ПРЕВРАЩЕНИЕ СЦЕНАРИЯ

                    

Плакат фильма Дм. Светозарова "Тень" 2016 г.

                              Треллер: https://www.youtube.com/watch?v=wAbOhc-wvhM
                                               Выделить ссылку и "перейти по адресу..."

Как же интересен процесс превращения сценария в фильм. Один мой знакомый режиссер считал, что сценарий - это "червяк", а фильм должен стать "бабочкой". Не думаю, что это так. Кризис в нынешнем кино, ставшем жертвой Голливуда, и объяснить можно неполноценностью сценариев. Из червяка только в живой природе может появится бабочка. В искусстве такие фокусы не исполнимы. Сценарий должен жить сам по себе, как полноценный опыт прозы. 

Думаю, это не лучший мой опыт. Фильм получился серьезней и крепче.

ВЛЮБЛЕННЫЙ В ТЕНЬ повесть для кино

 Аркадий Красильщиков

 Вот она – эта тень: на экране звезда немого кино, мелькающая, невнятная тень, но полная страсти и неутоленного желания она протягивает руки к зрителю, молит о любви…

 И воздух, самолет-биплан, в самолете группа парашютистов-любителей. Готов к прыжку наш герой – Борис Михайлович Гордин. Готова и симпатичная девица по имени Лиза. Этой Лизе и подмигивает Гордин. В ответ – улыбка полной готовности.

 До земли километр, не меньше. В свободном полете настигает Гордин Лизу, обнимает ее, целует, летит дальше, парашют не открывая. Девушка дергает кольцо, планирует под куполом.

 Гордин демонстрирует затяжной прыжок. Только в двухстах метрах от земли открывается его парашют, но приземляется храбрец благополучно. Ловко подтягивает, собирает свое «тряпье».

 Неподалеку от Гордина приземляется Лиза. Справившись с куполом, кричит Гордину.

 - Борька, ты меня поцеловал.

 - Ну, поцеловал, – нехотя отзывается Борис Михайлович.

 - Это чего, - кричит девица. – Приглашение в койку?

 Молчит Гордин.

  Тут инструктор появляется, сутулый, усатый дядька.

 - Задницу не отбил? – кричит он Гордину.

 - Порядок, - отзывается тот.

 - Какой у тебя прыг?

 - Да что вас всех на счет тянет? – говорит Гордин. – Ну, десятый.

 - Десятый! Тебе кто затяжной позволил? – шумит инструктор. – Мне камикадзы не нужны. Сниму с прыжков.

 - Ладно, Петрович, - приобнимает его Гордин. – Больше не буду.

 У ворот клуба ждет его машина. В машине шофер и телохранитель Петя. Дверцу джипа открывает перед хозяином.

  Гордин занимает место впереди.

 - Ну, что на земле творится? – спрашивает он у Пети.

 - Землетрясение в Индонезии, - разворачивается шофер. – Гана чехов натянула… Душегуба в Битце поймали.

 - Скучно на Земле Петя, - вздыхает Гордин.

  - А в небе?

  - Там порядок.

 Видит Гордин, как из клуба выходит девушка – Лиза. Смотрит она растерянно по сторонам. Увидев машину Гордину, рукой машет.

 - Захватим женский пол? – спрашивает шофер.

 - В другой раз, - решает Гордин, проводив девицу взглядом. – Дела, Петя, дела.

 Тут, как раз, звонок мобильника.

 - Гордин…. Это твоя проблема…  Как это не хочет! – гневно реагирует на сообщение Борис Михайлович. – Кого знает?... Меня?.... Как зовут?.... Хорошо, подъеду.

 Центр города. Старая коммуналка. Запущена огромная квартира до полной ветхости. По огромному коридору с высоченными потолками энергично шагает компания деловых мужиков. Двери по коридору, чаще раскрыты они настежь. За дверями – мусорная пустота.

 Впереди компании наш парашютист - Борис Михайлович Гордин – мужик высокий, широкоплечий, лет ему 37, не больше. Лицо имеет начальственное, голос командирский.

 Останавливается перед запертой дверью, обитой драным кожемитом, стучит. В ответ – молчание.

-         Не открывает, - услужливо сообщает Гордину один из свиты. – Говорит, здесь родилась, здесь и помрет. Случай типичный. Торгуется, не хочет в Бутово. Только вам, говорит, откроет.

-         Как зовут? – резко поворачивается к информатору Борис Михайлович.

 Тот лихорадочно шарит по документам, находит просимое:

-         Софья Захаровна Успенская….

-         Как?

-         Успенская, Софья Захаровна.

-         Софья Захаровна! – помедлив, громко произносит Гордин.

-         Что надо? – спрашивают из-за двери.

-         Я Гордин, Борис Михайлович… Вы меня звали.

Пауза, затем дверь приоткрывается.

-         Один проходи.

 Комната небольшая. Обстановка скромнейшая, заведенная в середине пятидесятых годов прошлого века. Полки с книгами. В общем, запах старой пыли. Старухе лет семьдесят  с лишним. Сколько этого лишнего определить трудно.

  - Здравствуйте, Софья Захаровна.

 -  Ну, здравствую, вопреки таким, как ты, - сердито отзывается старая учительница.  - Ну, сядь к свету.

Над столом старинный оранжевый абажур с кистями. В свет от этого абажура и садится Гордин.

 Молча смотрит на него старуха (глаза огромны за мощными стеклами очков), и Гордин молчит.

 - Дожили, значит, - наконец говорит Софья Захаровна. – Любимый ученик свою учительницу из родного дома гонит.

 - Работа такая, - говорит Гордин. – Старые коммуналки ремонтируем и продаем.

 - Знаю, знаю, кому продаете. Не хочу, чтобы в моем родовом гнезде бандиты жили.

Гордин – умница – встает, подходит к старухе, голову подбородком, покаянно ей на плечо.

 - Лично для вас, Софья Захаровна, двухкомнатную организую, - говорит он, - поближе к центру.

 - По блату, значит?

 Молчит Гордин. Видит он на стене старую фотографию в рамке. На фото красавица начала ХХ века. Долго, слишком долго смотрит Гордин на фотографию.

 - Кто это? Это вы?

 Оборачивается старуха.

 - Да ты чего? Муж мой, светлой памяти.

 - Нет, рядом.

 - Бабка родная – Вероника Листовская. Кинозвезда, между прочим. В немых фильмах снималась…. Умерла в 22 году от тифа. Красивая у меня была бабка, понравилась?

 Кивает Гордин. Подходит к фотографии.

 - Как дела-то твои? Семья, дети? – спрашивает старуха.

 - Нормально все, - рассеянно отзывается Гордин, не отрываясь от фотографии. – Совсем другие женщины были, - говорит он, – Как с другой планеты. 

Свита ждет Гордина у двери.  Проход по коридору.

-         Вредная старуха, - сообщает в шаге шефу  информатор. – Уперлась рогом.

 Молчит Борис Михайлович.

 - Свет ей можно вырубить, - предлагает информатор. – Пусть при свечах поживет, сама запроситься.

  Молчит Гордин.

 - А можно и того, - переходит на шепот информатор. – Есть тут один…. Ну, жила старушка – и нету ее…

 Резко поворачивается к информатору Гордин.

 - Сам иди, - спокойно говорит он. – Вернись и сделай.

 - Что сделать-то? – пятится в растерянности информатор.

 - Придуши…. Можно руками, а можно подушкой.

 На этот раз молчит информатор.

-         Уволю я тебя, Петухов, – уходя от него, небрежно роняет Борис Михайлович. – Ей Богу, уволю. Мне душегубы не нужны. 

 Досмотр вещей и посетителей в «предбаннике» зоны. На столе пачки чая, сигареты, сало в тряпице….

 Чуткие, нервные руки по телу еще одной нашей героини – Вероники. Руки эти кажутся ей слишком назойливыми.

 - Ты, не очень!

 -  Служба, девуля.

 - Знаю я вашу службу.

 - Ладно, иди.

 Лагерь общего режима, а потому особых строгостей не видно. За воротами на плацу длинный, дощатый стол. По одну сторону стола зеки – женщины разного возраста, по другую – посетители. Во главе стола – офицер охраны – наблюдатель.

 Напротив Вероники заключенная лет сорока пяти, когда-то красивая женщина, но ныне тяжкой  жизнью  исковерканная.

 - Принесла? – по одним губам прочитать можно.

 - Чай вот, сигареты.

 - Я те спрашиваю – была у него?

 - Была.

 - Ну?!

 - Просит десять тысяч.

 - Рублей?

 - Если бы.

 - Достань!

 - Где такие деньги достанешь?

 - Ну, банк ограбь…. Делай, что хочешь. Спаси мать! Я ж ни в чем не виноватая, ты же знаешь. Подставил меня Виталик, подлец оказался, подставил….

 - Сама подставилась, - склонив голову, еле слышно произносит Вероника.

 - Так, да? Суди мать родную, суди! Мало ей….

 - Папа в апреле погиб, а в июне ты этого Виталика привела, - поднимает глаза на мать Вероника. – Сама привела. Чего ж теперь?

  -  Простить мне не можешь? А я не могла одна! Не могу!

 Молчит Вероника. Пауза затягивается.

 - Ну, чего молчишь?

 - Думаю.

 - О чем  думаешь?

 - Как банк ограбить.

 - Мне не до шуток.

 - А я и не шучу, мама… Ладно,  пойду, - поднимается Вероника.

  Плачет заключенная, рукавом застиранной кофты глаза вытирает.

 - Спаси меня, доченька.

 - Спасу.

 На трассе козырек автобусной остановки. Под козырьком невеселая группа посетителей лагеря и веселый парень лет двадцати пяти. Одет скверно, за спиной рюкзак. Взгляд парень отвести от Вероники не может. Ей это не нравится.

 - Ну, чего уставился?

 - И посмотреть нельзя.

 - Нельзя.

 - Эх, голуба, четыре года без женской ласки, - приблизившись, доверительно шепчет парень.

 - Освободился?

 - Вчистую! К новой жизни, к новым горизонтам!

 Тут автобус подкатывает, принимает в свою скрипучую утробу пассажиров. Парень держится позади Вероники, но садится рядом.

 - Веришь? – говорит он. – Один раз даже вены резал, чтобы в здравпункт попасть. Была там медичка, так  только, чтобы на нее глянуть. Идет, а груди под халатиком так и ходят.

 - Посмотрел? – безучастно спрашивает Вероника.

 - Ну, а у тебя в зоне кто, муж?

 - Мать.

 - Сколько впаяли?

 - Пять лет… Слушай, шел бы ты, вон сколько мест.

 - Обижаешь?

 - Обижаю.

 - Ладно, я обиделся, - поднимается парень со своим рюкзачком, отсаживается, занимает место у окна.

 Теперь он на девушку не смотрит, жадно, пытливо оглядывает свободным человеком свободный пейзаж за окном.

    Борис Гордин – мужчина крутой. Он не сидит – восседает - во главе длинного стола в большом кабинете. Нужно бы обратить внимание на одну из фотографий в кабинете: на фото Гордин – альпинист, покоривший снежную вершину.

 Вполоборота к Гордину сотрудники его корпорации риэлторов - строителей. Говорят они слова малопонятные для непосвященных.

-         Фишки у Трансмашвеста гнилые, Борис Михайлович.

-         Поправку нужно взять на индекс.

-         Котлов на проценте играет, его так просто не закрыть.

-         Хорошо, - говорит Гордин. – Есть еще соображения?

Соображений нет. Молчат собравшиеся. Вся эта публика, похоже, мало интересует Гордина.

-         Для той старушки, на Бронной, найди двухкомнатную,  – говорит Гордин. – Поближе к центру. Три дня даю сроку. Ты, Петухов, и займешься.

-         Сделаем! – вскакивает всегда готовый к действию Петухов.

 -    Все свободны.

Сотрудники покидают кабинет. Только секретарша остается. Огибает она стол и садится на колени Гордина, обвив его шею нежной ручкой. Следит за взглядом Гордина. Он на «горное» фото смотрит.

 - Боря, ты покоритель вершин!

 Гордин на этот невинный комплимент  реагирует с неожиданной злостью.

 - Я тебе кто? – спрашивает он. – Стул, диван, табуретка?

 - Что с тобой, птенчик? – удивлена девушка.

 - Слезь и выйди, - просит Гордин. – И больше без вызова не входи.

 Секретарша плечами пожимает, но ослушаться приказа не решается.

