УТВЕРЖДАЮ, КАК СВИДЕТЕЛЬ

11.07.19

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Утверждаю, как свидетель!

(О сегодняшних реконструкциях событий прошлого – Великая отечественная война)

«Всё вы врёте, господа»,- сказал Никита Сергеевич оторопевшим журналистам

Из старой газеты

Обещает быть весна долгой.

Ждет отборного зерна пашня.

И живу я на земле доброй

за себя и за того парня.

Я от тяжести такой горблюсь.

Но иначе жить нельзя, если

все зовет меня его голос,

все звучит во мне его песня.

Р. Рождественский

         Нескончаем спор о том, существует ли история человеческого сообщества как наука, есть ли в ней и возможны ли в её рамках хотя бы в принципе сколько-нибудь строгие доказательства, на манер математических теорем, или всё и всегда сводится к набору более или менее занимательных историй, случайно не затерявшихся по пути в «сегодня» из далёкого или близкого прошлого. Говоря о строгих доказательствах математического типа, полезно помнить, что теореме как правило предшествует набор аксиом – совокупность более или менее правдоподобных, или кажущихся очевидными, положений, принимаемых без доказательства. Вот с этим пунктом в применении к истории дело обстоит хуже всего, а потому надеяться на появление учебника истории, подобного учебнику геометрии Киселёва, не приходится.

         Значит ли это, что история обречена быть чем-то сродни беллетристике – набору более или менее занимательных рассказов о прошлом людских сообществ, племён, государств? На мой взгляд, нет. При всей неизбежной политизации истории, её подчинённости общим взглядам и мировоззрению историка, вопрос «Что есть истина?» в применении к ней вполне уместен, и определение этого понятия в истории может и должно опираться на весьма строгие доказательства сродни математическим теоремам. Да и нечто подобное аксиомам существует, помогая отметать явную чушь во всю ту кучу, что следует назвать псевдо- или антинаукой.

         Вероятно, я «испорчен» примером тех, кого, после прочтения даже не монографий, а популярных книг и прослушивания докладов на научных семинарах, относил к разряду учёных. Здесь важнейшим для меня примером служит двоюродный дядя И. Д. Амусин, автор когда-то знаменитых «Рукописей мёртвого моря». Однако таким примером был не только он. Знакомство с работой этих людей привело к выводу, что история есть также научная дисциплина.

         Интерес к науке, не только и не столько истории, сравнительная сегодняшняя лёгкость добывания знаний несказанно расширил круг тех, кто относит себя к разряду научных работников. Мой руководитель, характеризуя складывающуюся ситуацию, уже много лет назад охарактеризовал её словами «В науку пошёл середняк». Точные науки, огородившиеся, в силу самой своей точности, трудно проницаемым для совсем уж некомпетентного любителя забором из сложной математики, от нашествия пострадали меньше других. Да и потребитель результатов точных наук – как правило, не досужий обыватель, а проектировщик, инженер-конструктор, от точной науки властно требует имеющий практическое приложение, воплощаемый в реальные устройства и механизмы, выход.

         Ситуация в истории сложилась иная. Там потребителем стал не только и не столько нанимающий за нужную ему сегодня «правду прошлого» политик или государственный чиновник, сколько интересующийся художественным переложением истории неспециалист. Именно поэтому история испытывает наступление любителей, задвинувших профессионалов на задний план. Особенно страдает современная история. Никогда с момента окончания ВМВ она не привлекала такого внимания, не была таким слётом непрофессионалов и некомпетентным, бросающим вызов профессионалам, как сейчас. Обычно эти новоявленные специалисты широко пользуются открывающимися в течение последнего времени архивными данными со всеми их плюсами и минусами. Невольно пользуются они и тем, что значительнейшее число свидетелей и участников этого недавнего прошлого попросту вымерло.

