ЯМЩИК, НЕ ГОНИ ЛОШАДЕЙ...

 

 

    Фото из Википедии

            Вот уже несколько веков как в категории календарной литературы существует особый литературный жанр — «Рождественский (он же святочный) рассказ».

Как излагают уважаемые источники: «…Жанр берёт свое начало в средневековых мистериях. Герои произведения оказываются в состоянии духовного или материального кризиса, для разрешения которого требуется чудо. Это всегда сентиментальная, более того, умилительная история с социальной тематикой. То есть, как бы в духе критического реализма, но с обязательным присутствием Всевышнего и некоторой мистики. Главное в них — герой-страдалец обязательно вознаграждается».

            К чему бы это я? Дело в том, что в иудаизме имеется Йом-Кипур. Он же День Искупления и Всепрощения. В календаре он присутствует уже тысячелетия, но рассказов приуроченных к этому дню как не было, так и нет. И это нехорошо.

Моему Другу Семёну Винокуру

Ямщик, не гони лошадей...

            Шмулевич в синагоге появлялся раз в году. Да-да, он был из тех самых евреев,

 которые, чтобы окончательно не испортить отношения со Всемогущим со скорбным видом отдают дань иудаизму только в Йом-Кипур. Понятное дело, в этот день Шмулевич, как и все, постился, каялся и обращался к Всевышнему с просьбой. И она у Шмулевича ежегодно была одна и та же. Он хотел оказаться в Швейцарии. И так, чтобы навсегда. Представьте себе, вокруг него стонали, рыдали евреи в белых одеждах. Били себя кулаками в грудь, истошно умоляли простить все накопившиеся за год прегрешения, а потом плавно переходили от этих просьб к постановляющей части:

 

а) Хорошей записи в Книге Жизни.

б) Заказы Господу на следующий год всяческих благ.

 

            За тысячелетия у евреев с Богом сложились свои интимные отношения и поэтому

просят они сегодня так много, что у бедных ангелов ручки болят всё записывать. Зато со Шмулевичем всё было просто. Он хотел в Швейцарию. И ничего более.

            А когда истекал День Искупления, и тоскующий рожок шофара, возвещал, что все

записи в Книге Жизни на этот год уже сделаны, и оголодавшие за сутки поста, евреи бросались по домам поглощать пищу, Шмулевич шёл, и покупал десяток билетов лотереи Power Ball. А как же. Он понимал, что Господу надо давать шанс тоже. Шмулевич уже давно посчитал, сколько нужно выиграть, чтобы купить небольшую квартирку в каком-нибудь недорогом кантоне, оплатить медицинскую страховку, и чтобы хватило на скромное-скромное, но проживание...

            Почему именно Швейцария? Ни тебе Франция, ни Голландия. Ни Испания,

наконец. Всё опять же просто. В юности все мы увлекались Бабелем. Именно тогда в голове у Шмулевича засела фраза, сказанная Беней Криком в «Одесских рассказах»:

            — И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы

первоклассные озёра, гористый воздух и сплошные французы...

            Учитывая, что в те времена поездка даже в братскую Польшу была возможна для

советского человека только гипотетически, слово «Швейцария» вообще звучало как Рай. А потом рухнул Железный занавес. И пожалуйста... Езжай себе, куда душе угодно. И Шмулевич стал вовсе не для удовольствия, а по необходимости передвигаться по миру.

            Но при всём при этом в Швейцарии он всерьёз никогда не бывал. Только пролётом.

То есть, если в своих бизнес-перемещениях у него должна была случиться пересадка в Европе, он обязательно выбирал стыковку рейсов именно в Цюрихе. И даже в Китай за сантехникой он летал с пересадкой там же. Но ни разу не делал стоп-овер. И в страну, соответственно, не выходил. Так что Швейцария для него — это серо-голубые стены коридора транзита в аэропорту.

            Но знал он про эту страну всё. Про высоту гор и глубину озёр. Про растительность

и животный мир. Шмулевич старательно изучал информацию о климатических изменениях вплоть до роста снежных шапок в Альпах или, наоборот, их таянии. Ну и, конечно, следил за ситуацией на рынке недвижимости во всех кантонах. Конечно, хотелось бы поселиться в Цюрихе. Но там цены на жильё были запредельными.

