КРАЖА рассказ

                              

 

 Истории этой исполнилось сорок лет. Срок для человечества незначительный, но для человека — огромный. Часто вся наша жизнь проходит за это время, все замечательное, все важное.

Римме Иосифовне сейчас шестьдесят лет. Она недавно приехала в Израиль, как раз к дате своего дня рождения. Римма Иосифовна получает пособие, а живет вместе с сыном и невесткой. Ей это не очень нравится, сыну и его жене — тоже, но внук в Израиле стал и заботой, и работой Риммы Иосифовны. Мальчик болел часто, а выздоравливал трудно, потому и в детский сад его не отдали. Выходит, ребенок, как это часто бывает, соединил взрослых, сделал невозможным их разъезд.

Римма Иосифовна давно в разводе. Она  вышла замуж без любви, назло самой себе и так и не смогла привыкнуть к своему мужу. Мало того, и ребенок, ее сын, не получил положенной доли любви и ласки по этой причине. Римма Иосифовна сознавала в полной мере свой недостаток, старалась изо всех сил его сгладить, имитируя положенные чувства к сыну, но получалось это у нее плохо.

В жизни Риммы Иосифовны была настоящая любовь. Мало того, любовь взаимная. Светлая и высокая, как говорили когда-то. Ее любимого человека звали Яковом. Он был высок, красив, очень добр и неглуп. Что еще нужно? Все любовались этой парой тогда, сорок лет назад. Уже в школе любовались, потому что они полюбили друг друга в десятом классе. И тогда же влюбленные решили пожениться на четвертом курсе института. Именно на четвертом, когда семейные заботы уже не смогут им помешать получить диплом.

Теперь я расскажу о проклятом дне, перевернувшем их жизнь. Римма жила в центре Ленинграда, но в те годы почти все дома района по-прежнему отапливались печами. Значит, и воды горячей не было, и приходилось в ванной комнате топить колонку дровами. Точнее, мелкими чурками дров.

В Питере круглый год вода холодная, потому печи летом не топили, но для душа или ванной огонь в колонке разжигали всегда. Римма Иосифовна жила в отдельной квартире. Это было чудом по тем временам, но ее отец, крупный инженер, смог после войны отстоять эту жилплощадь и прописаться на ней вместе с женой и единственной дочерью.

У крупного инженера, кроме отдельной жилплощади, был автомобиль «Победа» и дача в поселке Александровка, у самого Финского залива.

В то лето родители невесты жили как раз на этой даче, но дочь осталась в городе, потому что пустая квартира давала любовникам сказочную возможность встречаться без всяких проблем.

Теперь я должен остановиться на особенностях характера Риммы Иосифовны. В общем и целом, у нее был очень хороший характер, если не считать больной подозрительности. Даже маленькой она вела себя странно. Светило солнце, но девочка Римма стремилась влезть в резиновые сапожки, потому что боялась дождя. И была уверена, что именно на этой прогулке с няней ливень хлынет обязательно. Пища ей всегда казалась недостаточно свежей, поцелуи не совсем искренними. Она боялась, что автомобиль папы сломается в самое неподходящее время, а дача сгорит. Римма внимательно следила за здоровьем родителей и при первом же недомогании впадала в панику. В общем, она ничего хорошего не ждала от будущего. Мама Риммы тоже не была оптимисткой, а папа смеялся над ними и часто повторял дочери одни и те же слова:

— Римка, что будет, то будет. Радуйся тому, что есть.

Римма к словам отца не очень-то прислушивалась. Но потом возник Яков. Любовь заглушила все остальные, мелкие чувства. И мир стал ей казаться открытым и радостным.

 В тот день Яков растопил для любимой колонку. Они под душем стояли вместе и целовались, потом Яков ушел в спальню, а надо заметить, что ванну с комнатой Риммы не коридор соединял, а простая дверь. В спальне Яков стал одеваться, а Рима в ванной вертелась у зеркала.

— Яшка, я красивая? — спросила она.

— Самая, самая, — отвечал жених.

В зеркале, через открытую дверь, Римма увидела, что Яков поднял с бюро у письменного стола недавний подарок ее матери: кулон на золотой цепочке.

— Что это? — спросил Яков равнодушно.

— Мама подарила, — с гордостью ответила Римма. — Цепочка золотая. А в кулоне портрет моей бабушки и четыре брильянта. Это фамильная драгоценность. Знаешь, какая она дорогая.

— Вот ерунда, — отрезал Яков. Он был настоящим комсомольцем, презирал предметы роскоши и прочие атрибуты «буржуазного образа жизни».

