ПАСТЕРНАК, КАК ЗАЛОЖНИК ВЕЧНОСТИ

День Поэзии № 2010

К 120-летию Бориса Пастернака

Сергей МНАЦАКАНЯН

ЗАЛОЖНИК ВЕЧНОСТИ (ТРЕТИЙ ВЕК ПАСТЕРНАКА)

 Боже мой, он родился в ХIХ веке! А мы уже живём в ХХI. Почему же так лихорадочно, так горячечно волнуют эти стихи, посвящённые совсем другим революциям – революциям 1917 года:

 В кашне, ладонью заслонясь,
 Сквозь фортку крикну детворе:
 Какое, милые, у нас
 Тысячелетье на дворе?

 А ведь и в самом деле, какое?

 Пастернак – поэт вечного и... одновременно сегодняшнего дня. Всё, что происходит в его поэзии, – это не зависит от злобы дня, даже если полностью с этой жгучей «злобой» совпадает в некоем пастернаковском душевном зеркале:

 В трюмо испаряется чашка какао,
 Качается тюль, и – прямой
 Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
 К качелям бежит трюмо.

 А изумительное стихотворение «Образец». Его уже полвека назад, вспоминая о давнем, привёл в своих мемуарах Илья Эренбург, а оно запомнилось на всю жизнь:

 Все жили в сушь и впроголодь,
 В борьбе ожесточась,
 И никого не трогало,
 Что чудо жизни – с час.

 Здесь весь Пастернак. Прошло 90 лет. Полки магазинов полны продуктами, а люди всё равно живут впроголодь. Это – душевный голод, и он неутолим. Набитые ширпотребом магазины нужны людям, но разве это заменит стихи?
 Иногда памятные даты ошеломляют. Так, например, как эта: 10 февраля 2010 года исполнилось 120 лет со дня рождения Бориса Пастернака. Это невероятно ещё и потому, что сегодня постоянно ощущение его присутствия в современной российской литературе. Да и не только в литературе. Но и в русской жизни. Может быть, этим объясняется постоянное обращение к творчеству Бориса Леонидовича. Причём это не только апологетика. Это и попытка посмотреть на поэта даже не критически, а резко отрицательно. До сих пор нет согласия в вопросе об отношениях Пастернака и Ольги Ивинской. Все попытки бросить тень на драматический знаменитый сегодня роман влюблённых сердец – это, скорее, решение вопросов собственности и наследия. Конечно, в быту Пастернак был, как и любой крупный человек, противоречив и небесспорен. Спорно и качество экранизаций пастернаковского «Живаго». Но творческая жизнь гения не остаётся в своей эпохе, она опережает нашу. Мне тоже довелось несколько раз обратиться к образу Бориса Пастернака. Несколько лет назад я написал большой материал, посвящённый выходу его полного (или почти полного) собрания сочинений. Замечательное издание! И я понимаю, как мало сказано о Пастернаке –одном из гениев русской поэзии ХХ века. Он понимал предназначение поэта как бесконечный духовный труд:

 Не спи, не спи, художник,
 Не предавайся сну.
 Ты – вечности заложник
 У времени в плену.

 Это стихотворение 1956 года. Он сам был заложником вечности. «Доктор Живаго» уже написан. До мирового скандала – всего один шаг. Пастернак сделал этот шаг в полном понимании происходящего.
 В своё время Маяковский в своём знаменитом пособии «Как делать стихи» заявил о гениальности Пастернака, опираясь на строфу из его прекрасного любовного стихотворения «Марбург» (1916, 1928), которую привёл неточно:

 В тот день всю тебя от гребёнок до ног,
 Как трагик в провинции драму Шекспирову,
 Носил я с собою и знал назубок,
 Шатался по городу и репетировал.

