Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Здравствуйте! Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Оксана Чиж и Татьяна Фельгенгауэр для вас сегодня эту программу ведут. Добрый вечер!
О.ЧИЖ – Добрый вечер! Есть традиционный вопрос, с которого начинается этот эфир. Этот вопрос о самом сложном решении в жизни, и сегодня этот вопрос мы будем задавать Лии Ахеджаковой, народной артистке России, артистке любимой для многих, артистке, которую все знают…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Здравствуйте, Лия Меджидовна.
О.ЧИЖ – Добрый вам вечер!
Л.АХЕДЖАКОВА – Здравствуйте!
О.ЧИЖ – Я понимаю, что, конечно, очень сложно выделить один какой-то момент, который кажется, что превалирует над всеми остальными. Но, наверняка вы помните какую-то ситуацию, когда вам пришлось очень много подумать над тем, как поступать дальше.
Л.АХЕДЖАКОВА – Я думаю, это у меня еще впереди. Да. Понимаете, когда тебе 18 лет, 19 лет – ты принимаешь какие-то решения, то кажется, что просто мир сошел с ума, и сейчас я погибну, от этого моего выбора зависит вся моя жизнь. Ничего подобного! Проходит еще какое-то время, и начинаются какие-то – я не знаю – выходить замуж, не выходить, тот муж…, этот муж…, и эти все дела, один театр, другой театр и кажется, что это проблема века, которую, просто если это победить, то вся моя жизнь будет другая! И дальше и дальше – кажется, каждый раз выбор все сложнее и сложнее. И я думаю, что впереди у меня самый сложный будет выбор. И пока что из того… я не умею, я уклоняюсь от выбора, я стараюсь его не делать, а как бы господь решит, и как бы само должно куда-то выпестоваться. Но пока что из того, что я делала выбор, наверное, он был правильный.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вы, вообще, когда принимаете решение – неважно, касается это вашей личной жизни, общественной жизни, профессиональной жизни – вам свойственно долго сомневаться или как-то интуитивно, по наитию как-то?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да вы что? Я, вообще, мисс-сомнение: я всю жизнь сомневаюсь в себе, во всем, что я делаю, в том, как я играю, в том, как мне жить, правильно ли я поступаю – одни сомнения.
О.ЧИЖ – Вы сказали, что вы стараетесь уклониться от момента выбора – ожидаете, как оно пойдет дальше, как оно само разрешиться или…, почему?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, вот кажется, что есть бог и он решит. Кажется, что, если я начну круто решать свою судьбу, то все испорчу, хотя несколько раз в жизни это делала.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Например?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, например, когда я уже лет 16 работала в ТЮЗе, и туда пришел режиссер абсолютно неудобоваримый, когда он собрал труппу и сказал, что мы будем делать спектакли по… Ахрѝсте, мы вначале не проняли, но речь шла… про Христа он хотел сказать, спектакль. И более того, что-то он говорил, он каких-то людей выгонял и театра, и я поняла, что жизнь моя в этом театре закончилась, и надо срочно оттуда бежать. Более того, для актрисы травести одна, но пламенная страсть: как уйти от этих ролей мальчиков и девочек и как перейти в другую ипостась? Почти никому не удается. Очень мало, кто…
О.ЧИЖ – Но вам удалось.
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, я не знаю, какими, вообще… Если бы не пришел этот чудовищный товарищ в наш театр и, если бы он не стал увольнять моих друзей, я бы, наверное, и не решилась.
О.ЧИЖ – То есть вы просто от него сбегали?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Или ради друзей?
Л.АХЕДЖАКОВА – Это помогло. Обязательно должна быть какая-то гадость, которая будет пихать тебя в спину, которую ты не можешь пережить. Я обратилась а Анатолию Васильевичу Эфросу и попросила взять его меня в театр. Он сказал: «Я не главный режиссер. Главный режиссер Дунаев – поговорите с ним». Я пошла к этому режиссеру Дунаеву, он сказал: «Вы травести, держитесь за ваш театр, играете девочек и мальчиков, пока живы!» И с этим я осталась. Я опять к Анатолию Васильевичу: «Что мне делать, Анатолий Васильевич?» Он говорит: «Да пойдите в «Современник» - там такие чудные актеры, - а уже Ефремов ушел оттуда, - пойдите в «Современник», вам там будет хорошо». Я в этот «Современник». Надо сказать, что тоже меня там не ждали, и никто особенно не обрадовался мне. Но, слава богу, что тогда уже вышли фильмы какие-то Рязанова, по-моему, «Служебный роман», что ли. И какая-то пришла известность, ведь кино дает нам эту какую-то небольшую уверенность в себе, что раз я известна и популярна и раз я уже снялась в кино, то, может быть, меня и в театр возьмут. И это, действительно, сыграло свою роль и меня как-то, с какими-то оговорками… Мне директор сказал: «У меня шесть таких, как ты!»
О.ЧИЖ – В очередь!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ничего себе! Лии Ахеджаковой говорил.
Л.АХЕДЖАКОВА – Трудная жизнь началась, очень трудно в это встраивалась, с таким… очень тяжело.
О.ЧИЖ – А, почему? Очень тяжело было притереться там?
Л.АХЕДЖАКОВА – Не могли придумать для меня ролей, я как это… старушки, которые тогда играли – Богданова, вот я за Богдановой – она из театра Советской Армии – я сыграла мать Игоря Кваши, маму в вечно живых. Да – Любовь Ивановна Добржанская мне какую-то роль подарила – еще я какую-то небольшую роль сыграла. Вот этих двух старушек. Потом мне еще одну старушку дали, тетю Соню и на этом абсолютно все затихло. И дальше много-много лет ничего не находилось, и, если бы не было кино, это все – смерть.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но на самом деле по тому, что вы рассказываете, вы-то проявляете достаточно серьезное упорство в том, чтобы добиться своей цели.
О.ЧИЖ – То есть оно, может быть, не такое очевидное, не на баррикадах там с флагом, но такое упрямство профессиональное.
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, просто я ничего не предпринимала. Я не предпринимала, и надеялась, что я очень нужна когда-нибудь буду. Но время идет, и знаете, как… возраст идет и ролей нет. И, если бы не Рязанов, я не знаю, что бы со мной было. Но я за это время сыграла уже в четырех его фильмах – это как-то… и вдруг в этом театре появился Виктюк, а мы тогда с ним дружили – мы потом с ним поссорились – он придумал для меня, вообще, замечательную роль и замечательного автора – Петрушевскую. Вот и вытянул меня из небытия.
О.ЧИЖ – На самом деле я бы хотела чуть-чуть отыграть назад, потому что меня очень удивил такой первый профессиональный выбор. Мы ведь могли заниматься все одним делом. Я не имею в виду, что нас бы с Таней кто-то взял в ГИТИС – это вряд ли – сделал бы фатальную ошибку, но ваш первый выбор ведь была журналистика?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да ну, какой выбор!
О.ЧИЖ – То есть это было что-то совсем несознательное?
Л.АХЕДЖАКОВА – Не от большого ума.
О.ЧИЖ – Чем мы занимаемся!
Л.АХЕДЖАКОВА – Девочки, что вы, я слушаете, как вы формулируете, и думаю: «Боже, я бы сейчас зажалась, косноязычие было бы…». Да нет, что вы! Я просто не гожусь для журналистики.
О.ЧИЖ – А почему вы решили пойти-то именно…?
Л.АХЕДЖАКОВА – А я вообще, не знала, что с собой делать.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Как так?
Л.АХЕДЖАКОВА – Я не знала куда себя деть. Видимо, абсолютно несформировавшиеся мозги… Ну, так как у меня родители актеры, оно все равно прорвалось, и видимо, мамино, папино бродило и таки прорвалось. Это тоже не от выбора.
О.ЧИЖ – Просто этот как раз странно, потому что, казалось бы, обычно, когда театральная семья, то как само собой разумеющееся, что ребенок идет по стопам, а у вас – журналистика. Потом Институт цветных металлов неожиданно.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да не было журналистики – я провалилась сходу, сразу!
О.ЧИЖ – Попытка - на журналистику, затем цветные металлы…
Л.АХЕДЖАКОВА – Зачем я в цветные металлы поперлась? Папа говорит: «Тут хороший институт. Давай зайдем!»
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть вот так вот просто?
Л.АХЕДЖАКОВА – А так как у меня была золотая медаль, я могла зайти, куда угодно тогда. Но тоже – два года жизни коту под хвост. Но слава богу, что там была замечательная самодеятельность, и я так увлеклась этим. Вот, если бы не эта самодеятельность, я бы не знаю, что со мной было.
О.ЧИЖ – Вот тогда прорвало?
Л.АХЕДЖАКОВА – Это вот называется «неисповедимые пути».
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Так, может быть, это и был как раз правильный выбор, этот Институт цветных металлов, потому что там-то вы и раскрылась в полной мере?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ничего я там не раскрылась.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А самодеятельность как же?
Л.АХЕДЖАКОВА – Девочки, а вы были когда-нибудь самодеятельности? Она разная.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Я была в самодеятельности. У меня была школа с театральным уклоном. Я очень хорошо знаю, что это такое, и я очень все это люблю, но пошла все-таки работать журналистом, хотя и без специального образования. Но мне бы и родители не разрешили.
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, ну меня все всегда в жизни нескладно, все нескладно. У меня все через…, вопреки, у меня все всегда вопреки, и я не жалуюсь, я уже втянулась в это дело. Я привыкла, я знаю, что тут оступлюсь… Ну, значит, так и надо, лишь бы ногу не сломать. Тут точно оступлюсь, и впереди оступлюсь, а деваться некуда – назад же не идти? Вот я знаю это свое свойство: все вопреки, все вопреки абсолютно.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но после того, как вы уже поступили в ГИТИС и там учились, уже дальше сомнений не было в правильности выбора профессии? Или вы все время думали, что это не то?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, что вы, девочки! Вы даже себе не представляете, что это такое – эта профессия! Это, я не знаю, в каком уже престарелом возрасте я поняла, что я все-таки актриса. Это надо сыграть какую-то роль, в которой ты вдруг взлетишь…
О.ЧИЖ – А, что это за роль?
