ДОВ КОНТОРЕР. ШАРОН.

 О человеке, последний поступок которого был исполнен высочайшего смысла, говорят, что он обрел вечность в одно мгновение. Такой поступок по-новому высвечивает пройденный человеком путь, позволяя нам разглядеть в его личности и судьбе то важнейшее, что всегда приготовляло его к подвигу благородства и самоотверженности, тогда как слабости и ошибки, из-за которых это важнейшее в человеке было прежде неразличимым или казалось сильно разбавленным, отступают на второй план, теряют неоспоримость.

Но бывает и наоборот. Когда человек подводит итог своей жизни особенно безобразным поступком, его заслуги и добродетели тускнеют в наших глазах, обретают двусмысленность, выглядят результатом ловкачества.

Жизнь Ариэля Шарона – во всяком случае, та его жизнь, к которой применимо понятие «поступок», — закончилась восемь лет назад, когда экс-премьер оказался в апоплектической коме. Любящие родственники и после этого старались уверить публику в том, что Шарон совершает поступки: принюхивается к запаху свежей шавармы, реагирует на рукопожатия и вообще «мужественно борется с постигшим его недугом», но эта борьба была интересна лишь тем, кто по роду своих профессиональных занятий изучает симптоматику угнетения центральной нервной системы, арефлексию и другие признаки коматозного состояния. СМИ недолгое время подыгрывали детям Шарона, старавшимся, чтобы об их отце говорили как о живом человеке, а потом целомудренно отвели глаза от его постели. Занавес опустился.

Последним поступком Ариэля Шарона явился раскол Ликуда. Эта манипуляция породила нелепую партию, жалкие остатки которой уже и не плещутся даже, а тихо гниют в забытом всеми углу парламентской кухни. Партийные расколы – не новость в Израиле. Они и прежде диктовались, как правило, низменными расчетами, но Шарон на закате своей политической жизни побил все рекорды оппортунизма, учредив партию, единственное назначение которой состояло в том, чтобы освободить его от любых идеологических обязательств. Его – и тех, кто взалкал вместе с ним удовольствий никчемной, самодостаточной власти.

Уход из Ликуда и создание Кадимы стали закономерным итогом «одностороннего отделения». Шарон, жестоко критиковавший идею одностороннего отступления из сектора Газы в ходе предвыборной кампании 2003 года, когда она выдвигалась Амрамом Мицной, выступил через год после выборов с такой же инициативой. Встретив сопротивление в выборных структурах Ликуда, он решил уклониться от полемики со своими оппонентами там, и с этой целью вынес вопрос об «одностороннем отделении» на утверждение партийного референдума, пообещав подчиниться его решению, каким бы оно ни оказалось.

Расчет премьер-министра состоял в том, что на многотысячную массу рядовых ликудников сумеют воздействовать доминантные СМИ, поддержавшие идею «одностороннего отделения» самым недвусмысленным образом. Предварительные опросы действительно сулили Шарону успех, но в конце концов участники референдума, состоявшегося 2 мая 2004 года, отвергли инициативу своего партийного лидера значительным большинством голосов.

Это не остановило премьер-министра. Потерпев фиаско в Ликуде, он избегал дополнительных обращений за поддержкой к гражданскому обществу и, в частности, напрочь блокировал всякую возможность проведения общенационального референдума по поводу предложенного им отступления из Газы и Северной Самарии. Средства массовой информации обеспечили видимость легитимности действиям Шарона, шедшим вразрез с его самыми важными и однозначными политическими обязательствами.

Практическую подготовку депортации и отступления сопровождали акции протеста, в которых принимали участие сотни тысяч израильтян, но их волеизъявление подавлялось с помощью полицейских репрессий и, что еще важнее, последовательно замалчивалось СМИ или преподносилось в самом неблагоприятном свете. В этих условиях Шарон довел свой замысел до конца, и в августе 2005 года запущенная им машина уничтожила все еврейские поселения сектора Газы и четыре поселения в Северной Самарии. Свыше восьми тысяч израильтян стали изгнанниками в своей стране.

Многие из уничтоженных Шароном поселений строились по его же инициативе, при его живейшем участии. Опубликованная по свежим следам депортации карикатура состояла из двух картинок. На первой Шарон-бульдозер едет куда-то с криком «Вперед!», и за ним бегут люди в вязаных кипах, женщины с колясками, фермеры с сельскохозяйственным инвентарем. На второй Шарон столь же уверенно едет в противоположную сторону с криком «Назад!», и гусеницы его бульдозера вдавливают в землю тех, кто бежал за ним прежде.

Режим наибольшего благоприятствования, обеспеченный депортации коллективным усилием израильских СМИ, избавил Ариэля Шарона от необходимости объяснять, почему он решил уничтожить поселения Гуш-Катифа и Северной Самарии. В отсутствие других убедительных объяснений этого шага, противоречившего всему, что составляло политическое кредо Шарона во весь предыдущий период его общественной деятельности, в широких кругах израильского общества установилось мнение о том, что премьер-министр разменял Гуш-Катиф на «греческий остров», т.е. на благожелательное отношение к себе левых СМИ и на обусловленную таковым отношением сдержанность правоохранительных органов при расследовании затрагивавших его подозрений в коррупции.