 Признать гениальность соперника – для Маяковского было отважным поступком. Великий футурист, он ведь тоже был трагиком. И он понимал, что такое стихи. В этой строфе он изменил одно слово «таскал я с собой». Он бы – таскал. Пастернак – носил. Ноша жизни была невыносима и прекрасна.
 Конечно, говоря о Пастернаке, можно было бы припомнить и горькие просчёты его жизни... Опаску, с которой он отнёсся к возвращению Марины Цветаевой из эмиграции. Или, например, ту ситуацию, когда он дрогнул в разговоре со Сталиным, отзываясь об Осипе Мандельштаме... А кто бы не дрогнул на его месте из советских писателей тридцатых годов?
 Это читается в его автобиографическом эссе «Люди и положения». В насыщенном именами и раздумьями очерке поэт очерчивает круг своей жизни, вспоминает друзей и собратьев по поэзии, мучительно вспоминает Маяковского, признаётся в любви к Цветаевой.
 В книге «Сестра моя жизнь» – невообразимый трепет народной революции. От «Сестры…» кровеносные сосуды напрямую тянутся к роману «Доктор Живаго». О «Докторе» написаны целые полки книг. «Стихи из романа» – отдельная глава в творчестве поэта. Строки испепеляющей страсти:

 Мело, мело по всей земле
 Во все пределы.
 Свеча горела на столе,
 Свеча горела.
 ..........................................
 На озарённый потолок
 Ложились тени,
 Скрещенья рук, скрещенья ног,
 Судьбы скрещенья.

 Эти стихи стали в своё время сенсацией. Им подражали. Книга, посвящённая Цветаевой, называлась «Скрещение судеб». Даже суровый Ярослав Смеляков, ныне благополучно забытый, как и многие классики советской поэзии, написал этим же размером и в этом ритме стихотворение о югославских партизанах «Югославская свеча».
 У Пастернака было звериное чутьё на время. В своей внутренней эволюции он прошёл путь от невнятицы футуристических опытов десятых годов прошлого века до стихов последней поэтической книги «Когда разгуляется» (1956–1959), полных веры и глубочайшего внутреннего смирения:

 Природа, мир, тайник вселенной,
 Я службу долгую твою,
 Объятый дрожью сокровенной,
 В слезах от счастья отстою.

 Судьба была исполнена. Жить оставалось несколько кратких лет. Он отстоял свою службу.
 Сегодня принято, скорее, читать о поэтах, чем перечитывать самих поэтов. А что если просто возьмём и перечитаем Пастернака...
 Тем более, что уже пять лет в книжном обиходе России находится полное собрание сочинений Пастернака в одиннадцати томах. Поэт любил прогулки, особенно в его любимом Переделкино. Давайте мы тоже совершим краткую прогулку по страницам собрания сочинений Бориса Леонидовича.

ВОСПОМИНАНИЕ О ФЕВРАЛЕ 1966 ГОДА

 Зимой 1966 года на книжном рынке, который в те годы назывался «чёрным», тем более, что светлого не было, и «дислоцировался» в Проезде Художественного театра, ныне Камергерском переулке, в зимних сумерках я купил с рук синий том Пастернака в Большой серии «Библиотеки поэта» (1965 года). Улицу заметало снегом, было зябко, за книжниками присматривали менты. Помню, что стоил он мне рублей пятнадцать, если не больше, примерно десять номиналов – в те годы немалые деньги за книгу стихов. Даже Пастернака. Этот том ещё отличался объёмистым предисловием Андрея Синявского, которое в это время уже выдирали из библиотечных экземпляров. Только что прошёл суд над Синявским и Даниелем. Такое было тогда многоуровневое время – всё происходило почти одновременно: и судилище над Пастернаком, и выход его книг и предисловия, написанные «из-под полы», отсутствие в стране свободного рынка – и нелегальная толкучка книголюбов в самом центре Москвы… Плюс пастернаковские цвета – синее, сумерки, вьюга, народ под снегом…. Как не вспомнить через сорок лет знаменитое, пастернаковское, вычитанное из книги, прочтённой залпом, и запомнившееся на всю жизнь:

 Мело, мело по всей земле,
 Во все пределы.
 Свеча горела на столе,
 Свеча горела.

