УЧИ УЧЁНОГО

20.12.19

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Учи учёного

(Некоторые соображения полужертвы по поводу инфаркта миокарда)

Учись, мой сын: наука сокращает

 нам опыты быстротекущей жизни.

А. Пушкин

Я посчитал своей обязанностью навязывать людям свои мысли о необходимости руководить собой, о необходимости управлять своими чувствами. Не дело. чтоб низшие силы одерживали верх. Должен побеждать разум.

М. Зощенко, «Перед восходом солнца»

         Я не медик, а обычный объект болезней той или иной степени тяжести. По этой причине я не вёл никаких медико-биологических исследований моих заболеваний, но, естественно, пытался понять причины того, почему эти болезни у меня появились. Проводя значительное время в больнице как в связи с исходным заболеванием, так и борясь с последующими осложнениями, я имел возможность видеть ситуацию, происходящую с моими товарищами по пусть и не несчастью, но серьёзным неприятностям, которые для меня пока имели неплохой конец. Ценны ли мои наблюдения? На первый взгляд, совершенно нет, поскольку то, что я вижу много меньше того, что проходит перед обученным взором врача даже весьма средней квалификации, не говоря уж о талантливом и опытном специалисте. Однако, у врача этого отсутствует «взгляд изнутри», поскольку сам он данной болезни, как правило, не имел. Поэтому, когда он спрашивает у пациента, чувствует ли тот, например, «боль за грудиной», и испытывал ли он «страх смерти», сам врач не знает толком, что это такое.

         Важным примером для меня в анализе чисто медицинского вопроса послужил М. Зощенко, притом не своими фельетонами, которые я не очень люблю, а поразительной повестью-исследованием «Перед восходом солнца». И дело тут не только в примере просто блестящего анализа неспециалистом своих болезненных состояний, но и в том, что повесть близка по духу фрейдизму, который уже множество лет оказывал и оказывает на меня большое влияние.

         В конце 1987 мне улыбнулась удача – после многих лет «закрытого шлагбаума», я получил возможность реализовать сразу два полученных из Франции приглашения выступить с докладами на конференциях по физике атома - в Париже и Ницце. Оплату расходов по пребыванию взяли на себя оргкомитеты, так называемая «принимающая сторона». Удача эта появилась при прямом участии нашего тогдашнего нового начальника иностранного отдела В. Якунина, позднее президента РАО ЖД, и владельца печальной памяти «шубохранилища». Наш примерно часовой разговор-знакомство, начавшийся с его колкости и проходивший первоначально в очень резких тонах, закончился чётким предложением оформить в ускоренном темпе документы для моей поездки. А сделать надо было немало – пройти институтскую и райкомовскую комиссии, чьё рекомендации-разрешения были первыми шагами, оформить служебный (синий) паспорт, получить в него советскую визу на выезд, французскую – на въезд, поехать в иностранный отдел АНСССР в Москве, взять паспорт, и, переночевав в гостинице АН СССР, утром вылететь в Париж. Можно представить себе моё настроение. Как тигр-людоед, я уже попробовал Запад, побывав в Лондоне в 1970, и он вполне оправдал тогда мои ожидания. Париж обещал быть не хуже, ну а Ницца – само имя звучала недосягаемо и призывно.

         Однако судьба распорядилась по-иному. Ночью, фактически менее чем за сутки до отправления «Стрелы», которая должна была увести меня в Москву, я проснулся весь в холодном поту. Ничего не болело, но слабость была очень большая. Вызвали скорую, врач сделала ЭКГ, и сказала, что госпитализация необходима. Она куда-то звонили, а я тем временем одевался. Везли меня недалеко – оказалось, что на нашей улице, в полукилометре, находится институт кардиологии АМН РСФСР, блатное место, как оказалось потом, куда с улицы просто не попадали, а меня вот привезли просто так, по скорой. К моему приёму приготовились, и ждали. Я оказался в ярко освещённой комнате, на столе-каталке. Медработники, человека 3-4 очень молодых ребят, сразу приступили к делу. Я их попросил: «Усыпите меня, а то я вам могу сильно помешать». Мне вкатили какой-то укол, и я очнулся лишь в палате.

