КАК МОЛИЛСЯ МОЙ ОТЕЦ

Молитвы трав

Мой отец, светлая ему память, считал себя человеком современным, далеким от религиозных "предрассудков". Он говорил так: "Помнишь, сынок, у Лермонтова, гениальные строчки: "Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу". Пустыня внемлет, песок, камни, деревья, звезды на небе. А я вот не внемлю, и ничего тут не поделаешь". Теперь я понимаю, что он обманывал этими словами себя и меня. Отец не мог жить без природы. Сколько я помню, он каждый выходной день тратил на длительные прогулки по лесу. Возвращался поздно вечером в каком-то просветлении, сразу же садился за пианино, играл что-то свое, навеянное общением с лесом. Он никогда не говорил: "Я хожу по лесу, я гуляю в лесу, я собираю грибы и ягоды". Он говорил: "Я брожу по лесу. Я сегодня бродил по лесу в Смолячково".  Я сердился на отца за эту высокопарность. "Бродят бродяги, - говорил я. - А ты доктор на отдыхе". Сердился и на то, что он и в самом деле не умел собирать грибы и ягоды. В те годы я понятия не имел, что отец мой бродил по лесу в молитве. Природа была его храмом, в котором он, атеист, был весь во власти Всевышнего. Теперь я понимаю это, и думаю с болью, что не смогу сказать отцу о своем понимании тайного смысла его слова "брожу". Спросил однажды у одного большого знатока Каббалы, как осилить науку молитвы. Он посмотрел на меня удивленно. - Ты молишься, - сказал он. - Каждый день и даже неоднократно. - Мне лучше знать, - раздраженно отозвался я. - Молюсь я или нет. - Откуда ты можешь знать это, если не знаешь, что такое молитвы, - улыбнулся знаток Каббалы. Тогда я решил, что все усложняет этот человек, как и положено это делать ученому мужу, большому специалисту по иудаике. Тогда, правда, вспомнил слова рабби Нахмана из Брацлава: "Превратите мои истории в молитвы. В молитвы - не в реликвии". "Мои истории". Подумал, что тоже пробую сочинять что-то. Как правило, выписываю путанные, неуклюжие тексты, но иной раз что-то получается. Может быть, как раз эти мои истории и есть молитвы. Может быть и само искусство, подлинное, конечно, а не суррогаты - молитва, обращенная к Всевышнему. Даже атеист, достигнув высот мастерства, пробует в творчестве своем приблизиться к Богу. Впрочем, атеист и художественное творчество высочайшего класса - понятия несовместные. Что музыка без веры в Творца, поэзия или живопись? Стихи Верлена, живопись Шагала, музыка Моцарта - все это формы молитвы. У Авраама Хешеля я прочел: "В основе поклонения Богу лежит ощущение чуда повседневного существования. Не может быть ни поклонения, ни ритуала без восприятия бытия, как таинства". "Бытие, как таинство". Без этого никакое искусство невозможно. Значит, вера и творчество связаны воедино, и молитва - неизбежное следствие этой неразрывной связи. Кто знает, может само слово в д о х н о в е н и е - от слов "вдох" и "душа". Лишь вдохнувший душу, дар Божий, способен художником быть. Думал всегда, что без гордыни людской, греха первейшего, никакое творчество невозможно. Не вера, а вызов Богу, брошенная перчатка, приглашение на поединок - превращают обычного человека в художника. Верно, но разве не поединок с Творцом - основная форма нашей, иудейской веры. Евреи - дети Иакова - богоборца. Израиль - народ, принявший Всевышнего для полного подчинения Ему, но и для борьбы с ним. Так я думал в простоте душевной и все-таки в глубине этой самой души подозревал, что формулировкам моим не хватает точности и объема знаний. Стал копаться во всей доступной литературе, полагая, что, как раз, в наследии рабби Нахмана, правнука Бешта, и найду необходимое. Нашел, как будто то, что подтверждало мои мысли: "Праведник повинуется слову Божьему. Это следует читать иначе: праведник создает слово Божье". Читал притчи рабби Нахмана, пересказанные его другом - Натаном, о принцах и царях, о Мессии и небе- Мудрец из Брацлава шел к бессмертию, игнорируя понятие времени и места. Он все делал, чтобы "уйти" при жизни в Космос, в бесконечность мироздания. Но все это было обычно не только для религиозного авторитета, но и для талантливого художника. Вот и гордыню, необходимую художнику, я встретил в творчестве рабби Нахмана: "В сущности у меня имеются все достоинства и признаки Мессии, кроме одного: он явится, а я - нет". Скромная, конечно, гордыня, высказанная в шутливой форме, но все-же- Нет, это было не то. Я не мог найти ответ на свой вопрос о сущности молитвы. И вдруг, совершенно неожиданно, в