 В те годы сам Пастернак был такой негасимой свечой практически неподцензурной поэзии. Только вдумайтесь в эти парадоксы советской жизни: запрещённый роман и свободно опубликованные в синем томе стихи из этого самого запрещённого романа!.. Если то и был казарменный социализм, который сегодня ещё обличают наши недавние псевдодемократы, прекрасно, кстати, устроенные в той самой обличаемой ими «казарме», но был он обществом значительно более справедливым и стабильным, чем сегодняшнее. Хотя, конечно, и «казарменного» в жизни хватало. Подобные противоречия имели место на каждом шагу в общественной жизни нашей страны 60-80 годов ХХ века. Однако понадобились десятилетия не только советской, но и российской жизни, чтобы к читателю пришёл полный Пастернак.

ВЕСЬ ПАСТЕРНАК НА ВЕС

 Издательство «СЛОВО/SLOVO» предприняло отчаянную попытку: издать одиннадцать томов гениального поэта, практически всё написанное его рукой. Почему отчаянную? Потому что сегодня, говоря о поэзии, хочется задать вопрос: кто читать-то будет? Правда, хочется на него ответить: читатели найдутся. И не только читатели, но и покупатели, что сегодня звучит не менее актуально. В 1966 году – всего десять номиналов, а нынче для кого-то месячная зарплата. И всё же… Ведь это первое Полное собрание сочинений одного из гениев ХХ века, оно составлено сыном поэта Е.Б. Пастернаком и его женой Е.В. Пастернак. Перед нами практически итог столетия существования Бориса Леонидовича Пастернака в советской и русской культуре. Собрание печаталось два года – 2004 и 2005, но в розничную продажу отдельные тома не поступали. Издательство выпустило в свет полный комплект собрания, и только после этого одиннадцатитомник предстал перед читателем.
 Распахнём тома этого прекрасно изданного свода пастернаковского вдохновения, его жизни, насыщенной трудами и раздумьями. Как прошла эта жизнь? Так, как вздохнул сам поэт:

 Он жаждал воли и покоя,
 А годы шли примерно так,
 Как облака над мастерскою,
 Где горбился его верстак.

 Общий вес представленного нам Собрания – восемь килограммов текста в плотных цвета пожухлого осеннего с позолотой листа в жёстких переплётах! Тираж, увы, всего пять тысяч экземпляров. Для примера – советский пятитомник поэта был издан в 80-е годы трёхсоттысячным(!) тиражом. Задумайтесь: триста тысяч экземпляров...

ТОМ I. СТИХОТВОРЕНИЯ 1912-1931 ГОДОВ

 В давние, ныне легендарные года на стихи Пастернака откликнулся Осип Мандельштам: «Стихи Пастернака почитать – горло прочистить, дыханье укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза». Марина Цветаева не скрывала своего восхищения. В статье «Цветовой ливень», посвящённой книге «Сестра моя жизнь» она, великая поэтесса, передаёт своё искреннее волнение от встречи с чем-то непередаваемым словами: «Пастернак – большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих были, некоторые есть, он один будет. Ибо, понастоящему, его еще нет: лепет, щебет, дробен, весь в Завтра! – захлебывание младенца, – и этот младенец – Мир. Захлебывание. Пастернак не говорит, ему некогда договаривать, он весь разрывается, – точно грудь не вмещает: а – ах! Наших слов он еще не знает: что-то островитянски-ребячески-перворайски невразумительное – и опрокидывающее. В три года это привычно и называется: ребенок, в двадцать три года это непривычно и называется: поэт. (О, равенство, равенство! Скольких нужно было обокрасть Богу вплоть до седьмого колена, чтобы создать одного такого Пастернака!)
 Самозабвенный, себя не помнящий, он вдруг иногда просыпается и тогда, высунув голову в форточку (в жизнь – с маленькой буквы) – но, о чудо! – вместо осиянного трехлетнего купола – не чудаковатый ли колпак марбургского философа? – и голосом заспанным – с чердачных своих высот во двор, детям:

 Какое, милые, у нас
 Тысячелетье на дворе?»

