Возмущение Бинни Киршенбаум
Binnie Kirshenbaum
A Disturbance in One Place
[Зуд в одном месте
]Ecco, 2004. 224 p.
Mordantly witty…The writing is deft, clever and sharp .
Newsday
Kirshenbaum. Seems at times to be on a comic spree, but in the end this is a dark and powerful look at a troubled spirit .
Publishers Weekly
С критиками нельзя не согласиться: роман и остроумный, и острый, сюжет динамичный и комический. Правда, лишь на первый взгляд.
У героини — ни имени, ни ее рода занятий автор нам не сообщает — три любовника и муж. Но она (отнюдь не как в классическом романе) не мечется и не мучается.
Первый по порядку любовник, которого героиня приняла за громилу, на поверку оказывается хоть и сицилийцем, но вполне благопристойным профессором истории.
Второй — мультимедийный художник, как выясняется, всемирно известный.
А третий — его героиня называет «love of my life» — пожилой профессор‑киновед, строго говоря, и не любовник вовсе, так как отношения его с героиней сугубо платонические, хотя она постоянно «берет его на абордаж».
Ну а муж никакой роли ни в жизни героини, ни в романе не играет. Героиня вышла за него замуж в надежде соблазнить профессора — тот мимоходом заметил, что замужние женщины куда интереснее. Вот героиня и выбрала мужа, который занят делом (каким, нам неизвестно), а жене предоставляет полную свободу. В романе он просто читает газету — и все.
Отношения героини с тремя мужчинами двигают сюжет. Но главное содержание жизни героини (за отсутствием занятий) составляют ее отношения с еврейством.
Ее, как и других героинь Киршенбаум, не устраивает тот вариант еврейства, который обычен в среде еврейского среднего (и выше среднего) класса. Ее отвращает ассимиляция в их варианте:
«My Jewishness about which I sometimes make a great fuss, is erzatz… Me people were of the diaspora. They assimilated… melted in the pot until we were no longer distinguishable…»
О своих бабушках героиня с пренебрежением отзывается так: «She was third generation American and might as well have been Quaker» .
Ее возмущает высокомерное отторжение всего национального, причем в масштабе от высоких материй до кулинарии:
«Of kasha, of kugel, of herring my mother said, Yehl Smelly Jew food» .
Над претензиями матери, которая хочет считать себя американкой и только американкой, она издевается:
«“We’re Americans”, my mother said.
Oh, like the Iroquoi, the Kickapoo…»
И, наперекор семейным установкам, свое еврейство героиня культивирует, учит идиш.
«So I grabbed it — Jewishness — for myself, made it mine the way Liz Taylor and Sammy‑Jr. D» .
Меж тем ее отношения с любовниками развиваются.
Сицилиец безумно влюбляется и требует, чтобы героиня ушла к нему. Героиня же, хоть он и трогателен, и щедр, напротив, уходит от него. Итальянская сентиментальность с присущим ей культом матери и мадонны героине Киршенбаум наскучивает.
Но если в отношениях с сицилийцем тема еврейства не возникает, то в отношениях с мультимедийным художником играет большую роль.
Художник этот во всем ультрамодный — от художественного языка (мультимедиа) до взглядов. Притом что он еврей, в искусстве ориентируется на немцев, а это героине претит:
«Jews really shouldn’t have Germans for idols» .
К тому же она считает, что немцам нет прощения, а он:
«Не exсused them, the Germans…»
Художник отговаривается:
«Besides. My friends all artists and academics, scholars» .
Но героиню это не убеждает:
«It makes it sound as if only butchers and saloon keepers were responsible» .
И когда героиня видит последнее творение художника (кстати, его темы: «Рим стирает с лица земли Карфаген», «Испанцы убивают ацтеков», «Насилие в Боснии», «Прощайте, тропические леса», «СПИД», «Американские империалисты уничтожают секс»), она приступает к нему с вопросом:
«What about the Nazis?»
Он отвечает:
«They’ve been done to death. Everyone is sick of them» .
Передовой интеллектуал, что и говорить.
Вследствие всего вышеизложенного героиня собирается уйти и от художника, но тот неожиданно умирает от аневризмы.
Остается старый профессор. И вот на очередном свидании в кафе у него отгибается рукав, и героиня видит на его запястье номер.
И уж не в этом ли номере и всем, что за ним стоит, секрет обаяния профессора для героини? Потому что роман — грустно и лирично — заканчивается так:
«I weep for what been uprooted, for what is gone, for what I can’t bring back» .
Этот роман Киршенбаум и увлекает, и смешит, и много интересного рассказывает как про «Jewishness» американского среднего класса, так и про отношение к Холокосту «передовых интеллектуалов».
Впрочем, Норман Мейлер когда‑то написал про Бинни Киршенбаум:
«Not many young female novelists can deal with sex, the appetite for it, and the loss of such appetite with as much candor, lack of self‑protection, ang humor as Binnie Kirshenbaum» .
И с Мейлером нельзя не согласиться.
Киршенбаум и впрямь пишет про героинь, обладающих незаурядным аппетитом по части секса. Пишет она весьма откровенно, с юмором, но не без чрезмерных, на мой вкус, физиологических подробностей.
Комментариев нет:
Отправить комментарий