         В этой палате я был один, всё было уставлено каким-то оборудованием, и сверкало никелем. Не чувствовал ни боли, ни слабости, не было пота. Почему-то чесалась голова, и я решил подготовиться к поездке, намеченной на вечер. Раковина была близко, и я помыл голову. Тут вошла сестра, и изменилась в лице: «Вы что делаете?! Вам это очень опасно! Идите сразу в кровать». Что опасно, я не понял, но лёг, а вскоре в палату вошли несколько врачей. Старший из них сел рядом и начал расспрашивать про самочувствие. Он спросил также, где я работаю, и когда узнал, что в ФТИ, начал называть одного за другим знакомых ему, а, тем более мне, людей, начиная с нашего директора Ж. Алфёрова. Собеседник представился – директор НИИ Кардиологии профессор Владимир Андреевич Алмазов[1].

         Оказавшись случайно заброшенным в Институт, я в ходе разговора превратился в своего. Знакомство позволяло обратиться с важной для меня просьбой - ускорить проверки и лечение, так как буквально через несколько часов мне придётся покинуть клинику. «Что так срочно?» - улыбнувшись, спросил Алмазов. «Мне сегодня вечером в Москву»,- сказал я. «Придётся отложить», - настаивал он. «Невозможно, поскольку послезавтра я лечу в Париж, а затем еду в Ниццу»,- не без гордости сказал я. «Придётся существенно отодвинуть отъезд»,- ответил он, и видя мою готовность продолжить препирательство, веско сказал: «У вас инфаркт. Необходимо серьёзно полечиться в стационаре!». Мой ответ по наглости был поразителен: «Нет у меня никакого инфаркта. Где вы видели инфаркт при нормальном самочувствии?»,- наступал я на главного кардиолога Ленинграда. Тогда он показал кардиограмму, и объяснил, насколько и куда она отличается от нормы. Я сник, и осознал, что вместо Ниццы попал в больницу.

         Лечение инфаркта тогда включало длительную лёжку на кровати, с минимумом движений. Из реанимации перевели в палату, а поскольку я - свой, то в двухместную. Появился страх – вот шевельнусь лишний раз, и сразу умру. Началась паника, которую, как я понимал, допускать не следует. Паника усиливалась из-за того, что делать было непривычно нечего – даже читать, т.е. свободно шевелить руками, мне запретили. Через несколько дней, почти свыкнувшись с мыслью, что Париж от меня и на этот раз «отъехал» (потом он подъезжал, даже на месяцы), я вспомнил, что имею цу а маке нох а гишвир[2]:. через буквально пару недель – срок сдачи в издательство книги «Тормозное излучение». Работы ещё было много, а опоздать к сроку было очень боязно. Я убедил врача, что работа над рукописью полезнее, чем переживания по поводу возможного расторжения договора. Начал работать, и отметил, что страх сделать смертельное движение начал ослабевать. Рукопись я сдал в срок.

         Лечение продвигалось своим чередом. Состояние и настроение улучшались. Я начал обдумывать то, что и почему со мной произошло. Первоначально невнятное чувство «почему мне так не повезло?» переросло в чёткий вопрос – «почему у меня случился инфаркт?». Я не курил, не пил, отнюдь не толст, был вполне здоровым человеком. Регулярно ходил в бассейн, не было никаких предвестников серьёзного нарушения, и вдруг – на тебе. Я начал выходить в коридор. Состав коллег по клинике был весьма неплох – кругом так называемая «чистая публика», интеллигенция. Упомяну лишь для примера, что одноместную палату рядом, но на другой стороне коридора, занимал Е. Мравинский. Такой контингент сохранялся в клинике Алмазова и позднее, после его смерти. Так, через тридцать лет я пришел туда же навещать Д. Гранина – он лежал в «полулюксе» на этом же этаже.