 Им очаровывались навсегда. Я уже упомянул о ревности Маяковского. Пастернак вспоминал о своей дружбе с Есениным. Пример Пастернака кружил головы. Появились даже неологизмы «пастернакипь» и «напастерначить». Это относилось к эпигонам поэта. Ему следовали в творчестве. Даже почтенный Валерий Брюсов в первые советские годы не выдержал искушения. О прочих даже не говорю. Правда, эпигоном Пастернака оставаться было невозможно. Он поражал молодых поэтов, как корь, как оспа. Как ни крути, оспины все – пастернаковские. Кто вовремя не отказался от пастернаковского щебета и словесной метели, кончался как самостоятельный поэт. На памяти не осталось ни одного подражателя. А почему? Да потому, что подражать Пастернаку невозможно!
 В первый том входит пастернаковская классика: книги стихов «Сестра моя жизнь», «Поверх барьеров», гениальная «Высокая болезнь», роман в стихах «Спекторский» и другие совершенно неповторимые вещи.

ТОМ II. СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-1959 ГОДОВ

 В эти годы начинается эволюция поэта, который постепенно – не то что бы отказывается от своего раннего творчества, но начинает вмешиваться в тексты старых стихов, что-то править, что-то распрямлять. Поэт стремится к ясности мысли, к стройности стиха. В эти годы он написал несколько новых поэтических книг. В их число входят шестая книга стихов «Второе рождение», «На ранних поездах», последняя книга «Когда разгуляется. И конечно, стихи из романа «Доктор Живаго». В своде пастернаковских стихов этих лет истинные шедевры:

 Природа, мир, тайник вселенной,
 Я службу долгую твою,
 Объятый дрожью сокровенной,
 В слезах от счастья отстою.

 тступаясь от лица», отстоял свою трагическую службу.

ТОМ III. ПРОЗА: ПОВЕСТИ, СТАТЬИ, ЭССЕ

 Проза Пастернака для многих начиналась его автобиографическим очерком «Люди и положения». В своё время опубликованный в «Новом мире», этот очерк многих привёл в ярость, но ещё больше порадовал тех, кто ждал этой встречи с недавним прошлым. Пастернак вспоминал о детстве, о Скрябине, о самоубийствах друзей и знакомых – Маяковский, Есенин, Фадеев… Пастернак вспоминал Эренбурга, признавался, что «долго недооценивал Цветаеву», признавался в любви к своим грузинским друзьям – Паоло Яшвили и Тициану Табидзе… Ясная, глубокая, гармоничная проза. Ещё не переиздавались книги давних лет, соединенные с «Людьми и положениями» тайными нитями сродства. Из тридцатых годов в наших библиотеках возникали уже пожелтевшие от времени замечательная «Охранная грамота» и «Детство Люверс», в каких-то альманахах перепечатывались «Воздушные пути» и «Апеллесова черта». Всё это сошлось воедино в третьем томе вместе с «Первыми опытами» пастернаковской поэзии, набросками его юной прозы и ранними редакциями повестей. И снова Марбург «Охранной грамоты», и восемнадцать лет, и Райнер Мария Рильке, и неповторимая Венеция, великая Венеция русских поэтов и, конечно, возвращение в Москву: «В домах желтели огни, как звездчатые кружки перерезанных посерёдке лимонов. На деревья низко свешивалось небо, и всё белое кругом было сине».

ТОМ IV. РОМАН

 Углубляться в историю создания романа «Доктор Живаго» и скандала, связанного с передачей романа на Запад, его публикации, присуждением Нобелевской премии и т.д., наверное, не стоит. Это возможность другого разговора. А вот сравнить существование романа в его советском прошлом и сегодня, думается, интересно. Потому что в советские времена аура запрета заставляла читать эту книгу другими глазами. Как и многие книги, исключённые из культурного обихода советского читателя, роман читался и сквозь призму запрещённости. Сегодня он читается иначе. Может быть, это более точное и правильное восприятие романа. Мне хочется обратиться к нескольким его киноверсиям. Последняя, многосерийная – уже российская. Но и западные работы и наш фильм почему-то так и не смогли выразить пастернаковское видение мира, природы, души. В российском телесериале есть вроде бы всё – и прекрасный подбор актёров, и уважительное отношение к демонстрируемому на экране прошлому, и немало режиссёрских и актёрских находок. Вот только одного не хватает в этом фильме – самого Пастернака, закадровой тени гения. Кто знает, может быть, подлинная экранизация романа ещё впереди? Главное, что роман «Доктор Живаго» наконец-то обрёл свободу… Сегодня его оценка не зависит от идеологических барьеров, политической борьбы и прочих рамок. А что если все-таки зависит? Когда-то за этот роман одни Пастернака возненавидели, а другие полюбили на всю жизнь. Сегодня подобное отношение к книге, скорее всего, невозможно. Вот только не знаю, хорошо это или плохо для русской литературы...