Л.АХЕДЖАКОВА – И вдруг это почувствуешь, ты вдруг поймешь, как ты бессознательно паришь в этом материале, в этой ситуации, в этой чужой жизни в этой чужой судьбе. Это же не всякий раз.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вы помните свою такую роль, когда первый раз было это ощущение.
Л.АХЕДЖАКОВА – Мне кажется, что у меня первый раз это началось… это Петрушевская – спасибо ей, и Виктюк. Это роль Коломбины, там у меня было четыре роли, но, в общем, это не важно. Но, может быть, я уже два или три года назад я вдруг попала на свой материал. Вот для меня его придумал чудесный питерский режиссер Могучий, и на каком-то десятом спектакле я вдруг поняла, что я актриса, и как сладко это чувствовать, как сладко владеть залом, как сладко не вымогать из себя слезы – они сами стоят в горле. Как сладко, когда замирает зал и слушает тебя и верит тебе, и ты можешь исповедаться и эту будет не стыдно. Но это поздно очень случилось со мной. У некоторых раньше.
О.ЧИЖ – А у некоторых, вообще, не случается.
Л.АХЕДЖАКОВА – Не случается, но они не знают об этом.
О.ЧИЖ – Вот это самое печальное, наверное.
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, почему? Это прекрасно – прожить всю жизнь без этого чувства и не знать, что оно может быть.
О.ЧИЖ – А бывали обратные истории, бывало, что вроде бы все происходит как надо, но вот вы выходите на сцену, и после того, что происходит, у вас чуть ли не сомнения берут: на бросить ли все это и уйти?
Л.АХЕДЖАКОВА – Девочки, если я сейчас начну рассказывать, что было за всю мою жизнь на сцене, какие и страшные вещи, и прекрасные, и когда уходит ползала и свистят, а ты знаешь, что это замечательный спектакль…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – И такое было?
Л.АХЕДЖАКОВА – А как же? …Хлопая стульями. Ты играешь в прекрасном спектакле, но ты понимаешь, что… ну, раньше продавали раньше так спектакли, это называлось «целевой». Вот какому-то заводу продали, и мы играем. И я выходила из зала – у меня была чудесная роль безголосой певицы эстрадной - и я выходила из зала, и меня перехватили такие, уже немножко подвыпившие люди, - а уже спектакль шел минут двадцать, но не больше – тут я выхожу, и эти люди меня прижали к дверям, меня не пускают на сцену, говорят: «Не стыдно в таком барахле играть? Как вам не стыдно, вы же хорошая актриса?» И идет такой вот красный уголок, понимаете?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ужас какой!
Л.АХЕДЖАКОВА – Всяко было…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как после этого еще раз выйти на сцену?
Л.АХЕДЖАКОВА – Очень больно.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А как продолжить играть в этом спектакле.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да. И можно играть в отвратительном спектакле – ты знаешь ему цену, - а зал замирает – ему нравится: аплодисменты, хлопают и радуются и хохочут и все, а ты знаешь цену этому. Чего только не было.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как выбрать, вообще, решить: этот спектакль, эта роль мне подходит, а эта нет?
Л.АХЕДЖАКОВА – В театре не выбирают.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В театре не выбирают. А в кино?
Л.АХЕДЖАКОВА – В кино – да.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А в кино, как вы выбираете.
Л.АХЕДЖАКОВА – Можно ошибаться, можно… Ну, как, как? Не нравится!
О.ЧИЖ – Вам часто приходилось отказываться?
Л.АХЕДЖАКОВА – Очень часто, очень. И очень редко предлагали тоже, за что ухватишься… Но иногда я и ошибалась. Но за то, что ухватишься и сладко будет это играть, и эта роль твоя, и ты там можешь о себе рассказать…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР –А для вас важно в каждой роли о себе рассказать? Это, вообще, нужно?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да нет, ну, что вы! Это, вообще, необязательно, но все равно через себя же идешь, через свою жизнь, через свой опыт - к самому непредсказуемому и далекому от себя персонажу все равно идешь через свой опыт, и, конечно, через свои обиды, через свою боль, через свое оскорбленное чувство и которое в тебе зудит.
О.ЧИЖ – А приходилось отказываться от какой-то роли именно не потому, что сценарий не понравился, не потому, что режиссер, который снимает – вы примерно представляете, что получится, и вам это не нравится, - именно потому, что слишком больно, слишком через многое переступать, слишком многое зудит?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да, мне Петрушевская предложила, чтобы мы вместе с ней – у нее есть пьеса про двух женщина, которые умирают в раковом отделении, в боксе – и, чтобы мы с ней на сцене играли. Вот две умирающие от рака. Я отказалась. Я боюсь таких вещей.
О.ЧИЖ – Боитесь по каким-то, простите, суеверным ощущениями или просто не хочется даже приниматься?
Л.АХЕДЖАКОВА – Не могу объяснить, на за что в это окунаться не хочу. Ну, у меня опыт страшный: и папа и мама….
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как работать с режиссерами? Ну, вот в театре вы сказали, что роли, в общем, не выбирают, в театре главный режиссер – все там понятно: ты либо не уходишь, либо уходишь. А вот в кино? Есть режиссер, например, Рязанов, и там как-то можно отстоять свои решения, свое видение роли, или вы предпочитаете, что вот, как режиссер…?
Л.АХЕДЖАКОВА – У кого-то, наверное, можно и удавалось, но у Эльдара Александровича - не очень. Можно что-то предлагать, но только в его концепции, только в рамках того, что он придумал, но никакого такого… У меня было, когда мы с ним схватились, и я так настаивала на своем, но, конечно, победил он.
О.ЧИЖ – А можно подробнее?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да нет, ну, что ты!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да, что там было? Ну, хотя бы фильм?
Л.АХЕДЖАКОВА – Это, кажется, были «Старые клячи».
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, ну О’кей, хорошо! Победил он все-таки…
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно, конечно.
О.ЧИЖ – Но обычно вы пытаетесь именно отстаивать как-то на площадке свое видение, или все-таки дать доверие режиссеру полное?
Л.АХЕДЖАКОВА – Если режиссер… Я стараюсь, потому что меня, во-первых, заносит, во-вторых, я бываю очень права. Но чаще всего побеждает режиссер.
О.ЧИЖ – А, что значит, заносит?
Л.АХЕДЖАКОВА – Что значит «заносит»? Ну, начинаешь фантазировать, и тебя заносит в сторону от спектакля, в свою - в то, во что я… Когда мы репетировали «Джин», я стала предлагать Галине Борисовне: «Давай сделаем решетки на окнах, как это, вообще, положено, потому что я слышала по радио: сгорел дом престарелых и, потому что они не могли выбраться, они были заперты. Там что-то законтачило, что-то закоротило, и они горели, они не могли снять эти решетки, двери были заперты, и никогда их не вынимал». Она говорит: «Уже готовы декорации, потом – мы в Америке!» Я говорю: «Я могу себе представить: в Америке решетки на окнах. Я могу себе это представить. Мне кажется, к что старикам в какой-то момент приходит равнодушие у любого общества, даже очень порядочного, даже очень демократического, особенно где-нибудь в какой-нибудь дыре…». Она говорит: «Посмотри на декорацию». Я посмотрела на роскошную декорацию Паши Каплевича и поняла: боже мой, какие тут решетки! Конечно нет. Решетка – внутри надо ее поставить, у себя внутри надо иметь железную решетку, и, когда будет пожар – она тебя не выпустит.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, с коллегами, с другими актерами приходится как-то приходить к компромиссным решениями, потому что у каждого же свое видение или нет такого?
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно, конечно. И, вообще, я вам скажу, сейчас какое-то время пришло: чаще всего спектакль выводит, обязательно выводит на то, что за окном, то, что происходит в этой стране, в мире, то, что происходит с людьми, то, что происходит… что судят ни в чем ни повинных ребят – это все стоит в воздухе. И общество наст расколото, что этот экватор проходит и по театру, и, может быть, твой партнер любимый, с которым ты дружишь, но он кардинально находится по другую сторону этой берлинской стены. Вот она встала между нами, и это очень сложная история. Общество очень сильно поделилось, очень сильно поделилось. Я вас сейчас услышала, что Латвия отказала наши «шоу-бизам», потому что они позволили себе где-то говорить об Украине, видимо, то – я представляю себе – то, что я слышу по телевизору. Я понимаю. И страна отказывается от этих людей, и, видимо, для Латвии это справедливо, для России это очень несправедливо – что хотим, то и думаем, между прочим. Имею право на свое отношение к любому вопросу, и имею право на инакомыслие. Но, когда за одним столом собираются 5-6 человек и между нами проходит линия, которая не дает возможности договориться, потому что в каждой роли, в каждом спектакле мы разбираем нашу жизнь на пиксели, чтобы добраться до смысла, до того, что скрыто у автора, чтобы это выцарапать из своего персонажа, приходится говорить, ну, бог знает, о чем.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вот эту «Берлинскую стену» - ее нужно ломать как-то?
Л.АХЕДЖАКОВА – А вот я не знаю, что с ней делать. Каждый человек имеет право думать то, что он думает.
О.ЧИЖ – Но случается, что эта линия проходит не только по столу, за которым вы сидите с коллегами, а по сцене?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да, да.
