Рисунок И. Тумановой
Перед очередной "химией"
Кукину не спалось. Он не без труда натянул на иссохшее тело тренировочный
костюм и спустился в холл гостиницы на набережной Тель-Авива. Егор Захарович
был доволен тем, что сбежал из номера ловко, не разбудив жену – Анну
Гавриловну, но это ему только казалось, потому что супруга Кукина вот уже
несколько месяцев прислушивалась к каждому шагу или вздоху больного мужа. Она
привычно сделала вид, что спит, а на самом деле лежала без сна и думала о том,
что жизни ее тоже придет конец, как только Егора Захаровича не станет на свете.
В холле Кукин обычно занимал место у столика рядом со стеклянной
витриной, выходящей к пляжу и морю. Дежурный за стойкой улыбнулся, кивнул
Кукину и
поздоровался с ним на английском языке.
– Монинг, – сказал дежурный.
– Чтоб ты сдох, буржуй, – ответил ему Кукин, но тоже с улыбкой, чтобы
человек на вахте не смог расшифровать смысл его недобрых слов.
Кукину как-то не везло. В школе, в институте, на работе Егор Захарович
не встречал достойных лиц еврейской национальности. Все какая-то мелочь пузатая
попадалась, жулики да лентяи, а сам Кукин был честным, прямым малым и
трудоголиком, каких еще поискать. Себя он называл «производителем» и не без
оснований, потому что за тридцать лет трудовой деятельности спустил со стапелей
верфи, где он работал сменным мастером, не один десяток судов малого и среднего
тоннажа. Он и дома не умел отдыхать в безделье: постоянно что-то строил,
ремонтировал, приводил в порядок.
Егор Захарович не был по природе завистливым и злым человеком, а потому зоологической юдофобией, несмотря на отрицательный жизненный опыт, не страдал, но
и симпатии к иудейскому племени никогда не выказывал.
Но тут произошла с ним трагедия, превратившая Кукина в вынужденного
гостя Израиля. Однажды в субботу, 15 октября, это он помнил точно, почувствовал
Егор Захарович непривычную боль над
левым виском. Он проглотил таблетку анальгина – боль вроде бы прошла, но в
воскресенье утром она вернулась, неимоверно усилившись.
Ровно через месяц, снова в субботу, доктора поставили бедняге жуткий диагноз:
опухоль мозга. Супруге Кукина сообщили, что операцию нужно провести срочнейшим
образом, но при любом исходе ничего хорошего медицина не обещает.
В общем, началась у нашего героя новая горькая жизнь, которую и
жизнью-то назвать трудно. «Бойня за существование», обозначил скорбную полосу
своей биографии сам Егор Захарович.
Кукина прооперировали, но без особого результата, потому что опухоль
успела дать метастазы. Мало того, в ходе операции невольно задели то, что
задевать не надо было, а в результате Егор Захарович потерял прежнюю
синхронность движений и внятную речь. Самому Кукину врачи, как это до сих пор
предписано в России, врали, но Анне Гавриловне сообщили, что жить ее мужу
осталось месяца два, не больше.
Начались разного рода метания: поиски знахарей, народных лекарей,
ворожей и прочей недоброкачественной публики. Но тут позвонил супруге больного
из Москвы хирург, оперировавший Кукина, и сказал, что для таких больных, как
Егор Захарович, в Израиле открыли экспериментальную лечебную программу, и Егор
Захарович, если пожелает, может ей воспользоваться. Хирург сразу же дополнил,
что лечение будет бесплатным, но дорогу и проживание им придется оплатить
самим.
Нужно отметить, что при любом отношении к потомкам Иакова русский
человек, тайно или открыто, убежден в некоем превосходстве еврейского племени,
в особом умении жить и выживать, несмотря ни на что.
Анна Гавриловна сразу решила, что в Израиле ее любимого мужа спасут от
смерти. Надеждой своей она не стала делиться с Егором Захаровичем, помчалась в
Москву и быстро выправила все необходимые документы.
Деньги у людей честных гостят редко, но был у Кукиных сынок – редкий
пройдоха по торговой части. Отца он, при всех своих недостатках, любил нежно, а
потому и взял на себя материальное обеспечение заграничного вояжа Егора
Захаровича.
Все складывалось лучшим образом, но, совершенно неожиданно, сам Кукин
отказался от предложенного лечения за границей России. Он сказал жене так:
– Им белые мыши нужны для опытов. Своих-то жалко. Вот и ищут лохов
среди других народов. Я не собака Павлова, я – человек. Я русский человек. А
потом – ты только глянь в телек! Бомбят их, почем зря, террор опять же. Никуда
не поеду!
Анна Гавриловна хотела сказать мужу, что нет у него выхода, что дают
врачи больному сроку жизни всего шестьдесят дней, но не смогла выговорить эти
жестокие слова. Она просто заплакала так горько, как не плакала никогда в
жизни.
Слезы подействовали. Кукин тоже любил свою жену и согласен был на что
угодно, только бы не видеть ее в горе и полном отчаянии.