            Как истый страстный любовник, Шмулевич жил предвкушением. Он везде и во

всём выискивал какие-то намёки, символы и знаки. Даже когда сидевший рядом в синагоге крикливый хасид в прошлом году обозвал его швицером, Шмулевич, конечно зная про происхождение этого слова от корня «швиц» (потеть), всё равно подумал, что вполне может быть, что швицер — это счастливый еврей, живущий в Швейцарии.

            В Советском Союзе Шмулевич, как всякое среднестатистическое лицо еврейской

национальности, числился в интеллигентской прослойке. Правда, был он не музыкантом, не учителем, не врачом, а инженером. Женился он ещё студентом. Как тут говорят в Америке — accidentally. То есть, в результате аварии, которая случилась на втором курсе во время сентябрьского выезда студентов на картошку, по неопытности в половых вопросах обоих участников происшествия. Опять же, как формулируют в той же Америке — nothing special. То есть, обычное дело. Для этого и были придуманы в СССР комсомольские свадьбы.

            В положенный срок родился сын. Александр. Уменьшительно-ласкательно —  

Шурик. Потом было окончание института и трудовые будни. Правда, только для Шмулевича. Жена работать даже не начинала. Мол, кто-то должен заниматься ребёнком... Вот и бродила дорогая супруга сомнамбулой по квартире, листала журналы, смотрела телевизор и всё время вязала кофточки, свитера и шапочки. Но только для себя! А ребёнок её просто раздражал.

            — Ну, что тут такого, сынок, — защищала её мама Шмулевича — Инстинкт

материнства обязательно проснётся.

            Но этого так никогда и не случилось. Что ж, обычное дело... Так что, ребёнком

занималась мама Шмулевича. Она же вела хозяйство — бегала по магазинам, готовила еду. А папа Шмулевича учил внука писать, считать и вежливо разговаривать.

            Все пятеро теснились в двухкомнатной квартирке 27,6 кв. метров, со смежными

комнатами. Казалось бы, пространство небольшое, но заметить, что же делает каждый день жена, у Шмулевича времени не было. Потому что воспитан он был в лучших традициях еврейской семьи. То есть, человеком добросовестным (добро плюс совесть). И смыслом своей жизни (раз уж так сложилось) он назначил себе быть заботливым сыном, заботливым мужем и заботливым отцом. А чтобы соответствовать, он стал суетливым. Ведь надо было всё успеть и никого не подвести.

            Днём он трудился в маленькой конторке водоканала на жалкую зарплату, а по

вечерам чертил курсовые работы по теории машин и механизмов для ленивых, но состоятельных студентов. А ещё он подрабатывал переводами с английского. Язык он ухватил ещё в школе. Переводил Шмулевич технические тексты для имевшегося в городе громадного проектного института всесоюзного значения. При этом речи о зачислении его в штат и быть не могло. В отделе кадров понимали несовместимость —«всесоюзное значение» и фамилия Шмулевич. И жизнь большого трудового коллектива проходила как большой корабль мимо Шмулевича. Ни тебе комсомольских собраний, ни субботников с воскресниками... Да что там! Даже договор на переводы был оформлен на жену Шмулевича. Потому как она обладала звучной фамилией оканчивающейся на «ко». Ой! Извините, я, кажется, упустил эту деталь — супруга Шмулевича была представителем титульной нации. И до учёбы жила в маленьком районном центре с наличием числительного в названии — Пятихатки. Обычное дело...

            В Америку Шмулевичи приехали вчетвером. Маленький сын, жена и мама. Папа не

дождался. Похоронили его в Украине. А мама, слава Богу, ещё успела пожить обустроенной старостью. Вкусить все радости: «эсэсай» «фудстемпы», «хоматенды», и толпы врачей, придумывающих немыслимые тесты и процедуры, чтобы только урвать побольше денег, которые добрая Америка выделяет на призрение пожилых людей. И отошла мама Шмулевича в мир иной, тоже принеся доход дельцам от медицины. Случилось это в доме престарелых. Это такое грустное учреждение, где медперсонал максимально продлевает обветшавшие жизни стариков. Потому, что каждый день работы аппарата искусственного дыхания, прокачивающего воздух в теле, находящемся уже в состоянии овоща, это ещё тысячи долларов откачанных у государства. Обычное дело — капитализм...

            И в него надо было Шмулевичу вписываться. С самого начала стало понятно, что

инженеры здесь не очень-то нужны. Как и переводчики технических текстов. И Шмулевич заторопился опять. Бросился, как и все, учиться на программиста. Сначала вгрызался в Mainframe – Cobol, CICS, DB2. Потом оказалось что знатоков уже много. Начал учить язык Visual Basic. Но тут случился переизбыток и этих программистов-скороспелок и Шмулевич нырнул в бурное море частного предпринимательства. Четыре раза он открывал корпорации. В каждой он был один, но с титулом «Президент». Возил столовые сервизы из Житомира, подсолнечное масло из Винницы и даже паркет из Таиланда. Да, ещё в Израиль бытовую электронику. Открывал автомойку и детские летние лагеря, медицинские офисы и один раз фабрику по чистке пуховых подушек. А как же. Ведь надо было быть заботливым мужем и заботливым отцом. Он суетился, спрессовывал сутки, загонял себя. И всё время прогорал.

            К этому времени стало ясно, что они с женой совершенно чужие люди. Вернее, это

было открытием только для Шмулевича. А жене, оказывается, с самого начала всё было понятно. Так что она не сильно про это заморачивалась (слово из её лексикона). В США она, ощутив себя в огромном шкафу, полном шмоток, вдруг проснулась. Ведь вязать уже не надо было! И кинулась с размахом в социум. Устроилась на работу в «трэвэл» агентство. Сразу же стала спать с хозяином, жовиальным евреем из Кишинёва. Потом с приятелем хозяина. Потом... Короче, обычное дело.

            Да и сын Шурик Alex, вкусив свобод, папу ни в грош не ставил. Подростковым

нигилизмом он так до конца и не переболел, хотя уже вымахал к двадцати пяти годам в здоровенного детину.

            — В моего деда пошёл, — гордо говорила жена, снисходительно меряя взглядом

щуплого Шмулевича. Конечно, имелся в виду дед со стороны матери, потому что, кто её отец, она и не знала.

            Да и сомнамбулировал сын Шурик, как мама. Учиться не хотел, перебивался

случайными заработками. А отца рассматривал как неудобного ворчливого соседа по дому и по жизни, которого приходится терпеть. Потому как пусть и нестабильный, но источник финансирования.

            Вот все говорят о кризисе среднего возраста. Дескать, мужчина в свои сорок пять

лет... Нет, кризиса не было. Жаловаться было не на что. Всё шло, как шло. Дела, встречи, договоры. Чек туда, чек сюда. Сальдо-бульдо. Просто в какой-то момент, как вспышка молнии, Шмулевич отчётливо понял, что он не нужен. Ни этой ошалевшей до ужаса от наступающей старости незнакомой женщине, ни сыну — инфантильному пацану, пытающемуся справиться с наваливающейся на него жизнью.

            И ещё Шмулевич понял, что и ему-то уже никто не нужен. Он устал суетиться.

Соответствовать. Захотелось забиться в теплую уютную квартирку с видом на Альпы. И чтобы вокруг были «озёра и сплошные французы». Так что на все вопли жены... И даже когда сын разбивал машину, попадал в скандалы, курил марихуану, приводил в дом девушек разного цвета кожи... И когда кидали партнёры по бизнесу, хамили поставщики... Шмулевич молчал. Нет! Не совсем. Он в эти моменты думал про Швейцарию и мурлыкал себе под нос:

            — Ямщик, не гони лошадей, нам некуда больше спешить, нам некого больше

любить...

            Представьте себе, он даже позволял себе мурлыкать это, сидя в синагоге на Йом-

Кипур. Бдительный сосед — тот самый прошлогодний хасид оказался родом из подмосковной Малаховки и поэтому был знаком с песней по той жизни — удивился:

            — Что так?! Эта же русская «гоеше» песня!

            И тогда Шмулевич сказал ему, что песня-то хоть и считается русской народной, но

слова написал обрусевший немец, а музыку — еврей. Хасид удивился ещё больше.

            Потом, когда закончился День Искупления, и оголодавшие евреи рванули гурьбой,

кто домой, а кто за кошерной пиццей, Шмулевич, как всегда, пошёл и купил опять на двадцать долларов билеты лотереи Power Ball. Через пару дней был розыгрыш. Увы... Хотя нет. В одном из билетов три цифры совпали. Выигрыш — целых пять долларов.

            А спустя месяц после Йом-Кипура Шмулевич наладился в очередную вылазку по

своим, азохн-вэй, бизнес-делам. На этот раз в Молдову. Повидло сливовое и фаршированный перец в томате для русских магазинов Брайтона и окрестностей. Пересадка у него опять же была в аэропорту Цюриха. В привычном серо-голубом коридоре транзитного перехода Шмулевич глубоко вдохнул, но вдруг уже не выдохнул. «Ямщик, не гони лошадей...».

            Служащий соответствующего отдела международного аэропорта города Цюриха

позвонил в США в семью месье Шмулевича, чтобы поставить в известность о случившемся и согласовать действия. Дескать, есть ли какие-то пожелания? Когда и кто прилетит за телом для транспортировки и дальнейшего захоронения по месту жительства? Выяснилось, что лететь никто не собирается. Но служащий оказался дотошным:

            — Да, действительно, Америка — это далеко, господа, — настаивал он. — Может

быть, есть у месье Шмулевича родственники или друзья в Швейцарии или ещё где-то поблизости в Европе.

            И он услышал, что там, в Америке, сын переспрашивает:

            — А у «него», что, были какие-то друзья?

            И слышно было по телефону, что женщина пожала плечами:

            — Да откуда?!

            — Готовы ли вы оплатить транспортировку тела в США? — спросил служащий.

            На том конце провода замялись.

            Тогда педантичный швейцарец вежливо объяснил, что страховка месье Шмулевича

покрывает утилизацию тела на месте. И что это обычно осуществляется путём кремации тела во всемирно известном цюрихском крематории, который существует с 1889 года на кладбище Флунтерн.

            — Но, дело в том, что месье Шмулевич еврей, — сказал он осторожно, — а у евреев положено захоронение тела в земле...

            Но сын Шмулевича Шурик не заморачивался:

            — Да чё там, сжигайте.

            Ещё дотошный служащий предупредил, что урна с прахом будет храниться в

крематории всего три месяца. А потом, если никто за ней не явится, будет подвергнута захоронению на кладбище.

            — Ну, если будет оказия... — ответил Шурик.

            Потом, месяца через два, звонила, видно, очень обязательная работница

крематория и предупредила, что спустя неделю срок хранения праха месье Шмулевича истекает. В Америке, на том конце провода, просто хмыкнули и положили трубку. И, ровно через неделю, согласно инструкции, урна с прахом была закопана на участке №14 кладбища Флунтерн.

            А! Сподобился таки Шмулевич! В Швейцарии! Навсегда! И не просто так, а в

одном из живописнейших уголков Цюриха. Кладбище-то расположено на склоне горы высоко над городом. Стало быть, услышана была просьба! «Дивна дела Твоя, Господи. Вся премудростию сотворил еси».

            Кстати, а ведь был у Шмулевича друг. Ещё по школе. И узнал я про истечение

срока хранения вовремя. Более того, был в это время на самом юге Германии, в Констанце. Семьдесят километров до Цюриха. Час на машине. Так что вполне мог съездить, забрать прах...

            И, соблюдая приличия, одну часть захоронить в Америке на кладбище у могилы

мамы, вторую в Украине около папы и дедушек с бабушками, а третью, учитывая то, что Шмулевич любил поговорить о своём еврействе, развеять в Иудейской пустыне в Израиле...

            Но кто я такой, чтобы вмешиваться в деяния Господни?

Ефим Гальперин

США