О.ЧИЖ – То есть и в спектакле, что в этот момент происходит – все сыплется или напряжение, что?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, это все зависит от режиссера. И, если режиссер столь талантлив, умен и правильно придумал спектакль, он найдет способ объединить. Но это очень серьезная вещь. Мы так же расколоты в театре, мы так же расколоты на улице, мы расколоты с друзьями в день рождения, и, когда приезжают…, видите, наши актеры едут – как это называется? – в Юрмалу, и там тоже, видимо, раскол.
О.ЧИЖ – Лия Ахеджакова и «Разбор полета». Давайте прервемся на новости.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – На несколько минут прервемся, а потом подумаем. Может быть, все-таки удастся нам как-то все это объединить, соединить и найти что-то общее между людьми, которые в последнее время все больше разъединяются. Оставайтесь с нами, мы скоро вернемся.
НОВОСТИ
О.ЧИЖ – 21-35, действительно, «Разбор полета». Добрый вечер тем, кто только что присоединился. Татьяна Фельгенгауэр, Оксана Чиж и Лия Ахеджакова. Мне кажется, даже больше ничего не нужно говорить и представлять какие-то слова: актриса, артистка – не знаю – просто в скобках: Лия Ахеджакова.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Мы говорили про «стены», которые есть в нашем обществе, и, действительно, последнее время общество расколото, но такие ситуации происходит не первый раз, когда в России разные складываются обстоятельства, разные бывают ситуации, по-разному складывается история страны. И вот для человека творческого, который на самом деле для многих служит примером, за которым следят, насколько сложно принять решение, выступить открыто с какой-то позицией, по тому, что происходит вокруг?
Л.АХЕДЖАКОВА – Все по-разному.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вы про себя тогда расскажите. Для вас, как это было? Сложно или нет?
Л.АХЕДЖАКОВА – Я думаю, что у Валерии – один такой внутренний посыл, понимаете? У Кобзона другой внутренний посыл. У Макаревича другой посыл. У меня – другой. Я не знаю, ведь иначе же нельзя. Если тебя не волнует, если ты не сопереживаешь, если у тебя душа не болит, - так как играть, чем играть?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вы помните первое свое такое публичное выступление именно уже, как гражданина?
Л.АХЕДЖАКОВА – Помню. Это было в Новосибирске, в Академгородке. У меня была встреча со зрителями, и какой-то мой фильм был, может быть «Небеса обетованные», нет – раньше когда-то. Не помню. Ну, в общем, с каким-то фильмом. И мне вдруг стали задавать такие острые для того времени вопросы! Я просто поняла, если я сейчас начну отвечать и я могу ответить на каждый из этих вопросов, то я провокацию устроителям делаю страшную. Это советские годы, это было все очень серьезно. И я не знала, что делать, как это так элегантно… И, с другой стороны, так уходить от вопроса и очень элегантно не остро отвечать так, красиво, а только в шутку – это как-то себя унизить. Я, в общем, так растерялась, и я сказала: Да, что ж! Я сейчас этому залу всему такую провокацию устрою – ведь нас накажут. И вдруг вышел какой-то ученый, немолодой, поцеловал руку и сказал: «Ах, как же вы себя боитесь! Как же вы себе бережете! Ах, какая же вы трусишка». С этим я и осталась.
О.ЧИЖ – Но вы тогда не ответили.
Л.АХЕДЖАКОВА – Вы знаете, я стала отвечать, обходя острые углы. Это была история такая, что могли наказать устроителей этого… Этим уж терять нечего было: многие уезжали тогда ученые оттуда, из Академгородка. Кто-то уже был отвергнутый, имел какие-то…, страшное дело было в этом Академгородке.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вот, когда новая Россия уже началась, 90-е годы?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, мне показалось, что можно говорить то, что думаешь, только никого не оскорблять. Мне показалось, что можно и страх исчез, но сейчас я понимаю, что я сильно ошибалась.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - А в чем была главная ошибка?
Л.АХЕДЖАКОВА – Были какие-то годы, когда вдруг инакомыслие перестало быть наказуемо, были какие-то годы, совершенно точно, и можно было говорить.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Просто, например, очень часто вам вспоминают 93-й год.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Для вас это было решение или это был какой-то порыв?
Л.АХЕДЖАКОВА – Спонтанно, порыв. Но я не могла себя окорачивать и хватать за руки, потому что я знала, что кто-то должен это сказать. Я тогда сказал: «Люди не спите – коммунисты придут!» Я тогда еще не знала, что не самое страшное – коммунисты. Есть кое что пострашней.
О.ЧИЖ – Но именно решения, которые связаны с гражданской позицией и выступлением – они у вас получаются какие-то интуитивные? Вы не раскладываете это на какую-то схему, не взвешиваете последствия, а просто это какое-то внутреннее чувство и сочувствие ситуации?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, как же – конечно! Я эту Украину – я всю объездила. Я все там знаю. Я то с театром ездила, то я ездила – вот эти встречи со зрителями, то я ездила с фильмами. Я там снималась. Я жила в Киеве, я жила в Одессе, я жила в Ялте. Вообще, это моя родина, считайте. Я люблю это все. Я люблю этих людей. Там прошла огромная часть моей жизни. И как же я позволю, чтобы эту Украину оскорбляли, обижали, чтобы в нее стреляли? Это мне больно. И, когда мне позвонили, был Майдан, и мне позвонили… ну, я правда отсеиваю, я знаю, каким каналам можно отвечать. Я сама смотрю и Перший… вот этот Национальный я смотрю и 5-й я смотрю. Я ориентируюсь, и, когда мне звонили с этих каналов, я отвечала, что я всей душой с Майданом и эта революция, как замечательно Шустер сказал: «Революция достоинства» - это, когда интеллигенция, когда студенты не могли больше терпеть, чтобы во главе государства воры, мошенники, которые грабанули, как выяснилось, казну – люди да просто безвкусные, люди необразованные, люди, за которых стыдно, главное – обокрали, начисто обокрали.
О.ЧИЖ – Когда вы подписывали письмо, не одобряющее присоединение Крыма, после него вы почувствовали на себе какое-то изменение отношения близких, коллег?
Л.АХЕДЖАКОВА – Близких, коллег – нет, но писали мне страшные вещи. Писали жуткие вещи.
О.ЧИЖ – Подписывая, вы знали, что так будет? Вы готовы к этому внутренне?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, я не была к этому готова, потому что, мне всегда кажется, что хорошие люди думают так же, как я. И более того… да бог с ними, с нехорошими, в конце концов, но нас всего 25% оказывается. Ну, 85% - это значит, электорат Владимира Владимировича, который, видимо, собирается туда и дальше танки, всякие эту «Бумы» - что там еще?
О.ЧИЖ – «Бук»
Л.АХЕДЖАКОВА – «Буки» и эти, ПЗРК поставлять туда. Но есть же нас 25%, которые не хотят этого, которые хотят, чтобы Украину не дербанили и дали им спокойно набрать снова силу.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – К сожалению, в любом случае не вы, ни я, никто из нас – не сможем повлиять на ситуацию на Украине, потому что там, действительно, после Майдана, после того, как изгнали Януковича, мы видели, какие были события и в Одессе, и в Донецке, мы видим, что сейчас там происходит…
Л.АХЕДЖАКОВА – Провокаторы. Очень много развелось провокаторов. И побеждает, между прочим, телевидение наше. Побеждает наше телевидение очень сильно, на много голов.
О.ЧИЖ – Вот в этой ситуации, когда есть определенная информационная война, может быть, даже с двух сторон, вы для себя принимали какое-нибудь решение просто ограничить себя от общения, от информации какой-то, вот с людьми, которые не понимают вас?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да, что я за барышня такая? Принцесса на горошине: не трогайте меня – я расстроюсь.
О.ЧИЖ - То есть вы стойко переносите?
Л.АХЕДЖАКОВА – Мне однажды папа сказал. Родственники стали умирать старенькие, и когда умер какой-то 90-летний дедушка, папа сказал: «Они меня доконают - мрут и мрут!» Ну, что я такая за принцесса, что мне надо себе беречь от всяких сведений, которые меня расстраивают?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вы, вообще, человек, который известен активной гражданской позицией. Вы, и, когда был одело против Михаил Ходорковского, подписывали письмо, и, когда были массовые протесты…
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, кто-то должен защищать.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У вас главный посыл и, собственно, внутренняя мотивация – это то, что кто-то должен это сделать?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, ну, чтобы не обратились ко мне, чтобы я подписала страшное письмо: «Вор должен сидеть в тюрьме». Как только я узнала, что наши… Но я хочу упредить: ко мне с этим не обращаться! Я никогда это не подпишу. Ко мне не обращаться, что «Пусси Райот» надо засадить – чем дольше, тем лучше. Они знают, что ко мне уже никто с этим не обратится.
О.ЧИЖ – А вы представляете себе ситуацию, при которой вы откажете человеку в своей поддержке? То есть, есть ли какой-то набор пунктов – ну, когда человек оказался в сложной ситуации и просит вашей публичной поддержки, но по каким-то основаниям…
Л.АХЕДЖАКОВА – Да. Да.
О.ЧИЖ – По какому принципу?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, я не могу сейчас это сформулировать, я не знаю, но я знаю, как влипали очень порядочные люди, помогая, совершенно принимая человека по своей душевной теплоте совершенно не за того, кто он есть.
О.ЧИЖ – по простодушию.
