22.07.2020

Евгений Митько. «Мои друзья-соседи»

 

Давно, очень давно — более сорока лет тому назад — во ВГИКе, на государственном экзамене то ли по марксизму-ленинизму, то ли по марксистской философии появились два чужака. — «А это что за старые евреи?» — спросил один из студентов. В общем-то он был прав: оба чужака показались мне старыми. Для нас двадцатитрёх-двадцатичетырехлетних они казались глубокими стариками, да и выглядели по-стариковски, тощие, лысоватые, с поредевшими зубами. А им тогда было всего-то по тридцать пять. Только позже я понял, что они были изможденны от более чем десятилетнего сидения в тюрьмах и лагерях ГУЛАГа и ещё не успели вставить потерянные от полуголодного безвитаминного существования зубы.

Они, отсидевшие по 58-й тогдашней политической контреволюционной статье, боялись этого марксистского экзамена, как чумы, уверенные, что их будут экзаменовать с особым пристрастием. Они поставили перед собой цель завершить прерванную арестом учебу и получить дипломы сценаристов. Поэтому они выучили этот бессмысленный, на мой взгляд, предмет назубок. (Я же в то время почти бросил учебу, у меня уже снималась на «Ленфильме» картина, были сценарные договора с весомыми авансами и по-молодости лет я охотнее просиживал в кафе «Националь», нежели на лекциях во ВГИКе.). Валерий Фрид и Юлий Дунский — а это они были теми «старыми» чужаками — написали мне спасательную шпаргалку, благодаря которой я заработал на госэкзамене необходимую для получения диплома «тройку». После смерти Валерия я пытаюсь найти эту шпаргалку среди громадного вороха бумаг, накопившихся после полусотни написанных сценариев, и если найду, вставлю в рамочку и повешу у себя в квартире на видном месте.

Их трепет перед этим окаянным госэкзаменом — да что скрывать. даже страх, — объяснимы. Прошло всего несколько недель, как они вернулись из ссылки. Возвращение, как мне не раз рассказывали они, было неожиданным. Ведь Юлий и Валерий уже смирились со своей участью вечных поселенцев в северной маленькой Инте. Незадолго до этого они купили, кажется, за две тысячи домишко. Я видел это будущее их жильё, существует фотография в ихнем альбоме — этакая покосившаяся древняя, вросшая в землю фундаментом халупа. И тут вдруг нежданным великим прекрасным счастьем свалилась на них родная им Москва, где они провели юность. А впридачу к Москве — новая жизнь, к которой предстояло привыкать им, приученным за десятилетие в ГУЛАГе к затурканности, унижениям, вечной подавленности, тяжкого ожидания от грядущего дня новых напастей, к пропитавшему их души страху... Впрочем, всё это они сами вряд ли тогда осознавали.

Экзамен по марксистской науке Юлий Дунский и Валерий Фрид сдали на «пятерку», диплом «кинодраматургов художественного кино и телевидения» получили, хотя они им так ни разу и не пригодились — как положили дипломы в выдвижной ящик стола, так и лежат они там по сей день. Профессия сценариста определяется не наличием у человека диплома, а умением мобилизовать свои мозги и фантазию на разработку темы и характеров сценария. Мягкие на вид, деликатные интеллигенты Юлий Дунский и Валерий Фрид были людьми сильных характерами и смогли перебороть и затурканность, и пропитавший их души страх — всё самое худшее, что воспитывают в человеке тюрьмы, лагеря, поселения... Они это перебороли прежде всего целенаправленным своим трудолюбием и уже спустя несколько лет после возвращения в Москву стали профессиональными сценаристами, написав вскоре прекрасный яркий запоминающийся сценарий «Жили были старик со старухой», который в те годы явился событием и даже выдвигался на Ленинскую премию, что в те годы было высочайшим официальным достижением... Ленинскую премию они не получили, и клянусь — я это знаю — нисколько о такой потере не горевали... Они больше ценили завоёванное в последующие годы они завоевали уверенное положение в кинематографе как едва ли не самых лучших сценаристов, безусловно стали классиками, по сценариями которых было поставлено около 4О художественных фильмов и телефильмов-сериалов различной продолжительности. Плюс два фильма, в титрах которых нет их фамилий, — «Человек-амфибия и «Полосатый рейс».