Так он оказался в Израиле. На месте выяснилось, что одной процедуры
больному мало. Им пришлось брать билеты до аэропорта Бен-Гуриона еще девять раз. Русскоязычный
врач, Борис Раппопорт, курировал курс лечения, но отношения с ним у Кукина не
заладились. Егору Захаровичу казалось, и не без причины, что Раппопорт
совершенно безразличен к его личности и видит он в своем кабинете не живого
человека, а робота, у которого почему-то отказало какое-то реле в железной
черепушке и нужно этот испорченный механизм исправить. Поначалу Кукин пробовал
наладить с лечащим врачом человеческий контакт, но быстро понял, что плевать
Борису Раппопорту абсолютно на все, что не касалось болезни Егора Захаровича.
– Говорил я тебе? – сказал он как-то Анне Гавриловне. – Им не люди были
нужны, а собаки подопытные. Все-таки дурной народ эти евреи.
– Пускай дурной, – не стала спорить с мужем Анна Гавриловна. – Только
бы вылечили тебя.
Больше на тему плюсов и минусов потомков Иакова они не разговаривали.
Жене Кукина еще в России дали совет помолиться за здоровье Егора Захаровича в
церкви Гроба Господня, но она подумала, что на Святой земле Бог все-таки ближе
к евреям, чем к другим людям, и помолиться надо бы в синагоге, а не в церкви.
Анна Гавриловна решила посоветоваться, как ей сделать это, с
русскоязычной официанткой в кафе на набережной, но та ей сказала, что лучше
отправиться к Стене Плача и оставить там записку с просьбой о выздоровлении
Кукина.
Рискнув бросить мужа одного на пол дня, Анна Гавриловна отправилась в
Иерусалим и оставила в щели между древними камнями такую записку: «Прошу тебя,
Господи, умоляю, дай мужу моему, Кукину Егору Захаровичу, 1941 года рождения,
сил и здоровья. Кукина Анна ».
У самого больного не было сил и времени, чтобы познакомиться с
Израилем. Гостиница, дорога в клинику на такси, сама больница – вот и вся
география его странствий по Еврейскому государству. В номере был телевизор с
каналами из Москвы. Каналы эти Егор Захарович смотрел постоянно, и иногда ему
казалось, что он никуда не уезжал из России, а просто лечится в новой больнице,
по новой заграничной методике.
Лечение было сложным. Егор Захарович мучился, страдал, накачанный
неведомым лекарством, и не меньше от вынужденного безделья, но жил. Прошло два
месяца, четыре, восемь, прошел год…
И вот он сидел в холле гостиницы на набережной, смотрел на море, песок
пляжа, чистое небо и думал о причудах своей собственной жизни. Он думал, что
болезнь как будто специально загнала его в эту жаркую чужую страну с какой-то
неведомой целью. Раньше он был уверен, что все в его длинной жизни давно уже
сказано и выяснено, и он выполнил на этой земле все предначертанное судьбой. И
вот оказалось, что это не так: что-то он еще должен себе, своим близким и этому
миру.
– Море, – подумал Кукин. – Даже в Черном никогда не купался, не
довелось. Раз дали путевку в Ялту, но тут заболел начальник стапеля. В реке
нашей, в озере, даже в болоте плавал, а в море, в соленой водичке, не довелось.
В этот ранний час мимо витрины гостиницы спешили куда-то, молодые люди,
сильные, шумные, загорелые, красивые. Такими, по крайней мере, они казались
Егору Захаровичу. В глубине души он завидовал этим ребятам: их молодости,
здоровью, и про себя называл прохожих тунеядцами, так как был уверен, что весь
Израиль, за редким исключением, живет на американские деньги; а потому и люди
вокруг, свободные от тяжкого труда, улыбчивы, веселы и даже в такой ранний час
способны смеяться и радоваться друг другу.
– Это еще от климата, – подумал Кукин. – От моря теплого и соленого, где
не утонешь. Хорошо устроились, черти!
Он подумал так и вдруг
решительно и без особого труда поднялся. Прежде старый гость передвигался с
большим трудом, и дежурный удивился такому поведению инвалида из России. Он
проводил взглядом Кукина до самого пляжа и потом, поджав губу, смотрел с
удивлением, как Егор Захарович стянул с себя тренировочный костюм, в нелепых
трусах стал заходить в воду.
Сначала Кукин решил, что упадет, что не одолеть ему легкий накат теплой
волны, но он не упал, только один раз качнулся и двинулся дальше, сохранив
равновесие.
Егор Захарович плавать умел и делал это отлично, но на этот раз он
только лег на спину, раскинув руки, увидел перед собой голубую бесконечность
неба и замер.
Он лежал в теплой и ласковой колыбели моря, и ему вдруг показалось, что
тело его ничего не весит, и нет в нем изнуряющей тяжести болезни, и он
совершенно здоров, как прежде, до внезапной боли выше виска. И это внезапное
ощущение здоровья и силы подарило Егору Захаровичу редчайшее ощущение полного
счастья, что случается с человеком только в детстве.
Тем временем Анну Гавриловну
стало беспокоить долгое отсутствие мужа. Она оделась, спустилась вниз, но и в
холле не увидела Кукина. Дежурный сразу все понял, заговорил с ней на
английском языке и показал рукой в сторону моря.
Егор Захарович решил вернуться на берег. Он шел по воде уверенно,
прямо, сохраняя равновесие, а на пляже, прямо на песке, сидела обессилевшая от
бега Анна Гавриловна, смотрела на мужа и плакала, но то были совсем другие
слезы.
Из книги " Рассказы о русском Израиле".
Комментариев нет:
Отправить комментарий