 Гордин один остается у стола. Стол дубовый, тяжелый, устойчивый. Он опирается на столешницу и, резко выбросив себя из кресла, делает стойку на руках.  Так и стоит некоторое время, уронив галстук к подбородку… Гимнаст, в общем.

 У подъезда офиса тяжелый, черный джип. Шофер и телохранитель распахивает перед Гординым дверцу.

 Едут.

-         Ну, Петя, что там дальше? – спрашивает Борис Михайлович.

-         Торнадо в Америке, - докладывает широкоплечий телохранитель. – Крыши сносит. Землетрясение в Индийском океане, цунами опять боятся. В Израиле опять рвануло…. Правые ищут лидера…

 В зеркале он видит, что Гордин закрывает глаза,  и уважительно держит паузу.

-         Ну, что потом? – подает голос Борис Михайлович.

-         В Сербии женщина родила пятерых сразу, Бин Ладен грозится сбросить бомбу на Белый дом.

-         Атомную.

-         Ее.

-         Ну, это не скоро.

-         А хрен его знает.

-         Скучно, Петя, - зевнув, говорит Гордин. – На Луну хочу или на Марс…

-         На Марсе жизни нет, - напоминает шофер.

-         Это и нужно, - ставит точку Гордин.

  Джип останавливается у дома в старом городе…. Знакомая нам, запущенная квартира. В конце коридора старуха – учительница с чайником в руке. Видит Гордина. Удивлена.

 - Ты чего это? Ключи принес от новой квартиры?

 - Нет еще, ищут, - стоит Борис Михайлович молча. Сам не знает толком, зачем он вернулся в эту квартиру.

 - Чаю попьешь со мной? – выручает Гордина Софья Захаровна.

 Борис Михайлович молча кивает.

 Сидят они в комнате, наполненной старой пылью, под абажуром. Чай пьют.

 - Я вам какую географию давала? По учебнику, - говорит Софья Захаровна. – Я вам не говорила, что у каждого человека своя география….

 Гордин будто не слышит, смотрит он на фотографию Листовской.

 - Борь! – окликает его старая учительница.

 - Да, - очнувшись, смотрит на нее Борис Михайлович.

 - А тебе что говорила только что?

 - Про географию.

 - Да ну тебя, - отмахивается старушка. – Ну, выкладывай, чего пришел?

 Гордин молча поднимается, подходит к фотографии, осторожно снимает рамку со стены.

 - Красивая была у вас бабушка, - говорит он. – Очень красивая.

 Софья Захаровна подходит к Гордину.

 - Глаза у них, у людей того времени, особые были, - говорит она. – Несуетные глаза.

 - Можно возьму это фото, - всем телом  поворачивается к старушке Гордин. - На время. Я верну.

 - Зачем она тебе?

 - Не знаю, - честно признается Борис Михайлович.

Электричка. Парень освободившийся, зовут его Юрием Изюмовым, кличка, естественно, Изюм  - сидит  в полупустом вагоне рядом с Вероникой.

 - Не горюй, - говорит ей Изюмов, вдруг читает нараспев: – Не плачь, не сетуй, не стони. Все зло упрятано в печали. Ведь не затем тебя зачали, чтоб ты в тоске провел все дни!

 Тут впервые смотрит Вероника на спутника с интересом.

 - Есенин?

 - Зачем, сам написал. Между прочим, еще и прозу могу.

 - Какую прозу?

 - За три года пятьсот писем накатал корешам из зоны: заочницам, просьбы о помилования… Ну, во всех жанрах. Главное, чтоб со слезой.

  - Жалели? – спрашивает Вероника.

 -Нормально. Я тебе прямо скажу: сидишь рыбачком на берегу, ждешь поклевки. На штук  пятьдесят писем – одна удача, непременно….. Только удочку дергай. Посылочки слали, а одна дама-супер из журнала даже явилась самолично. Ничего, симпатичная, только рыжая.

 - Не нравятся рыжие? – спрашивает Вероника.

 - Не, я их боюсь.

 -  Себе невесту не нашел?

 - Нет, это не для меня. Невест глазами искать надо и сердцем…. Во, опять красиво сказал, нужно записать….. Корешкам карябал такие писули, это было!- снова встает в позу и руки поднимает к груди: « Милая моя незнакомка! Здравствуй! Пишет тебе невинно заключенный Зубов Андрей, по поганой кликухе Зуб. Холодными ночами часто мне видится свой дом, жена, дети, хорошая работа. С этой мечтой и живу…» Ну, чего смеешься?

 И в самом деле, смеется Вероника. Развеселил ее Юрий Изюмов, вывел из мрака предыдущей встречи с матерью. 

 - Куда едешь, писатель? – отсмеявшись, спрашивает Вероника.

 - Так без разницы. Ты-то где выходишь?

 - В Листове.

 - Ну, и я туда же, с тобой.

 - А я тебя не звала.

 - Так позови, - предлагает Изюмов. – Ты чего думаешь, я одни письма писал, - роется в рюкзаке, достает потрепанный журнал, раскрывает его. – Гляди, напечатали, моя фамилия…. Я ж тебе говорю – писатель.

 Проходная «Мосфильма». Стоянка автомобилей. Сергей Панов – человек большой и грузный - открывает дверцу джипа Гордина, садится рядом с Борисом Михайловичем.

 - Ну, что там у тебя?

 Гордин молча достает фотографию, взятую у старой учительницы. Панов рассматривает фото.

 - Откуда, где взял? Это ж Листовская! Никогда фотки такой не видел.

 - Звезда?

 - Еще какая! Гений! Три дуэли из-за нее было, два самоубийства… Сам Ханжонков….

 - Фильмы сохранились?

 - Какие-то отрывки, кажется… Нужно посмотреть…. Так где ты  фото взял?

 - Софья Захаровна - внучка этой звезды, помнишь нашу учительницу по географии?

 - Седая такая?

 - Ну…. Слушай, достань мне кино с Листовской?

 - Зачем тебе?

 - Сам не знаю…. Ты достань.

 - В архивах, заказать нужно. Не так все просто…. На диск перекинуть.

 Гордин молча достает чековую книжку, ставит сумму, расписывается.

 - Этого хватит?

 - Вполне.

 Ветхий автобус останавливается на лесной дороге: по одну сторону сосновый бор, по другую бетонная ограда. В ней железные ворота с красной звездой, проходная.

 К проходной топают Изюмов и Вероника.

 На воротах ржавая цепь с замком, в проходной никого. Удивлен Изюмов.

 - Ты чего, живешь здесь?

 - Живу.

 - Так тут армия.

 - Была, - говорит Вероника. – Полк был танковый, теперь никого, все ушли.

 И в самом деле – пусто кругом, тихо. Пуст плац с останками наглядной агитации, безжизненны окна казарм, распахнуты ворота гаражей. Только зелень живет на этой покинутой базе и птицы.

Вероника здесь дома, а ее спутник плетется за ней в очевидной робости, озирается по сторонам.

 - Так ты чего, одна тут и живешь? – спрашивает он.

 - Одна, - нехотя отзывается Вероника, открывая дверь офицерского дома.

 Длинный коридор, комнаты по обе стороны коридора. В одну из комнат и впускает Вероника Изюмова. Обстановка нехитрая, бедная обстановка (ничего такого электрического не наблюдается), но аккуратно все, прибрано. Большая фотография офицера на стене.

 Дверь в одну из соседних комнатенок открывает Вероника.

 - Здесь будешь спать, бросай свой рюкзак.

 - А ты где?

 - В другой комнате.

 - Не понял.

 - Чего тут понимать?

 - Ты зачем меня привела? Для совместного, любовного проживания, так?

 - Нет, не так.

 - Обижаешь…. Я тебе что, собачонка бездомная? Привела, накормила, коврик постелила…. Не, не пойдет.

 - Тогда вали отсюда, - напутствует Вероника Изюмова. – Выйдешь на дорогу, автобус будет через час.

 Но он не «валит». Он в комнатенку входит, опускает рюкзак на пол, садится на топчан.

 - Ничего, мягкий…. Знаешь, как надоело на жестком спать…. Слышь, а ты меня не боишься?

 - Я ничего не боюсь, - стоит в проеме двери Вероника. – Ну, остаешься?

 - А куда деваться?

 - Тогда выйди, я тут приберу.

Влажную уборку комнатушки проводит Вероника, подходит к окну. Окно выходит на плац.

 На плацу Изюмов громко песню маршевую поет, демонстрируя строевую подготовку, шаг печатает, четко разворачивается через плечо, отдает честь Веронике.

 Девушка отворачивается от окна и только теперь позволяет себе улыбнуться.

«Белые столбы», архив. Панов за просмотровым столом. На экране мелькают черно-белые кадры.

 - Это все? – спрашивает он у женщины в белом халате.

 - Есть еще одна часть из «Роковой страсти».

 - Неси, - просит Панов.

 Застывшее лицо на экране – лицо Вероники Листовской, огромные глаза  молят о чем-то.

 Загородный дом Гордина. Освещенная лужайка перед домом. На лужайке жена Бориса Михайловича и дети малые (мальчик и девочка) строят дом из пластмассовых панелей. Строят любовно, весело, хорошо им…

 Гордин за стеклом холла. Он бесстрастно наблюдает за своим семейством. Губы Бориса Михайловича шевелятся, будто он что-то хочет сказать, но обратиться не к кому….

  Зал для домашнего кинотеатра, несколько мягких кресел. В одном из них утопает Гордин.

 Жмет на кнопки пульта.

 Экран оживает тенями. Отрывки из старых черно-белых фильмов смотрит Борис Михайлович.   Обычная мелодрама: страсти - мордасти. Любовник, обманутый муж. Погоня. Стрельба из пистолета, трагедия.  Актриса  Листовская в отчаянии ломает руки.

 Гордин останавливает кадр.

 - Хороша, а? Скажи? – обращается он к Сергею Панову.

 - Хороша, - бормочет друг, утопая в соседнем кресле, – Была, только вся вышла. Нынче нет таких.

-         Быть того не может, - бормочет, вновь пуская изображение Гордин.

-         Чего не может-то? – вяло реагирует Панов.

Тут Борис Михайлович резко поднимается. Стоит перед экраном, лицом к другу.

-         Найди мне такую. Точно такую!

-         Сотым номеров в гарем? – зевает Панов.

-         Первым.

-         Ладно, - отмахивается друг. – Хватит шутки шутить. Это моя работа, не твоя – дурака валять… Я при тебе шут гороховый, а ты у нас умный и богатый. Тебе шутить не положено.

-         Я серьезно, - опускается в кресло Гордин. - Найди Листовскую, дам тебе деньги на фильм. Снимай свой шедевр.

-         Издеваешься, не хорошо издеваться над бедным служителем муз, - теперь уже поднимается Сергей Панов.

-         Повторяю для тупых, умственно неполноценных. Ты находишь актрису Веронику Листовскую – и снимаешь свой фильм..

-         Листовская Вера покойница вот уже восемьдесят лет с лишком. Тебе косточки доставить?

-         Не пошли, Серый, - хмурится Гордин. – Не надо пошлить. Мне нужна копия актрисы – живая копия, двойник. Такая должна быть, обязательно должна быть. Всему в этом мире есть копия.

-         И тебе?

-         И мне. Но меня искать не надо. Ты ее найди.

-         Мало ему живых баб, - ворчит Панов. – Покойницу ему подавай….Призрак…  Парашюта ему мало, альпинизма мало. Теперь ему приспичило с тенью трахаться. Экстрим!

-         Найди, - повторяет Гордин.

-         Аванс, - подумав, говорит  Панов. – Даром искать никто не будет.

-         Это понятно, - не спорит Борис Михайлович.

 Панов направляется к двери, но, взявшись за ручку, оборачивается.

-         Какая ты все-таки скотина! С жиру бесишься…. В Африке народ голодает, а ему черно-белую бабу подавай. Нет, пора вас всех раскулачить.

 Сергей Панов на лужайке и помогает веселой компании строить дом из огромных пластмассовых кубиков. Ему рады, Панов свой человек.

 Суть игры заключается в том, что дворец можно построить, а затем разрушить, потом опять построить без особых проблем….

-         Все! – командует невенчанная жена Гордина. ( Ее зовут Светланой). – В бассейн – и спать!

 Дети плещутся в бассейне. Светлана и Панов рядом сидят у бортика.

-         У тебя замечательные дети, - говорит Панов, увидев Гордина, – а мужик – скотина.

-         Чего так? – без особого интереса спрашивает Светлана.

 – Он мне бабу черно-белую заказал, из немого кино.  Покойницу, призрак. Совсем он у нас, Светик, того. Давай его в дурдом определим, на лечение.