В титрах этих фильмов назван автором сценария Алексей Яковлевич Каплер, которому «Ленфильм» поручил написать сценарии. Но он в то время был занят и в тайне от студийного начальства попросил своих молодых друзей-солагерников Юлия и Валерия сделать за него эту работу.

А года через два после этого пресловутого госэкзамена на общем собрании кинематографического жилищного кооператива у метро «Аэропорт» счастливый жребий поселил меня с ними по-соседству; двери наших однокомнатных квартир оказались в десяти метрах друг от друга. Я тогда увлекался кипяченым молоком, но не любил жирных пенок, Валерий же не любил молоко, но обожал жирные пенки; он почти каждый день ко мне являлся с ложкой. Редкий день мы не виделись. И редкий день, когда в разговорах со мной Валерий и Юлий не вспоминали о своей тюремно-лагерной жизни. В этом нет ничего удивительного. Эта жизнь, — такое мнение я вынес из общения с ними, — была такой же тяжелой и глубокой по переживаниям, как те глубокие шрамы, которые я однажды увидел на груди, на плече, на боку у Валерия Фрида. Знаю, он не рассказывал о них никому, кто спрашивал, мне же, наверно, в благодарность за пенки, рассказал ещё задолго до того, как описал этот эпизод в своей удивительной книге «58 с половиной. Записки придурка». Получил он эти шрамы в перенаселённой камере — а в наших, советско-российских тюрьмах камеры всегда были перенаселены. Где-то я читал, что в царских тюрьмах уголовники и политические сидели раздельно, у нас — вместе. Валерий рассказывал, как уголовники отбирали у них, у «политических» большую часть продуктовых передач. И вот однажды интеллигенты-«политики» решили положить этому конец, договорившись сплотиться и общими силами дать блатным отпор. И надо же было случиться, что первым, кому пришла посылка, оказался Валерий. Он в вернулся камеру с раздачи с авоськой, в которую вывалили из фанерного ящика содержимое и с глиняной миской, в которую перелили молоко — вносить стеклянную бутылку в камеру было неположено. Уголовники потребовали долю. Валерий ответил ему словами, которые теперь именуются ненормативной лексикой. Свесившись с верхних нар, уголовник пырнул Валерия ножом в плечо, в грудь. Потом другой уголовник ударил ножом, потом третий... Валерий ждал. что за него, как договорились накануне, вступятся коллеги-«политики». Но те сидели, притаившись по своим углам. Позднее они объясняли свою трусость тем, что «не было приказа выступать», — я запомнил эти слова Валерия Фрида.

С годами выяснилось, что нажитый в тюрьмах и лагерях страх преодолеть легче, чем хвори, заработанные там же и ставшие хроническими. У Юлия Дунского была экзема. Юлик очень любил своего пса-эрделя Робина. Году в 69-ом постаревшего Робина пришлось усыпить: у собаки уже отнялись задние ноги. И сразу же после этого у Юлия исчезла аллергическая экзема. Но спустя несколько месяцев на него обрушилась тяжеленная астма. Помню как, я приезжал к нему в больницу, и Валерий мне рассказывал, что Юлий — самый тяжелый больной на этаже... Юлий задыхался, Валерий бегал за кислородными подушками. Когда же болезнь отпускала, Юлий и Валерий по ночам, в кабинете, ключ от которого оставлял им главный врач, между приступами удушья Юлика, писали сценарий весёлого озорного фильма «Старая, старая сказка». Я читал этот сценарий. Как и фильм, он был, прост, лёгок, весел. Юмор наполнял этот их сценарий, как и все другие. Юмор у Дунского и Фрида был в изобилии. Их буквально распирало от юмора. Юмор в их сцен был не только в ситуациях и диалогах, юмор был даже там, где ему было быть и не так уж обязательно, — в ремарках. описывающих место действия, внешность персонажей. То есть в тех компонентах сценария, которые из слов объектив превращает в изображение. И в обыденной жизни Юлий постоянно шутил — мягко, необидно для окружающих, как-то сдержанно. И даже в самые серьёзные важные минуты они не могли обойтись без юмора, мягкого и мудрого. У их школьного приятеля «К» дочь Женя, с трудом поступив в медицинский институт. на первом же курсе ударилась в загул. Компании, рестораны, мужчины... И вот уже Женя решает бросить институт. Родители были в отчаянии. Просьбы, уговоры, мольбы — ничего не помогло: брошу, брошу — твердила Женя. Тогда к ней направили последнюю надежду — Валерия. — «Ты же знаешь, Женя, что я люблю женщин? » - спросил Валерий. «Кто этого не знает, дядя Валерий», — ответила Женя. — А мне стало известно. что ты любишь мужчин, верно?" -«Есть такой грех», ответила Женя. — «Если ты ,Женя, закончишь свой медицинский, то у тебя в любовниках будут инженеры, архитекторы, ученые, артисты. А если не закончишь институт, то в твоих любовниках будут слесаря, шофера, сантехники. И матом тебя пошлют, и по морде дадут...» — выложил ей жестокую правду Валерий. Жене не захотелось мата и получать по морде, она закончила медицинский институт и стала неплохим врачом.