Суть этой увязки лучше всех выразил Цви Хендель, бывший депутат Кнессета и председатель регионального совета поселений сектора Газы. Уже на раннем этапе подготовки к депортации он определил суть происходящего с помощью хлесткой формулы «чем глубже расследование, тем глубже отступление». Ее справедливость подтверждали впоследствии многие признаки, включая прямые свидетельства левых журналистов, признававшихся в том, что они старательно оберегали Шарона ради задуманной им расправы над поселенцами. «Мы были готовы обложить его ватой и беречь от малейшей царапины, как особенно ценный этрог», — сказал по этому поводу Амнон Абрамович.

Другое объяснение мотивов, которыми руководствовался в то время Шарон, носит чуть менее оскорбительный для него характер. Это объяснение связывает действия Шарона на посту главы израильского правительства с тем горьким опытом в отношениях с американцами, который он приобрел в результате Ливанской войны 1982 года.

«Во время войны и сразу же после нее Шарон немало поиздевался над Филиппом Хабибом, специальным посланником Белого дома на Ближнем Востоке, — пишет Нахум Барнеа в «Едиот ахронот». – Местью за это для него стал персональный американский бойкот, остававшийся в силе на протяжении многих лет. Когда Джек Кэмп, министр строительства в администрации Буша-старшего, захотел встретиться с Шароном, занимавшим аналогичный пост в правительстве Ицхака Шамира, президент США запретил проводить эту встречу в Вашингтоне. Шарон навсегда усвоил преподанный ему урок. Став премьер-министром Израиля, он проявлял такую лояльность и чуткость по отношению к американцам, какой не проявлял до него ни один израильский лидер. Шарон панически боялся американского диктата, который загонит его в то, что он называл на техасский манер сorrals – сужающийся двор скотобойни, которым быки идут к месту забоя, не имея возможности свернуть в сторону. Именно этот страх привел Шарона к отступлению из Газы. Политической конфронтации с Белым домом, которая завершится навязанным американцами решением, он предпочел односторонний маневр».

Страх перед могуществом внешней политической силы выигрывает в сравнении со страхом перед прокуратурой, курирующей расследование финансовых благодеяний Дуду Аппеля и Сирилла Керна, бенефициарами которых были сам Ариэль Шарон и члены его семьи.

Подчинившись этому страху или другому, Шарон нашел множество союзников среди тех, кто годами оплевывал его по любому поводу. Он наконец-то сделался любимцем израильской прессы, и это новое положение явно доставляло ему удовольствие. Ободряемый левыми журналистами, он безжалостно и равнодушно разрывал связи с людьми, составлявшими в прежние годы его личное и политическое окружение. Даже те из них, кто до последнего момента искал оправдания Шарону, с горечью признавали неизбежность разрыва.

Ури Дан, самый преданный Ариэлю Шарону человек в израильских СМИ, долго оставался его апологетом в правых кругах, но в конце концов даже он был вынужден отказаться от попыток придать одностороннему отступлению образ позитивного национального действия и назвал «сатанинской» созданную его кумиром партию Кадима.

Пребывавший в эйфории самодовольства Шарон не придавал значения этим потерям, но, лишившись старых друзей, он так и не приобрел настоящих новых, и когда его прошлое вновь оказалось предметом общественного интереса, выяснилось, что защищать его с прежней горячностью некому. Аарон Давиди (1927-2012) и Узи Эйлам (р. 1934), бригадные генералы запаса, бывшие молодыми командирами израильских десантников в первой половине пятидесятых годов, выступили в последние годы с утверждениями о том, что как офицер спецназа Шарон далеко не всегда выказывал личную храбрость на поле боя. Их свидетельства показались убедительными многим из тех, кто по итогам общественной карьеры Шарона пришел к выводу о том, что как политик он умел быть храбрым лишь за чужой спиной. Прежде за Шарона встал бы горой весь национальный лагерь, но в новых условиях он остался практически беззащитен: ставший чужим для правых, он так и не стал своим для израильских левых.

Такая же ситуация складывается и еще будет складываться при обсуждении каждого узла в противоречивой военной и политической биографии Ариэля Шарона – не из-за чьей-то мстительности, а потому, что своими последними значительными поступками он заставил усомниться в своем прошлом тех, кто были его естественными защитниками в прежние годы. Если в отношениях с поселенцами Шарон проявил себя циничным манипулятором, не ощущающим груза взаимных моральных обязательств, почему он не мог быть таким же манипулятором в отношениях со своими солдатами? Если личная амбиция перевешивает все остальное в политике, почему она не могла быть истинной причиной решений, которые принимал Шарон-генерал в Войну Судного дня или министр обороны Шарон накануне и в ходе Ливанской войны?

Обосновавшись в канцелярии премьер-министра, Шарон объявил, что «отсюда видно то, что не видно оттуда». При этом он полагал, что нашел удобную формулу, которая обеспечит ему карт-бланш на любые действия, как бы далеко они ни отстояли от того, что он обещал своим избирателям. Но эта же формула определяет теперь отношение к Шарону тех, кто был им обманут: отсюда, из положения обманутых, в личности и общественной карьере Шарона видно многое из того, что не было видно оттуда. Время для окончательного подведения итогов еще не настало, но похоже, что «взгляд отсюда» не пойдет Шарону на пользу. Великий комбинатор просчитался