Потом, после этого пустяшного разговора о кулоне и любви, они пошли в кино. Смотрели в полупустом, душном зале замечательный фильм «Четыре шага в облаках», держались за руки, целовались украдкой и сами думали, что жизнь их отныне и всегда будет проходить в облаках.

Поздно вечером влюбленные расстались. Дело в том, что Яков подрабатывал на станции Октябрьская - товарная, разгружая вагоны с углем. Его отец погиб на фронте, и маме пришлось одной поднимать троих детей. Яков работал через две ночи, на третью. Платили неплохо. Он мог продолжать учиться, подбрасывал деньги матери, и на два билета в кино с мороженым всегда копеек хватало.

Утром Римма проснулась счастливая от мысли, что вновь, через несколько часов, увидит Якова. В то лето он приходил к ней и отсыпался после тяжкой работы, а она любила смотреть, как он спит: ровно и глубоко дышит, и губы его шевелились так, будто сны Якову снились замечательные, и он улыбался во сне этим замечательным снам. 

 Взгляд Риммы случайно упал на бюро, и она не обнаружила на прежнем месте кулон. Невеста поднялась, все еще улыбаясь своим хорошим утренним мыслям, и равнодушно обследовала поверхность этого небольшого письменного стола с ящичками. Кулона нигде не было. Девушка легко вспомнила, когда она в последний раз видела свою драгоценность. Из ванной комнаты видела, в зеркале, в руках Якова. Он смотрел на замечательный подарок будущей тещи сначала с недоумением, а потом — с брезгливостью. И Римма тогда отвела глаза. Ей не понравилось, как Яков смотрел на бабушкино наследство.

Она долго искала кулон, отгоняя дурные мысли, но они приходили снова и снова... Вскоре появился Яков.

— Я бы сейчас съел быка, — сказал он.

— Быка нет, — привычно отозвалась Римма. — Но есть яичница.

Потом она сидела на кухне и смотрела, как ест ее любимый. Ей всегда нравился  аппетит Якова, но в то утро Римма подумала, что Яков очень уж торопится заглатывать пищу. «Ну, прямо как удав». Ей очень не хотелось говорить о пропаже, но она все-таки спросила любимого человека: может быть, он помнит, куда положил кулон?

Яков даже обиделся. Он сказал, что всегда и все кладет на место.

— Ладно, — отмахнулась Римма, — найдется.

Потом Яков сделал попытку ее поцеловать и затащить в постель, но девушка отстранилась, сославшись на необходимость начать уборку к приезду матери.

Яков обиделся и ушел отсыпаться домой. Жил он неподалеку от Риммы в огромной коммунальной квартире. Надо сказать, что это была первая легкая размолвка между ними.

Потом было тяжелое объяснение Риммы с мамой. Приливы, отливы в отношениях ее с Яковом... Все чаще стал обнажаться острый и холодный песок ссор... Время от времени она предпринимала новые и безуспешные поиски кулона... Яков как-то сказал ей, что его мама купила выигрышную облигацию и теперь они могут приобрести кое-какую мебель, а ему не нужно будет подрабатывать ночами. Лучше бы он не говорил об этом. В конце зимы Римма встретила Григория, а Яков — Анну.

 Так начался скучный период в их жизни. Правда, накануне свадьбы Римма была с Яковом. Они, как безумные, помчались на квартиру приятеля и там вновь были друг в друге и говорили, что не расстанутся больше никогда, что они психи несчастные и врозь не будет им в жизни счастья... Но потом, когда остыла температура их тел, Римма снова вспомнила о себе в ванной комнате, в то проклятое утро, когда в запотевшем зеркале она увидела Якова с кулоном в руках.

 Мама Риммы часто говорила дочери: «Никогда эти бедные люди не станут ровней людям богатым. Всегда они будут завидовать и ненавидеть нас и жить мирно рядом, только в ожидании момента разбойничьей воли и грабежа».

Мама Риммы родилась в состоятельной семье служащего компании «Зингер» и всю свою жизнь откровенно не любила новую власть. Она ни разу не вспомнила имя Якова в связи с пропажей кулона. Но Римма знала, кого она считает вором.

Григорий, ее новый жених, был сыном какого-то складского деятеля. Их дачи в Александровке стояли рядом. Григория Римма знала с детства и всегда считала его мальчишкой надежным, не вредным и даже симпатичным. А сам Григорий был давно и тайно влюблен в Римму.

Они прожили вместе два года. Родился сын, но вскоре после родов Римма поняла, что больше она не может так, что лучше в петлю, чем снова в постель с Григорием.