Астма душила, мучила Юлия более десяти лет, он бодрился, самоотверженно боролся с неизлечимой болезнью. Но астма одолевала его, не отпускала. Юлий уже почти не ходил, всё у него болело — даже думать ему уже было больно. И чтобы не быть в тягость близким — Валерию , молодой жене Зое, по кличке Заяц. Юлик, осознавая тупиковую безнадежность своего состояния, застрелился из охотничьего ружья — поступок, на мой взгляд, человека мужественного. В те скорбные дни для всех нас, да, пожалуй, для всего нашего кинематографа, Валерий мне сказал: -«Никто даже представить себе не может, как мне сейчас тяжело, будто лучшая половина меня самого из меня ушла...»

Юлий Дунский ушел от нас шестнадцать лет назад, со дня смерти Валерия Фрида прошло уже пять месяцев (статья написана в 1999 г. — прим. «Избранного»). Я помню их обоих. И оба они для меня долгие годы как бы одно целое. Я знал их тайны. по крайней мере. большинство из их тайн. Знал их привычки. Насколько они были похожи друг на друга, настолько были разными. Юлий любил смотреть по телевизору баскетбол, Валерий — футбол. Юлий обожал телепередачи о животных, Валерий был к ним равнодушен. Валерий любил женщин, Юлий... тоже любил. Валерий любил выпить, и несколько раз в году в весёлой компании друзей крепко, как он говорил, надирался. Юлий совсем не пил. И когда Валерий надирался, Юлий сердился, открыто высказывал презрение к его несдержанности и подолгу с ним не разговаривал. И если утром у меня раздавался звонок и Валерий, ничего не рассказывая, приходил ко мне завтракать. значит. они поссорились; иногда мы завтракали вместе по многу дней. Но когда во время работы над сценарием спор переходил в ссору, то мирились они быстро, через какие-либо четверть часа.

Такой дружбы, какая была между ними, я никогда не встречал — ни в жизни, ни в литературе. Осмелюсь назвать их дружбу Дружбой века.

Кто-то из них, не помню уже кто, рассказывал мне, как в первом классе в конце первого месяца учебы учительница пересчитала своих учеников. Их оказалось 39. Странно, подумала учительница, наверно. я ошиблась — в классном журнале числилось 38. Позже она как-то снова пересчитала — и снова оказалось 39. Тогда она провела тщательное расследование, сверила ребят по фамилиям, записанным в её классном журнале. И оказалось. один мальчик, тридцать девятый не был занесён в журнал. Мальчика звали Юликом, фамилия — Дунский. Так как он жил в другом районе, родители записали его в другую школу, а Юлик хотел учиться со своим другом Валериком — и поэтому стал как бы неофициально ходить с ним в одну школу, в один класс. Всё, конечно, уладилось, друзья стали учиться вместе. Вместе сидели на одной парте, вместе сидели в ГУЛАГе... Вместе писали сценарии. После смерти Юлия у меня, как у близкого их друга, часто спрашивали: кто из них в их творческом дуэта был главнее, кто был ведущим? В предсмертной записке Юлий. которую я держал в руках и читал. есть слова: «...ты, Валерий, был в нашем содружестве главным». Недавно студенты высших сценарных курсом сняли своего педагога Валерия на видеопленку, и в беседе с ними Валерий назвал Юлия основным придумщиком всех написанных вместе сценариев. Я же на этот часто задаваемый вопрос обычно отвечаю так: у них, как у сиамских близнецов, было общее кровообращение, разумеется, общее творческое, кровообращение.