неожиданном месте и в книге, от которой мало что ожидал, нахожу удивительные слова рабби Нахмана: "У каждого пастуха есть своя мелодия, связанная с той местностью, где он пасет свой скот, и травами, которые растут там, ибо у каждой травинки своя песня. Из песен этих и слагается напев пастуха". "Песня, напев" - произнес когда-то рабби Нахман - не молитва. И все-таки, есть ли различие между этими понятиями. Человек - творение Всевышнего точно в такой же мере, как и трава, и цветы, и деревья и животные? Нет, конечно же, это не совсем так. Адама создал Творец пастухом над всем, созданным прежде, - сторожем. " И взял Бог Всесильный человека и поместил его в саду Эдена, чтобы возделывать его и хранить его". Травы не молятся, травы поют, но обязанность пастуха - слышать эту песню. Песню волн моря и камня в пустыне, песка речного, и песню звезд, потому что все это - Сад, над которым поставлен человек сторожем. Вот, вот она - сущность молитвы, невозможной без особого слуха и зрения, без особого чувства мира, тебя окружающего.  Наша молитва нужна Всевышнему, как и песня трав. Есть эта песня, значит и человек жив, существует и исполняет свои обязанности. Причем, трав должно быть много. От одной травинки не соберешь слова своей песни, своей молитвы. Именно той молитвы, которая необходима для веры в Бога Авраама, Ицхака и Иакова - молитвы "бродяги". У рабби Нахмана сказано: "У каждого пастуха есть своя мелодия, связанная с той местностью, где он пасет свой скот". Мудрец из Брацлава мечтал, конечно же, о возвращении в Иерусалим, но "мелодию пастуха" связывал с любой местностью, в которой приходилось жить еврею. Отсюда и возможность молитвы среди любых трав: богатых, напоенных влагой и редких, слабых, выжженных горячим солнцем. Да и нужна ли сама трава еврею - пастуху и бродяге. У льдов Арктики или вод океана - тоже своя песня. Главное - слышать ее. "Мы живем, под собою не чуя земли", - писал Осип Мандельштам. В этих словах ужас великого поэта перед глухотой, утратой чувства природы, а, значит, и возможности молитвы. Помню тот момент, когда до конца, так мне казалось, понял отца.  Ночь. Буря на море. Огромные волны, с ревом и как сказочные чудовища, атакуют берег. Стою на песке пляже, не в силах пошевелиться. Не могу понять, что происходит со мной, почему этот мир бури "утопил" меня в себе? Почему накат волн, небо, звезды - все это вошло в меня, полностью заполнило все живое во мне, подчинив мой мозг и душу каким-то своим, неведомым мне прежде, законам. Вот я стоя на берегу: человек немолодой, опытный, трезвый, прошедший, как будто, все соблазны, придуманные для человека Сатаной, - и ничего не могу противопоставить гипнотическим пассам обезумевшего моря, магии звезд и призрачных огней на близкой набережной Тель-Авива. Мне вдруг показалось, что это кто-то другой, а не я, стоит на берегу, и этот другой намного лучше, мудрей меня самого. Он -то уж точно знает, зачем живет на этом свете и способен воспринимать мир его окружающий, как настоящее чудо. Прежде я не знал, что такое раздвоение личности, считая подобное - признаком безумия. Тогда же, у моря, ощутил раздвоение это, как норму, а единство души и тела, как состояние временное, иллюзорное и даже обманное. Я стоял у моря и молился, не вспоминая о Бладыке мира, но весь я был в Его власти, и разговаривал с Ним так, будто стоял Он рядом со мной, на все еще теплом песке пляжа. Ночь не была тихой, но пустыня внимала Богу, и я был частью этой пустыни-  Запел звонок пелефона, но это была совсем другая песня, никакого отношения к песне звезд и трав не имеющая. Тут -то и вернулся я к себе самому, превратившись в одно целое, живущее по простым законам переваривания пищи и движения, продиктованного ритмом, заведенного чужой рукой метронома, пущенного, с заранее определенной целью. Прошли минуты молитвы - минуты свободы. - Да, - сказа я в трубку. - Сейчас иду. Ты когда будешь? Я поворачиваюсь спиной к морю, ухожу к набережной, к автомобилям, один из которых остановится, чтобы подобрать меня. Время песни и молитвы прошло. И это правильно. Нельзя слишком долго жить на вдохе. Так человек устроен. Ему необходимо дышать: размеренно и спокойно, вентилируя легкие, обогащая кровь кислородом- При первой возможности иду к морю, пробуя вернуть себя в то, удивительное и волшебное состояние. Замираю на берегу, закрыв глаза, пытаюсь услышать песню волн и песка. Я знаю, что только тогда смогу произнести слова молитвы.