Как они любили животных – эти
старики! Сколько же им, любящим, было лет? По крайней мере, не меньше
семидесяти. Утром старики приходили к котятам, в обязательном порядке
приходили, будто это посещение входило в расписание дня и установленный порядок
жизни. Котята жили в картонном ящике у ступеней санатория. Старики целой
группой останавливались поодаль. Каждый из них приносил милым, пушистым,
игривым зверушкам что-либо вкусненькое. Даже сметану в блюдцах приносили
старики котятам. И о маме котят – белой ухоженной кошке с черным хвостом – они
не забывали. Кошачьей маме старались поднести еду отдельно, но она, на радость
старикам, все относила своим детям и терпеливо ждала, пока они насытятся. Они
стояли и смотрели на это чудо природы, и выцветшие голубые глаза стариков
увлажнялись доброй и светлой влагой.
Это настоящий, умный порядок в
жизни, когда ухоженные, прекрасно одетые пожилые люди кормят котят, а котята
благодарят их за это радостной готовностью следовать на зов и своими веселыми
играми. У многих стариков болели ноги. Кое-кто опирался на палку, был в группе
даже один несчастный человек на коляске, но все они смотрели на котят так,
будто это зрелище было главной оздоровительной процедурой. Кто-то любовался котятами молча, кто-то не мог
сдержать эмоций и рассказывал соседу или соседке, что он чувствует, глядя на
милых животных.
Я мог только догадываться, о чем
говорили старики. Я не знаю немецкого языка, но знаю иное. Знаю, что почти все
эти добрые люди, мужчины и женщины, когда-то состояли в известной организации
Гитлерюгенд и кричали своему фюреру: «Зиг хайль!» Они кричали это в строю, в
своих летних лагерях, и когда поднимались в классе, приветствуя учителя.
Кричали, конечно, по разному: одни заученно и равнодушно, другие – «с душой»,
но кричали все, нельзя было не кричать. Крики эти входили в тот давний порядок
жизни, точно так же, как кормление котят в современные правила игры. Тогда дети
Германии не могли поступить иначе. Родители этих нынешних стариков бились на
фронтах (восточном, южном и западном), а также решали «еврейский вопрос». Они
рисковали своей жизнью, а дети военных людей должны были готовить себя стать
достойной сменой родителям. Вот они, несмышленыши, выбрасывали ручонки вперед и
кричали: «Зиг хайль!» А потом, после войны, кто-то из них кричал: «Ура
Сталину!», а кто-то коммунистов проклинал, голосуя за канцлера Аденауэра и
свободную Германию. Таков был послевоенный порядок. На плечи нынешних стариков
лег тяжкий груз восстановления своей страны. Они справились с этой задачей. И
вот теперь старики достойно и обеспеченно продолжают свою жизнь, следят за
здоровьем, ходят рука об руку со своими фрау (такая нынче мода), и вот теперь
стоят у ступеней санатория и смотрят, отдыхая сердцем, на завтрак и потешные
игры котят. Все прошло. Все забыто в
этом величественном тихом осеннем парке, на берегу полноводной реки. Все
забыто, и старики-немцы кормят котят и любуются ими. Вот мой знакомый старик, которому явно за
восемьдесят. Он успел послужить во славу Рейха. В кого стрелял этот сгорбленный
старец? А, может быть, ни в кого он не стрелял, а всего лишь морил голодом
заключенных концлагерей. А теперь он наверняка раскаялся, и кормит котят
сметаной.
Я не мог спросить старика, где он
был во время войны. Не мог бы этого сделать, даже зная немецкий язык. Это так
бестактно и жестоко: спросить у больного человека, очень преклонного возраста,
где он был во время войны десятки лет назад. Да и глупо спрашивать. У старика
есть своя легенда о том, что он делал в армии Гитлера. Он давно затвердил эту
легенду. Он так часто ее повторял, что и сам поверил в то, чего не было….Каждый
день встречался с этим немцем в лифте. Я садился в лифт на шестом этаже, он
входил в кабину на третьем. Старик был безукоризненно воспитан и приветствовал
всех словами и милой улыбкой, и меня, в том числе, тоже приветствовал. Мне
казалось, что мою персону он отличал особо. Искренне был рад моему семитскому
облику – этот старик. Он был так рад, что мы с ним вместе, в этом санатории, в
этой кабине лифта. Однажды он обратился ко мне по-немецки. Я ответил на
английском языке, что не понимаю его слов. Старик очень удивился: как это можно
не понимать нормальную человеческую речь? Судя по всему, он весело сказал мне
об этом. Он вообще казался веселым, улыбчивым и добрым стариком. И был,
конечно, рад, что доживает свои дни спокойно, не погиб тогда на фронте и не был
казнен победителями. Он был рад, что может лечить свои больные ноги, ходить на
концерты симфонической музыки (их часто проводили в культурном центре
санатория), а по утрам кормить котят и любоваться их играми, поддерживая
славный порядок в этом парке. Мир и
покой царили в душе старика. Я знал, что его зовут Вольфганг. Замечательное
имя, так звали Моцарта. Мой знакомый старик очень любил симфоническую музыку.