Сын был слишком мал. Она не смогла уехать тогда в Свердловск, к Якову, Ее любимый сам взял распределение в город на Урале. Он и его девушка Анна уехали туда вместе. Римма терпела год. Сын Риммы подрос. Она смогла оставить его с бабушкой и сразу же уехала к Якову.

В гостинице ей удалось выпросить на одну ночь раскладушку в тупике коридора. У Риммы не было командировки, а власти тогда заботились, чтобы люди не мотались вольно по необъятной стране, а жили «прикрепление» к месту своей прописки.

Римма сразу позвонила Якову, и они встретились в холле гостиницы.

— Яша, — сказала Римма. — Мне никто не нужен, кроме тебя. Я умру, Яша, если мы не будем вместе.

— Я тоже тебя люблю, — сказал Яков. — Как полюбил в десятом классе, так люблю и сегодня. Я постараюсь что-нибудь придумать.

— Яша, — сказала Римма. — Я хочу быть с тобой. Найди комнату, где хочешь найди. Я на все согласна... Уйдем в какой-нибудь парк. Ты увидишь, что я совсем не изменилась.

Яков тогда нашел место, где они смогли остаться вдвоем, но на следующий день Римме пришлось уехать. Впрочем, она сделал это, убежденная, что отныне все в ее жизни наладится и не будет больше мук от нелюбви к человеку, с которым ей придется спать в одной постели.

Потом пришло письмо от Якова. Он писал, что любит ее по-прежнему, что нет в его жизни человека любимей и дороже, но он никогда не сможет жить, чувствуя себя предателем, человеком, разбившим три судьбы: судьбу свой жены Анны и двоих, недавно рожденных, детей: мальчика и девочки, Яков прислал Римме семейную фотографию. Все четверо на этой фотографии были, как ей показалось, очень счастливы.

Римма отступила не сразу. Она сделала еще одну попытку завоевать Якова. Снова отправилась в Свердловск, но на этот раз он отказался от встречи, сославшись на срочную командировку в район.

— При чем тут твой проклятый район?! — кричала в черную, тяжелую и влажную трубку телефона-автомата Римма. — Ты просто не хочешь меня видеть!

— Я хочу тебя видеть, — тихо отвечал Яков. — Но ты уедешь сейчас, и больше никогда, слышишь...

Затем были долгие годы врозь. Многое произошло в жизни Риммы. Она похоронила родителей и еще дважды пыталась выйти замуж. Потом женился ее сын, и невестка стала активно поговаривать о переезде в Израиль. Римма Иосифовна не хотела ехать. Она привыкла к своей уютной квартире и любила Ленинград. Были кое-какие сбережения, а всякие проявления фашизма в России ей казались смешными. В сквере, по одну сторону памятника «Кате», еврейские старички тихо играли в шахматы, а по другую — шумно митинговали дебилы из общества «Память». Все это не пугало Римму Иосифовну, а лишь забавляло. Но в январе 1997 года сын категорически заявил, что они едут, а она, если ей так дорого свое прошлое, может оставаться. Римме в очередной раз стало стыдно, что к грядущему одиночеству она отнеслась без страха и мысль остаться в Питере ее совсем не испугала. Римма Иосифовна испугалась этого своего бесстрашия и решила ехать с семьей сына наперекор всему, наперекор своему упрямому нежеланию трогаться с места.

Начались сборы. Римма Иосифовна потребовала забрать с собой книги. Множество старых и новых книг. Библиотека хранилась в коридоре и в комнате Риммы Иосифовны. Многие тома и собрания сочинений не трогали десятилетиями, только стирали с них пыль, а вот теперь тронули и освободили от сладкой книжной тяжести полки в стеллажах.

— Ну, хоть эту тугомотину не бери, — посоветовал сын,

тыча пальцем в собрание сочинений Сергеева-Ценского, но Римма Иосифовна все-таки сняла книги и обнаружила за томами этого писателя старую свою пропажу: кулон на золотой цепочке с брильянтами.

Ноги подкосились. Она села на пол, сжав в кулаке бабушкино наследство, и заплакала.

— Что это у тебя? — спросил сын.

Римма Иосифовна не ответила, тогда сын расшумелся, он кричал, что ему это надоело, что никто не думает ее заставлять ехать, что она свободный человек и может оставаться в Ленинграде, а еще он сказал то, что не надо было говорить. Он прокричал, что давно знает о ее равнодушном отношении к нему и его семье. Он кричал, что всю свою жизнь «мучился холодом ее души»... Потом он пожалел рыдающую мать, сел рядом с ней на потертый ковер, обнял ее крепко и сказал, что он ее любит и они никогда не расстанутся, несмотря ни на что.