 - И тебя вместе с ним, - говорит  женщина.

 - Это еще почему?

 - Он заказал, а ты искать будешь – какая разница.

 - Да ну вас всех! – машет рукой Панов, уходит.

Смотрит Светлана на детей.

– Жека, Катя! Хватит, вылезайте!

-         Ма, еще немного!

-         Хватит, спать!

 Светлана вытирает детей большим белым махровым полотенцем. Подталкивает их.

-         Все, бегом, по койкам!

-         Па, скажи ей! – хором канючат дети.

-         Сами сегодня, сами! – командует Светлана.

Дети послушны. Светлана и Гордин одни. Женщина опускается в кресло.

 - Работу придумал для друга? – спрашивает Светлана.

 - Ну, он же в простое. Пусть ищет, - негромко отзывается Гордин.

 Вновь зал с домашним кинотеатром. Все те же невнятные отрывки на экране. Все тот же Борис Михайлович в кресле. Входит Светлана.

-         Где Серый? – спрашивает Борис Михайлович.

-         Уехал. Задание твое исполнять.

-         Молодец.

-         Это точно, - Светлана, стройное создание, втискивается в кресло рядом с Гординым, смотрит на экран. – Красивая женщина. Хочешь ее?

-         Хочу, – признается Гордин, невольно обнимая жену.

-         А меня бросишь?

-         Брошу.

-         Совсем?

-         Совсем.

Но пока они вместе. И Гордин постепенно «заводится» от близости с женщиной в махровом халате на голое тело. Они любят друг друга неуклюже, в кресле, но любят страстно….

 А на экране простирает  к любовникам  руки давно почившая актриса Вера Листовская.

 Киностудия. Актерский отдел. У экрана компьютера немолодая женщина и Панов.

 На экране монитора идут чередой фотографии актрис, цветных фотографии. Перед монитором большой портрет Вероники Листовской.

-         Можно убрать цвет? – просит режиссер.

Женщина убирает цвет.

Теперь перед ними идут чудные женские лица в черно-белой гамме. Перед Пановым блокнот. В блокноте, время от времени, он делает пометки.

 Мелькает последняя фотография.

-         Все? – разочарован Панов.

-         Ты просил не старше 27 лет.

-         Она умерла в двадцать пять, - вздыхает Панов. – Давай-ка 5 номер, 7, 10, 14 и тридцать первый.

 Вновь на экране фотографии. Одна за другой.

-         Стоп! – командует Панов. – Попробуем всех, вытянем гримом, как думаешь?

-         Грим, Сережа, всесилен, – поднимается женщина. –  Вызов за чей счет?

-         Мой, - идет к двери Панов.

 Хорошая квартира у Панова: мебель антикварная, на стенах добротная живопись. Стол накрыт изысканно, даже свечи горят. «Командует парадом»  женщина по имени Ольга.

 Сидит она напротив Панова, внимательно на режиссера смотрит. Ест Панов с удовольствием. Большой он гурман.

-         У тебя новый проект? -  спрашивает Ольга.

-         Кто тебе сказал? – отвечает вопросом на вопрос Панов.

-         Какая разница…. Чей сценарий? Как фильм называется?

-         Нет никакого фильма…. Боб попросил найти актрису, похожую на Веронику Листовскую – вот и весь проект.

-         Зачем?

-         Понятия не имею.

-         Он негодяй – твой Боб, а ты при нем и шут, раб и сводник.

-         Обещал деньги на фильм.

-         Ты шут и раб за деньги, - ставит точку Ольга.

 Гримерная. Лучший гример студии пытается на живом лице актрис воссоздать черты кинозвезды начала 20 века. Он пользуется всеми средствами, работая над первой возможной копией.

 В «предбаннике» ждут своей очереди еще четверо девиц.

-         Не знаешь, когда пробы? – спрашивает одна.

-         Говорят, сегодня, - отвечает соседка.

-         Как фильм называется?

-         Понятия не имею…. Биографический, вроде, о Вере Листовской.

-         Говорят, она не умерла, - вступает в разговор третья актриса. – Ее чекисты убили. Она главному отказала в Одессе, ее и убили. Наверно фильм об этом.

-         Ой, девочки, - говорит четвертая девица. – Умерла, убили, какая разница…. Нам-то кушать надо – и все дела.

 Затем павильон. Пробы. Декорации под старину: столик на гнутых ножках, тяжелые гардины, мягкие кресла. Панов нервничает.

-         Страсть играй! Страсть! Он тебя покинул, ты готова застрелиться. Тебе не нужна жизнь без любимого.

   Актриса пробует играть страсть, но получается у нее это скверно.

   Панов в отчаянии.

-         Дайте ей пистолет! – кричит он.

Ассистентка подает девице оружие.

-         Стреляйся! – командует Панов.

-         А он не заряжен? – серьезно спрашивает девица, не без испуга рассматривая пистолет.

 Поздний вечер. Редкие огни освещают брошенное, запущенное донельзя строение. Здесь, под высоким потолком, когда-то существовало промышленное производство.

 По щербатому полу шагает большая компания, во главе с Борисом Михайловичем Гординым.

-         Кисельман по рейтингу первый, - услужливо сообщают ему. – Егоров - за углом с берданкой, вторым номером.

-         Пугач у него. У Егорова с портовым зарез, - спорят с услужливым. – Ему не до Зарайска.

Гордин останавливается, зорко оглядывает помещение.

-         Кто на фишках?

-         Я, Борис Михайлович, - вырастает перед ним широкоплечий коротышка.

-         Режь на треть, тогда возьмем.

-         Понял.

Во дворе горы шлака и ржавой стружки. Между ними автомобили – один другого роскошней.

 В джипе ждет друга Панов. Гордин садится рядом с ним.

-         Ну, домой теперь? – спрашивает он.

-         Куда? – думая о своем, спрашивает Гордин.

-         Ты же обещал, забыл, пробы….

-         Петя, - обращается к шоферу и телохранителю Борис Михайлович. – Брать эту рухлядь?

-         Какую рухлядь, ты же  сам просил! – возмущен Панов.

-         Погоди, я о деле… Ну, Петро, что скажешь?

-         Зачем? У нас своего утиля выше крыши, - сообщает Петя. – Ну, так куда едем?

-         Ладно, домой, - согласен с Пановым Гордин.

 Дом Гордина. Зал для домашнего кинотеатра. Режиссер показывает результаты труда Борису Михайловичу.

 Одна за другой демонстрируют горе покинутой возлюбленной актрисы. Руки ломают, пальцы «разбрасывают», рты черногубые открывают…

 Все. Гаснет экран.

-         Как тебе? – поворачивается к Светлане Гордин.

-         Катя Дворцова, как будто, похожа.

-         Как будто, - поднимается Гордин. – Пустые девки, - стучит себя по лбу. – Вот за этим пусто. Ищи, милый, ищи! Найдешь, женюсь на ней.

-         Шутишь?

Молчит Гордин.

 - Он не шутит, он жениться, - говорит Светлана. – На мне не женился, а на этой жениться, - встает и оставляет мужчин одних.   

 -     Так померли все эти невесты, со страстями, - помедлив, говорит Панов. - Нынче народ холоднокровный пошел. Рождаемость падает…. Где я тебе Листовскую возьму?

 -     Твоя проблема, Серый, только твоя.

  

 Редакция журнала. Ольга сидит у компьютера, на экране монитора текст. Читает его Ольга с явным отвращением. Резко поворачивается к Панову.

 - Скажи, за что мне такое? За что меня на самотек? Раньше на грязных бумажках присылали. Теперь Интернет - сеть всемирная! Почта электронная. Прогресс! А какая разница?

 - Поехали? – напоминает Панов.

 - Куда?

 - Ты же обещала.

 - Обещала, да, - выключает компьютер Ольга. – А мне что за хлопоты, что? Бобу – его чертовы мощи, тебе – фильм, а мне что?

 - Ничего, - честно признается Панов.

 - Вот именно, - тяжко вздыхает Ольга.

 Мрачные коридоры Центрального телевидения. Может быть и пространство огромного, пустого павильона. Стайка сотрудников увлекает за собой актера и ведущего передачи «Жди меня» Игоря Квашу. Здесь и настигает его Панов.

 - Игорек!

 Кваша живо поворачивается, рад Панову. Идут навстречу друг другу. Обнимаются, даже целуются.

 - Серый, как ты! Сто лет…

 - Живой пока.

 - В работе?

 - В простое.

 - Как Оля?

 - Да все нормально…. Слушай, тут одну девицу найти нужно, - Панов вытаскивает большую фотографию. – Вот ее.

 Сотрудники в сторонке послушно ждут артиста.

- Так это ж Вера Листовская, - удивлен Кваша. – Могила сам знаешь где.

-  Ее двойник нужен, точная копия.

-   Зачем? – мрачнеет ведущий.

-   Есть один проект.

 -  Нет, - возвращает ему фото Кваша. – Мы людей для людей ищем, а не для проекта. У нас передача серьезная: люди ждут, плачут, надеяться, а ты с игрушками… Звони, Серый, - уходит.

 - Я думал ты друг, - бормочет ему в спину Панов.

 - Друг, - поднимает, уходя, руку над головой Кваша. – Кто спорит. Только дружба дружбой, а служба… сам знаешь.

На стоянке у Останкино Ольга ждет в машине Панова. Тот садится рядом с ней злой, хмурый.

 - Ну, как? – спрашивает Ольга.

 - Мимо…. Едем к твоему генералу.

 Загородная трасса. В автомобиле Сергей Панов, за рулем Ольга. Панов что-то выскребывает из пакетика, жует.

-         Да перестань ты жрать бесконечно, - пробует остановить его Ольга.

-         Это я от нервов, - защищается режиссер.

-         Бред какой-то… Охота за призраком, - говорит, вздохнув, Ольга. – Зачем, кому это нужно…. И мы, взрослые люди, мотаемся куда-то, только потому, что у твоего дружка завелись лишние деньжата, а у нас с тобой их нет.

-         Лишних нет - это точно, - согласен Панов.

 Издалека, по звуку, будто к огромному  пчелиному рою они приближаются.

На самом деле – это полигон для гонок радиоуправляемых моделей автомобилей.

 Носятся они по нехитрому лабиринту, трамплинам полигона, а операторы, хозяева автомобилей, на возвышении стоят, вооруженные пультами с антенной. Один  из хозяев автомобилей в инвалидном кресле сидит. Он грузен и немолод, но на лице счастливая  улыбка. Он там, на полигоне, носится по кругу вместе со своей стремительной моделью.

 К этому человеку и поднимаются Ольга с Пановым.

 Инвалид рад Ольге, но он занят.

-         Подожди, подожди, - останавливает инвалид женщину, загоняя свою машинку на стенд, и только после этого, убрав пульт с антенной, позволяет себя поцеловать. Панову протягивает руку.

-         До ста разгоняю по прямой, - с гордостью сообщает Ольге инвалид. – Ты видела, до ста.

-         Не больше? – подсаживается к инвалиду женщина.

-         Больше нельзя… Ну, что у тебя?

-         У него? – кивает на Панова Ольга.

Инвалид смотрит на режиссера с некоторой брезгливостью.

-         Посажу я твоего гения, - говорит инвалид. – Сколько можно волынить. Слышь, Серый, ты женись на сеструхе, а то посажу.

-         Сажай, – разрешает Панов. – Нашел чем испугать. Творческий человек должен в тюряге посидеть, хоть годик.

-         А пожизненно не хочешь?

-         Нет, не хочу.

 Начинается новая гонка. Инвалид внимательно следит за сумасшедшими «каплями» железа на бензине.

-         Ну, что у тебя?

Панов протягивает инвалиду фотографию Веры Листовской.

-         Нужно в розыск объявить, по всей стране.

-         А кто это?

-         Какая тебе разница…. Преступница одна.

-         Шантажистка.

-         Вроде того.

-         Дело сложное, - бормочет, наблюдая за гонками, инвалид.

На листке блокнота Панов цифры чертит, протягивает листок человеку в коляске.

-         Этого хватит?

-         Вполне, - инвалид прячет листок в карман, поворачивает фотографию тыльной стороной. – Данные где? Фамилия, кличка, место рождения?

-         Листовская… В Одессе родилась, кажется в 1893 году.

-         Каком?

-         1893 –ем.

-         Оль, убери этого типа, - сует фотографию Панову инвалид. – Я тебе всегда говорил, что у него с головкой большие проблемы. Мы покойников не разыскиваем. Это по другому ведомству.