Валерий и Юлий никогда не унывали. И считали, что худшее, если не принимать во внимание неизбежность смерти, у них позади.

Весёлые люди — это люди, как правило, сильного решительного характера. Через несколько месяцев после снятия Н.С. Хрущева, когда новая власть оказалась на перепутье, был короткий момент, когда партноменклатурные силы сделали попытку вернуться к прошлым сталинским временам. И вот, в те смутные дни неопределённости тогдашний министр кинематографии тов. Романов, матёрый партфункционер от журналистики, собрал у себя кинематографический актив — несколько десятков кинематографических классиков и тех активных особей, которые в классики рвались. Министр кинематографии внушал собравшимся, что при товарище Сталине было не так уж плохо, а даже хорошо, что под руководством великого вождя были построены заводы Магнитогорска, Кузнецка, а также Днепрогэс, был повержен фашизм, построен социализм... Мне о сути того постсталинского толковища рассказывали многие, а фразу министра Романова, защищавшего Сталина, «глумливо называют великую эру культом личности», стала цитатой во всех тогдашних рассказах о том собрании. И вот. в самый разгар министерских разлагольствований о недавнем счастливом сталинском прошлом Юлий Дунский спокойно поднялся со своего велюрового кресла и мягко топая подошвами своим ботинок, покинул конференц-зал. На уходящего во время речи министра Юлия Дунского классики и ещё не классики смотрели с испугом, переходящим в тихий ужас, — особенно те, постарше, кто чудом уцелели в тридцатые годы репрессий и в послевоенные годы борьбы с космополитизмом. И каждый из них представлял, что ждёт Юлика после его «неразумной выходки»: закрытие сценариев с расхожей тогда формулировкой «по тематическим соображениям», попадание под колпак КГБ, запрет на выезд за границу... И-таки через некоторое время их перестали выпускать. А тогда, в шестьдесят четвертом в коридоре после министерской речи редакторши, боязливо озираясь. пожимали Юлику руку... А министр Романов, подумав, затребовал стенограмму и кое-что из неё вычеркнул: сказал что допустил... импровизацию. Всё это мне рассказывал Валерий Фрид. И конечно же, оба они, Валерий и Юлий тогда прекрасно понимали, что редакторши, боязливо пожимавшие Юлику руку, вынуждены были творить одну и ту же цензурную пакостную задачу — выжигать из сценариев и фильмов всё то, что хоть как-то соответствовало жизненной правде, ибо правда была врагом и главной опасностью существовавшего тогда режима и мешала сотворению малохудожественных мифов так называемого соцреализма, призванных агитировать за режим и тем самым укреплять его.

Они были чужими для властей всегда, ибо для тех, кто тогда правил кинематографом, кто были воспитан и сложился как человек в тридцатые сороковые годы и внутренне, может, неосознанно по-рабски были благодарны режиму, что он оставил их в живых и возвысил, испытывали вину и одновременно ненависть к тем, кто сидел в ГУЛАГе, хоть и пассивной в какой-то мере свою вине, и за эту вину таких людей недолюбливали, глубоко скрывая эти свои уже тогда считавшиеся позорными чувства... К Юлию и Валерию, прошедших тюремно-лагерные университеты, власти всегда относились затаённо-настороженно.