         Эти так называемые «новые историки» или «историки-ревизионисты» энергично перелопачивают прошлое, изучают документы в открывающихся архивах, и на этой основе полностью меняют или пытаются изменить то, что ранее казалось общепринятым. Здесь пальма первенства принадлежит Израилю, где, собственно, и появились «новые историки», Б. Моррис, И. Паппе и несколько других. К ним, но с противоположным знаком политических убеждений, можно отнести и У. Мильштейна. Все они не были участниками событий 1947-49 гг., в особенности периода Войны за независимость, но начали именно с перелопачивания её описания на основе архивных данных. Если перечисленных что-то объединяет, так это желание развенчать традиционное описание, в результате чего евреи предстают насильниками, изгоняющими арабов с исконных мест их проживания (Моррис, Паппе), а основатели Израиля и его первые военные командиры и политические руководители - безграмотными политиканами, победа которым досталась только потому, что противник был, в противовес общепринятой точке зрения, малочислен и бестолков. Как-то вычитал у Морриса обвинения израильских солдат в якобы массовых изнасилованиях арабок, а оказалось, что вся его документация состоит из описания менее десяти случаев за всю войну, и то включает только показания самих якобы пострадавших. Своё критическое отношение как к «новым историкам», так и некоторым изысканиям Мильштейна, покойный профессор М. Перельман и я уже излагали.

         Сходное «новым историкам» явление имеется и в России, и связано в основном с именами В. Суворова и М. Солонина. Всех, во всяком случае, упомянутых мною «новых историков» объединяет то, что они принадлежат к поколению, в описываемых ими событиях прямо не участвовавшему. Их взгляды кардинально, не по мелочи, расходятся с ранее принятой, будем называть её официальной, точкой зрения по широкому кругу обсуждаемых вопросов. Объединяет их и определённое поклонение документу, наличие которого признаётся ими основным и абсолютно решающим источником исторической информации. Этот пункт объединяет Суворова и Солонина, по образованию, да и методике работы – не историков, с профессиональным историком-архивистом Г. Костырченко.

         Конечно, расхожее выражение «врёт как очевидец» - вовсе не необоснованное критиканство в адрес тех, кто в основу исторических построений принимает лишь мнение участников событий, а нередко и тех, кто выдают себя за участников, таковыми не являясь. Да и вряд ли отдельно взятый человек, даже находясь в гуще событий, может видеть всю картину крупного явления. Естественно возлагать большие надежды на документы, их собрание в архивах, что выглядит куда надёжней слухов. Однако сам я принадлежу к тому поколению, для которого слух был надежнейшим источником информации, сплошь и рядом куда более достоверным, как показало время, чем современная ему газета или радио.

         Можно думать, что наиболее надёжен документ, долгое время выдерживаемый, как хорошее вино, взаперти, под грифом от «секретно», до какой-нибудь доступной лишь через многие годы, да и то – не всем, «особой важности». Однако абсолютная вера в документ также опасна – ведь документ создают люди, а людям свойственно обманывать и обманываться. Как писал поэт: «Ах, обмануть меня нетрудно. Я сам обманываться рад». И в документ именно по этому каналу входит ложь, удобная пишущему и желаемая адресатом написанного. А особо важного, разоблачительного документа может попросту и не быть. Именно поэтому у помнящих то время нет сомнения в том, что это Сталин приказал убить Кирова, что он готовил расправу над еврейским народом путём публичной казни «убийц в белых халатах» и высылки «далеко от Москвы» массы евреев. И те, кто помнит то страшное время понимает, что никто и не мог уже остановить готовую разыграться расправу. Никто, кроме Бога, или Случая, которые преуспели. Свидетелям не нужны едва ли существовавшие когда-то документы. Они знаю, что «Просто – так было». А документы пусть ищут архивисты.

         Настоящий историк оказывается между Сциллой слухов и Харибдой документов. Помогает ему следовать правильным курсом логика факта и понимание законов, определяющих ту общую картину, изучением которой он занимается. Здесь погоня за сенсационностью, тяга к экстравагантности суждений – злейшие враги, способные обеспечить личный успех, благополучие, в том числе, и чисто финансовое, но от истины удаляющие. Не случайно, что работы «новых историков», или «историков-ревизионистов» редко встречают поддержку и приятие у профессионалов. И дело здесь не только и не столько в зависти к успеху другого, но в понимание того, что этот успех от истины своих адептов уводит.

         Я не историк, не отношу себя даже к дилетантам в этой области, но многое хорошо помню. Уже прожитое позволяет мне относить свою жизнь к разряду не коротких, и на этой основе, ограничивая себя в основном тем, что сам продумал и услыхал у других, описать ряд примеров, на которых поясню, где и почему отказываюсь принимать довольно широко распространяемые новые мнения по старым проблемам. Замечу, что на сайте «Мастерская» где его редактор Е. Беркович любезно помещает мои заметки уже последние несколько лет, кто только не высказывался «с учёным видом знатока» по вопросам современной истории, о которых решил написать: тут и инженер, и музыкант, и строитель и ещё Бог знает кто. Пусть там будет и мнение профессионального физика-теоретика, для которого поиск ошибок и логических нестыковок у других, да и у себя – хлеб насущный.

         Я начну с начала ВОВ. С подачи Суворова и Солонина широкое распространение получила точка зрения, согласно которой неудачи первых месяцев войны связаны с тем, что Красная Армия (КА) сама готовилась к нападению на Германию в самом конце июня – начале июля 1941, а нацистская армия нанесла всего лишь превентивный удар. Считаю такое предположение лишённым оснований не потому, что Сталин был человеком, неспособным нарушить подписанный своей рукой договор. Кстати, его подпись под договором СССР с Германией и не стояла. Просто считаю, что для предположения о готовящемся нападении КА на Германию не когда-нибудь вообще, а вблизи даты 22.06.41 нет достаточно серьёзных оснований.

         Для такого нападения КА надо было иметь войск заметно больше, чем в первом немецком эшелоне, составлявшем более 160 дивизий. Надо было тренировать свою армию, дальнюю авиацию не в последнюю очередь, готовя её к активным боевым действиям, надо было готовить к войне танки, да и население, хоть и вполне подчинённое власти. Тут проблемой была сама подчинённость. Помню, обрывком из довоенного, как мы, двое шестилеток, играем в войну и кричим «Мы победили!», и выкрик одного «С нами Сталин!» второй дополняет словами «И Гитлер!». Это передаёт настроение обыкновенных людей, не нас, разумеется, а окружавших нас взрослых куда лучше, чем десятки протоколов и директив учений в Генеральном штабе.

         Брат мамы, как и она – уроженец Латвии, свободно говоривший по-латышски, и имевший в Риге родных, вместе с авиачастью – соединением дальних бомбардировщиков вступил в Латвию в конце 19з9 или начале 1940. Его брат, мать и сёстры - все к тому моменту были в Ленинграде. Недели за две до войны он вдруг позвонил маме, и на её сетования о том, что с ним, одиноким, будет, сказал: «Со мной всё в порядке. А вот что с вами, мои дорогие, будет – меня очень пугает». Тон разговора и его содержание позволили немедленно собранному семейному совету заключить: «Война с Германией начнётся вот-вот». Конечно, семья мамы, помнившая культурных немцев-военных, кормивших их в Режице (сейчас Резекне) из полковой кухни, при которых даже намёки на погром исчезли, немцев самих по себе не боялась. Но перспектива войны пугала. Мой дядя уцелел в войне, и потом рассказывал, что латыши говорили о концентрации немецких войск у границы. Даже ему, тогда старшему лейтенанту, было известно о перебежчиках, сообщавших, как оказалось, с точностью до дня, дату нападения на СССР. Никакой специфической подготовки к бомбёжкам целей в Германии в части дяди не было.

         Так получилось, что, начиная с 1947, меня «окружили полковники», кадровые боевые офицеры Красной Армии, начавшие войну на уровне командира батальона, а закончившие её в должностях от командира танковой бригады до заместителя командующего армией на Ленинградском фронте. Их имена можно найти сейчас в Музее обороны Ленинграда. Они сетовали на слабую предвоенную боевую подготовку, чуть улучшенную после провалов в финской войне 1939-40 гг, устарелые танки, общее низкое качество вооружения, и его нехватку. Ни о какой готовности к броску на Запад ни они, ни их фронтовые товарищи не упоминали никогда. А ведь такая готовность лишь льстила бы им, как любое военное достижение.

         То, что в первые дни войны части КА теряли управление и буквально рассыпались перед наступающими со скоростью движения танков без помех - было тогда общим местом и переходило из одной истории участников в другую. Наш преподаватель, полковник Татаренко сам видел маршала К. Ворошилова и его адъютанта, с маузерами в руках, на ленинградском фронте с умеренным успехом останавливавших бегущих. У М. Солонина есть объяснение этого провала КА в первые месяцы войны – нежелание массы солдат воевать за власть, от которой они ничего хорошего не видели. Обсуждая ситуацию с «моими полковниками» массу лет назад, я убеждал их, что распусти Гитлер колхозы, раздай крестьянам землю, не уничтожай евреев – и он мог сравнительно легко победить. Я говорил, что красноармейцы в массе своей были «сыты» разными голодами, «чистками», нехватками буквально всего. «Мои полковники» с этим не соглашались, как не соглашались они и с тем, что также встречал у «историков – ревизионистов»: бегство КА прекратилось из-за появления заградительных отрядов, готовых расстреливать своих при попытке бегства.

         Думаю, что отношение к мирному населению играло огромную роль, но не успело стать решающим ко времени разгрома немецких войск под Москвой уже в декабре 1941. Кстати, и Наполеон в своё время выбрал поражение, но не освободил крепостных российских крестьян, что облегчило бы ему проведение военной кампании. Что касается первоначальных немецких успехов, то они объяснялись, по-моему, тем, что Гитлеру удалось создать превосходную и великолепно вооружённую, отлично управляемую военную машину. Быстрота манёвра – «клещи», окружения противника, умелое сосредоточение существенно превосходящих сил в направлении прорывов, моторизация армии, мощность огня пехоты – автоматы, вездесущие танки, умелое действие авиации, диверсионные группы в тылу у КА – вот причины немецких успехов лета – осени 1941. У кого-то из немецких генералов вычитал, что успех армии Гитлера определял немецкий фельдфебель, игравший решающую роль в том, чтобы «каждый солдат знал свой манёвр».

         Армия Германии имела технику, соответствующую своим задачам, оружия и боеприпасов производилось в достатке. Она опиралась на развитую и хорошо организованную промышленность и военную технологию. О том, что это была лучшая армия мира на тот момент свидетельствует и разгром Франции, и английский Дюнкерк, и разгром Польши. Наверное, не задержи югославы немецкие войска на две недели в апреле, что отложило начало войны против СССР на месяц – итоги кампании конца 1941 г. могли быть куда трагичнее для СССР.

         Несомненно, массовое убийство в ходе чисток командиров и высшего командования КА осложнило её положения. Однако нет уверенности, что останься эти офицеры и генералы живы, обстановка летом и осенью 1941 на фронте СССР – Германия была бы качественно иной – сила немецкой военной машины вполне проявилась и до 22.06.41, и на других фронтах. Поразительно, что немецкая военная машина оказалась на удивление прочной, так и не развалившись полностью до самого конца ВОВ. Словом, «не следует множить сущее без необходимости». Или, как сравнительно недавно певал поэт: «Мне представляется совсем простая штука: хотели кушать - и съели Кука».

         Когда я читал, в особенности у Солонина, что СССР имел перед войной превосходство, как качественное, так и количественное, в вооружении – от его простых до сложнейших видов, я всегда недоумевал, как цифры, несомненно аккуратно выписанные из многочисленных производственных отчётов, можно простыковать с буквально единодушными рассказами командиров КА, да и простых солдат, о нехватках всякого вооружения и боеприпасов. Я не могу дать однозначного ответа на возникающий вопрос, но считаю, что сбрасывать со счетов распространённое враньё и приписки было бы предельно легкомысленно. В память невольно лезет шутка про то, так совхоз вырастил барана, но не посмел сообщить о столь скромном достижении, указав в отчёте двух. Дальнейшее движение отчёта, где цифра удваивалась с каждым его шагом наверх, кончается уже целым стадом. Проблема возникает, однако, лишь когда Москва просит (приказывает!) передать ей двух баранов из огромного стада. Но и их-то нет. Даже единственного реально выращенного давно зарезали и съели. Может, так и с массой изготовленного, если верить отчётам, но в реальности отсутствующего, вооружения?!

         С лёгкой руки «историков – ревизионистов» под огонь резкой критики, тоже нараставшей по мере вымирания реальных фронтовиков, попали командиры КА. Несомненно, специалисты-историки, разбирая в кабинетной тиши перипетии ушедшей войны, всегда найдут основания для резкой критики почти любого решения командного состава. Особо хочу упомянуть штурмы городов, сопровождающиеся большими потерями. Среди «моих полковников» воспоминания о разных штурмах были нередким занятием. Однако кажущийся мне тогда, в мои 14-18, естественным вариант – заменить штурм окружением и ждать, что противнику сидение в кольце станет невмоготу, и он сдастся – не встречал у них со-понимания. Напротив, они объясняли мне, почему в итоге упираются две силы друг в друга, и бьются до победы. Мне было непонятно, например, зачем немцы брали разбитый Сталинград, в итоге потеряв там армию, а не форсировали Волгу на 100 км. севернее. А теперь взрослые непричастные серьёзно пишут, каким преступлением было брать Берлин сходу, а не окружать и ждать, давая Гитлеру передышку и позволяя восстановить силы, необходимость уничтожение которых в итоге привела бы к гибели куда большего числа красноармейцев, чем штурм.

         Замечу, что распространённый разбор военных решений периода ВМВ и ВОВ «историками-ревизионистами» будоражит воображение совсем уж некомпетентных, которые занимаются своего рода гимнастикой ума. А здесь масса вариантов, притом не только в применении к ВОВ. К примеру, почему не задаться вопросом, что было бы с миром, убей случайная пуля Наполеона Бонапарта на Аркольском мосту? Презанятнейшую историйку можно тут сочинить. Беда, к истории она отношения иметь не будет.

         «Мои полковники» видели в деле высоких командиров, вплоть до высшего генералитета КА, давали этим людям свои оценки, отнюдь не всегда лестные. От них я знал о жёсткости, например, Г. Жукова, граничившей иногда с жестокостью. Но ни один из них не сомневался в том, что он виднейший военачальник. А что он «невежда и бездарность» именно в военном деле, я читывал в основном у непричастных, и военному делу совершенно необученных, а также у «историков-ревизионистов». Но тут удивляться нечего: для Мильштейна и Даян в военном деле не компетентен. Я определённо отдаю предпочтение тем, кто видели происходящее и в ВОВ, и в Войне за независимость своими глазами. Эти люди не были глупее и наивнее сегодняшних. Это показали и известные события в РФ пятилетней давности, и похожесть некоторых извивов в сегодняшней истории на то, что известно, как «Мюнхенский сговор» в 1938. Поумнело, наверное, человечество, за восемь десятилетий, но совсем не столь сильно, как этого хотелось бы.