-         Погоди, Сень, я тебе все объясню, - подсаживается к брату Ольга. 

Но начинаются новые гонки. Инвалиду не до гостей. В его руках пульт, модель срывается со старта….

  Тем не менее, ксероксы множат фотографию звезды, одну за другой.

Город Листов. Большая лесопилка у железнодорожного узла. Сюда Вероника и приводит Изюмова. Хозяин предприятия, швыряет к подножию столба ремень и «когти».

 - Давай! – предлагает он Изюмову действовать.

 Тот ловко и быстро облачается в предложенную амуницию, пристегнувшись, забирается  на столб.

 Сверху подмигивает Веронике, даже песню петь начинает.

 - Возьму на испытательный, - говорит хозяин. - Зайди, дам бумажку для ментов, - и он быстро уходит.

 А Изюмов и не думает спускаться, сидит себе на верхотуре и песню поет во весь голос.

 - Долго тебя ждать? – кричит Вероника.

Нехотя спускается Изюмов, избавляется от спецодежды.

 - Ты за что сидел? – спрашивает девушка.

 - 158-ая, свет в поселке вырубил.

 -  А зачем?

 - Ребята попросили.

 - А им зачем?

 - Магазинчик один взяли…. Ну, барахлишко там разное унесли, на ящик водки хватило…. Я всего-то на полчаса и вырубил.

 - Успели, значит, за полчаса?

 -  Успели, - вздыхает Изюмов, но тут же его настроение меняется. Такой характер у человека: от тяжкого вздоха до радостной улыбки – один миг. – Хорошо наверху. Сверху все совсем другое. Так бы и жил!

 Гордин Борис Михайлович снова на объекте. Он тоже на высоте, в просторной, совершенно пустой квартире, стоит у окна. Внизу будто вся Москва: от края до края.

 За Гординым молчалива и неподвижна обычная свита.

 Гордин и компания на площадке. Кто-то жмет кнопки лифта, но безрезультатно.

-         Вот опять! – с досадой произносит кто-то. – Вечная история!

Гордину лифт, похоже, не нужен. Резко поворачивается, распахивает дверь на лестницу и по ступеням вниз, почти бегом. Один проем, другой… За ним, с шумом неуклюже сотрудники, кто-то падает, кто-то уже готов за сердце схватиться….

 А Гордин Борис Михайлович стремительно уходит от сотрудников вниз, по ступеням нового дома.

 Петя – шофер у распахнутой дверцы в джип. Гордин занимает свое место, Петя у руля. Гордин дышит прерывисто, не сразу восстанавливает дыхание.

-         Вам бы, Борис Михалыч, еще охрану, чтобы всегда рядом, - советует шофер.

-         Я, Петь, не глупый и не жадный, - говорит Гордин. – Чего мне бояться?… Все купил?

-         Рядом с вами.

-         И действительно рядом с Борисом Михайловичем большой торт и букет цветов.

 Кнопок звонка у двери много. Гордин ищет нужную, жмет на нее. Тишина. Жмет на все сразу – молчание в ответ.

 Пробует ручку, дверь открыта. Он попадает в знакомый коридор, идет к двери в комнату учительницы,  стучит. Вновь никто не отвечает Гордину, толкает дверь, она легко поддается.

 Для цветов он находит вазу, фото Листовской помещает на прежнее место.

 В комнате появляется хозяйка с чайником, надо думать, полным кипятка.

-         Слышу  кто-то топает, - говорит она. – А это ты.

-         Я, - не спорит Гордин. – Фотография вот, спасибо.

-         Тортик принес старой учительнице, цветочки …. Значит, опять будем чай пить с твоим тортом.

Тем не менее не торопятся они приступать к чаепитию. Смотрит на Гордина учительница.

 - Ну, говори, зачем пришел?

 - Фотографию принес.

  - Не ври. Какой-то ты встрепанный.

  Гордин молча поднимается, снова подходит к портрету Листовской.

 - Я тут парашютным спортом занялся, - помедлив, говорит он.

 - Ну и что? Ты и в школе ходил по кружкам разным… Я же помню, - поворачивается к нему Софья Захаровна.

- Тут другое…. Каждый раз лечу и не знаю: дерну кольцо парашюта или нет.

- Жизнь надоела?

- Надоела, - не спорит, возвращаясь к столу, Гордин.

- Это бывает, - вздыхает старая учительница. – Это, Борь, от власти, денег и славы. Меры человек не знает. Начинает ему казаться, что все дозволено…. Он и чудить начинает…. Детей твоих кто поднимет?

 - Деньги есть. Поднимутся и без меня.

 - Опять ты про мусор этот…. Отца никто не заменит…. Вот я своего и не помню даже, а у ребенка два костыля должны быть в жизни: отец и мать.

 - Выходит, я костыль? – усмехается Гордин.

 - Конечно… Мужик – он кто?  Пустое место или костыль. Третьего не дано.   

Утро. Город Листов. Изюмов в милиции. Капитан, лысый совершенно человек, его документы просматривает, поднимает глаза на посетителя.

 - А чего к нам-то?

 - Так знакомая одна, любовь.

 - Какая знакомая?

 - Вероникой зовут.

 - С лесопилки, что ли?

 - Угу.

 - Все ты врешь. Я Верку с детства знаю. Ей такой, как ты, на дух не нужен.

 - Выходит, нужен.

 - И жить у нее будешь?

 - Ну.

 - Любовь, говоришь?

 - Она самая, - врет Изюмов. - По переписке, - переходит на тон актерский:- «Ваш образ запечатлелся в моей памяти лучом света. Свет этот  освещает мои  тяжкие дни в скорбном узилище. Живу одной лишь мечтой о нашей встрече».

 - Ты и фрукт, - покачивает головой капитан.

 - Ананас, - не спорит Изюмов. – Ну вот,  а как встретились, так и сразу взаимно, значит, до гробовой доски.

 - Брешешь ты все? – поднимает на Изюмова глаза лысый офицер.

 - Обижаешь, начальник.

 - Я тебе уже не начальник, - записывает что-то капитан. – Ладно, иди.

 Выходит Изюмов из милиции, а тут, как раз, новые фото устраивают на стенде: «Их разыскивает милиция». Любопытствует Изюмов: все-таки приятно – наверняка не его разыскивают.  

 Убирает руку с кнопками развешивающий фото мент, и видит Изюмов фотографию Вероники.

 Вытягивается физиономия парня от изумления, вглядывается в фото. Может, ошибся? Нет, точно она.

 Лесопилка. Вероника учетчицей работает в разделочном  цехе. Визжат фрезы, грубой опилки. Уплывают доски на сортировочный стенд. Вероника мастером недовольна.

 - Ты чего, Пронин, сосны от осины отличить не можешь?

 - Где ты осину видела?! Где!? – спорит мастер.

 Тут видит Вероника Изюмова. Вид у парня взволнованный. Кричать ему приходится:

 - Поговорить нужно!

 Уводит Вероника Изюмова в тишину коридора.

 - Ну, говори. Только быстро. Мне некогда. Был в милиции?

 - Был…. Там, в общем, твой образ на стенде.

 - Какой образ?

 - Ну, фото: «Их разыскивает милиция». Розыск по стране, как опасную преступницу. Твое обличье, точно, зуб даю!

 - Слушай, мне не до шуток, - уходит девушка.

 Силой останавливает Веронику Изюмов.

 - Да не шучу я, - вытаскивает из кармана куртки фотографию. – Мент ушел, я и снял.

 Вероника рассматривает фото.

 - Рвать нужно когти, пока не взяли, - шепчет Изюмов. – Увидят – нет фотки - новую повесят. Тебя тут все знают. В Москву укатим вместе, у меня там эта, в журнале, редакторша, может и поможет чем. В большом городе не найдут.

 -   Дурак ты, - отдает фотографию Вероника. – Не я это. Похожа очень, но не я…. Иди, повесь на место.

 - Да ты чего, одна ряшка! Ты глянь, ты глянь!

 - У Глашки - ряшка, а у меня – лицо. Повесь, тебе говорят! – уходит Вероника в шум, визг, в грохот, в опилки….

 Делать нечего. Изюмов покидает лесопилку. У проходной урна. Оглянувшись, рвет он фото Веры Листовской на мелкие части, бросает их в урну.

    

 Офицерское общежитие. Поздний вечер. Изюмов и хозяйка сидят в ее комнате, чай пьют с сушками.

 - Хорошо бы со свиданьицем по рюмашке, - говорит Изюмов.

 - У меня сухой закон, - строго смотрит на гостя Вероника. –  Был тут один Виталик…. Хватит.

 - Какой Виталик? – настораживается Изюмов.

 - Какая тебе разница!

 - Ладно, я сам не большой любитель. Так, для порядка.

 - Для порядка чай пей.

 - Так испили уже.

 - Тогда спать ложись. Тебе завтра к семи.

 - Слышь, говорят писатели, поэты зашибали сильно, а вот я на больную голову – ни строчки. Это почему?

 - Спать иди, писатель, - гонит гостя Вероника.

 Вот она в своей комнате. Дверь скрипит, пропуская свет и Изюмова. Гость на пороге не задерживается. Дело не хитрое под одеяло юркнуть к спящей девице.

 Вероника будто и ждала этого, толчок – и скатывается Изюмов на пол. Садится Вероника. В руках у девушки топорик. Смотрит, как гость поднимается.

 - Голову рубить будешь? – спрашивает Изюмов.

 - Нет, чего другое.

 - Тогда я не согласный, - успокаивается Изюмов.

 Ночь. Сидит Вероника на ступенях крыльца в короткой, ночной рубашонке, курит. Хороша девица. Можно понять Изюмова. Он, в трусах, рядом садится.

 - Чего ж у тебя: телевизора нет, мобилы нет, одна девичья честь в наличии.

 - Тебе-то что? - нехотя отзывается девушка.

 - Ничего. Только понять не могу, зачем привела-то.

 - В помощь. Деньги нужны. Банк надо ограбить.

 - Чего? – даже приподнимается Изюмов. – Шутишь?

  - Шучу, - не сразу отзывается Вероника.

 - Хочешь, я тебе стихи почитаю, - осторожно предлагает Изюмов.

   - Читай, - без особого энтузиазма предлагает Вероника.

 На этот раз Изюмов в позу не становится и читает стихи без рисовки:

 - Прилетела в карцер муха,

   Прожужжала зло и глухо,

   И обратно улетела,

   Срок тянуть не захотела.

 - Все? – помедлив, спрашивает Вероника.

 - Это я сочинил, когда трое суток холодной дали…  Можно я тебя Викой звать буду? – спрашивает гость.

 - Вика – это Виктория, - говорит хозяйка. – А я Вероника.

 - Так больно длинное имя, язык заблудится.

 - Не заблудится.

 - А вот я некурящий, - говорит гость. – Весь положительный…. А ты бросай это дело. У курящих дети желтые родятся от никотина.

 - Какие дети, - гасит сигарету Вероника. – Ты чего мелешь?

 - Я тебя, Вика, полюбил, - говорит Изюмов. – Полюби и ты меня.

 - Вот так  сразу и полюбить?

 - А чего тянуть?…. Дело наше молодое, а время быстро бежит…. Не успеешь опохмелиться, как на пенсию пора.

 - Мне деньги нужны, - поворачивается к Изюмову Вероника.

 - Сколько?

 - Много.

 - Есть у меня пятьсот рублей. Бери, не жалко.

 - Не хватит пятисот.

 - А сколько? Опять ты про банк?

 - Да ну тебя, - отмахивается Вероника.

  Тут выкатывает на плац газик милицейский. Из машины выходит лысый капитан. Правда, на этот раз он в головном уборе.

  - Я тебе говорил, - шепчет Изюмов, жмурясь от яркого света фар, – рвать надо было когти. Банк ей подавай! Теперь поздно.

 - Петрова, ты!? – окликает милиционер Веронику.

 - Я.

 - Чего не спишь?

 - Не спится, - спокойно отзывается Вероника. – Курю вот. Стихи слушаю про муху.

 Отделение милиции. Капитан дежурному фотографию Листовской показывает. Для сличения он и привозит в отделение Веронику.

 - Она? – спрашивает лысый.

 - Точно! – кивает дежурный. – В камеру сажать?

 - Иди, Приходько, иди, - морщится капитан.

 Дежурный уходит.

 - Садись, Петрова, - предлагает начальник Веронике.

 Не слушается девушка.

 - Садись, тебе говорят! – кричит капитан.

 - Чего ты кричишь, дядя Сеня? – спрашивает Вероника.