В нашем доме ЖСК «Советский киноработник» у метро «Аэропорт» проживала супруга научно-популярного сценариста Фрида Марковна, женщина броская, яркая. В далёкой своей юности, году в тридцатом, девчонкой из еврейского местечка, она поступала в актерскую студию при театре Михоэлса. На экзамене, как она рассказывала, «какой-то м.... в галифе с кожаным задом и орденом в красном замызганном шелковом венчике» задал ей политический вопрос: «В чем отличие между колхозом и совхозом?». — «В колхозе выращивают огурцы, а в совхозе — морковку», находчиво выпалила юная тогда Фрида Марковна. В премьерных спектаклях «Тевье-молочник» она играла одну из главных ролей. В нашем доме Фрида Марковна работала комендантом, и году в восьмидесятом, перед эмиграцией в Америку, она поделилась со мной секретом: все годы, что мы жили в нашем доме, к ней как к коменданту то и дело наведывались «серые мыши-сексоты», которые выпытывали у неё о Валерии и Юлии: что они говорят-рассказывают, кто к ним ходит и почему у них частые застолья, и зачем к ним ходит Высоцкий и поёт он у них или просто пьёт, и почему Юлий долго не женится, а Валерий почему разводится... Умная Фрида Марковна принимала сексотов радушно, приглашая на чай-кофе, наливала рюмку коньяка и, прикидываясь наивной глупышкой, отвечала на их вопросы, убаюкивая их чекистскую бдительность. Она мне говорила: что задача у неё была одна: чтобы сексоты ходили к ней и только к ней, а то — не дай бог! — зачастят к кому-нибудь неизвестному, злому... Валерий и Юлий об этих визитах не знали, но то ли чувствовали, то ли не до конца изжитый страх времен отсидки нашептывал им, что они под прицелом органов... Вот доказательство: у них есть повесть, написанная на воровско-блатной фене. Классного изощрённого мата в ней немело. Когда они выходили из послелагерного поселения в северной Инте, они решили сохранить весь тюремный лексикон. Для этого начали составлять словарик. Но потом передумали и решили написать на мотивы сюжетов воровских песен повесть, напичканную этим лексиконом. Валерий и Юлий, осознавали: если эту повесть у них обнаружат при каком-либо обыске, то не миновать срока за создание порнографии... Поэтому они хранили рукопись у почтенного Алексея Яковлевича Каплера, который в те годы был патриархом советской кинодраматургии и находившегося вне подозрений,ему было доверено вести по телевизору «Кинопанораму», имевшую оглушительный успех. Незадолго до кончины Валерия его студенты записали на видео, как Валерий непедагогично читает эту не вполне цензурную повесть — там страниц пятьдесят — читает азартно. умело смакую тюремный говорок, «ботая по фене». У Валерия бесспорно был актерский талант. Помните, первые кадры фильма «Служили два товарища...»? Валерий в кожанке и командирской фуражке с красной звездой там декламирует стихи времен Гражданской войны, агитирующие красноармейцев соблюдать санитарные правила, кстати, стихи написанные тогда отцом Валерия, фронтовым врачом. Недавно в крепком хорошем фильме «Классик» Валерий сыграл небольшую роль биллиардиста. А как Валерий пел!.. Ведь старую забытую времен Первой империалистической войны песню «Вот пуля пролетела — и ага!» подсказал фильму он. Валерий знал и помнил все песни Гражданской войны, многие из которых сначала были песнями Белой армии, например, «По долинам и по взгорьям..», а потом Красные переделали на свой лад; пел Валерий и весь блатной и тюремный репертуар, слышанный на нарах, пел песни Петра Лещенко, Юрия Марфесси, Вадима Козина, с которым познакомился в одной из камер Бутырской тюрьмы.