         Правда о войне на солдатском уровне, на уровне младшего офицера вошла в буквально каждый дом с окончанием ВМВ, и с демобилизацией армии. И вовсе не одни якобы молчальники пришли с фронта – они говорили совсем немало тем, кто хотел их слушать. Вот только слушателей было немного – «солдатская правда» была тогда всеобщим достоянием. Шло время, уходили от активной работы недавние старшие офицеры, генералы, маршалы. Появились их мемуары. «Маршальская правда» о войне была интересна, но повествование у этих людей просто абстрагировалось от отдельного бойца, как исчезает описание индивидуального атома при построении теории жидкостей или твёрдого тела. Недостающее додала «солдатская правда» в изложении таких блестящих авторов как В. Астафьев, В. Быков и ряд других. По мере вымирания ветеранов эта «солдатская правда» стала основным, что говорило об уже давно ушедшей войне. Помнить, однако, стоит, что без «маршальской» и «полковничьей» правд некому было бы писать и книги о «солдатской правде». Да и об армии, например, США, едва ли правильно судить по «Уловке 22».

         В заключение приведу написанное совсем недавно, 09.07.19 в classic.newsru.com: «В американском Национальном архиве Колледж-Парка (найдены - МА) немецкие разведывательные фотографии с восточного фронта. Они с максимальной ясностью доказывают катастрофическое поражение Красной армии под Прохоровкой", - говорится в статье Die Welt, которую цитирует InoPressa. … На самом деле, против 672 советских танков боролись 186 немецких боевых машин; вечером того дня потери составили 235 танков у Красной армии и 5 у вермахта - и это на нескольких квадратных километрах».

         Не смею спорить с историками по конкретному факту. Однако «мои полковники», трое из которых были танкисты, знали про знаменитую «гребёнку» под Прохоровкой и говорили о ней. В этой «гребёнке» ряды Т-34 и «Тигров» шли навстречу друг другу с близким расстоянием между колоннами. Я был на этом поле пятнадцать лет назад, и пару участников, уже вполне немолодых, по моей просьбе на местности показывали, «как оно было». Сражение там было, а поражения кого-либо – нет. Однако издавна, ещё с конца школьных лет, эдак с годов 1951-53, я знал, на основании собственных оценок, об очень высокой цене победы в ВОВ. Но не забыл, да и не забуду никогда, что именно с боёв под Прохоровкой и со всей Курской битвы берёт своё начало новая ситуация – нацистская армия полностью потеряла способность проводить крупные операции на советско-германском фронте. Это было явное начало Победы Союзников, начало долгожданной катастрофы власти нацистов. Уверен, что это тогда понимали очень многие в самой Германии, а главное – руководство стран оси и их сателлитов. Стало ясно – лето-осень страшных 1941 и 1942 к нам не вернутся.

         Уже в 1965, когда 9 мая опять было объявлено, впервые после 1946, нерабочим днём, я рассматривал происходящее как свидетельство того, что соревнование с Западом за обустройство мирной жизни населения СССР безоговорочно проиграл, и что этот печальный факт власть решила попытаться замаскировать отвлекающим манёвром – обращением к гулу уже к тому времени давнишней победы. С течением лет произошла печальная приватизация важнейшего события советской и мировой истории людьми, к этому событию по сути непричастными. Последние годы в день Победы всё громче звучит несвойственный духу этого праздника и сегодняшней обстановке в мире мотив «Броня крепка, и танки наши быстры, /И наши люди мужества полны», да и совсем неуместное: «Гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход». Печально часто повторяется совершенно безответственное и нереалистичное «Можем повторить!». Это у нормального человека, помнящего времена 1941-1945 гг, вызывает полное неприятие. Но неприятие сегодняшнего использования не означает отрицания факта важнейшего события истории 20^го века – ликвидации нацистской Германии, победы над ней.

Иерусалим – Санкт-Петербург

ПС http://club.berkovich-zametki.com/?p=48904