Видел
из окна, как он расплачивался с таксистом сотенной бумажкой и сдачу не получил.
Одет гость был бедно: в старье, привезенное из России лет двадцать назад,
выбрит плохо… В общем, не производил впечатление человека, способного
прибыть из Тель-Авива на такси.
Вышел
навстречу гостю. Он быстро, легко шагнул навстречу, крепко пожал руку,
представился, будто забыв, что наше телефонное знакомство уже состоялось:
–
Литвак Михаил Александрович.
В доме
он отказался от угощения и воды.
– Нет
времени, – сказал он. – В старости нельзя тратить лишние часы и минуты на еду и
чаепития. В старости время дорого. Вы не находите?
–
Нахожу, – согласился я, – но так можно и…
Но
гость, прервав меня, сразу приступил к делу.
– Я не
большой любитель художественной литературы, – сказал он, зачем-то потряхивая у
щеки правой рукой, – но мемуары, труды по биографиям великих людей иногда
почитываю. Недавно обратился к воспоминаниям Алексея Максимовича Горького.
Достойный писатель, вы не находите?
–
Нахожу, – вновь согласился я.
– Так
вот, в воспоминаниях о Гарине-Михайловском я обнаружил упоминание о
рассказе этого инженера и писателя под названием «Гений».
– Да,
– сказал я. – Есть такой рассказ. Удивительная история. Этот гений, кажется,
изобрел что-то, что задолго до него было изобретено.
Гость
посмотрел на меня с некоторым презрением, даже усмехнулся, вновь дернув
пальцами у морщинистой щеки.
–
Что-то! – воскликнул он. – Он открыл дифференциальное исчисление! Вот что!
Достойное открытие, вы не находите?
–
Допустим, – согласился я, все еще не понимая, что этому странному старику от
меня нужно.
–
Допустим! – хохотнул он. – Сразу видно, что вы далеки от точных наук! Это
эпохальное открытие, перевернувшее мир! Отмечу одну особенность: в мае 1684
года Лейбниц первым разработал принципы дифференциального исчисления и только
через четыре года великий Ньютон независимо от Лейбница… Я подчеркиваю это –
независимо – разработал способ «флюксий» – особый вариант этого исчисления…
Деталь крайне важная – н е з а в и с и м о! Гений не может помешать гению.
Должен
сделать небольшое отступление: люблю еврейских стариков. Совсем не потому, что
сам принадлежу к этой категории граждан. И в молодости любил пожилых людей
больше, чем своих сверстников. Я и сегодня убежден, что еврейская старость,
подчас, бывает значимей, моложе и энергичней еврейской юности.
Вот и
в тот день внимательно, без скуки, слушал гостя, хотя и был далек от его
восторгов и пафоса.
– Так
вот, – продолжил Литвак, доставая из портфеля книгу, завернутую в газету. – Что
пишет Горький о Гарине-Михайловском: «Иногда он печатал в периодике небольшие
рассказы. Один из них – «Гений» – подлинная история еврея Либермана, который
самостоятельно додумался до дифференциального исчисления. Именно так: полуграмотный
чахоточный еврей, двенадцать лет оперируя с цифрами, открыл дифференциальное
исчисление и когда узнал, что это уже сделано задолго до него, то пораженный
горем, умер от легочного кровоизлияния на перроне станции Самара», – Литвак с
такой силой захлопнул книгу, что от газетной обертки пошла пыль. – Изумительная
история! Вы не находите?
– Да,
конечно, – больше из вежливости кивнул я.
– Но
Алексей Максимович ошибся, перепутал, запамятовал! – резко шагнул ко мне гость.
– Это случается с литераторами. И часто, должен вам сказать, случается! В этом
существенная разница между изящной словесностью и математикой… Я нашел в
библиотеке том произведений Гарина–Михайловского…. И что же обнаружил?
Последовала
пауза.
–
Понятия не имею, – сказал я, улыбнувшись. Горячность гостя начинала забавлять
меня все больше и больше. Но сам Литвак был так поглощен своей проблемой, что
не обратил внимания ни на мой тон, ни на улыбку.
Новая
книга, извлеченная из портфеля, на этот раз была упакована в специальный
кожаный переплет.
–
Слушайте меня внимательно! – предупредил старик, раскрывая книгу. – Передо мной
сам рассказ. Не будем останавливаться на тексте, прочту только примечание
автора: «В основание рассказа взят истинный факт, сообщенный автору М. Ю.
Гольдштейном. Фамилия еврея – Пастернак. Автор сам помнит этого человека.
Подлинная рукопись еврея у кого-то в Одессе»! – гость вновь с силой
захлопнул книгу и, откинувшись всем телом, как-то по-птичьи уставился на меня с
видом победителя. – Ну, как вам?! «Подлинная рукопись у кого-то в Одессе»!.. А
фамилия! Фамилия – не Либерман, а Пастернак. Пастернак из Одессы! Что
скажете?
–
Может все-таки кофе? – сказал я, подумав, что судьба в очередной раз свела меня
с человеком не совсем психически нормальным.
– В
позапрошлом веке в Одессе было множество Пастернаков, – не ответив на кофейный
зов, продолжил гость. – Один из них, кстати, был отцом замечательного художника
Леонида Пастернака и дедом гения – поэта Бориса Пастернака… Кстати, и матушка
Бориса, Розалия Кауфман, была родом из нашего замечательного приморского
города, где, между прочим, и я родился в 1937 году, в сорок первом был
эвакуирован, но вернулся с родителями в Одессу и прожил там до самой
репатриации в Еврейское государство.