Смелых поступков в послелагерной жизни Валерия и Юлия было немало. Вместе с демонстративным выходом Юлия с министерского собрания вспоминается ещё одна совсем иная короткая историйка, я был её свидетелем лично. То ли ранней весной, то ли поздней осенью далекого шестьдесят девятого, слякотным сырым вечером мы с Юликом случайно встретились на улице Горького в той её стороне, которая примыкает к Белорусскому вокзалу, — я с точностью до нескольких метров запомнил то место, и когда прохожу там, то всегда думаю о Юлике. Мы купили, выстояв очередь, по бутылке вина и направились к метро. Навстречу нам шли двое тридцатилетних мужичков пролетарского вида. Один из них — в облезшем до сизых трещин коричневом старомодном кожаном пальто с ухмылкой шепнул что-то Юлику в лицо. С проворностью мангусты, молниеносно бросающейся на змею, Юлик одной рукой схватил обладателя кожаного пальто за тонкий край галстука, вырвал галстук наружу и придушил Кожаному пальто галстуком горло. Другую руку с выставленными рогаткой пальцами Юлик выбросил навстречу лицу Кожаного пальто, и пальцы рогаткой едва не касались его зрачков... В наши дни такой жест присущ лишь пьяненькой хулиганской мелкоте в их разборках... А тогда он напугал Кожаное пальто Юлик был всегда очень интеллигентен лицом, в очках, всегда по моде, со вкусом элегантно одет — и в эту минуту его вид контрастировал с его добытыми в тюремно-зэковских университетах ухватками. Да ещё Юлий произнес монолог... Обычно матерящиеся люди используют в своём арсенале всего три-четыре матерных слов — слово из трёх букв, слово на вторую букву алфавита из пяти букв... А монолог Юлика был насыщен, содержал слова и словосочетания, неслышанные Кожаным пальто в таком сочном количестве и изобилии за всю его жизнь, — этакий роскошный букет, икебана, со вкусом составленная из тюремно-блатной фени. Кожаное пальто, похоже, был потрясён, может, решил, что перед ним вор в законе, не знаю уж, что он решил, но я услышал, как он стал бормотать, что, дескать, слово жид он сказал, имея в виду не Юлика, а соседа по подъезду, а к самому Юлику он без претензий... Спутник Кожаного пальто, тоже испугавшийся, с готовностью подтвердил сказанное приятелем: слово жид относилось не к Юлику... На этом извинении мы и разошлись. Юлик меня удивил тем, что совсем не был возбуждён, был спокоен, даже весел. Я спросил: — И ты бы выколол ему глаза? — Юлик честно — а он никогда не врал — признался: — Не знаю... Может, да...но скорее всего, помиловал бы...

Это был единственный раз за долгие десятилетия знакомства и дружбы. когда я услышал от него мат.

О случившемся Юлий попросил не рассказывать Валерию. Я пообещал. И лишь спустя пятнадцать лет после смерти Юлика я нарушил обещание, рассказал. Валерий ничуть не удивился. Он тут же принялся вспоминать разные эпизоды из лагерной жизни, когда Юлик отчаянно дрался, отстаивая своё достоинство и справедливость.

Давно, ещё в юности в какой-то старинной, найденной на улице без обложки и первых страниц книге я прочел и запомнил следующее: смелость рождает благородство. А может благородство рождает смелость — не могу себе уяснить, что первичнее, но уверен: оба эти прекрасные человеческие качества связаны между собой ещё и тем, что они как бы перетекают одно в другое. Обо всём этом я вспомнил в связи с одной историей.

У Валерия Фрида длительное время была возлюбленная (да пусть простит меня его вдова Марина, что я об этом пишу). Зашифруем имя этой молодой женщины буквой «К». Моя интуиция и некоторые наблюдения подсказывают мне, что «К» любила Валерия посильнее, нежели он её, хотя она была лет на сорок моложе его. Да и как можно было его не любить — удивительно обаятельного, яркого, лучистого! Да за одно исполнение им блатных лагерных песен, многие из которых я впервые услышал от него и больше никогда ни от кого не слышал, можно было в него влюбиться.«К» была по-особенному нежна к нему. Она целовала ему руки и, словно предчувствуя что-то, шептала, что мечтает умереть раньше его... «К» жила в коммуналке, и в одной из соседских семей у маленького мальчика прорезался яркий музыкальный талант, мальчик стал прекрасно играть на фортепьяно. Чтобы купить сыну инструмент, у его родителей, которые с трудом зарабатывали на сносную еду, не было денег и не предвиделось по нынешним временам. А в комнате у «К» стояло старенькое пианино, принадлежавшее умершим родителям; на нём играла её мама. «К» жила одна. Она решила подарить пианино талантливому соседскому мальчику, но посчитала, что дарить в таком виде и неловко, да и родители юного таланта не в силах оплатить ремонт... «К» договорилась с настройщиком о цене, она надеялась привести пианино в порядок, отремонтировать, настроить. Но неожиданно «К» умерла. В кармане у неё, в бумажнике нашли фотографию Валерия, она всегда эту фотографию носила с собой. После всех хлопот с похоронами Валерий решил закончить то, что она начала, — привести пианино в порядок. Но неожиданно возник старший брат «К», проживавший отдельно, кажется, даже в другом городе. Он наложил лапу на всё наследство сестры. Валерий завёл разговор«, что «К» собиралась подарить пианино... Брат ответил, что он знать ничего не знает и мало ли что говорила «К» и говорила ли вообще.. Тогда Валерий выкупил у него это пианино, пригласил настройщика, настроил — и подарил соседскому мальчику в память о «К»...