 - Я тебе не дядя Сеня, а товарищ капитан…. Как мать-то?

 - Плачет все, - садится Вероника. – Хочет, чтобы дело пересмотрели.

 - Раньше надо было плакать…. Вот ты опять же!... Чего ты этого ворюгу пригрела?

 - Сама не знаю, - честно признается Вероника.

- Морока с тобой, - просматривает бумагу капитан. - В сопроводиловке не сказано задержать, сказано сообщить о месте нахождения…. Я с тебя все-таки подписку возьму о невыезде.

 - Бери, куда мне ехать, - не спорит Вероника.

 Ночь. У милиции сидит на скамеечке Изюмов, встает навстречу Веронике, берет  за «рога» велосипед.

 - Проспишь, утром на работу, - говорит ему девушка.

 - Не просплю…. Чего там?

 - Ничего.

 - Моя милиция меня стережет, так?

 - Так, - Вероника что-то ищет в карманах куртки.

 - Вот черт, курево забыла.

 - Держи, - протягивает ей пачку Изюмов. – Я прихватил…. Спички вот.

 - Заботливый? - закуривает на ходу Вероника.

 - Ну, – не спорит Изюмов. – Ты и не сказала, сколько тебе денег нужно?

 - Десять тысяч, зелеными, - поднимается Вероника.

 - А зачем?

 - Тебе-то какое дело?

- Сама предложила насчет банка. Есть идея.

- Ты чего, совсем? – косится на него Вероника.

 - Во дает, сама же…. Я что, я готов. Для любимой…. Всегда на стреме…. Ну, садись.

 Садится Вероника на раму, обернутую тряпицей, крутит педали Изюмов. Так они и едут.

 Утро. Дача в Подмосковье. Солидная дача. Забор высокий, охрана. Это знакомого нам инвалида так охраняют. Он перед домом у беседки, на той же  коляске. Рядом Панов и Ольга, фотографии рассматривают.

-         Она! – выдыхает режиссер.

-         Понял, что такое милиция? – спрашивает инвалид.

-         Понял, товарищ генерал.

-         То-то, – хмыкает инвалид. – Нет, Оль, что-то в нем все-таки есть. Понятливый, и то ладно…. Там адрес на обороте – и вперед!

 Ольга за рулем. Рядом с ней Панов карту разворачивает.

-         Так, как ты думаешь, сколько ходу до этого Листова?

-         Часа два без пробок.

-         А с пробками?

-         Месяц. Перестань задавать дурацкие вопросы!

 Лесопилка. Вероника занята обычным своим нехитрым  делом: лесоматериалы учитывает. Кричат ей от входа в цех, зовут, руками машут…

 У проходной Панов, Ольга и Вероника. Панов девушкой любуется.

 - Нет, быть не может! – восклицает он.

 - Вы кто? – спрашивает Вероника.

 - Фантастика! – покачивает головой Панов, настраивая видеокамеру.

 Неподалеку от проходной столб, на столбе Изюмов сидит с «когтями», занят ремонтом сети. Видит он сверху сцену у проходной, скатывается вниз, отстегивает когти…

 Снимает Панов Веронику.

 - Зачем это? – отворачивается девушка. – Вы кто, журналист?

 Вместо ответа подает ей режиссер бардовую книжечку и продолжает снимать Веронику, рассматривающую документ.

- Копия, - бормочет Панов, уставившись на смотровой экран. – Один к одному…. Порядок, можем ехать…. Спасибо, девушка.

  Вероника только плечами пожимает, отдает документ Панову, уходит.

 У лесопилки режиссер и Ольга садятся в машину. Тут их и настигает Изюмов.

-         Стойте! – говорит он. – Кто вы такие? Это по какому праву с чужого человека съемку делаете?

-         Стой!  – приглядывается к нему Ольга. – Изюмов, ты?

-         Я, - косится на женщину парень.

-         Беглый или срок кончился? – улыбается Ольга.

-    Все отмотал, - говорит Изюмов. – А я вас не узнал сразу.

-   Знакомься, - поворачивается к Панову Ольга. – Талантливый парень, Изюмов Игорь, отличный рассказ написал, пришлось напечатать.

-         Меня не Игорем зовут, Юрой.

-         Ладно, писатель, садись в машину, поговорим, - предлагает Панов.

 Нам понятно, что они объясняют в машине бедному Изюмову. Мы без звука, через стекла машины можем за этим объяснением понаблюдать. Нас финал этой сцены интересует.

 Изюмов помещается рядом Ольгой на переднем сидении, Панов сзади. Он объяснение и завершает:

-         Ну, парень, теперь ты понял! У него это блажь. Для него миллионом больше, миллионом меньше – без разницы, а тут такая удача.

 На удачу у Изюмова своя точка зрения. Ключи от машины уже в замке зажигания. Он эти ключи выдергивает и выскакивает из машины, идет прочь.

 Ольга и Панов не сразу приходят в себя. Изюмов успевает отойти на изрядное расстояние.

-         Ты чего, писатель! – кричит Панов, выбравшись из машины.

-         Стой! – бежит за похитителем ключа Ольга.

Тогда и Изюмов ускоряет ход. Бежит эта троица по горбатой улочке провинциального городка….

 Изюмов выскакивает в проулок к пешеходному мосточку через речушку, и там, на мостике, останавливается, поджидая преследователей.

 Панов не в форме, еле жив, тяжело дышит, за сердце хватается.

 Ольге спринт этот нипочем. Она готова настигнуть похитителя ключа. Похоже, ей даже эта погоня чем-то нравится.

-         Стой! – решительно командует Изюмов. – А то в речку выброшу! – он ключами трясет над мутной водицей, демонстрируя серьезность намерения.

 Ольга останавливается, а Панов садится прямо на травку у зарослей чертополоха.

-         Со мной пойдете, к ментам! – командует Изюмов. – До выяснения…. Ишь, чего надумали!

 Отделение: те же и лысый капитан.

-         За миллион – и все дела! Как рабу купить хотят, – шумит Изюмов. – Это они через розыск, как преступницу! Их самих за это!

-         Стой! – командует начальство. – Лимон нашими?

-         В баксах.

-         И кому такие деньжища? – интересуется лысый, с интересом поглядывая на гостей.

-         Вот этому, на кино. Он всю жизнь это кино мечтал снять, а Вероника похожа, а его друг при  деньгах иметь ее желает. Она на какую-то Веру Листовскую похожа, а его кореш эту покойницу полюбил! Причем тут  Вероника?

-         Имя одно, - тяжко вздыхает капитан, смотрит на Панова. – Этому, значит, миллион, а нам что? Мы, выходит, зря розыскные действия проводили?

-         Начальник! Ты чего лепишь?! – возмущен Изюмов. – Они же в розыск, как преступницу! Купить хотят живого человека! Может потом продать, как живой товар за бугор. Или на органы?

-         Чего? – не понимает капитан.

-         Ну, там сердце вынуть или почку….

-         Да ну тебя, - отмахивается милиционер…. Ты тут сбоку припеку. Устроил тут.

-         Говорил, что жених, - вспоминает Панов.

-         Жилец он, а не жених…. Квартирует  у Петровой, вчера только срок отмотал, - резко поворачивает начальник к Изюмову. - Еще захотел под суд? Отдай людям ключи!

 Никнет Изюмов, но делать нечего, отдает он ключи Ольге. Капитан уважительно, за руку, с гостями прощается…

 В кабинете остаются они вдвоем.

 - Да как же так, - сокрушается Изюмов. – Выходит, им все можно…. Как рабу…. Нет, я в газету напишу. Это чистый беспредел!

 - Пиши, - отмахивается лысый. – Иди отсюда! Работа у тебя есть, крыша над головой есть, чего еще надо?

 Уходит  Изюмов, но у самой двери останавливает его капитан.

 - Иди сюда!

Возвращается «писатель».

 - Садись.

 Он садится.

 - Слушай, - пристально смотрит на него начальник. – У Вероники отец в Чечне погиб, мать на складе работала при базе. Нашла себе замену, долго не плакала… Этот, новый, ее и втравил….. Я не вникал особо. В общем, срок она получила. Не знаю, была там ее вина, нет…. Петрова за мать, значит, почти все деньги с зарплаты и отдает за ущерб, квартиру в городе продала, вернулась в общагу офицерскую. Хочет на доследование подать, а как такое поднять без капусты. А тут такой фарт. Так что, жених, не мешайся под ногами. Уйди, а то отправлю тебе туда, откуда пришел. Понял?!

 Изюмов уходит, но у двери вновь оборачивается.

 - Ты чего лепешь, начальник, чего говоришь? Она чего, себя продать должна? Живую душу продать?

 - Ты мне не тыкай! – приподнимается лысый капитан. – И закрой дверь с той стороны!

  Трасса. Панов и Ольга в машине. Темно за окном, лесисто.

-         Надо же, на жениха нарваться, - говорит Панов.

-         Мерзкая история, мне этого парня жалко, - говорит Ольга.

- Он что и в самом деле писать умеет?- спрашивает Панов.

- Способный, может толк получиться. Жизнь знает со дна, а там черпай, сколько влезет…. Подучиться ему надо.

 - Думаешь, там любовь? – вздохнув, спрашивает Панов.

 - Не знаю…. Понимаешь …. этот Изюмов… Он – настоящий и Вероника….

 -  А мы с Бобом, выходит, игрушечные, - сердится режиссер.

 - Не знаю, - не сразу отзывается Ольга, увеличив на пустой трассе скорость, но тут глохнет мотор ее автомобиля. Ольга успевает только к обочине съехать, смотрит на панель. 

-           Черт! Заправиться забыла! Попали  мы с тобой, Серый!

Сидят молча на пустынной, ночной, лесной дороге. Свет фар позади. Ольга выскакивает из машины, голосует, но тщетно. Тяжелый грузовик проносится мимо….

 Они сидят рядом, обнявшись, на заднем сидении машины.

-         Ты Светку любишь, - говорит Ольга, - жену друга невенчанную любишь…. Я знаю, а меня не любишь. Светка – Дульцинея твоя, а живешь со мной. Тебе со мной удобно и приятно…

-         Перестань, - просит Панов. – Поехали лучше.

-         Как? Нам стакан керосина, а без стакана никак? Поговорим, Серый, давай о любви поговорим, - сонно бормочет Ольга. - Вот доставим мы эту девочку к Борьке, он на ней жениться, а ты к Светке под бочок, а я? Я с чем в раскладе? Ни с чем? – отвечает сама себе Ольга. – Тогда скажи, чего я тебя вожу? Чего суечусь-то?

-         Ты меня  любишь, - несмело предполагает Панов.

-         Есть немного, - согласна Ольга. – Только непонятно за что? Ты толстый, противный, бездарный, - она глаза закрывает, дышать начинает ровно, засыпает Ольга, положив голову на плечо Панова.

-         Я не бездарный, - со всем остальным режиссер готов согласиться.

-         Ты – гений, – сквозь сон бормочет Ольга. – Я тебя люблю.

 Снова за ними свет фар, грохот мотора, но не шевелится Панов, словно боится потревожить сон женщины. 

 Раннее утро. Загородный дом Гордина. Бассейн. К голубой, непорочной воде выходит, позевывая, сам Борис Михайлович в махровом халате. Сбрасывает халат, ныряет. Он не только гимнаст отличный, но и пловец первоклассный, загребает  мощно, на повороте сильно отталкивается от бортика, в общем, морщит воду «торпедой»…

 Гордин в машине, на выезде со своего ранчо.

-         Снег в Австралии выпал, - информирует его шофер и телохранитель – Петя. – Тони Блер поздравил тысячную, брачную пару этих … сексуальных меньшинств…. Мы новую ракету запустили с подлодки…

-         Зачем? – спрашивает Гордин.

-         Чтобы уважали и боялись.

-         Кто нас должен бояться?

-         Все, - решительно ставит точку Петя.

Он нажимает кнопку пульта, и ворота перед ними отходят в сторону.

Но за воротами стоит автомобиль Ольги, а рядом с автомобилем сияющий Сергей Панов.

-         Есть! – кричит он, подняв видеокамеру. – Она!

 Потом режиссер и Ольга сидят в джипе друга и показывают на маленьком экране видеокамеры снятое в Листове - у лесопилки: сердито смотрит Вероника на режиссера, потом рассматривает его документ. Вновь поднимает глаза на Панова.

    Молча смотрит на экран Гордин. Экран гаснет, но он все еще молчит.

-         Ну что? – нетерпелив Панов. – Копия?

-         Кто она? – спрашивает Борис Михайлович.