ТОМ V. РАЗНОЕ

 Этот том объединяет самые разные вещи, вышедшие из-под пера поэта. Это статьи, рецензии, предисловия. Драматические произведения. Литературные и биографические анкеты. автобиографии. Неоконченные наброски. Стенограммы выступлений. Проще, всё то, что набирается в архиве писателя в течение десятилетий и для него самого не всегда представляет ценность. Другое дело – всё это собранное в объёмном томе полного собрания сочинений. Причём снабжённое весьма подробными комментарии. На последнем, не выделенном особо, хочется остановиться. Каждый том Пастернака оснащён подробным комментарием, и комментии эти расширяют творческое пространство каждой книги, впускают в неёё дополнительные исторические, культурные, биографические реалии поэта, его эпохи, судеб тех, кто соприкасался с жизнью поэта. Перед нами непридуманное окружение поэта и его произведений.

ТОМ VI. СТИХОТВОРНЫЕ ПЕРЕВОДЫ

 Мы не сообщим читателю ничего нового, только подчеркнём, что практически всю свою творческую жизнь Пастернак – помимо собственного творчества – посвятил искусству перевода. Он переводил с разных языков, много с языков народов Советского Союза, мировую классику – Гёте или Шекспира. Многие его переводы стали фактом советской и русской культуры. Один «Гамлет» чего стоит! Или «Фауст». До сих пор звучат переводы Пастернака из западной поэзии, его стихотворные переложения армянских, грузинских, украинских, испанских, бельгийских поэтов. Классическими признаны его переводы из, например, Николая Бараташвили. Знаменитое стихотворение «Мерани», за которое брались многие русские поэты. Или вот, например, замечательное стихотворение «Цвет небесный, синий цвет»:

 Это синий, негустой
 Иней над моей плитой.
 Это сизый зимний дым
 Мглы над именем моим.

 Здесь надо добавить, что переводы Пастернака – это, в основном, вольные переложения предоставленных поэту подстрочников. В итоге он писал своё по чужой канве.

ТОМА VII, VIII, IX, X. ПИСЬМА ПОЭТА

 Письма Пастернака – это яркая часть истории советской литературы. Может быть, просто нашей истории. Не все любят читать чужие письма – и в этом есть свой резон. Но письма великих – это совсем другое дело. Конечно, свои письма Пастернак писал, понимая, что когда-нибудь они будут напечатаны. И это набрасывает на переписку Пастернака особый отсвет: это – литературные письма, ещё не проза, но уже и не переписка частного лица. Кому писал Пастернак? Марине Цветаевой и Сергею Боброву, Исааку Бабелю и Николаю Тихонову, Ромену Роллану и Ольге Фрейденберг, Александру Фадееву и Дмитрию Шостаковичу, Исайе Берлину и Осипу Мандельштаму, Анастасии Цветаевой и Варламу Шаламову... Это только малая часть его корреспондентов. Переписка Пастернака позволяет заглянуть за кулисы его жизни, многое понять и сопоставить совершенно неожиданным образом. Четыре тома переписки поэта принадлежат не только ему, не только литературе. Они помогают понять ХХ век – век Пастернака.

ТОМ XI. ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ

 Обычно воспоминания современников – это наиболее интересная и уязвимая сторона жизни больших поэтов. В чём слабость жизнеописаний великих людей. В том, что авторы их пытаются жизнь великого человека расчленить на мелкие детали. Это неизбежно ведёт к измельчанию образа, к уменьшению масштаба личности творца. Что же получилось в данном случае? Каков Пастернак у воспоминателей ХI тома? А вспоминают поэта десятки друзей, знакомых очевидцев его жизни. К списку воспоминаний, ранее известных, прибавились новые и имена... Уже хрестоматийны воспоминания Александра Гладкова. Вот Виктор Боков, в пользу которого Пастернак отказался от издания одной из своих книг. Татьяна Толстая (не путать с сегодняшней!). Лев Горнунг. Корней Чуковский. Эдуард Бабаев. Замечательные «Мне 14 лет» Андрея Вознесенского. Валентин Берестов, Эмма Герштейн. Сын – Евгений Пастернак. Всего более сорока человек, из воспоминаний которых складывается вдохновенный и во многом трагичный образ поэта. Неповторимая жизнь.