Вот такая печальная история — одна из историй Валерия Фрида, а их, подобных по своему благородству, но не обязательно любовных, было немало. В течение более, чем двадцати лет Ю. Дунский и В. Фрид посылали в Крым одинокой больной солагернице ежемесячно денежные переводы, вплоть до её смерти; помогали и другим. Как-то явился к ним неблизкий знакомый. Он попросил у них взаймы восемьсот рублей. большие тридцать лет назад деньги. Понимая, что их дальний знакомый (он кажется, был то ли инженер, то ли учитель) со своим скромным заработком не сможет отдать такой долг, Юлий сказал ему: «Нет, мы не можем тебе дать в долг, но половину — четыре сотни — мы тебе дадим не в долг, а насовсем».

А вот одному из солагерников Валерий отказал совсем и категорично. И отказал не просто солагернику, а близкому другу по лагерю. который сел раньше и поэтому наставлял Валерия, как жить там, который выучил его бухгалтерским премудростям, благодаря чему Валерий стал «придурком» (подзаголовок его книги — «Записки придурка»). Их связывало много. В лагере у Валерия был роман с заключенной девушкой Валей. Зэк-электрик ломал оборудование, и в темноте заключенные (и Валерий с ними) проскальзывали на женскую половину... И вдруг Валерия отсылают с этапом в другой лагерь. Перед отъездом он поручил своему другу заботиться о Валентине, и она стала женой друга. Я видел эту женщину, когда она была уже в преклонном возрасте, запомнилась мне худощавой с гладко зачесанными серебряными волосами.

Задолго до этого отказа этому своему другу-солагернику ко мне забежал Валерий — он всегда ходил быстро — с газетой «Морнинг стар», которую в те годы было купить нелегко и которую ему за особую плату оставляли в киоске у метро «Аэропорт». Ещё в лагере и на поселении Валерий и Юлий выучили, как Нагульнов в «Поднятой целине», английский, точнее, выучили получше, чем Нагульнов: свободно говорили, свободно читали американские детективы в ярких мягких обложках, даже писали по-английски...

В той газете «Морнинг стар» Валерий показал мне рисунок — бегут под предводительством барана овцы к пропасти, но на самом краю баран тормозит, а овцы падают в бездну... — «Петя Якир!» — ткнул пальцем в барана на рисунке Валерий Фрид.

И когда через некоторое время Пётр Якир пришел просить деньги на диссидентское движение, Валерий сказал: — «Если у тебя, Петя, не будет денег на еду, приходи, всегда дам, а на твоё диссидентское движение — нет и не проси!».

Так разошлись разошлись давние друзья-солагерники. Подчеркиваю: не поссорились, а разошлись, тихо и мирно.

В семьдесят втором году на премьере фильма «Бумбараш» по широкой, устланной ковром лестнице Дома кино поднимался коренастый с седоватой снеговиковой бородой коренастый человек. Мы с Валерием спускались к выходу. Коренастый человек протянул Валерию руку, сказал: «Здоров, Валера!» — «Здоров», — ответил Валерий. Они простояли друг против друга с десяток-полтора секунд и, поняв, что им нечего больше сказать, разошлись. Я спросил у Валерия: «Кто это?» — «Петя Якир», ответил Валерий. Он больше ничего не сказал, а я не стал больше спрашивать.