Л.АХЕДЖАКОВА – Про простодушию своему, веря, что это, действительно, обижают замечательного человека. Тут разбираться надо. А то, может быть, твоя подпись очень недорого стоить.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть вы тоже каждый раз разбираетесь?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, меня никто не попросит подписать… Уже понимаете, понятно, что подпишет Ахеджакова, а что она не подпишет. Слава богу, ко мне никто не обратится подписать там… лизнуть кого-нибудь или что-то, поцеловать кого-нибудь в попку. Все знают, что я этого делать не буду.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как быть с наградами? Вот, например, собираются наградить. Ну, бог знает, сколько у нас всяких наград. Тут, как решить – соглашаться или не соглашаться?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ой. Я долго думала. Но, видите, за заслуги перед Отечеством. Я, когда узнала название этой награды, я подумала: это замечательная награда. Правда, 4-й степени, но мне неважно – хоть 17-й. Но, когда я узнала, что у меня и этого замечательного Киселева, который таким гоголем ходит у нас и рассказывает и показывает, что недавно там мальчика распяли… что там еще? Какие-то картинки из жизни Сирии, понимаете? А говорят мне, что это в Донецке произошло. Потом вдруг, я смотрю, находятся фотографы, которые говорят, что это Сирия.
О.ЧИЖ – Под каждым кустом – по фашисту, да.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да-да. Или распятый мальчик – это уже… И у этого Киселева – «За заслуги перед Отечеством» той же степени, что и у меня, по-моему, а может быть, даже лучше – 3-й. Ну, и у многих. И вот те «вежливые люди», которые и не вежливые, и даже криминал – выяснилось, я прочла – кое-кто и из криминальных кругов, который Крым к нам присоединяли, и которые воевали – я уж не разбираюсь «ху есть ху» - которые воевали против Украины – они же тайно тоже ордена получили, и думаю, такие же, как я.
О.ЧИЖ – А принципиально, из чьих рук брать награду?
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно. Принципиально. Но мне так хотелось… Потом это очень некрасиво - становиться в позу и говорить: «Я орден у вас не возьму!» - вот, мне кажется, что это еще пошлее, еще глупее.
О.ЧИЖ – С другой стороны, за наградой еще стоят ваши зрители, ваши поклонники.
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, не знаю, как это объяснить, но так не делают: Я отказываюсь! Возьмите себе! Я не желаю. Это что-то еще хуже. Но то, что у меня так же, за те же заслуги…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А у них за какие-то другие заслуги.
Л.АХЕДЖАКОВА – А у них за другие заслуги, но оценки нам поставили одни и те же.
О.ЧИЖ – Это, возможно, по принадлежности к театральным кругам и, скажем, творчество…
Л.АХЕДЖАКОВА – Человек, который убивал там украинских военных, мирных жителей, а, может быть, пытал, потому что они любят это дело – вот эти ополченцы, они же террористы – они любят в подвал загнать. Уже я смотрела по украинскому телевидению, я слышала тех, людей, шахтеров, которых пытали, и как пытали – они это подробно рассказали. Не верить этим людям не представлялось возможным. Это были очень простые, честные, естественные люди. Ну, вот, может быть, они там пытали, а потом им дали «За заслуги перед Отечеством»
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Лия Меджидовна, не было ли никогда у вас желания, или, может быть, были какие-то предложения – заняться политикой?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, что вы! Что вы, нет!
О.ЧИЖ – Это ведь кажется абсолютно логичным выходом.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В Госдуме достаточно много творческих людей.
Л.АХЕДЖАКОВА – Никогда! Ни за что!
О.ЧИЖ – Почему?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, это не мое. У меня есть профессия. Но эта профессия дала мне… вот я должна быть – как вам сказать? – эта профессия требует, чтобы человек отзывался на чужую беду – ну, это входит в мою профессию. Чтобы человек, когда с ним случается горе, он, действительно, страдает серьезно и немножко расшатаны нервы из-за того, что он себя на нужную сцену себя растравляет, и он заставляет свою душу трудиться, и заставляет себя страдать чужими страданиями, но это не имитация, это что-то другое, и если тебя не трогает вообще ничего, кроме своих личных, там: дети, мама, папа, дом, имущество, автомобиль – это недостаточно. Видимо, недостаточно, но бог же - он как-то все предусмотрел.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, никогда не было такой развилки, сомнений: уезжать из России или не уезжать?
Л.АХЕДЖАКОВА – Никогда! Я там никому не нужна. Я и тут-то не нужна, но все-таки я какую-то свою нишу заняла, и я в ней не чувствую себя посторонней. Но я там никому не нужна, абсолютно. Хотя масса людей, которые уехали – я там встречала – ну, слушайте, в этой – как это долина, где все ученые?
О.ЧИЖ – Селиконовая.
Л.АХЕДЖАКОВА – в «Силиконовой долине» там столько ленинградцев, и я с ними встречалась, и у них такой карьерный рост, они стали большими учеными.
О.ЧИЖ – Но страх перед новым местом, окружением…
Л.АХЕДЖАКОВА – И наши ученые, вообще, во всем мире востребованы. И никуда не денешься. Наши балерины и танцоры во всем мире, наши хореографы востребованы. Но русский язык – куда ж я без него?
О.ЧИЖ – Часто у людей мотив бывает…, то есть они уезжают не куда-то, а откуда-то. Если вы так остро воспринимаете какие-то болезненные вещи, какие-то тяжелые вещи, какие-то темы, неужели у вас не бывало этого ощущения, что хочется дверью хлопать?
Л.АХЕДЖАКОВА – Я очень привязана к этой истории, к этим людям. Я обожаю людей. Вот слушайте, у нас есть такие люди. Ну, вы посмотрите – трогательно безумно – они идут все к этому посольству – как эта страна?
О.ЧИЖ – Малайзия, Голландия.
Л.АХЕДЖАКОВА – Голландия. И они несут туда цветы, они несут туда игрушки и пишут: «Простите нас!» - sorry. И другое: в Киеве, когда у нас в метро случилось – люди шли к нашему посольству с цветами и это, вообще, какая-то природа человеческая – она меня жутко трогает. И таких людей, которые чужое горе, как свое собственное воспринимают, их оказывается, очень много. Вот я принесла – уже наверное все читали, но несколько просто строк хочется прочесть. Чудные совершенно стихи, это такой дивный поэт Орлуша. Реквием по вот, наверное, по этому Боингу:
Что бы, и кого я ни любил,
Говорю ответственно и хмуро:
Я – один из тех, кто подло сбил
Самолёт, летевший до Лумпура.
Нету у меня страны иной,
И сегодня, как ни горько это,
Я национальности одной
С так умело пущенной ракетой
Это же с ума можно сойти…
Я национальности одной
С тем, кто говорит, что «не хотели»,
С тем, кто в небе над чужой страной
Выбирал без сожаленья цели
Мой народ, который позабыл
И простил себе себяубийство,
Я вчера с тобою вместе сбил
Лайнер в украинском небе чистом.
Да, сегодня я – один их них,
Тех, кто мне противен, гнусен, гадок –
Тех, кто хочет, чтобы у других
Было больше взлётов, чем посадок.
Сбили все, кто весело в facebook
Размещал зловещих орков лица,
Сбили те, кто установку «Бук»
Тайно гнал через свою границу
«Боинг» никуда не долетел,
Но ещё не кончились мученья:
Двести девяносто восемь тел
В Грабово, в плену у ополченья.
Кучки иностранных паспортов,
Тапки, шляпки, детские игрушки,
И проломлен трупом жалкий кров
Безымянной грабовской старушки.
И пока политиков умы
Не готовы для перезагрузки,
Я за них признаюсь: сбили мы.
Я – виновен, потому, что русский…
Ну, дивные стихи, дивные. Все-таки никто так не скажет, как поэт, и никогда.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это очень грустно все, и грустнее еще оттого, что с каждым днем все сложнее находить взаимопонимание с людьми, с которыми ты, в общем, каждый день рядом.
Л.АХЕДЖАКОВА – С родственниками. Мой брат - замечательный, чудный человек, он мне столько в жизни помог. Он двоюродный или троюродный, в общем, родственник и родной для меня человек, который начинает говорить какие-то жуткие вещи. Я говорю: «Ну слушай, открой «Шустер LIVE» и посмотри все!» На что он мне говорит: «Ты что? Шустер – это же агент ЦРУ». Умный, европейски образованные человек говорит мне такую вещь.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ну, тут лучше не спорить.
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тут нужно просто сказать: «Я люблю тебя, брат, просто за то, что ты мой брат».
Л.АХЕДЖАКОВА – Ты абсолютно права: я люблю, потому что ты мне очень в жизни помог, потому что ты замечательный человек. Но, мать твою! – открой интернет и посмотри!
О.ЧИЖ – То есть выбирая между личным, между любовью к близким, ощущением семьи….
Л.АХЕДЖАКОВА – Вот незнание – и есть самый великий грех. Если ты сомневаешься, ну открой – пресса есть, еще не закрыли всех. Есть интернет.
О.ЧИЖ – Тревожное слово «еще» сейчас прозвучало.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Есть еще пока, да.
Л.АХЕДЖАКОВА – Смотрите, «Лента.ру» - я дала туда интервью и на другой день их закрыли – надеюсь, что не из-за меня.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Я тоже надеюсь, Лия Меджидовна, что не из-за вас…
Л.АХЕДЖАКОВА – В «Каспаров.ру» я не давала ничего им! Но тоже…, понимаете. Я держу эту «Новую газету» и «Нью Таймс», как самое дорогое завоевание в жизни.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Если что, Лия Меджидовна, не давайте им интервью! Спасибо большое!
Л.АХЕДЖАКОВА – Я тоже так думаю.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В программе «Разбор полета» Лия Ахеджакова, народная артистка России. Закончу я, наверное, сообщением от Камиля, который пишет: «Вы нужны мне».
Л.АХЕДЖАКОВА – Ой! Ей-ей!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Спасибо большое, Лия Меджидовна! Всем счастливо!