         Так получилось, что я пробыл в клинике 36 дней, а оттуда сразу был перевезён в санаторий «Репино» на 24 дня. Каждый вечер, а в выходные и днём, приходила жена, частым гостем был сын. Навещали родственники, ученики, сослуживцы. Нередко, после вопроса «Как ты?» и моего ответа «Хорошо!», следовал рассказ гостя о каких-нибудь его жизненных злоключениях. Когда я его успокаивал, он говорил нередко «Тебе хорошо…». Это меня сначала очень обижало. Я в больнице, с тяжёлым заболеванием, которое надолго, если не навсегда оставляет следы, а он мне изливается. А потом подумал: а и вправду, мне хорошо и везёт. Я не попал в те примерно 50%, что умирали ещё до того, как попадали в больницу, нормально идёт излечение – значит, «хорошо» здесь более чем оправдано.

         Вообще, мне было легко лежать в клинике, а потом, тем более, находиться в санатории. Вспоминаю я о том времени с удовольствием. Компания была интересная - отличные собеседники, хорошие специалисты из разных областей. Медицинские процедуры, чтение, писание книги, а потом статьи хорошо заполняли время. Просто затянувшийся курорт! Сначала полу-осознанно, а затем на основании тщательного обдумывания, я пришёл к выводу, что контроль своего настроения, позитивное восприятие происходящего со мной – важный, если не важнейший фактор лечения, определяющий его успех. В реализации понятого мне помогали занятия аутотренингом, которому бегло обучали в клинике, а потом, куда более развёрнуто, в санатории. Большую роль сыграло и умение, привитое выдающимся терапевтом-гипнотизёром Г. Эйбшицем (о котором ранее писал) – петь весёлые песенки для поднятия духа, и его совет – чем мрачнее настроение, тем громче пой!

         Всё время я искал ответа на вопрос о причине своего, и не только своего, но и многих окружавших меня людей, инфаркта. Конечно, я видел, что вокруг меня нет не только то

лстых, но и просто полных. Удивительно, но почти не было пьющих и курящих. Почти ни у кого не было высоких цифр холестерина – тогда ещё не разделяли его на «хороший» высокой и «плохой» низкой плотности. Словом, оснований для инфаркта не было, а сам он был. Знакомясь там с многими людьми, я неизменно спрашивал: «Почему, как вы считаете, у вас произошёл инфаркт?» Отвечающие припоминали разные моменты своей жизни, которые, как им казалось, послужили причиной заболевания. Мой сосед по санаторской комнате говорил, например, что его сразил разговор с начальником, который на него несправедливо накричал. Это был известный инженер-изобретатель, автор многих патентов по технике, в том числе и медицинской, которого, пожелай он уйти с той работы, где на него накричали, приняли бы на хороших условиях во множестве мест. Но я видел, как он ждал, часто безуспешно, приезда жены, как он смотрел на других, которые уже давно гуляли со своими «половинами». Он умер, этот мой приятель, через считаные годы, от третьего инфаркта…

         Или вспоминаю другого, мужчину средних лет, директора крупного завода, который сказал мне, что его потрясла недавняя смерть матери. В этом он видел причину своего инфаркта. Матери было далеко за семьдесят, и директор, разумеется, понимал, что все люди, в том числе и он сам, смертны, и вдруг такое переживание? Странно… Позднее, когда мы познакомились лучше, на вопрос «как дела дома», он прямо ответил: «Плохо!». Про одного человека со вторым инфарктом, его однопалатник рассказал мне, как врач, войдя в палату и увидев «старого» пациента, воскликнул: «Ещё не развёлся со своей? Так и будешь к нам ездить, пока не сдохнешь!»