Позже Пётр Якир был арестован и выдал несколько десятков диссидентов, да и на суде повёл себя не лучшим образом... В те годы многие вели себя не лучшим образом, недостойно, например, автор сценариев нескольких известных фильмов сценарист «Б», усердно стучавший во ВГИКе на однокурсников, потом на коллег по кинематографу, о чем подробно рассказала на Украине русско язычная газета «Независимость». И большинство этих людей сейчас живут преспокойно, комфортно, а когда им напоминают о прежних их делишках, обижаются и отвечают, что «тогда было такое время». Мне рассказывали, что Пётр Якир в последние годы своей жизни стыдился друзей, он страдал, его мучило то, что с ним произошло, и эта боль его души ускорила его смерть.

В своей книге «58 1\2» Валерий Фрид подробно рассказал о том, как сидел с Петром Якиром в лагере и об их непростой дружбе в те годы... Книга эта замечательна прежде всего терпимостью к людям, к их ошибкам, стараниях понять, разобраться, понять, что толкнуло человека на тот или иной поступок, а не судить... Обо всём страшном, безысходно-пережитом, об ужасах тюремной и лагерной жизни написано не то чтобы весело, но и не грустно, не печально, но при этом с жесткой беспощадной иронией к самому себе. Наверно, такая своеобразная интонация определена предельной искренностью. Например, немногие признаются. что их вербовали в стукачи и что они дали согласие... Валерий об этом написал. А как он из этой позорной ситуации выпутался, это уже — в его книге...

Книга имеет успех. Мой приятель Коля Горин увидел в метро пожилого господина с профессорской бородкой, который читал книгу «58 1/2». улыбался, с трудом сдерживаясь. чтобы не расхохотаться. Я передал Колин рассказ Валерию. — «Может, это был я?» — пошутил Валерий. — «Нет, — ответил я, — у тебя же нет профессорской бородки». «Зато у меня профессорская лысина», — ответил Валерий.

Полтора года назад, через несколько месяцев после юбилейного семидесятипятилетия Валерия ему вручалась на сцене Дома Кино «Ника» «За честь и достоинство». Принимая её из рук Эльдара Рязанова, Валерий говорил о Юлике Дунском. Он никогда не отделял себя от него — от Юлия Дунского.

У крупных писателей, когда ими написано много значительных вещей, выходит полное собрание сочинений. У крупных сценаристов в лучшем случае один раз в жизни выйдет сборник с четырьмя-пятью избранными их сценариями. Такой сборник у Валерия и Юлия вышел давно. А полным собранием их сочинений стали их замечательные фильмы, и нет такой недели, чтобы хотя бы по одной телепрограмме не шел фильм с их фамилиями в титрах; а бывает, что и несколько их фильмов идут сразу.

На следующий день после смерти Валерия председатель фонда «Гласность» и председатель жюри международного правозащитного кинофестиваля «Сталкер» Алексей Симонов, заменивший на этом посту Валерия Фрида, рассказывал по одной из программ телевидения о журналистских проблемах. Неожиданно он переключил разговор на другую тему — с большой теплотой стал рассказывать о Валерии Фриде, с которым у него были давние сердечные отношения. И закончил Алексей Симонов так: — «Я уверен, Валерий встретится там с Юликом».

И я с ними там встречусь...

Фильмы, поставленные по сценариям Ю.Дунского и В.Фрида

«Случай на шахте 8»;
«Ровесник века»;
«Орлиный остров»;
«Семь нянек»;
«Жили были старик со старухой»;
«Служили два товарища»;
«Старая. старая сказка»;
«Красная площадь»;
«Сегодня новый аттракцион»;
«Гори, гори моя звезда...»;
«Тень» (по Е.Шварцу);
«Вдовы»;
«Талант» (по А.Беку);
«Как царь Петр арапа женил...» ( в соавторстве с А.Миттой);
«Овод» (по Э.Войнич);
«Человек меняет кожу» (по Б. Ясенскому);
«Всадник с молнией в руке»;
«Сказка, рассказанная ночью» (по Гауфу);
«Не бойся, я с тобой»;
«Сказка странствий» (в соавторстве с А.Миттой),
«Экипаж» (в соавторстве с А.Миттой и при участии Б. Уриновского);
«Затерянный в Сибири» (в соавторстве с А.Миттой);
«Человек-амфибия» (по А.Беляеву);
«Полосатый рейс»