О.ЧИЖ – Спасибо!>
О.ЧИЖ – Добрый вечер! Есть традиционный вопрос, с которого начинается этот эфир. Этот вопрос о самом сложном решении в жизни, и сегодня этот вопрос мы будем задавать Лии Ахеджаковой, народной артистке России, артистке любимой для многих, артистке, которую все знают…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Здравствуйте, Лия Меджидовна.
О.ЧИЖ – Добрый вам вечер!
Л.АХЕДЖАКОВА – Здравствуйте!
О.ЧИЖ – Я понимаю, что, конечно, очень сложно выделить один какой-то момент, который кажется, что превалирует над всеми остальными. Но, наверняка вы помните какую-то ситуацию, когда вам пришлось очень много подумать над тем, как поступать дальше.
Л.АХЕДЖАКОВА – Я думаю, это у меня еще впереди. Да. Понимаете, когда тебе 18 лет, 19 лет – ты принимаешь какие-то решения, то кажется, что просто мир сошел с ума, и сейчас я погибну, от этого моего выбора зависит вся моя жизнь. Ничего подобного! Проходит еще какое-то время, и начинаются какие-то – я не знаю – выходить замуж, не выходить, тот муж…, этот муж…, и эти все дела, один театр, другой театр и кажется, что это проблема века, которую, просто если это победить, то вся моя жизнь будет другая! И дальше и дальше – кажется, каждый раз выбор все сложнее и сложнее. И я думаю, что впереди у меня самый сложный будет выбор. И пока что из того… я не умею, я уклоняюсь от выбора, я стараюсь его не делать, а как бы господь решит, и как бы само должно куда-то выпестоваться. Но пока что из того, что я делала выбор, наверное, он был правильный.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вы, вообще, когда принимаете решение – неважно, касается это вашей личной жизни, общественной жизни, профессиональной жизни – вам свойственно долго сомневаться или как-то интуитивно, по наитию как-то?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да вы что? Я, вообще, мисс-сомнение: я всю жизнь сомневаюсь в себе, во всем, что я делаю, в том, как я играю, в том, как мне жить, правильно ли я поступаю – одни сомнения.
О.ЧИЖ – Вы сказали, что вы стараетесь уклониться от момента выбора – ожидаете, как оно пойдет дальше, как оно само разрешиться или…, почему?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, вот кажется, что есть бог и он решит. Кажется, что, если я начну круто решать свою судьбу, то все испорчу, хотя несколько раз в жизни это делала.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Например?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, например, когда я уже лет 16 работала в ТЮЗе, и туда пришел режиссер абсолютно неудобоваримый, когда он собрал труппу и сказал, что мы будем делать спектакли по… Ахрѝсте, мы вначале не проняли, но речь шла… про Христа он хотел сказать, спектакль. И более того, что-то он говорил, он каких-то людей выгонял и театра, и я поняла, что жизнь моя в этом театре закончилась, и надо срочно оттуда бежать. Более того, для актрисы травести одна, но пламенная страсть: как уйти от этих ролей мальчиков и девочек и как перейти в другую ипостась? Почти никому не удается. Очень мало, кто…
О.ЧИЖ – Но вам удалось.
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, я не знаю, какими, вообще… Если бы не пришел этот чудовищный товарищ в наш театр и, если бы он не стал увольнять моих друзей, я бы, наверное, и не решилась.
О.ЧИЖ – То есть вы просто от него сбегали?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Или ради друзей?
Л.АХЕДЖАКОВА – Это помогло. Обязательно должна быть какая-то гадость, которая будет пихать тебя в спину, которую ты не можешь пережить. Я обратилась а Анатолию Васильевичу Эфросу и попросила взять его меня в театр. Он сказал: «Я не главный режиссер. Главный режиссер Дунаев – поговорите с ним». Я пошла к этому режиссеру Дунаеву, он сказал: «Вы травести, держитесь за ваш театр, играете девочек и мальчиков, пока живы!» И с этим я осталась. Я опять к Анатолию Васильевичу: «Что мне делать, Анатолий Васильевич?» Он говорит: «Да пойдите в «Современник» - там такие чудные актеры, - а уже Ефремов ушел оттуда, - пойдите в «Современник», вам там будет хорошо». Я в этот «Современник». Надо сказать, что тоже меня там не ждали, и никто особенно не обрадовался мне. Но, слава богу, что тогда уже вышли фильмы какие-то Рязанова, по-моему, «Служебный роман», что ли. И какая-то пришла известность, ведь кино дает нам эту какую-то небольшую уверенность в себе, что раз я известна и популярна и раз я уже снялась в кино, то, может быть, меня и в театр возьмут. И это, действительно, сыграло свою роль и меня как-то, с какими-то оговорками… Мне директор сказал: «У меня шесть таких, как ты!»
О.ЧИЖ – В очередь!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ничего себе! Лии Ахеджаковой говорил.
Л.АХЕДЖАКОВА – Трудная жизнь началась, очень трудно в это встраивалась, с таким… очень тяжело.
О.ЧИЖ – А, почему? Очень тяжело было притереться там?
Л.АХЕДЖАКОВА – Не могли придумать для меня ролей, я как это… старушки, которые тогда играли – Богданова, вот я за Богдановой – она из театра Советской Армии – я сыграла мать Игоря Кваши, маму в вечно живых. Да – Любовь Ивановна Добржанская мне какую-то роль подарила – еще я какую-то небольшую роль сыграла. Вот этих двух старушек. Потом мне еще одну старушку дали, тетю Соню и на этом абсолютно все затихло. И дальше много-много лет ничего не находилось, и, если бы не было кино, это все – смерть.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но на самом деле по тому, что вы рассказываете, вы-то проявляете достаточно серьезное упорство в том, чтобы добиться своей цели.
О.ЧИЖ – То есть оно, может быть, не такое очевидное, не на баррикадах там с флагом, но такое упрямство профессиональное.
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, просто я ничего не предпринимала. Я не предпринимала, и надеялась, что я очень нужна когда-нибудь буду. Но время идет, и знаете, как… возраст идет и ролей нет. И, если бы не Рязанов, я не знаю, что бы со мной было. Но я за это время сыграла уже в четырех его фильмах – это как-то… и вдруг в этом театре появился Виктюк, а мы тогда с ним дружили – мы потом с ним поссорились – он придумал для меня, вообще, замечательную роль и замечательного автора – Петрушевскую. Вот и вытянул меня из небытия.
О.ЧИЖ – На самом деле я бы хотела чуть-чуть отыграть назад, потому что меня очень удивил такой первый профессиональный выбор. Мы ведь могли заниматься все одним делом. Я не имею в виду, что нас бы с Таней кто-то взял в ГИТИС – это вряд ли – сделал бы фатальную ошибку, но ваш первый выбор ведь была журналистика?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да ну, какой выбор!
О.ЧИЖ – То есть это было что-то совсем несознательное?
Л.АХЕДЖАКОВА – Не от большого ума.
О.ЧИЖ – Чем мы занимаемся!
Л.АХЕДЖАКОВА – Девочки, что вы, я слушаете, как вы формулируете, и думаю: «Боже, я бы сейчас зажалась, косноязычие было бы…». Да нет, что вы! Я просто не гожусь для журналистики.
О.ЧИЖ – А почему вы решили пойти-то именно…?
Л.АХЕДЖАКОВА – А я вообще, не знала, что с собой делать.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Как так?
Л.АХЕДЖАКОВА – Я не знала куда себя деть. Видимо, абсолютно несформировавшиеся мозги… Ну, так как у меня родители актеры, оно все равно прорвалось, и видимо, мамино, папино бродило и таки прорвалось. Это тоже не от выбора.
О.ЧИЖ – Просто этот как раз странно, потому что, казалось бы, обычно, когда театральная семья, то как само собой разумеющееся, что ребенок идет по стопам, а у вас – журналистика. Потом Институт цветных металлов неожиданно.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да не было журналистики – я провалилась сходу, сразу!
О.ЧИЖ – Попытка - на журналистику, затем цветные металлы…
Л.АХЕДЖАКОВА – Зачем я в цветные металлы поперлась? Папа говорит: «Тут хороший институт. Давай зайдем!»
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть вот так вот просто?
Л.АХЕДЖАКОВА – А так как у меня была золотая медаль, я могла зайти, куда угодно тогда. Но тоже – два года жизни коту под хвост. Но слава богу, что там была замечательная самодеятельность, и я так увлеклась этим. Вот, если бы не эта самодеятельность, я бы не знаю, что со мной было.
О.ЧИЖ – Вот тогда прорвало?
Л.АХЕДЖАКОВА – Это вот называется «неисповедимые пути».
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Так, может быть, это и был как раз правильный выбор, этот Институт цветных металлов, потому что там-то вы и раскрылась в полной мере?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ничего я там не раскрылась.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А самодеятельность как же?
Л.АХЕДЖАКОВА – Девочки, а вы были когда-нибудь самодеятельности? Она разная.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Я была в самодеятельности. У меня была школа с театральным уклоном. Я очень хорошо знаю, что это такое, и я очень все это люблю, но пошла все-таки работать журналистом, хотя и без специального образования. Но мне бы и родители не разрешили.
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, ну меня все всегда в жизни нескладно, все нескладно. У меня все через…, вопреки, у меня все всегда вопреки, и я не жалуюсь, я уже втянулась в это дело. Я привыкла, я знаю, что тут оступлюсь… Ну, значит, так и надо, лишь бы ногу не сломать. Тут точно оступлюсь, и впереди оступлюсь, а деваться некуда – назад же не идти? Вот я знаю это свое свойство: все вопреки, все вопреки абсолютно.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но после того, как вы уже поступили в ГИТИС и там учились, уже дальше сомнений не было в правильности выбора профессии? Или вы все время думали, что это не то?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, что вы, девочки! Вы даже себе не представляете, что это такое – эта профессия! Это, я не знаю, в каком уже престарелом возрасте я поняла, что я все-таки актриса. Это надо сыграть какую-то роль, в которой ты вдруг взлетишь…
О.ЧИЖ – А, что это за роль?