CD

 Скорее всего в 50-е годы прошлого века Пастернак ещё не мог представить свои творения на компьютерном диске. Ну, а кто тогда мог? У этого собрания сочинений есть как бы 12-й том – это приложение к собранию, представленное на CD. Приложение немалое – почти пятьсот мегабайт, которые помогли запечатлеть драматические переводы поэта, включая пьесы Шекспира, Калдьдерона и другизх классиков, полный текст поэмы Гёте «Фауст», уникальный фотоархив, объединивший двести фотографий поэта и сюжетов, связанных с ним. Помимо текстовых и фотоматериалов сюда включены записи чтения Пастернаком своих стихов и многое другое. Наверное, и всё собрание могло бы уместиться на нескольких дисках, но тут уже вступают в силу законы чтения. Пастернак всё же немыслим вне печатной книги, которую он сам определял, как «кусок дымящейся совести». Пастернак и книга – это тоже большая тема для возможных заметок, но мы здесь останавливаемся, чтобы остаться в пределах пастернаковского собрания сочинений.

ПОЛНЫЙ ЛИ ПАСТЕРНАК?

 Казалось бы, уже всё известно о поэте, всё издано, всё переиздано. Оказывается, нет, время от времени откуда-то выплывают неизвестные стихи, неизвестные редакции и отрывки. Более того, черновые редакции романа «Доктор Живаго», в которых красноречивы отвергнутые по различным соображениям самим Пастернаком куски и варианты. Сегодня всё это, малоизвестное и неожиданное, образует как бы систему зеркал, в которых творчество Бориса Леонидовича высвечивается в совершенно неожиданных ракурсах. Наверное, пройдёт время и неизвестных страниц наберётся ещё на один том. Вот только когда это произойдёт?

СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ

 И я снова вспоминаю вьюжный вечер 1966 года. Чёрный книжный рынок в центре Москвы. Синий том. Тогда чрезвычайный дефицит, как это называлось при социализме. Сегодня передо мной одиннадцать томов плюс СД с голосом поэта. Прошло всего сорок лет. Для человека – очень много, для истории – один миг. Спроси Пастернак сегодня: «Какое милое у нас тысячелетье на дворе?» – ему бы ответили неожиданно, что на дворе уже третье тысячелетие… 2010 год. Памятная дата. Борис Леонидович – один из немногих творцов ХХ века, кому наверняка суждено жить в этом тысячелетье. Это победа поэта. Возможно, сам бы он ответил на это утверждение афористичным высказыванием о том, что «пораженья от победы ты сам не должен отличать…».

 P.S.
 Завершая это маленькое путешествие по собранию сочинений Пастернака, хочу на прощанье окунуться с головой в неповторимую стихию его ранней лирики. Я мало цитировал стихи поэта. К сожалению, надо было выбирать: или обзор Собрания, или – только стихи. Вот – на прощанье:

 Ночь в полдень, ливень – гребень ей!
 На щебне, взмок – возьми!
 И – целыми деревьями
 В глаза, в виски, в жасмин!
 Осанна тьме египетской!
 Хохочут, сшиблись – ниц!
 И вдруг пахнуло выпиской
 Из тысячи больниц.

 Пастернак – всегда выздоровление, всегда надежда, всегда выход из безвыходного. Нельзя не очароваться Пастернаком.

Выходные данные

 Борис ПАСТЕРНАК. Полное собрание сочинений (Текст): в 11 томах. Тома 1-11. Приложение – тексты, оглавление, переводы, фотографии на CD. Составление, комментарии Е.Б. Пастернака, Е.В.Пастернак, (при участии А.Ю. Сергеевой-Клятис, М.А. Рашковской – (разные тома), главный редактор Д.В. Тевекелян, иллюстрации. – М.: СЛОВО/SLOVO. – 2004-2005 гг.