-         На лесопилке работает, учетчицей, - говорит Ольга. – Жених у нее есть.

 –  Ключи у нас спер от машины, - рассказывает Панов. - В ментовку затащил, арестовать хотел, но там у них начальство – котелок варит…. Да, причем тут жених? Ну что, везти девицу?

-         Глаза Листовской, сила есть, но надо бы на большом экране посмотреть, - отзывается Гордин.

-         Что там смотреть? – не уступает Панов. – Копия! Один к одному… Привезу, на живую посмотришь.

-         Ладно, вези, - разрешает Борис Михайлович.

-         Какие вы все-таки негодяи! – говорит Ольга.

Компания рассаживается  по машинам.

-         А зовут-то ее как? – распахнув дверцу, окликает друга Гордин.

-         Вероникой, как ту – это судьба!

Гордин дверцу закрывает. Петя включает передачу.

 Ольга начинает разворот. Джип проскакивает мимо.

-         Что там дальше? – спрашивает у шофера Гордин.

-         Зенит у Динамо выиграл 2 на 0 … В Ираке полицейский участок рванули, двадцать погибших. В джунглях Амазонки племя нашли дикое, все голые и одни корешки едят….

-         Большое племя? – без интереса спрашивает Борис Михайлович.

-         Не сказали, - выруливает на трассу Петя. – Думаю, маленькое…. На корешках не очень-то, хоть и голые…

 Домой они вдвоем возвращаются. Изюмов  Веронику везет на велосипеде.

 - Это хорошо, это фарт, - говорит Изюмов. – Пятой женой пойдешь в гарем. И то лучше, чем на опилках горбатиться.

 - Почему это пятой? – не понимает Вероника.

 - Ну, может седьмой…. На деньги гарем купить не проблема…. Ничего,  мамашу из зоны вытянешь. Он тебе бабок-то подкинет. Ты торгуйся. Они, крутые, любят, когда торг…. Значит и цена есть настоящая.

 - Чего ты мелешь? – сердится Вероника.

 Тут Изюмов перестает педали крутить. Останавливается, повернувшись к Веронике.

 - Нет, ты мне скажи?! Почему одним все, а другим – ни хрена! Почему в мире такая несправедливость?!

  - Ты объясни, наконец, по делу, чего орешь?

-         Что объяснять? – трясет головой Изюмов. – У них все схвачено - проплачено…. Этот, вчера,  с камерой, за лимон тебя сторговал…. Девушка им нужна, похожая на  какую-то актрису…. Она уже померла давно, а им двойника подавай…. Так, потехи ради!… Сволочи! Все у них… Ненавижу!…. Сегодня и явятся за тобой…. Вот увидишь!

-         А тебе-то что? Какое дело? Я тебя второй день вижу. Ты мне никто.

-         Так? – помедлив, спрашивает Изюмов.

-         Так, - кивает Вероника.

 Тогда вручает девушке руль бывший заключенный, уходит. Вероника смотрит ему вслед.

-   Погоди!

Останавливается Изюмов, но спиной стоит к Веронике. Подкатывает она к гостю.

-         А молодой он, миллионер этот? – спрашивает Вероника.

-         Откуда я знаю!

-         Мог бы и узнать…. Одно дело - молодой, а другое, когда  какой-нибудь гнилой старикашка с соплей под носом, на протезе и одноглазый.

-         Почему на протезе? – удивлен Изюмов.

-         Ну, олигархов этих взрывают постоянно, стреляют в них, покушения всякие…

-         Я не шучу! – пристально смотрит на Веронику Изюмов. –  Крутые, все у них проплачено. И мент твой меня гонит. Вот грозил: мешать буду, он меня и загребет по новой.

-         А ты испугался? – искоса смотрит на парня Вероника.

-         Весь дрожу.

-         Нет, конечно, - крепко подумав, говорит Вероника. – Если с соплей, на протезе и одноглазый, нам это не подходит. Как он меня возить будет на велосипеде?

 Сцена типичная для Москвы: протестный митинг у стройплощадки. На месте зеленых насаждений Гордин собирается строить дом-башню. Здесь уже блоки, строительная техника, милиция, но здесь же жильцы окрестных домов с самодельными плакатами: «Площадку для детей под нож!», «Прибыль за счет здоровья!», «Долой ПРС!» и так далее.

 К площадке подкатывает джип Гордина. Отчаянный мужик Борис Михайлович: как обычно шагает он во главе свиты прямо к цели, а цель – конфликтная зона. Тут его узнают.

-         Гордин! – кричит один из стариков с плакатом. – Бей его, гада!

И сплоченная группа разгоряченных жильцов бросается на Бориса Михайловича. Телохранитель – Петя с помощью милиции отбивает атаку, но одна из горячих гражданок все-таки достает Гордина древком от плаката.

 Бориса Михайловича почти что насильно уводят в машину.

 Смотрит Гордин из джипа и оцепления на разгневанных граждан.

-         Давай этого, - он показывает  шоферу на самого шумного, активного гражданина.

 Петя приказ исполняет. Гражданин упирается, но, смягчившись, занимает место рядом с Гординым.

-         Как звать? – резко спрашивает Борис Михайлович.

-         Эдуардом, - как-то даже испуганно смотрит на Гордина гражданин.

-         Я что для себя строю, Эдик? - раздраженного говорит ему Борис Михайлович. – У меня с крышей все в порядке. Сколько людей без жилья, а вам плевать. У вас все тип-топ, а там хоть трава не расти.

-         Сквер здесь, детская площадка, - бормочет без прежней агрессии гражданин. – Не позволим.

-         Позволишь, - убежденно говорит Гордин. - Земля в городе дорогая, пойми ты это, каждый метр на вес золота, а площадку можно перенести, сорок деревьев по проекту остается…. У тебя, Эдик, лично какая причина плакатом махать?

-         Дом – башня, солнце застит, а у меня квартира, как раз, напротив, на втором этаже, цветы на балконе, - бормочет гражданин.

-         Плохо, Эдик, - брезгливо констатирует Гордин. – Совсем плохо. Стыдно мне за тебя. Сколько бедолаг без жилья, а ему «солнце застит». Нет, Петя, у людей совести.

-         Нет, - подтверждает шофер.

-         Ваш дом всем солнце застит! – раздается неожиданный вопль гражданина.

-         Беда, - не спорит Гордин. – Всем хочется жить одновременно и в городе, и в деревне, чтобы и солнышко, и цветочки, и чистый воздух, а так не бывает. За все платить надо. Когда-нибудь, может быть, начнут такие просторные города строить, но это уже не при нас…. Какие цветочки-то, Виталик?

-         Флоксы, - тихо отзывается гражданин. – Моя жена флоксы любит.

-         Хорошо, - подумав, говорит Гордин. – Тебе лично предоставим обмен. Нам твою квартирку, а тебе апартаменты в новом доме. Договорились?

 Молчит гражданин.

-         Как фамилия?

-         Булкин, - бормочет гражданин.

-         Запиши, Петя, Эдуард Булкин.

 Шофер, вытащив из «бардака» блокнот, выполняет просимое.

-         Свободен, - говорит гражданину Гордин. – Иди, и чтобы этого безобразия больше не было. Строители должны работать спокойно. Все понял?

 Булкин кивает и выбирается из машины. Идет он к  группе протестующих жителей совсем другим человеком, что-то начинает говорить людям с плакатами без прежнего пафоса…. И никнут плакаты….

 - Вот сволочь, - наблюдая за всем этим, роняет Гордин.

  - Кто такой? – интересуется шофер.

 - Ты человечество любишь? – вместо ответа спрашивает Гордин.

 - Люблю, - улыбается Петя. – Особенно женскую часть… Ну, куда едем? В контору?

-         Домой…. Устал я что-то.

 И вот сидит наш уставший герой в тренировочном костюме перед экраном домашнего кинотеатра. Рядом в кресле Светлана.

 На экране Вероника из городка Листова. Хорошая музыка фоном, а не хаос шумов из лесопилки.

Смотрит на Веронику Гордин и отдыхает всей душой.

-         И вправду копия Листовской, - говорит Светлана.

Борис Михайлович только головой покачивает согласно.

-         И девчонка, похоже, хорошая…. Не пойдет она за тебя.

-         Это еще почему?

-         Ты гнусный, конченный тип, а она – ангел! – Светлана резко поднимается и выходит из зала.

 А Гордин нажимает невидимую кнопку, кресло его, с мягким жужжанием, принимает новую форму, и в нем Гордин занимает горизонтальное положение. И в этом положении он прогоняет пленку с Вероникой еще раз….

  Комната Вероники. На столе шампанское, икра в банке, разносолы всевозможные из местного магазина, а еще большой букет цветов в трехлитровой банке с водой.

 - Когда успел? – удивлена Вероника.

 - В обед сгонял.

 - Все деньги потратил?

 - Нет, чуток осталось….. Гуляем, девушка, на прощание!

И вот они гуляют. Едят с аппетитом. Изюмов в железные кружки шампанское разливает.

 - Да пей ты! Шампань – не алкоголь, одно баловство…. Будем здоровы!

 - Будем, - не спорит Вероника, коснувшись губами края кружки.

 - Музыки у тебя нет, - жалуется Изюмов. – Хоть бы радио… Слышь, я свистеть умею…. На зоне в УВЧ, на самоделке свистел… Говорят, художественный свист, - и он насвистывает мелодию танго. – Можно вас?

 Поднимается Вероника. Не умеют они танцевать, топчутся неуклюже, только свистит Изюмов замечательно.

 Вероника шрам замечает на запястье кавалера.

 - Здесь резал из-за медички?

 - Здесь, точно…. Кровищи было.

 Потом и без свиста двигается парочка по тесной веранде.

 - А этот Виталик, он где? – спрашивает Изюмов. – Ну, который маму твою…

 - Где-то живет, - тихо отвечает Вероника. – Кто его знает где.

 - Сволочи они, мужики, - говорит Изюмов. – Падлы все, как один…. Найду я его и кончу гада.

 -  Ты лучше свищи, - просит Вероника.

 И он вновь свистит, и двигаются они по веранде под эту нехитрую музыку.

А в доме Гордина  явный непорядок. Жена от Бориса Михайловича уходит. Вот она в одной из своих комнат последние вещи швыряет в сумку.

 Гордин, как всегда, невозмутим, произносит негромко:

-         Лишнее это.

Лучше бы он молчал.

 - У нас, между прочим, сегодня юбилей, - говорит Светлана. – Ровно десять лет, как живем вместе… Вот уже детей двое…. И, знаешь, каждый день я ждала, что ты мне скажешь: «Светик, солнышко, я тебя люблю, давай поженимся».

 Молчит Гордин.

 - Каждый день, понимаешь! – кричит женщина. – Каждый день…. Я все терпела ради этого дня. Всех твоих баб, все твое равнодушие…. Все, с меня хватит.

-         Лишнее это, – рискует повторить Гордин.

Светлана, устала бедная, садится на кровать.

-         Ты болен, Боря, - говорит она. – Ты очень болен. Ты никого не любишь. Ты даже на своих детей смотришь так, будто стараешься вспомнить, как их зовут.

Гордин и на это обвинение никак не реагирует.

Тут шофер - Петя появляется.

-         Бери это, - кивает Светлана на вещи.

Уносит сумки телохранитель, следом за ним уходит Светлана.

Из окна, сверху, видит Борис Михайлович, как грузят вещи в багажник, как размещается в одной из его машин все семейство Гордина, как медленно движется автомобиль к расходящимся воротам.

 Утром будит Вероника постояльца.

 - Вставай, на работу пора!

 Изюмов один спит в своей комнатенке. Вскакивает сразу в одних трусах. Руки раскидывает, грудь делает с напружкой. Ничего особенного нет в фигуре Изюмова: кожа да кости, но сам себе он нравится.

 - Как я тебе? – спрашивает Изюмов.

 - Красавец, - сухо констатирует девушка, – только порченный.

 - Чем это? – обижен Изюмов.

 - Росписью, - показывает на татуировку Вероника.

 И вот они завтракают: чай и остатки былого пиршества.

 - Может ты этому буржую и не глянешься, - говорит Изюмов.

 - Кому?

 - Ну, который на протезе.

 - Может и так, - не спорит  Вероника,  убирая со стола.

 - Хочешь, стихи прочту? – поднимает на девушку глаза Изюмов.

 -Давай, - замирает с тарелками в руках Вероника.

 Читает стихи Изюмов:

 - Поставьте памятник деньгам.

   К чему кривить душой.