Л.АХЕДЖАКОВА – И вдруг это почувствуешь, ты вдруг поймешь, как ты бессознательно паришь в этом материале, в этой ситуации, в этой чужой жизни в этой чужой судьбе. Это же не всякий раз.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вы помните свою такую роль, когда первый раз было это ощущение.
Л.АХЕДЖАКОВА – Мне кажется, что у меня первый раз это началось… это Петрушевская – спасибо ей, и Виктюк. Это роль Коломбины, там у меня было четыре роли, но, в общем, это не важно. Но, может быть, я уже два или три года назад я вдруг попала на свой материал. Вот для меня его придумал чудесный питерский режиссер Могучий, и на каком-то десятом спектакле я вдруг поняла, что я актриса, и как сладко это чувствовать, как сладко владеть залом, как сладко не вымогать из себя слезы – они сами стоят в горле. Как сладко, когда замирает зал и слушает тебя и верит тебе, и ты можешь исповедаться и эту будет не стыдно. Но это поздно очень случилось со мной. У некоторых раньше.
О.ЧИЖ – А у некоторых, вообще, не случается.
Л.АХЕДЖАКОВА – Не случается, но они не знают об этом.
О.ЧИЖ – Вот это самое печальное, наверное.
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, почему? Это прекрасно – прожить всю жизнь без этого чувства и не знать, что оно может быть.
О.ЧИЖ – А бывали обратные истории, бывало, что вроде бы все происходит как надо, но вот вы выходите на сцену, и после того, что происходит, у вас чуть ли не сомнения берут: на бросить ли все это и уйти?
Л.АХЕДЖАКОВА – Девочки, если я сейчас начну рассказывать, что было за всю мою жизнь на сцене, какие и страшные вещи, и прекрасные, и когда уходит ползала и свистят, а ты знаешь, что это замечательный спектакль…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – И такое было?
Л.АХЕДЖАКОВА – А как же? …Хлопая стульями. Ты играешь в прекрасном спектакле, но ты понимаешь, что… ну, раньше продавали раньше так спектакли, это называлось «целевой». Вот какому-то заводу продали, и мы играем. И я выходила из зала – у меня была чудесная роль безголосой певицы эстрадной - и я выходила из зала, и меня перехватили такие, уже немножко подвыпившие люди, - а уже спектакль шел минут двадцать, но не больше – тут я выхожу, и эти люди меня прижали к дверям, меня не пускают на сцену, говорят: «Не стыдно в таком барахле играть? Как вам не стыдно, вы же хорошая актриса?» И идет такой вот красный уголок, понимаете?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ужас какой!
Л.АХЕДЖАКОВА – Всяко было…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как после этого еще раз выйти на сцену?
Л.АХЕДЖАКОВА – Очень больно.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А как продолжить играть в этом спектакле.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да. И можно играть в отвратительном спектакле – ты знаешь ему цену, - а зал замирает – ему нравится: аплодисменты, хлопают и радуются и хохочут и все, а ты знаешь цену этому. Чего только не было.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как выбрать, вообще, решить: этот спектакль, эта роль мне подходит, а эта нет?
Л.АХЕДЖАКОВА – В театре не выбирают.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В театре не выбирают. А в кино?
Л.АХЕДЖАКОВА – В кино – да.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А в кино, как вы выбираете.
Л.АХЕДЖАКОВА – Можно ошибаться, можно… Ну, как, как? Не нравится!
О.ЧИЖ – Вам часто приходилось отказываться?
Л.АХЕДЖАКОВА – Очень часто, очень. И очень редко предлагали тоже, за что ухватишься… Но иногда я и ошибалась. Но за то, что ухватишься и сладко будет это играть, и эта роль твоя, и ты там можешь о себе рассказать…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР –А для вас важно в каждой роли о себе рассказать? Это, вообще, нужно?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да нет, ну, что вы! Это, вообще, необязательно, но все равно через себя же идешь, через свою жизнь, через свой опыт - к самому непредсказуемому и далекому от себя персонажу все равно идешь через свой опыт, и, конечно, через свои обиды, через свою боль, через свое оскорбленное чувство и которое в тебе зудит.
О.ЧИЖ – А приходилось отказываться от какой-то роли именно не потому, что сценарий не понравился, не потому, что режиссер, который снимает – вы примерно представляете, что получится, и вам это не нравится, - именно потому, что слишком больно, слишком через многое переступать, слишком многое зудит?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да, мне Петрушевская предложила, чтобы мы вместе с ней – у нее есть пьеса про двух женщина, которые умирают в раковом отделении, в боксе – и, чтобы мы с ней на сцене играли. Вот две умирающие от рака. Я отказалась. Я боюсь таких вещей.
О.ЧИЖ – Боитесь по каким-то, простите, суеверным ощущениями или просто не хочется даже приниматься?
Л.АХЕДЖАКОВА – Не могу объяснить, на за что в это окунаться не хочу. Ну, у меня опыт страшный: и папа и мама….
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как работать с режиссерами? Ну, вот в театре вы сказали, что роли, в общем, не выбирают, в театре главный режиссер – все там понятно: ты либо не уходишь, либо уходишь. А вот в кино? Есть режиссер, например, Рязанов, и там как-то можно отстоять свои решения, свое видение роли, или вы предпочитаете, что вот, как режиссер…?
Л.АХЕДЖАКОВА – У кого-то, наверное, можно и удавалось, но у Эльдара Александровича - не очень. Можно что-то предлагать, но только в его концепции, только в рамках того, что он придумал, но никакого такого… У меня было, когда мы с ним схватились, и я так настаивала на своем, но, конечно, победил он.
О.ЧИЖ – А можно подробнее?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да нет, ну, что ты!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да, что там было? Ну, хотя бы фильм?
Л.АХЕДЖАКОВА – Это, кажется, были «Старые клячи».
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, ну О’кей, хорошо! Победил он все-таки…
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно, конечно.
О.ЧИЖ – Но обычно вы пытаетесь именно отстаивать как-то на площадке свое видение, или все-таки дать доверие режиссеру полное?
Л.АХЕДЖАКОВА – Если режиссер… Я стараюсь, потому что меня, во-первых, заносит, во-вторых, я бываю очень права. Но чаще всего побеждает режиссер.
О.ЧИЖ – А, что значит, заносит?
Л.АХЕДЖАКОВА – Что значит «заносит»? Ну, начинаешь фантазировать, и тебя заносит в сторону от спектакля, в свою - в то, во что я… Когда мы репетировали «Джин», я стала предлагать Галине Борисовне: «Давай сделаем решетки на окнах, как это, вообще, положено, потому что я слышала по радио: сгорел дом престарелых и, потому что они не могли выбраться, они были заперты. Там что-то законтачило, что-то закоротило, и они горели, они не могли снять эти решетки, двери были заперты, и никогда их не вынимал». Она говорит: «Уже готовы декорации, потом – мы в Америке!» Я говорю: «Я могу себе представить: в Америке решетки на окнах. Я могу себе это представить. Мне кажется, к что старикам в какой-то момент приходит равнодушие у любого общества, даже очень порядочного, даже очень демократического, особенно где-нибудь в какой-нибудь дыре…». Она говорит: «Посмотри на декорацию». Я посмотрела на роскошную декорацию Паши Каплевича и поняла: боже мой, какие тут решетки! Конечно нет. Решетка – внутри надо ее поставить, у себя внутри надо иметь железную решетку, и, когда будет пожар – она тебя не выпустит.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, с коллегами, с другими актерами приходится как-то приходить к компромиссным решениями, потому что у каждого же свое видение или нет такого?
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно, конечно. И, вообще, я вам скажу, сейчас какое-то время пришло: чаще всего спектакль выводит, обязательно выводит на то, что за окном, то, что происходит в этой стране, в мире, то, что происходит с людьми, то, что происходит… что судят ни в чем ни повинных ребят – это все стоит в воздухе. И общество наст расколото, что этот экватор проходит и по театру, и, может быть, твой партнер любимый, с которым ты дружишь, но он кардинально находится по другую сторону этой берлинской стены. Вот она встала между нами, и это очень сложная история. Общество очень сильно поделилось, очень сильно поделилось. Я вас сейчас услышала, что Латвия отказала наши «шоу-бизам», потому что они позволили себе где-то говорить об Украине, видимо, то – я представляю себе – то, что я слышу по телевизору. Я понимаю. И страна отказывается от этих людей, и, видимо, для Латвии это справедливо, для России это очень несправедливо – что хотим, то и думаем, между прочим. Имею право на свое отношение к любому вопросу, и имею право на инакомыслие. Но, когда за одним столом собираются 5-6 человек и между нами проходит линия, которая не дает возможности договориться, потому что в каждой роли, в каждом спектакле мы разбираем нашу жизнь на пиксели, чтобы добраться до смысла, до того, что скрыто у автора, чтобы это выцарапать из своего персонажа, приходится говорить, ну, бог знает, о чем.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вот эту «Берлинскую стену» - ее нужно ломать как-то?
Л.АХЕДЖАКОВА – А вот я не знаю, что с ней делать. Каждый человек имеет право думать то, что он думает.
О.ЧИЖ – Но случается, что эта линия проходит не только по столу, за которым вы сидите с коллегами, а по сцене?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да, да.
О.ЧИЖ – То есть и в спектакле, что в этот момент происходит – все сыплется или напряжение, что?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, это все зависит от режиссера. И, если режиссер столь талантлив, умен и правильно придумал спектакль, он найдет способ объединить. Но это очень серьезная вещь. Мы так же расколоты в театре, мы так же расколоты на улице, мы расколоты с друзьями в день рождения, и, когда приезжают…, видите, наши актеры едут – как это называется? – в Юрмалу, и там тоже, видимо, раскол.
