В ПЕЧАЛИ ЗЛО

В иудаизме, как мне кажется, возможен мир, гармония между духом и плотью. В христианстве – постоянная боль разрыва.

Андрей Тарковский – отчаяние, печаль, гнет сознания несовершенства мира, постоянные апоплексические настроения. Истинно русский гений.

Фильмы Тарковского, особенно два последних, похожи на очень красивую женщину, настолько красивую, что ты сразу в нее влюбляешься, и тебе хочется думать, что она не только прекрасна собой, но умна и обладает исключительными душевными качествами. На самом деле твоя возлюбленная просто красива. И не вздумай застать ее без грима – увидишь один лишь предсмертный приступ боли.

В одном он был прав: искусство может быть только религиозным. Все остальное - не искусство, но хорошо оплачивается, просто потому, что Всевышний абсолютно «беден» в то время как дьявол купается в деньгах.

Тоже нахожу у Сокурова: «Каждый из нас продирается сквозь жизнь как сквозь тайгу, принося при этом ужасную жертву».

В Инете нашел любопытную запись: «Просто Сокуров татарин, а внутренний их мир, как правило, темный (Рахманинов, Бунин, Набоков и т.д). Сокуров заставляет резонировать в тебе какие-то депрессивные струнки, с которыми ты борешься сам. Твое раздражение говорит о том, что ты склонен к депрессии, а это плохо. Тем не менее, у тебя абсолютно здоровая «европейская» реакция на евразийскую шизофрению, которая каким-то образом получила название «русской культуры». По недоразумению, конечно. Или по умыслу, что не суть важно».

И все же извечно несчастный народ не мог родить счастливое искусство. Прав де-Кюстин: «Грусть, скрытая под личиной иронии, наиболее распространное здесь настроение, особенно в гостиных, ибо в последних больше, чем где-либо, нужно скрывать печаль. Отсюда саркастический, насмешливый тон всех разговоров. Народ топит свою тоску в молчаливом пьянстве, высшие классы – в шумном разгуле»

Француз, татарин, еврей – все они не «свидетели обвинения». Русскому человеку – Михаилу Зощенко верить приходится: «Конечно, я знал, что бывают иные взгляды – радостные, даже восторженные. Но я не уважал людей, которые были способны плясать под грубую и пошлую музыку жизни. Такие люди казались мне на уровне дикарей и животных… Короче говоря, я стал считать, что пессимистический взгляд на жизнь есть единственный взгляд человека мыслящего, утонченного, рожденного в дворянской среде, из которой я был родом».

Кому-то может показаться, что времена фатального суицида лучших, талантливейших людей в России прошли, но это не так. Удивительная страна, легко рождающая таланты, и с той же легкостью уничтожающая их. Вот пример недавней трагедии: «Июль 1985 — поэт Аркадий Кутилов обнаружен мёртвым в сквере около Омского транспортного института. Обстоятельства смерти не выяснялись и остались не выясненными. Труп его в морге оказался не востребованным. Место захоронения поэта неизвестно». Стихи остались:

«Если бабы недружно запели,

значит, труп повезут со двора…

Если морда опухла с похмелья,

значит, весело было вчера...

Если мысль выше крыш не взлетает,

значит, кончился в сердце огонь...

Если снег на ладони не тает,

значит, мертвая это ладонь...»

Сам Зощенко пробовал излечиться от  природного пессимизма, как от безумия, но самые веселые его рассказы – это пресловутый смех сквозь слезы. В одной из своих давних статей писал: « «Русская муза всегда была «иссечена кнутом», вздернута на дыбу и, естественно, полна ненависти к тем, кто, как ей казалось, был повинен в этом. Русский гений сам стремился попасть в «ловушку дьявола», как Иосиф Бродский называл концентрацию на зле ( я уже писал об этом)…. Мудрец Израиль Бешт говорил задолго до Бродского: «В печали зло». Но голос русской культуры всегда был печален и настоян на слезах и муке. Хмель от такого «ерша» чудовищен, но отсюда его притягательная сила. Привычка к наркотику легка, отказ мучителен… Так вот, еврейская культура настояна не на слезах и муке, не на «изысканном культе страданий и боли», а на радостях жизни, на «культе радости и жизнелюбия». И это — истинно наша культура…. Наш корабль плывет через тысячелетия истории. Бури, рифы и отмели не смогли погубить его, пустить ко дну. Истинные страдания не давали нам плакать, а моря пролитой крови не позволяли молиться идолу смерти. «Да будут прокляты вещатели Апокалипсиса» — сказано в Талмуде. Пусть сладкоголосые сирены родины зовут нас. Пусть поют… Какой у них восхитительный голос-стон, как он красив, гениален… Не запечатывай уши воском. Только привяжи себя накрепко к мачте, чтобы не дать самому себе команду к повороту и смене галса. Я не хочу конца путешествия ни себе, ни своим детям. Это больно — быть привязанным к мачте, но все проходит…. Не исчезнет, просто затихнет и этот чужой сладкий голос печали и неизбывной тоски».

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт», - пел Владимир Высоцкий. Вспоминаю навскидку высокие имена изящной словесности: Гете, Уильям Блейк, Огден Нэш, Томас Элиот, Беранже, Жак Превер… - все они умерли стариками и не думали «кончать жизнь трагически». Видимо, здесь дело не в поэзии, а в стране, где живет настоящий поэт.

Тогда, 15 лет назад, я думал, что достаточно терпения, и стон русской культуры станет для меня чужим. В новой жизни, пропитанной теплом и светом, не должно быть места слезам и жалобам. Мне хотелось так думать, но все эти рыдания и стоны глубоко проникли в нашу душу и сердце. Не спастись от трагедии родины, даже «привязав себя к мачте».

Но только ли русская культура настояна на  печали? Человек живет ностальгией – тоской по утраченному детству, как тоской по райскому саду. Но печаль эта должна быть «светла». Простительны «слезы» Эдгара По, Германа Мелвилла, Гофмана, Хемингуэя, Кафки… Но слезы этих авторов – не система, не общее место. Все их «печали», скорее, исключение из правил, а не правило. Тоска русской культуры, конечно, не цианистый калий, но тихий, «медленный» яд, подтачивающий душу нации. Бешт понял опасность такой культуры, прописав народу еврейскому противоядие в радости.

Здесь что еще интересно: приходит в голову мыслишка и кажется она тебе интересной, значимой, что главное – тебе, первому, пришедшая в голову, а на самом деле – это эхо, отголосок, копия или развитие прежде услышанного, увиденного или прчитанного. Вот у Дмитрия Сергеевича Лихачева  в заметках «О русском и чужестранном»: «... художественное познание мира русскими художниками почти во всех случаях было связано с ощущеием трагичности свершающегося в мире...»

Маяковского заставил служить большевизму ужас кажущейся бессмыслицы художественного творчества, неверие в божественное начало искусства. Вот он и приравнял «к штыку перо» и тем самым загнал себя в тупик личного апокалипсиса. Отсюда  один выход – пуля в сердце.