   Все поклоняются богам

   С набитою мощной…

 Везет девушку Изюмов по улочке поселковой.

 - Вот ты спроси, какая у меня мечта? – на ходу спрашивает он.

 - Какая?

 - Прибываю я самолично в столичный город, беру такси, еду и вижу у ноги чемоданчик такой аккуратный – дипломат. Выхожу из тачки, его прихватив. В переулке тихом открываю, а в таре баксы зеленые, каждая пачечка в банковской упаковке…. Нет, лучше евро – они надежней…. Настоящие деньги. Сто пачечек таких, по тыще в каждой.

 - Хороший сон, - говорит Вероника. – Ну, а дальше что?

 - Я бы тебе все и отдал…. Ну, оставил малость на компьютер. Все писатели нынче на компьютере пишут.

 - Спасибо, - помедлив, отзывается Вероника.

 - За что?

 - За деньги в чемодане, - серьезно говорит Вероника. – И за стихи.

 Лесопилка в звуке. Курилка. Вдоль облупленных стен скамьи. Сидит девушка на скамье, в руках фотографию вертит. На фото Гордин. Изюмова в комнате не видно, а вот Панов и Ольга в наличии.

 - Не старый, - говорит Вероника. – Красивый.

 - И богатый, - дополняет Панов.

 - Мама у меня на зоне, - поднимает на режиссера глаза Вероника. – Нет ее вины, пересмотр дела нужен, адвокат хороший и вообще…

 - Это я тебе сделаю просто так, без всякого, - говорит Ольга. – У меня брат генерал милиции. Выпустят твою матушку, а этого посадим, - кивает на Панова.

 - Меня-то за что? – улыбается режиссер.

 - За сводничество.

 Тут дверь распахивается. На пороге стоит гневный Изюмов. Много чего он хочет сказать собранию, но не успевает.

 - Уйди отсюда! – строго смотрит на парня Вероника. – И дверь закрой!

 Не смеет ослушаться Изюмов.

 -  Ну, псих мой дружок, псих, на всю голову, - говорит после длинной паузы Панов. – Ну, втемяшил себе в башку, что влюбился. В тень влюбился, да еще немую…. Тоска, значит, а это во спасение…. А ты свои проблемы решишь. Разве можно так  жить?

 Молчит Вероника, все на фото Гордина смотрит. Наконец, отбрасывает фотографию, поднимается.

 - Ладно, - говорит Ольга Панову. – Пошли. Ты нас извини, девушка.

 Но Панов оставлять скамью в курилке не хочет.

 - Пятнадцать лет мечтаю этот фильм снять, - говорит он. – Сколько раз себе говорил: вот сниму хоть раз от души - и можно помереть.

 Вероника к окну отходит.

 - Люди почку отдают родным, плоть живую, - продолжает в отчаянии Панов. – А тут всего ничего: смотрины!

 Перед Вероникой площадка перед цехом. Марширует по ней Изюмов. Бешено он это делает, яростно, до седьмого пота…

 - Поехали, я отпрошусь на работе, - не поворачиваясь к гостям, говорит Вероника. – Только сейчас, сразу….

 Перед машиной. Вероника прощается с Изюмовым так.

 - Едешь все-таки?

 - Еду.

 - К нему?

 - Не знаю куда…. Еду и все.

 Молчит Изюмов, смотрит под ноги, вдруг стихи бормотать начинает: «Пирожные бывают с ядом, а пайка хлеба - пропуск в рай,  что нам во вред, что станет благом? Не различай, не различай….

 - Ты здесь живи! –  с нервом, даже со страстью говорит Вероника. – Ты не уезжай. Ты меня жди!

 Тут только поднимает на девушку глаза Изюмов, но  она уже спешит к автомобилю, где ее  ждут Панов и Ольга.

  Выбираются они трассу. Машин немного. Скорость приличная. Поворачивается к Веронике Панов.

 - Не грусти, девушка, это как в лотерею выиграть, - говорит он. – Один раз в жизни такая удача. Живет человек в массовке, кормится хило, а тут вдруг главная роль.

 - Врет он все, - роняет Ольга. – Ты его не слушай.

 - Я и не слушаю, - отзывается Вероника.

 - А кого ты слушаешь? – вновь поворачивается к ней Панов.

 - Себя, - помолчав, говорит Вероника.

  Гордин и выходной отдыхает: сидит он перед экраном домашнего кинотеатра, любуется своей любимой актрисой немого кино…. Не останавливая изображение, выходит из зала…

 Идет по длинному коридору опустевшего дома….

 Потом в холле смотрит через окно на пустую травную площадку, заваленную пластмассовыми блоками игрушечного дома.

 На этой площадке сам дом строит….

 Затем он в детской, включает компьютер, шумную игру, на полную громкость включает он детскую забаву: какую-то войну с инопланетянами-пришельцами…

 Гордин в комнате с тренажерами заправляет проигрыватель с колонками диском. Гремит музыка, сотрясая стены. Гордин под музыку выжимает штангу, затем вертит педали «велосипеда»….

 Дом наполняется шумами. Гордин и в холле включает на полную громкость телевизор…. Ему не нужен телевизор, Борису Михайловичу нужен шум. Он заселяет дом шумами.

 Но вот он покидает орущий дом на машине. За рулем Петя.

-         Значит, дружить они не хотят, а газ им давай по дружбе, - рассказывает он. – Эта… Лопес мужика поменяла. Грудь себе нарастила и поменяла…. Корабль наш в Дании арестовали…. Кайфует команда, да? – шофер, выруливая на шоссе, поворачивается к Гордину. – Куда едем, Борис Михайлович?

-         В город, - помешкав, командует Гордин.

 Район пятиэтажек.

 - Здесь, кажется, - говорит Гордин. – останови.

 Лифта нет. Борис Михайлович поднимается по лестнице, находит дверь нужной квартиры, звонит… Тишина, он снова давит  на кнопку звонка.

 Легкие шаги, дверь распахивается. На пороге парашютистка – Лиза, легкий халатик небрежно на плечи наброшен. Удивлена Лиза.

 - Вы?

 - Я, - улыбается Гордин.

 Но тут за спиной Лизы появляется усатый инструктор. В трусах инструктор семейных и тельняшке.

 - Гордин? – удивлен усач. – Ты чего это?

 - Да так, - бормочет Борис Михайлович. – Привет! – откозыряв, поворачивается, спешит вниз по  лестнице.

 Инструктор выходит на площадку, кричит ему вслед:

 - Ты чего приходил-то?

 В ответ лязг входной двери. Быстро уходит Гордин.

 Это пешком, не в машине. Ездой такое передвижение назвать трудно. Ближе к центру города попадают они в дикую пробку. Обречено смотрят несчастные водители на дорогу.

-         Куда ты их отвез? – спрашивает у Пети Гордин.

-         К маме с папой, - усмехается шофер. – Да не расстраивайтесь так, Борис Михайлович…. Как там: баба с возу, кобыле легче. Отдохнете. Вернутся, никуда не денутся.

-         Это кто кобыла – я!? – вдруг, криком, спрашивает Гордин.

Петя в полном замешательстве, что-то бормочет в ответ.

-         Кто кобыла, кто?! – Гордин почти в истерике требует ответа. И ответа не дождавшись, выскакивает из машины.

-         Вы куда, куда!? – кричит ему вслед и в полной растерянности телохранитель.

-         На метро! – бросает ему через плечо Борис Михайлович.

Дергается шофер и телохранитель, но машину в пробке не бросишь. Нечеловеческим усилием удается ему прибиться к тротуару. Там он джип бросает, но поздно – не видит Петя хозяина в людской толпе….

Забавное зрелище – наш миллионер в  метро, куда он ни разу не спускался за последние 15 лет жизни. Отсутствие опыта в езде на общественном транспорте – чревато  беспомощностью исключительной.

 Он и в очереди не стоял давным-давно, а тут хвост к кассе….Лихорадочно ищет наличность, чудом находит бумажку, сгребает сдачу, роняя медики….

 Дергается Борис Михайлович у турникета, никак не может найти щель, в которую нужно опустить купленный проездной. Делает он это под бдительным, обеспокоенным  взглядом постового.

 Постовой так и не решается подойти к Гордину, с турникетом ему помогает справиться хорошо воспитанная девочка лет десяти.

 Борис Михайлович чуть не падает, ступив на ползущие ступени эскалатора. Мама воспитанной девочки с улыбкой смотрит на Гордина.

-         Приезжий? – спрашивает она.

Борис Михайлович кивает.

-         Первый раз в метро?

-         Первый, - не спорит Гордин.

 Потом он едет стоя в битком набитом вагоне, а тут еще начальственный голос по громкой связи:

-         Всех пассажиров просят освободить вагоны. Поезд дальше не пойдет.

Остановка. На платформе толпа ждет поезда, но зря. В толпу на платформе вливаются несчастные пассажиры подошедшего поезда….

 Тут только Гордин начинает понимать, что такое настоящая давка. Толпа на платформе неподвижна по причине почти полной невозможности этого самого движения. Чуть ли лицом к лицу с Гординым – Виталик,  гражданин протестующий, но готовый к компромиссу. Он узнает Бориса Михайловича. На лице Виталика изумление, затем глаза загораются мстительным блеском.

-         Ты?

-         Нет, не я, - говорит Гордин.

 И тут нашему спортсмену становится плохо. Каким-то чудом протискивается он к ближайшей каменной скамье. И так худо выглядит Гордин, что сидящая там старушка уступает ему место с краю.

 Борис Михайлович на это место  и плюхается. Старушка роется в сумочке, достает оттуда таблетку.

-         Глотни, - говорит она Гордину, прибавив к таблетке бутылочку с водой. – Поможет…

Держится этот мир на добрых людях. Помогает таблетка Гордину. Выбирается он из метро, топает вдоль торгового центра у наземной станции. Вид у Гордина сильно помятый и несчастный.

 Покупает Борис Михайлович букет цветов, но тут видит он  ходячую рекламу, немолодой бородач, с бурно раскрашенным призывом на спине и груди, ковыляет среди досужей публики.

 Гордин взгляд отвести от ходячей рекламы не может. Бородач замечает это.

-         Чего уставился?

Гордин виновато отводит глаза в сторону.

- Слушай, друг, - подходит к нему бородач. – Постой за меня пять минут. Тебе все равно ждать.  Я тут по делу сбегаю, на пиво дам.             

 Борис Михайлович неопределенно плечами пожимает и бородач, недолго думая, вешает ему на шею рекламу и убегает.

 Стоит наш герой с букетом цветов в руке, весь в рекламе, на которой лихо начертано: «ЛУЧШИЕ ДОМА ПО ВСЕМУ ГОРОДУ ОТ БОРИСА ГОРДИНА!»

 Оживает мобильник в кармане нашего миллионера. С трудом (щиты рекламы мешают)  вытаскивает Гордин аппарат из кармана.

-         Борис Михайлович, вы где? – слышит он взволнованный бас Пети.

-         Нигде, работаю! - и Гордин жмет кнопку отбоя. 

  Сидит Гордин под абажуром с кистями в  комнатенке Софьи Захаровны

 - Борька! Ты сегодня снова всклокоченный, - говорит старушка,– Опять парашют открыл поздно.

 - Я придумал. Вас отселят на время. Сделаем здесь ремонт – и вся квартира в вашу собственность.

 - Все семь комнат.

 - Все.

 - В мою собственность?

 - В полную.

 - Не врешь?

 - Софья Захаровна!

 - Ну, и что я буду делать одна в семи комнатах? Гулять, как в лесу?

 - Не знаю…. Сами говорили – родное гнездо, родились здесь…

 - А что? – оживляется старая учительница. – Пансионат устрою для одиноких стариков, бесплатную крышу со всеми удобствами. Слушай, Борька, это идея! Ты гений!

   Мелодия сотового телефона. Борис Михайлович раскрывает трубку, слушает.

  - Да, вези конечно…. Буду через час.

 Отбой. Гордин смотрит на старую учительницу.

 - Вашу бабушку везут, - говорит он.

 - Кого? – ничего понять не может Софья Захаровна.

Дом Гордина.  Вот они и вдвоем, в просмотровом зале, перед большим плазменным экраном, на котором вновь привычная тень Веры Листовской.

 Гордин покоится в своем механическом кресле. Где-то здесь и Вероника, но мы ее до поры до времени не видим, только слышим.

 - Ну, похожа на тебя? – спрашивает Гордин.

 - Немного, - отзывается Вероника.

 - Немного, - с усмешкой повторяет Борис Михайлович. – Копия… Встань перед экраном.