Однажды я слышал, как он насвистывал мелодию из Седьмой симфонии Бетховена.
Старик ковылял по улице имени великого немецкого композитора и насвистывал
именно эту мелодию…
Вольфганг каждый раз приходил
любоваться котятами. Даже в дождь он приходил, спрятавшись под зонтом. Ящик с
котятами закрывали пленкой. Котятам было сухо и тепло рядом с мамой, и старик
наливал в плошку из бутылочки молоко, взятое во время завтрака. Сам старик
молоко не пил никогда. Я заметил это. Следовательно, он имел полное право поить
молоком котят, не нарушая порядка. Мне он был симпатичен – этот Вольфганг. И
так хотелось, чтобы он, по каким-то причинам, получил в свое время «белый
билет» и не служил в армии Гитлера. Я сам был готов сочинить легенду, согласно
которой богатый, очень богатый отец парня сумел купить своему сыну освобождение
от армии, потому что, кроме всего прочего, ненавидел фашизм и сопротивлялся
кровожадному режиму по мере сил. Отца Вольфганга, конечно, звали Людвиг, как и
Бетховена. Людвиг родил Вольфганга – это так замечательно! Но мне пришлось
забыть о своей легенде. Над парком, высоко, в чистом небе, чуть ли не каждый
день оставляли свой росчерк реактивные самолеты. Однажды увидел, с каким восторгом следил «мой старик»
за следом от невидимой воздушной машины. Рядом с ним стоял другой пожилой
немец, и Вольфганг вдруг стал показывать ладонями этому человеку фигуры высшего
пилотажа. Он демонстрировал их, выпрямившись, с видимым восторгом и знанием
дела. Нет, он почти наверняка во время войны был летчиком. На «мессере» летал
или на «хенкеле», был истребителем или бомбардировщиком, а вот теперь с тоской
вспоминал о своих подвигах. Понимаю, что это тоже легенда, но она гораздо ближе
к действительности, чем сочиненная мной прежде…
Старики-немцы кормили котят.
Старики-евреи из этого санатория не делали этого. Место было занято? А, может
быть, были они не сентиментальны или не любили домашних животных? Старики-немцы
и старики-евреи встречались, как правило, на концертах классической музыки. Они
сидели рядом и слушали бессмертные мелодии великих композиторов. Старикам-евреям
тоже было много лет. Большая часть из них чудом спаслась в свое время от тех,
кто теперь сидел рядом с ними, и слушал бессмертные мелодии. Еврейские старики
мирно сидели плечом к плечу с теми, кто собирался превратить их мертвые тела в
куски мыла, а кожу в абажуры для ламп. Такое было время. Оно прошло. Теперь
евреи и немцы сидели рядом и слушали музыку. Иной раз (я слышал это)
переговаривались по-немецки. Старики-евреи из Прибалтики, как правило, знали
этот язык. Они переговаривались и улыбались друг другу: евреи и немцы. Таков
был новый порядок. Наступило, слава Богу, время улыбок. Я сам был готов
улыбаться милым немецким старичкам, внимающим звукам музыки или кормящим
пушистое, ушастое чудо природы. Я улыбался. Стоял поодаль и улыбался радости
немцев, их любви к живому. Улыбался, но почему-то не подходил близко к ним. Не
знаю уж почему, но так и не решился сделать это…
Он не мог бы случиться – этот
рассказ о немцах, кормящих котят, если бы сама жизнь не нашла для рассказа
этого финал. Не следует придумывать завязку и эпилог истории. В середине ты
волен чудить, фантазировать сколько угодно, но, не увидев завязки и финала
рассказа в самой жизни, лучше не браться за перо. Возможно, кому-то эта
концовка покажется случайной, ненужной и даже нелепой. Готов согласиться, что
это так, но для меня история с котятами не существует сама по себе без того,
что пришлось увидеть засветло в парке. Там, как раз, я и увидел финал этого
нехитрого рассказа. Милая ухоженная белая кошка, самоотверженная мама веселых
котят кралась в темноте по шуршащей, мокрой листве с мышью-полевкой в зубах.
Мышь была еще жива и дергала задними лапками. Немцы в это время только
просыпались и, накинув халаты, спешили в открытый бассейн, над которым, по
осени, клубился пар и согревал своим теплом желтеющую листву берез и темную
хвою сосен.
1999 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий