ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ЕВРЕЙСКИЙ БОГ

Попытался найти «еврейское письмо», чтобы завершить должным образом начатый цикл о классике, но не смог этого сделать. Переписка, сама по себе требует известной деликатности, уважения к личности корреспондента. Толстой в письмах осторожен и вовсе не намерен «рубить правду-матку. Дневник – другое дело. В дневнике можно сказать все, или почти все, что думаешь.

 Так что же думал Лев Николаевич Толстой об евреях и иудаизме. И здесь, увы, не удалось обнаружить ничего оригинального.

«Чертков говорит, что человек может искренне верить в законность собственности и т. п. верить в ложь. Я думаю, что это нельзя. Он говорит: они верят в Ветхий Завет. Но они верят в Ветхий Завет только потому, что Ветхий Завет  оправдывает то, что им нужно».         Дневник 1995 г. 19 июня.

 Им, то есть евреям, нужна собственность, а потому они и верят в Ветхий Завет: некий манифест, по мнению Льва Николаевича, буржуазности. В этом Толстой сторонник идей Карла Маркса. Мало того, классик, как проводник линейного духовного прогресса человечества, чуть ли не всю вину за грехи рода людского готов водрузить на создателей Торы, утвердивших принцип «законности собственности».

 «Неужели религиозное чувство ведет человека только к размножению? Пожалуй, если вспомнить евреев. Но милосердие ведь прямо противоположно размножению и борьбе. А оно составляет основу почти всех религий». Дневник 5 августа 1995 г.

 Неприязнь Льва Николаевича к деторождению, возникшая у писателя, конечно же, только с возрастом, – одна из самых больших загадок в философском наследии классика. Надо сказать, что во времена Толстого любимые им земледельцы размножались так же активно, как и местечковые евреи. Смертность была разной, что правда, то правда, но почему и здесь   «религиозное чувство» именно евреев уводит мир от «милосердия» и к «борьбе». Конечно же, мечту о Машиахе классик не воспринимал, как нечто серьезное. В чудеса он не верил. И рожать детишек нет нужды. Не явится Избавитель. Кто знает, может, гений прозы сам себя считал таким Избавителем. Вот он пришел к людям – и хватит. Можно поставить точку.

«У меня, говорит, детей много. Я для детей. Да зачем их растить таких же несчастных, как ты» «Записная книжка №2». Беглая запись под воздействием настроения минуты? Не думаю. Мудрым человеком был Лев Николаевич и, «умножив знания, умножил скорбь». Впрочем, не знаю, что стало виной такого пессимизма: трагический конфликт в семейной жизни, заурядность детей Толстого, страх близкой и неизбежной смерти…. Ясно одно – в физическом продолжении себя самого Толстой-старик не видел смысла, как и в физическом продолжении жизни человеческого рода.

 Подобные теории и сегодня имеют место в либеральной среде. Цивилизованный Запад, подверженный демографическому кризису, только о мире и думает, а вот расплодившийся Третий мир, особенно его исламская часть, страдает агрессивным, суицидальным психозом. Тезис этот, внешне привлекательный, не выдерживает критики. Никакая рождаемость не помогла бы Ленину поднять Россию на дыбы без денег Германского генерального штаба. Плодились бы слуги Аллаха в полной тишине и довольстве без нефтедолларов Ирана, Ирака, Саудовской Аравии и пр. Вспомним об Индии и Китае. Этим-то переселенным странам самое время  забыть о «милосердии» и преступить к «борьбе». Однако не торопятся.

«Одна из главных причин зла в нашей жизни есть воспитываемая в нашем христианском мире вера в грубого, еврейского Бога личного; тогда как главный признак (если можно так выразиться) Бога в том, что он ничем не ограниченный, следовательно, не личный». Дневник 18 декабря 1999 г.

 Грубый, злой, жестокий еврейский Бог! Сколько раз слышал об этом, только потому, что именно у этого Бога хватило мужества и мудрости сказать всю правду о потомках Адама. Сказать ее затем, чтобы дать людям шанс на спасение. Это ли злость, грубость, жестокость?

 «Личный, ограниченный Бог». Как можно было назвать таким образом нечто невидимое, неуловимое, бесконечное во вселенной. Тайну, которую и раскрыть-то человек не в состоянии из-за скудости своих интеллектуальных ресурсов. И какого еще Бога мог предложить людям Толстой. Себя самого?

 Подлинная трагедия этого великого писателя была в полном отсутствии  веры как таковой. Нет, Толстой, конечно же, верил, но в нечто, вроде пухлого тома, отобранных им же, «Мудрых мыслей», где обязательно, и на каждой странице должна быть и его персональная мысль.

 Он верил, вопреки историческому опыту, в то, что сам человек способен бросить вызов Всевышнему и устроить жизнь на земле по законам милосердия и любви. Сам, своими руками устроить, без защиты великой силы, стоящей неизмеримо выше способностей людских. Он не верил в эту силу. Как, может быть, не верил Иаков, отважившись на ночь богоборческих усилий. Хромота сына Исаака стала доказательством той удивительной ночи, в которой не было победителей и побежденных, и в которой  новый народ получил свое имя.

 Великим богоборцем хотел стать и Лев Николаевич Толстой – отцом и основателем своего, особого народа. Что стояло за этим? Жажда бессмертия, недостижимого человеком? Наивная вера в могущество медных труб славы? Не знаю. Знаю только, что за подвигом Иакова – история тысячелетий, за гением Льва Николаевича Толстого всего лишь немногим больше века доброй, людской памяти и внимания, но не к его гордыне богоборческой страсти, а к художественному творчеству, за которым и красота, и любовь, и вера в жизнь.