 Вот тут-то мы и видим Веронику в ее затрапезном платье, рядом с роскошным декольте бурно жестикулирующей Листовской.

 - Нравится она тебе?

 - Кто?

 - Актриса на экране.

 - Не очень, - осторожна Вероника. – Больно много руками размахивает.

 - Это немое кино, – терпеливо объясняет Гордин. – Вместо слова – жест…. Замуж пойдешь за меня, Вероника?

 - Когда? – растерянно спрашивает девушка.

 - Да хоть сейчас, - поднимается Гордин.

 - Нет, - говорит Вероника.

 - Правильно, - не спорит Гордин,  тянется к пульту, жмет на кнопку. Экран гаснет. Борис Михайлович поднимается.

 - Поздно уже. Пошли, покажу твою комнату.

 Они в коридоре, на втором этаже. Гордин открывает дверь одной из комнат. Вероника не решается переступить порог.

 - А она запирается?

 - Кто? – не сразу понимает Гордин.

 - Дверь?

 - Запирается, запирается, - успокаивает девушку хозяин, – не бойся. Спокойной ночи.

 Она не боится, но все-таки поворачивает задвижку замка, потом наша серьезная героиня начинает везти себя как ребенок. В спальне ей нравится все. И все она пробует весело:  на ощупь, на вкус, на запах.

 Матрац широкой кровати, все ящики тумбочки, столик на колесах, телевизор включает под потолком, раздвигает и сдвигает планочные шторы на окне….

 Осторожно открывает еще одну дверь, за дверью большая ванная комната, сразу же заливает ее яркий свет….

 И вот уже Вероника в ванной, в пене, Счастлива так, как умеют быть счастливы только дети. 

 Сад «замка». Проснулась Вероника. Очень нравится ей строить дом из кубиков. Она и строит. Один из легких блоков отлетает в сторону. Поднимает блок Вероника и вдруг видит в траве детский тапок, поднимает она его, вертит в руках…. Не хочется ей больше строить дом.

 Так, с тапком, она и появляется на кухне, где неуклюже возится с завтраком Гордин.

 - Любишь тосты? – поворачивается он к Веронике.

 - У вас тут дети живут, - Вероника осторожно опускает тапок на мрамор у раковины.

 - Жили, - отзывается Гордин. – Чай будешь, кофе?

 - Ваши дети?

 - Мои.

 - А где они теперь?

 - Какая разница? – сухо отзывается Гордин. – Ешь быстрей. Ехать нужно.

 - Куда?

 - На работу. Высокий и красивый еще и работать должен.

 Петя за рулем джипа, рядом с ним Гордин, за ними Вероника.

 - Так, - начинает Петя. – Все про газ сегодня. Туркмен-баши хочет цены на газ повысить, где-то какую-то Газу бомбят.

 - Помолчи, - просит Борис Михайлович, раскрывая папку с документами.

 Столица за окнами машины. Совсем непривычное зрелище для Вероники.

 И в это же утро не слушается девушку Изюмов. Не собирается ее ждать, где приказано. У ворот базы он голосует, и подбирает голосующего первый же грузовик.

 - Закурить есть? – спрашивает его шофер, набирая ход по пустой трассе.

 - Не курю.

 - А чего я тебя подобрал? – обижен шофер.

 - По доброте, - смотрит на него Изюмов.

 - А, тогда ладно, - улыбается шофер.

 Стройплощадка. В привычном, энергичном стиле ведет за собой подчиненных Гордин.  

 Все это видит из окна машины Вероника.

 - Он дома строит? – спрашивает девушка у Пети.

 - Строит, ремонтирует, продает, - отзывается шофер, «рыская» по эфиру.

 - Это хорошо, - говорит Вероника. – Много людей бездомных.

 - Бездомные здесь жить не будут, девушка поворачивается к ней Петя. – Сама-то откуда?

 - Из Листова.

 - Где такой?

 - Далеко.

 Петя не уточняет. Ловит он нужную волну, слушает музыку, удобно устроившись.

 Гордин вдруг останавливается, поворачивается к машине, к Веронике, улыбается девушке, и Вероника несмело, осторожно улыбается Гордину.

 И вот уже Изюмов в электричке битком-набитой, стоит в тамбуре, прижатый к двери, к которой «нельзя прислоняться». Большой город наступает на Изюмова дымящими конусами бетонных пирамид, корпусами заводов, пробками на дорогах….

 Другая стройка. Теперь уже промышленного масштаба. Теперь уже Вероника рядом с Гординым. Приглядывается к девушке его команда, но делает вид, что думает об одной работе.

 - Южный корпус отдашь Филонову, пусть доводит, - отдает команду Гордин. – И здесь все!

 Уходит команда. Позади Гордин и Вероника.

 - Устала? – спрашивает девушку Борис Михайлович.  - Приодеться бы тебе, - оглядывает ее Гордин с ног до головы.

 - Зачем? – пугается Вероника.

 - Для красоты, - улыбается Борис Михайлович.

  Ресторан. Очень приличное заведение. Публики совсем нет, а официантов множество. Музычка звучит тихая, ностальгическая.

  Панов сидит в нише, на бархате диванов, а Гордин с Вероникой медленно танцуют.

 -  Ты и в самом деле  на Листовскую похожа, - говорит в танце Гордин. – Очень талантливая была актриса. Глаза какие-то особенные, как у тебя

- Я не умею танцевать, - говорит Вероника.

 - Ерунда, - улыбается Гордин. – Все отлично…. Ты поживешь у меня, Вероника? Если понравится, останешься, если нет – уйдешь. Все в этой жизни просто, не так ли?

 - Зачем я вам?

 - Не знаю, - еле слышно отзывается Гордин. – Кабы знать… Нужна, наверно, раз ты здесь.

 Молчит Вероника, и вдруг:

 - Это неправильно, когда дети живут, а потом их нет.

 - Господи, опять ты, - вздыхает Гордин. – Дети еще будут…. Вот у нас с тобой.

 - У нас? – удивленно смотрит на Бориса Михайловича Вероника.

 - Почему бы и нет, - улыбается Гордин.

 - Не хочу больше танцевать, - останавливается девушка.

Гордин и Вероника возвращаются к столу. В свечном сумраке Борис Михайлович усаживает девушку рядом с собой.

 - А вы смотритесь, - одобряет Панов.

 - А ты не очень, - разливает вино Гордин. – Бегать надо, совсем растолстел.

 - Это не от еды, а от нервов, - защищается Панов и в доказательство нервно поднимается, потому что в зал входят Ольга и Изюмов.

 Ольга сразу находит их глазами, шевелит пальцами над головой. Изюмов, как и положено, мрачен. Женщина подводит его к столику. Вероника на приход Изюмова  реагирует спокойно, будто так и должно быть. Пришел – и пришел.

 - Знакомьтесь, - говорит, усаживая парня, Ольга. – Писатель Юрий Изюмов.

 - Ты с ума сошла, - шипит Панов.

 Гордин - умница сразу понимает, что-то здесь не так. Изюмов только на Веронику и смотрит.

 - Я тебя ждал, ждал, - говорит он. – И надоело…. Поехали домой.

 - Это кто такой? – спрашивает у Ольги  Гордин.

 - Писатель, сказали тебе! – вскакивает Изюмов. – Думаешь, все купил, все купишь?! Все можно купить?! – кричит он и, схватив со стола столовый нож, идет на Гордина.

  Официанты замирают в ужасе, но Гордину, как будто, нравится такой поворот событий. Жестом он останавливает официантов, с улыбкой поднимается  навстречу Изюмову.

 - Ненавижу! – кричит Изюмов. – Все вы гады! Ненавижу!

 Вскакивает Панов в полной растерянности, а вот Ольга и Вероника спокойны.

 Гордин  без труда с Изюмовым справляется: нож выбит из его руки, летит в угол, один удар, второй – и бедный парень в нокдауне, поднимается, вновь лезет в драку.

 На этот раз Гордин демонстрирует борцовский прием. Вот он над поверженным Изюмовым, но тут Вероника бросается на Гордина, колотит она его, что есть силы кулачками – по голове, по спине, отчаянно колотит и молча.

 Тогда отпускает Гордин Изюмова, уходит к столику, оттуда и смотрит, как поднимает Вероника  гостя, как вытирает кровь платком с его губ, как шепчет ему что-то на ухо.

 Строем надвигаются на нарушителя спокойствия официанты и охрана заведения.

 - Стоять! – командует им Гордин.

 Бравые ребята послушны, только глазами провожают Изюмова и Веронику, покидает эта пара ресторан, не прощаясь. Девушка обнимает, поддерживает Изюмова. Вот и нет их.

 - Ну, ты даешь, - шипит на Ольгу  Панов.

 - А чего? – недоумевает женщина. – Он меня в редакции нашел, весь в соплях и страданиях….  Скис твой «лимон» баксов, - ехидничает Ольга.   

 - Это мы еще посмотрим, - Панов торопится следом за Изюмовым и Вероникой.

- Ты такой сильный, - говорит Ольга Гордину. – Ты такой отважный. Побил бедного мальчика. Герой…

- Прекрати! – требует Гордин.

 - Тебя тоже, между прочим,  побили….

 - Может быть, - Борис Михайлович и не спорит.

 - Знаешь, в чем твоя беда, - говорит Ольга. – Ты разницы не знаешь между игрой и жизнью. Вот эти ребята живут, а ты играешь…. Ты игрок, Боря, только не в домино и карты, а в жизнь…. Это, дорогой, наказуемо.

 - Кем наказуемо?

 - Жизнью, милый, жизнью…. Или смертью.

 На эту реплику Гордин реагирует остро. Резко подняв голову, смотрит на Ольгу.

 Возвращается Панов, грустный возвращается.

 - Укатили, - говорит он, принимаясь за остывшую еду. – На автобусе. Потом электричкой, говорят, домой…. Я подвезти предложил, отказались… Уехал мой лимон, шедевр уехал… Я плачу, Боря, я рыдаю….

 - Брось, - отмахивается Гордин. – Получишь  свои денежки…. Вероника эта, чудная девчонка. Жаль, что так вышло…. А с этим драчуном у нее что, любовь?

 - Похоже на то, - говорит Ольга.

 - Ладно, будет и им подарок на свадьбу.

  - Да здравствует наш богатенький Буратино! Какие мы замечательные, какие благородные! – иронизирует Ольга.

 - Серый, уйми свою женщину, - советует другу Гордин.

 - Помолчи, а? – просит, жуя, Панов.

 Тамбур. Стоит Вероника в шикарном платье, курит.

 Изюмов дым нюхает с явным удовольствием.

 - Табачок у тебя, вкусно пахнет.

 - Что? - не слышит его Вероника, занятая своими мыслями.

 - Да так, - говорит Изюмов. - Письмо одно вспомнил. Прочесть?

 - Ну, прочти.

 Он становится в привычную позу и начинает: "Милая моя! Не знаю, как так получилось, но думаю о тебе целый день и даже ночью ты мне снишься. Вот вчера мне приснилось, что мы с тобой, хоть еще не старые, а у нас золотая свадьба. И все нас поздравляют и кричат "горько", и мы целуемся крепко, так, будто у нас не полвека позади, а всего лишь медовый месяц...

 Он читает письмо дальше, но нам это не так уж важно. Пусть будет перестук колес. Этого достаточно.

 Салон самолета. Борис Михайлович вновь сидит напротив Лизы. С мертвым, безучастным лицом сидит.

 - Извини, так получилось, звонить надо, - пригибается к нему Лиза, почти кричит под рев мотора.

 Не отвечает Гордин, будто не слышит….

 Потом он летит  к земле, летит на смертельной скорости, летит и орет нечто неразборчивое. На этот раз Борис Михайлович Гордин играет не в жизнь, а в смерть.

 Земля, смазанная скоростью падения, летит ему навстречу, но «смазка» эта вдруг переходит в привычное мелькание кадров немого фильма и бег черно-белого материала застывает неподвижной тенью ушедшей звезды, ее молящими о чем-то огромными глаза.

 Может быть, глаза эти заставляют Гордина очнуться. В последний момент,  рвет он кольцо парашюта…

 Удар тормозит  падение, но подняться с земли Гордин не в силах. Купол тащит его за собой. Руки все-таки целы, изогнувшись, он расстегивает замок парашюта.

 На скорости мчится к «камикадзе» по полю машина «скорой помощи». Бежит с криком и размахивая руками, сутулый инструктор….

 А Гордин лежит на спине, смотрит в небо с растерянной улыбкой боли. Живой человек – Борис Михайлович Гордин.