О.ЧИЖ – Лия Ахеджакова и «Разбор полета». Давайте прервемся на новости.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – На несколько минут прервемся, а потом подумаем. Может быть, все-таки удастся нам как-то все это объединить, соединить и найти что-то общее между людьми, которые в последнее время все больше разъединяются. Оставайтесь с нами, мы скоро вернемся.
НОВОСТИ
О.ЧИЖ – 21-35, действительно, «Разбор полета». Добрый вечер тем, кто только что присоединился. Татьяна Фельгенгауэр, Оксана Чиж и Лия Ахеджакова. Мне кажется, даже больше ничего не нужно говорить и представлять какие-то слова: актриса, артистка – не знаю – просто в скобках: Лия Ахеджакова.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Мы говорили про «стены», которые есть в нашем обществе, и, действительно, последнее время общество расколото, но такие ситуации происходит не первый раз, когда в России разные складываются обстоятельства, разные бывают ситуации, по-разному складывается история страны. И вот для человека творческого, который на самом деле для многих служит примером, за которым следят, насколько сложно принять решение, выступить открыто с какой-то позицией, по тому, что происходит вокруг?
Л.АХЕДЖАКОВА – Все по-разному.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вы про себя тогда расскажите. Для вас, как это было? Сложно или нет?
Л.АХЕДЖАКОВА – Я думаю, что у Валерии – один такой внутренний посыл, понимаете? У Кобзона другой внутренний посыл. У Макаревича другой посыл. У меня – другой. Я не знаю, ведь иначе же нельзя. Если тебя не волнует, если ты не сопереживаешь, если у тебя душа не болит, - так как играть, чем играть?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вы помните первое свое такое публичное выступление именно уже, как гражданина?
Л.АХЕДЖАКОВА – Помню. Это было в Новосибирске, в Академгородке. У меня была встреча со зрителями, и какой-то мой фильм был, может быть «Небеса обетованные», нет – раньше когда-то. Не помню. Ну, в общем, с каким-то фильмом. И мне вдруг стали задавать такие острые для того времени вопросы! Я просто поняла, если я сейчас начну отвечать и я могу ответить на каждый из этих вопросов, то я провокацию устроителям делаю страшную. Это советские годы, это было все очень серьезно. И я не знала, что делать, как это так элегантно… И, с другой стороны, так уходить от вопроса и очень элегантно не остро отвечать так, красиво, а только в шутку – это как-то себя унизить. Я, в общем, так растерялась, и я сказала: Да, что ж! Я сейчас этому залу всему такую провокацию устрою – ведь нас накажут. И вдруг вышел какой-то ученый, немолодой, поцеловал руку и сказал: «Ах, как же вы себя боитесь! Как же вы себе бережете! Ах, какая же вы трусишка». С этим я и осталась.
О.ЧИЖ – Но вы тогда не ответили.
Л.АХЕДЖАКОВА – Вы знаете, я стала отвечать, обходя острые углы. Это была история такая, что могли наказать устроителей этого… Этим уж терять нечего было: многие уезжали тогда ученые оттуда, из Академгородка. Кто-то уже был отвергнутый, имел какие-то…, страшное дело было в этом Академгородке.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А вот, когда новая Россия уже началась, 90-е годы?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, мне показалось, что можно говорить то, что думаешь, только никого не оскорблять. Мне показалось, что можно и страх исчез, но сейчас я понимаю, что я сильно ошибалась.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - А в чем была главная ошибка?
Л.АХЕДЖАКОВА – Были какие-то годы, когда вдруг инакомыслие перестало быть наказуемо, были какие-то годы, совершенно точно, и можно было говорить.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Просто, например, очень часто вам вспоминают 93-й год.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Для вас это было решение или это был какой-то порыв?
Л.АХЕДЖАКОВА – Спонтанно, порыв. Но я не могла себя окорачивать и хватать за руки, потому что я знала, что кто-то должен это сказать. Я тогда сказал: «Люди не спите – коммунисты придут!» Я тогда еще не знала, что не самое страшное – коммунисты. Есть кое что пострашней.
О.ЧИЖ – Но именно решения, которые связаны с гражданской позицией и выступлением – они у вас получаются какие-то интуитивные? Вы не раскладываете это на какую-то схему, не взвешиваете последствия, а просто это какое-то внутреннее чувство и сочувствие ситуации?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, как же – конечно! Я эту Украину – я всю объездила. Я все там знаю. Я то с театром ездила, то я ездила – вот эти встречи со зрителями, то я ездила с фильмами. Я там снималась. Я жила в Киеве, я жила в Одессе, я жила в Ялте. Вообще, это моя родина, считайте. Я люблю это все. Я люблю этих людей. Там прошла огромная часть моей жизни. И как же я позволю, чтобы эту Украину оскорбляли, обижали, чтобы в нее стреляли? Это мне больно. И, когда мне позвонили, был Майдан, и мне позвонили… ну, я правда отсеиваю, я знаю, каким каналам можно отвечать. Я сама смотрю и Перший… вот этот Национальный я смотрю и 5-й я смотрю. Я ориентируюсь, и, когда мне звонили с этих каналов, я отвечала, что я всей душой с Майданом и эта революция, как замечательно Шустер сказал: «Революция достоинства» - это, когда интеллигенция, когда студенты не могли больше терпеть, чтобы во главе государства воры, мошенники, которые грабанули, как выяснилось, казну – люди да просто безвкусные, люди необразованные, люди, за которых стыдно, главное – обокрали, начисто обокрали.
О.ЧИЖ – Когда вы подписывали письмо, не одобряющее присоединение Крыма, после него вы почувствовали на себе какое-то изменение отношения близких, коллег?
Л.АХЕДЖАКОВА – Близких, коллег – нет, но писали мне страшные вещи. Писали жуткие вещи.
О.ЧИЖ – Подписывая, вы знали, что так будет? Вы готовы к этому внутренне?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, я не была к этому готова, потому что, мне всегда кажется, что хорошие люди думают так же, как я. И более того… да бог с ними, с нехорошими, в конце концов, но нас всего 25% оказывается. Ну, 85% - это значит, электорат Владимира Владимировича, который, видимо, собирается туда и дальше танки, всякие эту «Бумы» - что там еще?
О.ЧИЖ – «Бук»
Л.АХЕДЖАКОВА – «Буки» и эти, ПЗРК поставлять туда. Но есть же нас 25%, которые не хотят этого, которые хотят, чтобы Украину не дербанили и дали им спокойно набрать снова силу.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – К сожалению, в любом случае не вы, ни я, никто из нас – не сможем повлиять на ситуацию на Украине, потому что там, действительно, после Майдана, после того, как изгнали Януковича, мы видели, какие были события и в Одессе, и в Донецке, мы видим, что сейчас там происходит…
Л.АХЕДЖАКОВА – Провокаторы. Очень много развелось провокаторов. И побеждает, между прочим, телевидение наше. Побеждает наше телевидение очень сильно, на много голов.
О.ЧИЖ – Вот в этой ситуации, когда есть определенная информационная война, может быть, даже с двух сторон, вы для себя принимали какое-нибудь решение просто ограничить себя от общения, от информации какой-то, вот с людьми, которые не понимают вас?
Л.АХЕДЖАКОВА – Да, что я за барышня такая? Принцесса на горошине: не трогайте меня – я расстроюсь.
О.ЧИЖ - То есть вы стойко переносите?
Л.АХЕДЖАКОВА – Мне однажды папа сказал. Родственники стали умирать старенькие, и когда умер какой-то 90-летний дедушка, папа сказал: «Они меня доконают - мрут и мрут!» Ну, что я такая за принцесса, что мне надо себе беречь от всяких сведений, которые меня расстраивают?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вы, вообще, человек, который известен активной гражданской позицией. Вы, и, когда был одело против Михаил Ходорковского, подписывали письмо, и, когда были массовые протесты…
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, кто-то должен защищать.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У вас главный посыл и, собственно, внутренняя мотивация – это то, что кто-то должен это сделать?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, ну, чтобы не обратились ко мне, чтобы я подписала страшное письмо: «Вор должен сидеть в тюрьме». Как только я узнала, что наши… Но я хочу упредить: ко мне с этим не обращаться! Я никогда это не подпишу. Ко мне не обращаться, что «Пусси Райот» надо засадить – чем дольше, тем лучше. Они знают, что ко мне уже никто с этим не обратится.
О.ЧИЖ – А вы представляете себе ситуацию, при которой вы откажете человеку в своей поддержке? То есть, есть ли какой-то набор пунктов – ну, когда человек оказался в сложной ситуации и просит вашей публичной поддержки, но по каким-то основаниям…
Л.АХЕДЖАКОВА – Да. Да.
О.ЧИЖ – По какому принципу?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, я не могу сейчас это сформулировать, я не знаю, но я знаю, как влипали очень порядочные люди, помогая, совершенно принимая человека по своей душевной теплоте совершенно не за того, кто он есть.
О.ЧИЖ – по простодушию.