         Анализируя тот материал, что оказался под рукой, я пришёл к выводу: огромную, если не решающую роль в возникновении инфаркта играет именно неблагополучная домашняя обстановка, но не она сама по себе, а отношение к ней. Ни в коем случае нельзя допускать возникновения у себя ощущения, что ты попал в безысходное положение, что ты в непреодолимом тупике и впереди лишь чернота. Моя собственная проблема состояла в разводе сына, и опасений, что от нас с женой навсегда отнимут нашу тогда единственную очаровательную внучку. Я сам загнал себя концентрацией на этой проблеме в тупик – ничего не мог изменить, и буквально от захлёстывающего меня страха предстоящей разлуки не видел белого света. И «добился» своего, раскручивая переживания сверх меры,  и не зная, что жизнь внесёт нужные поправки. Внучка окажется при нас, хотя и не в географическом, но моральном и психологическом смыслах этого слова. А к сегодняшнему дню уже осчастливила нас с женой ещё и тем, что появились совсем маленький правнук и крошка - правнучка. Понял я, что уныние, пессимизм, ощущение безысходности – опаснейшие враги, которым нельзя давать одержать над собой верх. Очень важно – это «держать хвост пистолетом». Поэтому, меня совершенно не задело, когда, выйдя на работу и встретив Якунина в коридоре института, вместо привычного проявления интереса к состоянию моего здоровья, услышал от него: «Вы меня очень подвели!».

         Не без трудностей прошло возвращение из кардиологического санатория домой, где уже под боком не было врача. Организм начал генерировать раз за разом состояния, подобные тому, после которого меня забрали в больницу – слабость, холодный пот. Быстро появлялась вызываемая женой скорая. Но, странное дело, когда выползала нормальная, точнее, ещё не нормальная, но не хуже чем при выписке из больницы, ленточка ЭКГ, зловещие симптомы проходили мгновенно. Отмечу, что к моменту возвращения домой я уже кое-что, меня касающееся, понимал в ЭКГ[3]. Дома вернулся страх повторения инфаркта, и очень скорой смерти. Этим настроением я сопротивлялся аутотренингом и физической активностью. Кстати, аутотренинг расширительно включает и беседы с собой, в которых ты фиксируешь своё же внимание на положительном в своей жизни, каких-то, пусть и крохотных, достижениях, заметая «под ковёр» плохое и неприятное. По возвращении из санатория опять повезло – моим районным кардиологом оказался молодой врач-энтузиаст, который довольно рано разрешил мне вернуться в плавательный бассейн. Это очень важно – понять, что ты на самом деле можешь, дойти до предела, но, разумеется, не перейти границу.

         С началом летнего сезона я обосновался в основном на даче. На работу ходил, как, практически всю жизнь до сегодняшнего дня, два раза в неделю, всегда в понедельник и четверг. Никогда не любил, и не люблю гулять один. Но на даче понял, что мне нужно ходить в лес одному, туда, где я не смогу рассчитывать на спасительный вызов скорой в случае реальной или кажущейся необходимости. Гуляя, нередко пел. Плавать я всегда любил от берега, а не вдоль него. В это лето только добавил немного расстояние, поскольку и плавание считал медицинской процедурой. В плавках был карманчик, куда клал нитроглицерин. Его же брал на прогулки. На озеро ходил один – жена работала, а родители плавать не умели. Всё это помогало избавиться от страха, и укрепляло уверенность в себе. Кстати, в течение много лет уверенности и спокойствия мне добавляла официальная бумага на бланке, подписанная Алмазовым. Как-то перед выпиской, встретившись с ним, я посетовал, что мне трудно будет обходиться без консультаций и защиты от ставшей столь близкой клиники. «А почему надо обходится?»,- спросил он, и выписал справку, указывающую, что такого-то следует по его просьбе консультировать и, при необходимости, госпитализировать в НИИ кардиологии. Не воспользовался бумагой ни разу, но она очень успокаивала.