Римма Иосифовна нашла мать Якова. Старый дом неподалеку заняли конторы, а старушке дали однокомнатную квартиру на окраине города. Они никогда не были дружны, но Римма Иосифовна все-таки узнала, что ее любимый еще в середине семидесятых годов уехал с семьей в Америку, что у него все отлично и Римме категорически советуют не лезть в чужую жизнь. Римма не стала спорить и требовать адрес Якова. Она попросила передать ему всего лишь два слова: «Кулон нашелся».

— Что за кулон? — сердито спросила старушка.

— Он знает, - ответила Римма. — Очень вас прошу, передайте. Мне больше ничего не нужно.

Все было кончено. Римма, тем не менее, сделала попытку уговорить сына уехать в США. Сын не возражал, но говорил, что сделать это лучше, получив израильское гражданство. На том и порешили.

Первое время было трудно. Потом они перебрались в центр страны. Сын Риммы Иосифовны нашел приличную работу, и все как будто наладилось.

В июне девяносто девятого года она смогла накопить денег и съездить на могилу родителей в Петербург. Город ей показался и родным, и совершенно чужим одновременно. Люди там жили бедно, суетно, с тяжестью в сердце. Раньше Римма Иосифовна этого не замечала, но теперь ей не хотелось опускать глаза до уровня лиц встречных прохожих.

Ее радушно приютили старые приятели, но вынужденная плата за приют разговорами оказалась слишком тяжела для Риммы Иосифовны. Она старалась поменьше бывать рядом с друзьями. Гуляла по Питеру, дважды была на кладбище, в Пискаревке, ездила в Петергоф и Павловск. В Александровку наведалась и долго бродила вокруг старой своей дачи, потом сидела на грязном песке пляжа и даже воду залива тронула пальцем, подивившись, что когда-то могла она купаться в столь прохладной и грязной воде.

Перед самым отъездом она решилась навестить старушку мать Якова. Лифт не работал, Она поднялась на пятый этаж пешком, позвонила.

— Кто там? — спросил сердитый голос.

— Извините, — сказала она. - Это я, Римма. Я приехала из Израиля, хотела бы узнать, как там Яков?

Ей не ответили и дверь не открыли, в ответ она услышала удаляющееся шарканье комнатных туфель по паркету прихожей. Римма подумала, что спускаться все-таки легче, чем подниматься. Она шагнула вниз, на одну ступеньку - и тут дверь за ее спиной распахнулась.

— Римка! — орал Яков, стоя в дверях. — Это ты! Я так и знал, что это ты!

Они сидели на тесной кухне в квартире матери Якова. Старуха им не мешала сидеть рядом и разговаривать.

— Это я во всем виноват, — говорил Яков. — Маму надо слушаться. Мама мне всегда говорила: «Яшка, ты молодец. Только научись все класть на свое место - где взял, туда и положи». Я ее не слушал. Я так и не научился этому. Я положил твой кулон не туда, где взял, а на книги. Кулон наверняка перевесил, и все это украшение соскользнуло вниз, за  твоего Сергеева-Ценского , и спряталось от глаз на сорок лет.

— Нет, — говорила Римма. — Это мне всегда надо было слушаться папу. Он меня учил. А, что теперь об этом…. Все по кругу. Разве наши дети слушают нас?

— Нет, — улыбался Яков, — Знаешь, у меня уже четверо внуков. А сынок старший заведует хирургическим отделением клиники в Акроне, под Бостоном. Вот приехал забрать маму к нам. Все-таки восемьдесят три года старушке — Мама, едем?! — кричал он.

- Не дождетесь, — отзывалась старушка. — Ты мне денежки присылай, а я уж как-нибудь сама. И не спорь. Ты разве не понял, что родителей слушаться надо.

— Понял, — отвечал Яков со смехом, и Римма тоже развеселилась и даже рассказала какой-то глупый анекдот из жизни в Израиле.

Так они сидели на тесной кухне блочного дома, говорили громко, улыбались друг другу и шумели, будто больше всего боялись тишины и неизбежной, страшной мысли, что исправить прожитую жизнь невозможно, что протопали они ее врозь, хотя просто обязаны были не разлучаться, не терять друг друга, а идти за своей любовью, несмотря ни на что.

— Римка! — говорил Яков. — Как же было это здорово: растапливать колонку в ванной, ты помнишь? А потом обнимать тебе крепко-крепко, прости, конечно!

А Римма молчала. В тот момент она ненавидела березовые чурки, сгоревшие давным-давно в колонке этой, ненавидела ту ванну в своей старой квартире, а особенно ненавидела мутное, запотевшее зеркало, в котором отразился голый до пояса Яков с проклятым кулоном в руке.