Л.АХЕДЖАКОВА – Про простодушию своему, веря, что это, действительно, обижают замечательного человека. Тут разбираться надо. А то, может быть, твоя подпись очень недорого стоить.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть вы тоже каждый раз разбираетесь?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, меня никто не попросит подписать… Уже понимаете, понятно, что подпишет Ахеджакова, а что она не подпишет. Слава богу, ко мне никто не обратится подписать там… лизнуть кого-нибудь или что-то, поцеловать кого-нибудь в попку. Все знают, что я этого делать не буду.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как быть с наградами? Вот, например, собираются наградить. Ну, бог знает, сколько у нас всяких наград. Тут, как решить – соглашаться или не соглашаться?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ой. Я долго думала. Но, видите, за заслуги перед Отечеством. Я, когда узнала название этой награды, я подумала: это замечательная награда. Правда, 4-й степени, но мне неважно – хоть 17-й. Но, когда я узнала, что у меня и этого замечательного Киселева, который таким гоголем ходит у нас и рассказывает и показывает, что недавно там мальчика распяли… что там еще? Какие-то картинки из жизни Сирии, понимаете? А говорят мне, что это в Донецке произошло. Потом вдруг, я смотрю, находятся фотографы, которые говорят, что это Сирия.
О.ЧИЖ – Под каждым кустом – по фашисту, да.
Л.АХЕДЖАКОВА – Да-да. Или распятый мальчик – это уже… И у этого Киселева – «За заслуги перед Отечеством» той же степени, что и у меня, по-моему, а может быть, даже лучше – 3-й. Ну, и у многих. И вот те «вежливые люди», которые и не вежливые, и даже криминал – выяснилось, я прочла – кое-кто и из криминальных кругов, который Крым к нам присоединяли, и которые воевали – я уж не разбираюсь «ху есть ху» - которые воевали против Украины – они же тайно тоже ордена получили, и думаю, такие же, как я.
О.ЧИЖ – А принципиально, из чьих рук брать награду?
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно. Принципиально. Но мне так хотелось… Потом это очень некрасиво - становиться в позу и говорить: «Я орден у вас не возьму!» - вот, мне кажется, что это еще пошлее, еще глупее.
О.ЧИЖ – С другой стороны, за наградой еще стоят ваши зрители, ваши поклонники.
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, не знаю, как это объяснить, но так не делают: Я отказываюсь! Возьмите себе! Я не желаю. Это что-то еще хуже. Но то, что у меня так же, за те же заслуги…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А у них за какие-то другие заслуги.
Л.АХЕДЖАКОВА – А у них за другие заслуги, но оценки нам поставили одни и те же.
О.ЧИЖ – Это, возможно, по принадлежности к театральным кругам и, скажем, творчество…
Л.АХЕДЖАКОВА – Человек, который убивал там украинских военных, мирных жителей, а, может быть, пытал, потому что они любят это дело – вот эти ополченцы, они же террористы – они любят в подвал загнать. Уже я смотрела по украинскому телевидению, я слышала тех, людей, шахтеров, которых пытали, и как пытали – они это подробно рассказали. Не верить этим людям не представлялось возможным. Это были очень простые, честные, естественные люди. Ну, вот, может быть, они там пытали, а потом им дали «За заслуги перед Отечеством»
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Лия Меджидовна, не было ли никогда у вас желания, или, может быть, были какие-то предложения – заняться политикой?
Л.АХЕДЖАКОВА – Нет, что вы! Что вы, нет!
О.ЧИЖ – Это ведь кажется абсолютно логичным выходом.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В Госдуме достаточно много творческих людей.
Л.АХЕДЖАКОВА – Никогда! Ни за что!
О.ЧИЖ – Почему?
Л.АХЕДЖАКОВА – Ну, это не мое. У меня есть профессия. Но эта профессия дала мне… вот я должна быть – как вам сказать? – эта профессия требует, чтобы человек отзывался на чужую беду – ну, это входит в мою профессию. Чтобы человек, когда с ним случается горе, он, действительно, страдает серьезно и немножко расшатаны нервы из-за того, что он себя на нужную сцену себя растравляет, и он заставляет свою душу трудиться, и заставляет себя страдать чужими страданиями, но это не имитация, это что-то другое, и если тебя не трогает вообще ничего, кроме своих личных, там: дети, мама, папа, дом, имущество, автомобиль – это недостаточно. Видимо, недостаточно, но бог же - он как-то все предусмотрел.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, никогда не было такой развилки, сомнений: уезжать из России или не уезжать?
Л.АХЕДЖАКОВА – Никогда! Я там никому не нужна. Я и тут-то не нужна, но все-таки я какую-то свою нишу заняла, и я в ней не чувствую себя посторонней. Но я там никому не нужна, абсолютно. Хотя масса людей, которые уехали – я там встречала – ну, слушайте, в этой – как это долина, где все ученые?
О.ЧИЖ – Селиконовая.
Л.АХЕДЖАКОВА – в «Силиконовой долине» там столько ленинградцев, и я с ними встречалась, и у них такой карьерный рост, они стали большими учеными.
О.ЧИЖ – Но страх перед новым местом, окружением…
Л.АХЕДЖАКОВА – И наши ученые, вообще, во всем мире востребованы. И никуда не денешься. Наши балерины и танцоры во всем мире, наши хореографы востребованы. Но русский язык – куда ж я без него?
О.ЧИЖ – Часто у людей мотив бывает…, то есть они уезжают не куда-то, а откуда-то. Если вы так остро воспринимаете какие-то болезненные вещи, какие-то тяжелые вещи, какие-то темы, неужели у вас не бывало этого ощущения, что хочется дверью хлопать?
Л.АХЕДЖАКОВА – Я очень привязана к этой истории, к этим людям. Я обожаю людей. Вот слушайте, у нас есть такие люди. Ну, вы посмотрите – трогательно безумно – они идут все к этому посольству – как эта страна?
О.ЧИЖ – Малайзия, Голландия.
Л.АХЕДЖАКОВА – Голландия. И они несут туда цветы, они несут туда игрушки и пишут: «Простите нас!» - sorry. И другое: в Киеве, когда у нас в метро случилось – люди шли к нашему посольству с цветами и это, вообще, какая-то природа человеческая – она меня жутко трогает. И таких людей, которые чужое горе, как свое собственное воспринимают, их оказывается, очень много. Вот я принесла – уже наверное все читали, но несколько просто строк хочется прочесть. Чудные совершенно стихи, это такой дивный поэт Орлуша. Реквием по вот, наверное, по этому Боингу:
Что бы, и кого я ни любил,
Говорю ответственно и хмуро:
Я – один из тех, кто подло сбил
Самолёт, летевший до Лумпура.
Нету у меня страны иной,
И сегодня, как ни горько это,
Я национальности одной
С так умело пущенной ракетой
Это же с ума можно сойти…
Я национальности одной
С тем, кто говорит, что «не хотели»,
С тем, кто в небе над чужой страной
Выбирал без сожаленья цели
Мой народ, который позабыл
И простил себе себяубийство,
Я вчера с тобою вместе сбил
Лайнер в украинском небе чистом.
Да, сегодня я – один их них,
Тех, кто мне противен, гнусен, гадок –
Тех, кто хочет, чтобы у других
Было больше взлётов, чем посадок.
Сбили все, кто весело в facebook
Размещал зловещих орков лица,
Сбили те, кто установку «Бук»
Тайно гнал через свою границу
«Боинг» никуда не долетел,
Но ещё не кончились мученья:
Двести девяносто восемь тел
В Грабово, в плену у ополченья.
Кучки иностранных паспортов,
Тапки, шляпки, детские игрушки,
И проломлен трупом жалкий кров
Безымянной грабовской старушки.
И пока политиков умы
Не готовы для перезагрузки,
Я за них признаюсь: сбили мы.
Я – виновен, потому, что русский…
Ну, дивные стихи, дивные. Все-таки никто так не скажет, как поэт, и никогда.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это очень грустно все, и грустнее еще оттого, что с каждым днем все сложнее находить взаимопонимание с людьми, с которыми ты, в общем, каждый день рядом.
Л.АХЕДЖАКОВА – С родственниками. Мой брат - замечательный, чудный человек, он мне столько в жизни помог. Он двоюродный или троюродный, в общем, родственник и родной для меня человек, который начинает говорить какие-то жуткие вещи. Я говорю: «Ну слушай, открой «Шустер LIVE» и посмотри все!» На что он мне говорит: «Ты что? Шустер – это же агент ЦРУ». Умный, европейски образованные человек говорит мне такую вещь.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ну, тут лучше не спорить.
Л.АХЕДЖАКОВА – Конечно!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тут нужно просто сказать: «Я люблю тебя, брат, просто за то, что ты мой брат».
Л.АХЕДЖАКОВА – Ты абсолютно права: я люблю, потому что ты мне очень в жизни помог, потому что ты замечательный человек. Но, мать твою! – открой интернет и посмотри!
О.ЧИЖ – То есть выбирая между личным, между любовью к близким, ощущением семьи….
Л.АХЕДЖАКОВА – Вот незнание – и есть самый великий грех. Если ты сомневаешься, ну открой – пресса есть, еще не закрыли всех. Есть интернет.
О.ЧИЖ – Тревожное слово «еще» сейчас прозвучало.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Есть еще пока, да.
Л.АХЕДЖАКОВА – Смотрите, «Лента.ру» - я дала туда интервью и на другой день их закрыли – надеюсь, что не из-за меня.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Я тоже надеюсь, Лия Меджидовна, что не из-за вас…
Л.АХЕДЖАКОВА – В «Каспаров.ру» я не давала ничего им! Но тоже…, понимаете. Я держу эту «Новую газету» и «Нью Таймс», как самое дорогое завоевание в жизни.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Если что, Лия Меджидовна, не давайте им интервью! Спасибо большое!
Л.АХЕДЖАКОВА – Я тоже так думаю.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В программе «Разбор полета» Лия Ахеджакова, народная артистка России. Закончу я, наверное, сообщением от Камиля, который пишет: «Вы нужны мне».
Л.АХЕДЖАКОВА – Ой! Ей-ей!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Спасибо большое, Лия Меджидовна! Всем счастливо!
О.ЧИЖ – Спасибо!>
Комментариев нет:
Отправить комментарий