         Тем временем подходила новая конференция, на этот раз в Граце, что в Австрии. Я заранее начал оформлять на неё документы, но препятствием была медицинская справка, которую врачи поликлиники АН СССР наотрез отказались мне выдать. Выручил всё тот же районный кардиолог, взяв всю ответственность на себя. Мне он сказал: «Чем вы рискуете? Всё может быть, так лучше заболеть в Австрии, чем в СССР – там медицина совсем другая». И я поехал. Как видно на фото, которое случайно нашлось в сети, я (спереди, центр), был, по меньшей мере внешне, в неплохой форме. Поехал туда, как тогда было принято, «за счёт принимающей стороны». Совсем не маленькая, на 250 участников, конференция была для меня полезной не только с научной, но и чисто терапевтической точки зрения. Даже этим маленьким городом (на Вену пришлось меньше двух дней), Запад демонстрировал, что к такой жизни и такому уровню стоит стремиться.

         Следующей поездкой была Великобритания, где как гость-профессор Лаборатории Дарзбери, провёл декабрь 1988, побывав в десяти городах, начиная и кончая Лондоном. Оказался и на севере, в Абердине, где с огромным волнением выступал с докладом на кафедре, которой когда-то заведовал молодой Д. К. Максвелл. Во время пребывания в Абердине ректор в своём служебном особняке дал приём, на котором я был почётным гостем. За столом беседа, умело направляемая хозяином, скользила легко и непринуждённо. Разговор зашёл и о сердечных заболеваниях, в том числе и об инфаркте. Говорили о методах его предупреждения – снижение веса, холестерина, вреде курения, и т.п.

         Тут я начал возражать, ссылаясь на свой опыт, хозяин – на свой. Остальные от активного участия в беседе быстро отошли. Сосед тихонько мне сказал, что мой собеседник – профессор кардиологии, директор клиники. Это меня не остановило, и я напирал на опасность чувства тупика, безысходности. К моему удивлению, хозяин спокойно отнёс сказанное мною к одному из очень важных факторов, но наряду и с другими. Он заметил, что в разных социальных слоях доминируют разные причины инфаркта. Это был мой первый разговор с профессионалом с Запада на эту тему, и достигнутое со-понимание оценил высоко. Кстати, именно от ректора я впервые усслышал о пользе красного вина для предупреждения заболеваний сердца, хотя до того знал, что алкаши в СССР в основном умирают от цирроза печени, а инфаркт среди них – крайняя редкость. Уже под конец разговора ректор вдруг сказал: «Знаете, как иногда называют инфаркт?». Я не знал, и он ответил: «Болезнь вице-президентов!». Здесь уже название подчёркивает роль понятных чувств – зависти, страхе перед грозящей не сбыться надежде на решающий скачок в карьере, обуревающих не президента, а именно вице-президента.

         В заключение замечу, что слышал также о «шофёрском инфаркте», как чуть ли не профессиональной болезни, возникающей от физического перенапряжения при, например, замене колеса, или вытаскивании машины, когда она угодила в яму. Думаю, однако, что и работа водителя-дальнобойщика, часами в ночи почти без движения сидящего за рулём своего тяжёлого грузовика, где впереди, за границей части дороги, освещаемой фарами, темнота и, своего рода тупик, создаёт ту безысходность, которая ведёт к инфаркту.

***

         Поздравляю как читающих эту заметку, так и не читающих её, порядочных людей, евреев и не-евреев, с наступлением праздника Хануки. Этот праздник как раз о том, как свет может, и должен разгонять тьму. Надо только сильно захотеть помешать тьме взять верх, помня замечательные слова, уместные во всякой сложной, даже кажущейся безысходной, ситуации – «Ихие тов» (иврит) что означает «Будет хорошо!».

Иерусалим

---

[1] Позднее этот небольшой дом вместе с вновь построенным огромным зданием станет Национальным медицинским исследовательским центром имени академика В. А. Алмазова

[2] Тут нарывает, так ещё и кругом опухло - поговорка, идиш.

[3] Прямые признаки инфаркта ушли лишь через год.