

 Затем я делал вид, что книги эти читаю, но, на самом деле, больше всего любил играть в курилке в футбол монетками. Стол там стоял древний, огромный, полированный, красного дерева. Так вот, у этого стола я бывал чаще, чем под зеленой лампой в читальном зале.

 Летом тетка моя – Фрида (светлая ей память) освободила племяннику с приятелями комнату в коммуналке. Как я сдавал все 8 экзаменов во ВГИК – совершенно не помню. Помню три момента, как после семи пятерок получил двойку  за сочинение, но был спасен мастерами курса и получил возможность пересдачи. Писал об этом когда-то более подробно. Второй момент связан с игрой в футбол во дворе. Изобразил я какой-то немыслимый финт, но при этом штаны мои лопнули по шву от ремня до ширинки. Штаны, между прочим, единственные, приобретенные по случаю получения школьного диплома. Случилась эта трагедия накануне первого экзамена. И я решил, что случился некий знак свыше. Без штанов на экзамен не явишься, а как выйти из положения понятия не имел. В тоске и трусах пошел я на кухню водички испить из крана. Очень это не понравилось соседке. По слухам – бывшей графине.

 - Ты чего это в исподнем? – сердито спросила она.

- Штаны порвал, - сообщил я графине, тяжко вздохнув.

- Неси сюда, - просто сказала она.

 И через час я был готов к экзамену. Третий момент связан с голодом и последним рублем. Так получилось, что рубль этот оказался у нас последним. Вручили мы его приятелю Коле с наказом купить что-нибудь пожрать, а Коля вместо еды приобрел на рубль целый пакет своих любимых лимонных корочек в сахаре.

 Мы с Борисом сказали тогда все, что думали о поступке Николая, а он обиделся кровно. Был тогда на нерве, не ладилось у Коли с экзаменами. Взял он этот пакет, метнулся к раскрытому окну, и швырнул вниз своё любимое лакомство.

 - Гады вы! – сказал оскорбленный Коля.

Мне стало жалко приятеля. Спустился вниз. Оказалось, что корочки наши упали прямо на голову компании алкашей, озабоченных отсутствием закуски.

 - Глотнешь? – спросил один из них меня, хрустя Колиным лакомством.

 Вот такую ерунду помню, а подробности поступления во ВГИК забыл начисто.

 Помню, как сказал маме, вернувшись триумфатором в Питер: «Видишь, ты сказала, что я ленивый и не люблю работать – весь в тебя. А я в такой институт поступил.

 - Все правильно, - сказала мама. – Этот твой институт как раз для лентяев, не любящих работать.

  Прошло 50 лет с того разговора. Я способствовал появлению десятков фильмов, издал семь книг прозы, накатал более двух тысяч статей для газеты и все-таки думаю, что мама моя любимая была права.
 И еще я думаю, как всевластен в мире нашем Перст Божий - то, что мы стыдливо называем случаем. Возможно, сильных волей и талантом людей ведут по жизни их воля и талант. Но всему остальному, обычному человечеству не на что надеяться, кроме Бога, случая и удачи. А это, между прочим, тоже сила великая.