Потом
он стал говорить о гении Пастернака, о том, что, если верить
Гарину-Михайловскому, этот старик сумел за три года в совершенстве овладеть
высшей математикой и латынью, чтобы в подлиннике прочесть Ньютона и самому
убедиться в том, во что он никак не хотел поверить…
–
Удивительный человек! – воскликнул мой гость. – А мы даже имени его не знаем.
Вы не находите, что это несправедливо?
–
Нахожу, – согласился я, все еще не понимая, зачем этот, совершенно
незнакомый человек, рассказывает все это мне, приехав на такси издалека в
наш поселок на юге Израиля. Гость тем временем решительно подошел ко мне
вплотную и выпалил:
– Я
должен поехать в Одессу и найти тетрадь Пастернака. Я обязан это сделать.
И вы мне должны помочь.
–
Найти тетрадь, – опешил я. – Прошло больше ста лет. Революция, войны,
оккупация…. Как тетрадь эта могла сохраниться, где, наконец, у кого? И чем я
могу быть полезен?
–
Гарин пишет, что старик был одинок. Не верю. Одинокий старик у евреев –
нонсенс. Наверняка у него были родные, друзья… Уверен, и сейчас в Одессе живут Пастернаки,
помнящие о гении… Да и не только они… В примечании писатель отметил, что
историю эту рассказал ему М. Ю. Гольдштейн. Потомки этого Гольдштейна тоже
должны жить в Одессе.
–
Хорошо, – сказал я. – Но я-то, что я могу для вас сделать?
– У
вас есть компьютер, – строго, даже сердито посмотрел на меня гость, будто
изобличил хозяина дома в незаконной собственности. – Из одной вашей публикации
я понял, что есть… И этот, как его? Интернет. Вы сможете найти телефоны нужных
мне людей в Одессе.
– И
это все? – удивился я.
– Мы
можем сделать это сейчас? – вместо ответа спросил Литвак. – Извините, но
времени в обрез. Это срочно!
Пришлось
искать. На «желтых страницах» Одессы мы без труда обнаружили 15 Пастернаков и
19 телефонов Гольдштейнов. Мой гость аккуратным почерком в отдельном блокноте
записал всю полученную информацию.
– Вот
этого Гольдштейна на Соборной я, кажется, знал, – пробормотал он. – Большой был
шутник и любитель анекдотов.
Затем
Литвак поблагодарил меня за помощь и собрался уходить.
–
Послушайте, – сказал я. – Все-таки не понимаю. Судя по всему, человек вы не
очень богатый и совсем не молодой. Зачем тратить деньги и здоровье на
заведомо провальное дело?
– Мне,
юноша, вас жаль, – сказал гость, вновь дернув пальцами у щеки. – Вы –
пессимист, а это может сказаться на здоровье больше, чем поездка в такой город,
как Одесса.
Он был
старше «юноши» всего лишь на 8 лет. Мне понравился Михаил Александрович Литвак,
и я проводил гостя до автобусной остановки, но что-то он не договаривал, что-то
скрывал...
Автобуса
долго не было.
– Нет,
– решительно сказал я гостю. – Не верю, что дело здесь в одном любопытстве и в
том, что вы хотите отдать должное гению этого бедняги – Пастернака. Не верю – и
все.
–
Нормально для пессимиста, – повторился Литвак. – Хорошо… Признаюсь – я сорок
годков преподавал математику в старших классах. И двадцать лет пытался решить
своим собственным способом теорему Ферма… Последний шаг в доказательстве
теоремы этой был сделан недавно, в сентябре 1994 года Эндрю Уайлсом. Я прочел
его доказательство – все 130 страниц. Уайлс считает, что теорема Ферма
является следствием гипотезы Таниямы. Именно с этим я категорически не
согласен… Я к тому, что тот математик – Пастернак и я – родственные души… И я
должен… В общем, что говорить, и так все ясно.
Подошел
автобус и увез школьного учителя. Прошло месяцев семь, не меньше. Михаил
Александрович Литвак не звонил, хотя и обещал сообщить о результатах своих
поисков. Он оставил свой телефон, и я сам позвонил своему странному гостю.
– Вам
Мишу? – ответил мне женский голос. – Он в Одессе. Окопался там, как партизан.
Решил на старости лет, что у него нет семьи и дома.
–
Простите, а вы ему кто? – спросил я.
– Кто?
Он спрашивает! Законная жена – вот кто. Он мне подарок решил сделать к золотой
свадьбе. Нет, вы мне скажите, что ваш Миша потерял в этой дыре?
–
Михаил Александрович, насколько мне известно, ищет в Одессе тетрадь математика
Пастернака, – сказал я. – Так, кажется?
– Он
ищет моей смерти, – выпалила женщина и бросила трубку.
Я
честно подождал еще два месяца, надеясь, что мой странный гость все-таки даст о
себе знать, но он исчез. Вновь позвонил жене Литвака, механический голос
сообщил на иврите, что этот телефон никому не принадлежит.
Получилась
история без внятного финала, но, может быть, и не нужен здесь финал. Вот жил
когда-то гений математики по фамилии Пастернак. Через столетие отправился
искать его труды другой еврей, потративший значительную часть жизни на разгадку
теоремы Ферма... Возможно, в подобной эстафете, в непрерывности,
преемственности этой и кроется разгадка национального характера: живой силы
народа, его отчаянного мужества, его гения, наконец.
Комментариев нет:
Отправить комментарий