ИЗ ДНЕВНИКА

  Никогда не сомневался в существовании души. Если душа болит – значит, она существует, но нет тяжелее пытки, когда душа болит вместе с телом.

  Детская больница 1954 –го года. Палата на полтора десятка больных детей. Гладкий, курносый подросток просвещает меня с тихой улыбкой:

 - Берия был еврей, гад и враг народа. Ты тоже жид – выходит ты тоже гад и сука.

 Тело болит, но душа болит сильнее, потому бросаюсь на обидчика. С одним курносым мог бы и справится, но «просветитель» не один. Соседи будто только и ждут моего рывка. Распяв меня на полу, душат подушкой. Берию казнили, меня тоже казнят. Я задыхаюсь, в голове звенят, как при наркозе, тяжелые колокола. Сопротивление бесполезно. Сейчас все кончится – и я освобожу свое место в этой проклятой жизни другому страдальцу…. И вдруг свет и воздух! В дверях белое, спасительное облако медсестры.

 - Етот псих, - рассказывает облаку курносый, - сам себя подухой душить стал, а мы отымали.

 - Вот я вам! – грозит пальчиком облако и уплывает небесной дымкой по голубому коридору.

 Двери вновь закрыты плотно. Курносый сразу надо мной склоняется.

 - Що, Берия – жид, так? Ты тоже жиденок?

  Тут подходит к курносому высокий подросток, даже усы у него растут. Двумя пальцами усач стискивает тонкую  шею курносого и уводит его в дальний конец палаты, к широкому окну, где и помещается койка моего обидчика.

 - Отпусти, сучий потрох! – визжит по дороге курносый. – Ребя, наших бьют!

 ( Пройдут годы и даже партия под таким названием возникнет в России. Знаю с детства: «наши» - это те, кто душил меня вонючей подушкой, когда перо иглой вонзалось в губу, а удушье убивало мозг).

 Тогда «наши» решили не стали искушать судьбу, оставив меня и моего спасителя в покое. Усатый больше на меня и не смотрит. Все понимаю, молча поднимаюсь, ложусь на свою кровать. Душа болит так сильно, что не слышу боли тела.

 В палате тихо. Обиженно сопит курносый…. В тут ночь я сплю плохо. Страх будит меня. Мне кажется, что ко мне, спящему, вновь подкрадывается кто-то с подушкой …

 Резко, рукой хозяина и хама, распахиваются двойные двери в коридор. В освещенной раме двери – сутулая фигура дежурного врача и медсестры.

 - Утром жидка в коридор, - осмотрев палату, говорит сутулый, - а Лосева на его место.

 Приговор вынесен – и я почему-то и сразу крепко засыпаю, Теперь я знаю, что будет завтра. Ничего страшного не произойдет. В коридоре полно больных. Там светло, весело и не будет курносого… Что еще? Ах да я «жидок», но здесь ничего не поделаешь. Здесь не о чем спорить.

 Утром меня переводят в коридор, а на мое место привозят на каталке – прямо из операционной – спящего мальчика. Это справедливо – такому больному не место на сквозняке, в беспокойном коридоре.

 Корчусь на раскладушке, болит душа и снова начинает болеть тело. Тихо плачу, отвернувшись к стене. Кто-то тяжело опускается на мое шаткое ложе.

 - Держи, - говорит усатый подросток и протягивает мне оловянного солдатика, - в уборной нашел, потеряли, а, может, и выкинули.

 Отличный солдатик. Когда-то он был раскрашен и в руке держал оружие.

 Даритель сразу же уходит, но слезы на моих щеках высыхают сами собой. Подарок тоже сам карабкается по одеялу на «вершину горы». Сверху он сможет увидеть маленький самолетик. Прекрасна позиция «на вершине». Отсюда легко отбить любую атаку даже обгоревшей спичкой, найденной на полу…. В игре я забываю о курносом и о тяжести вонючей подушки.

 В той больнице, полюбив оловянного солдатика, я прикоснулся к открытию необыкновенной важности: нельзя жить обидой и ненавистью. Помни все, но не сходи с ума, не живи черным ужасом чужого безумия. Тогда, в больнице, и в чудо поверил: будто всегда найдется тот, кто подарит тебе солдатика – часового, пусть облупленного и без оружия. Я и по сей день верю, что всегда найдется такой «усатый, большой подросток»…. Ну, а когда не поспешит он на помощь, - значит и помирать пора.